bannerbannerbanner
Богач и его актер

Денис Драгунский
Богач и его актер

Полная версия

© Драгунский Д. В., текст

© Волохонская М. Л., иллюстрации

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Глава 1. Полдень. Ханс и дядя-полковник

Ханс Якобсен в четырнадцать лет захотел стать офицером. Эта удивительная мысль пришла ему в голову, когда они с отцом были на параде. Когда в день рождения его величества по площади перед королевским дворцом красиво вышагивали солдаты в изящных декоративных мундирах – потому что страна не воевала уже более ста лет. Армия была маленькая, но, как писали в газетах, очень боеспособная. Эта маленькая армия, как хвастались в газетах, могла вклиниться в расположение противника чуть ли не на триста миль, чуть ли не за неделю дойти до любой столицы, захватить ее, а там остановиться, ожидая союзников. Хотя, замечу в скобках, союзников у страны тоже не было, поскольку она уже лет пятьдесят соблюдала официальный нейтралитет. Тем не менее газетные обозреватели прекрасно понимали, что пятидесятитысячная армия, даже прекрасно вооруженная и отлично тренированная, все равно не сможет справиться с серьезной континентальной державой. Поэтому они допускали некоторую логически объяснимую путаницу, упоминая несуществующих союзников.

Так или иначе, армия в этой миролюбивой стране была в большом почете. Перед офицерами широко раскрывались двери светских салонов, рафинированных клубов и просто обывательских квартир. Люди любили этак солидно упомянуть: «Наш Эрик стал капитаном», «У нашей невестки дядя подполковник» и все такое прочее. Кроме того, офицер, получив майорское звание, автоматически становился почти аристократом: в старые времена за это звание полагалось потомственное дворянство; правило ушло, но след в умах остался. А полковник ipso facto был членом самого высшего общества, тем более что генералов в стране было всего четверо.

Вот поэтому Ханс Якобсен захотел стать офицером.

Я сказал, что это желание было удивительно. Хотя на самом-то деле большинство мальчиков из простых семей именно в военной карьере видели свой путь к славе, почету и деньгам. Кадетский корпус! Училище Святого Георгия! Академия Генштаба! Три заветные ступени, о которых мечтал, наверное, каждый третий гимназист, не говоря уже об учениках ремесленных школ. Однако такое желание, возникшее в чудесной светло-русой головке Ханса Якобсена, очень удивило его семью, потому что Якобсены была знаменитая если не на всю страну, то на ее южную часть и уж точно на столицу торговая фамилия.

Кажется, еще в середине XVII века первый Якобсен купил в порту пустое здание и устроил там склад для всякого товара, который привозили купцы из разных стран. То есть он, говоря по-нынешнему, предоставлял услуги скорее логистические. В XVIII веке появилась специальность – торговля текстилем и одеждой. В XIX веке – металлом. Сначала руда и железо, потом отменная сталь, которую Якобсены продавали оружейникам и часовщикам, и наконец, Эрик Якобсен приобрел небольшую мастерскую, заняв свое место среди производителей слесарного инструмента. Позже с этой мастерской пришлось расстаться, хотя она не сегодня завтра должна была превратиться в настоящий завод. Но спорить с Эриксенами и Валленштейнами не приходилось. Вернулись к торговле текстилем. Владели еще небольшой кожевенной фабрикой, которой суждено было сыграть существенную роль в судьбе Ханса Якобсена.

А сейчас он вдруг захотел стать офицером, чем очень расстроил своего отца и матушку, потому что был единственным наследником – сестра не в счет. Отец уже начинал его готовить к торгово-промышленной карьере, обучать азам коммерции, посвящать в тайны прибылей и убытков. Но мальчик упорно отказывался, говоря, что мечтает пойти в армию. Умный отец понял, что уговоры тут бессмысленны, подростку нужно дать возможность перебеситься. Хотя, с другой стороны, всегда есть опасность, что беситься он будет слишком долго и упустит те золотые годы, когда в голову закладываются основы торгового и промышленного искусства.

Поэтому одним прекрасным летом, когда семья отдыхала в своем поместье на озере, отец за завтраком как бы между делом сказал, что завтра приедет погостить дядя Эдгар. «Полковник Якобсен, разве ты не помнишь?» Мальчик не помнил. «Ну как же! – воскликнул отец. – Полковник Якобсен, гордость всей нашей семьи!» – и засмеялся. Мальчик пожал плечами. Он первый раз слышал это имя. Отец, взяв из комода лист бумаги и карандаш, быстро нарисовал генеалогическое древо, из которого неопровержимо следовало, что полковник Эдгар Якобсен был племянником двоюродного брата мужа сестры прабабушкиного племянника. Мальчик еще раз пожал плечами, но решил не удивляться, потому что в столичной адресной книге фамилия Якобсен занимала восемь страниц, уступая только Хансенам и Йенсенам.

Дядя-полковник приехал назавтра, и ему отвели комнату во втором этаже. Он спустился к обеду. Это был коренастый подтянутый мужчина, почти уже старик – так показалось мальчику, хотя на самом деле полковнику было немногим за сорок. Жилистый, серебряно-седой, в красивом сером военном мундире. В мундире, так сказать, на каждый день. Офицеры в этой стране, как, впрочем, и в большинстве монархических стран, не имели права ходить в штатском, однако еще дедушка нынешнего короля сделал для них послабление – помимо парадного и полевого мундиров был введен мундир так называемый бытовой, который на самом деле ничем особенно не отличался от обыкновенного костюма, кроме того, что пиджак был слегка приталенный, а на лацканах и рукавах виднелись тоненькие серебряные или золотые, в зависимости от чина, плетеные полоски.

Мальчик понял, что визит дяди-полковника – неспроста. Он даже понадеялся, что родители приняли его желание и хотят познакомить с человеком из высшего офицерства, с тем чтобы облегчить дальнейшую карьеру сына. Чтобы дядя-полковник мальчика сориентировал, объяснил, как в армии обстоят дела. Как говорится, что и кому, куда и почем. Это было бы неплохо. Но одновременно томило его подозрение, что это какая-то инсценировка и что дядя-полковник – кстати, мальчик не знал, на самом ли деле это дядя и полковник, может быть, это вообще какой-то нанятый артист! – что этот самый «дядя» будет его отговаривать и постарается сделать так, чтобы мальчик сам отказался от своей мечты.

Так оно и оказалось.

С той лишь разницей, что дядя Эдгар был никакой не артист, а полковник самый настоящий и действительно дальний родственник его отца, дедушки, дядюшки и кого-то там еще, мальчик успел позабыть ту ветвистую генеалогическую схему. Первые два-три дня дядя как будто бы не замечал мальчика. Они познакомились во время первого обеда, пожали друг другу руки. Мальчик почувствовал, какое твердое у дяди рукопожатие, и ощутил, как от него сильно пахнет крепким одеколоном и простым мылом («Армейским, наверное!» – подумал он). Но затем дядя занялся разговором с родителями, а потом гулял по поместью в одиночестве или читал книгу, сидя на балконе своей комнаты. Мальчик понял, что дядя выжидает, когда он к нему обратится, – решил поиграть с ним в молчанку.

Однако еще дня через два мальчик пошел купаться и увидел, что дядя только что вылез из воды, обтерся полотенцем, а когда мальчик приблизился к берегу озера, уже снова был в своем сером пиджаке, разве что босиком, в подкатанных брюках. Мальчик понял, что возникнет неловкость, если он станет молча купаться, не обращая на дядю никакого внимания. Это было бы крайне невежливо по отношению к седому господину, офицеру, да к тому же родственнику. Поэтому мальчик сказал:

– Здравствуйте, господин полковник.

– Ты хотел сказать «здравствуй, дядя»? – засмеялся полковник.

– Ну да, – кивнул мальчик.

– Если да, тогда так и скажи! – Полковник засмеялся еще громче.

– Здравствуйте, дядя, – сказал мальчик.

– Не здравствуйте, а здравствуй. Здравствуй, дядя, здравствуй, Ханс. Ну-ка, еще разочек: здравствуй, дядя, здравствуй, Ханс! Можешь?

Мальчик покраснел, ему стало чуть-чуть обидно. Но он собрался с силами и повторил:

– Здравствуй, дядя!

– Здравствуй, мой дорогой! – Полковник протянул ему руку. – Купаться?

– Пожалуй, – сказал мальчик и подошел к воде. Там были деревянные мостки. Он сел на корточки, нагнулся и попробовал воду рукой. Обернулся к полковнику:

– Нет, все-таки холодно.

– Который час? – спросил полковник.

– Минутку. – Мальчик, выпрямившись, залез в карман, вытащил маленькие серебряные часы. – Половина десятого, господин полковник, то есть извините, то есть прости, половина десятого, дядя.

– Давно проснулся? – поинтересовался полковник.

– Буквально полчаса, – ответил мальчик. – Еще не завтракал.

Полковник присвистнул и почему-то опять захохотал.

– Что, дядя? – Мальчик поднял брови.

– Да нет, ерунда, а я вот собираюсь на второй завтрак. Давай быстренько купайся и пойдем.

– Пожалуй, нет, – отказался мальчик. – Купаться не буду, вода холодновата.

– Послушай, Ханс, – начал полковник. – Магда и Хенрик, твои мама и папа, сказали мне, что ты собрался в армию. Это правда? Или они пошутили?

– Правда.

– Как интересно! Значит, ты не хочешь купаться. Пошли к дому.

По дороге дядя спрашивал, чего это вдруг молодой Якобсен захотел идти в армию, но мальчик хмыкал, пожимал плечами и мыском ботинка пинал камешки на тропинке. Дядя смотрел на него искоса, улыбаясь в свои коротенькие серебряно-седые усики. В столовой никого не было.

– Пойду попрошу, чтобы мне дали завтрак, – сказал мальчик. – И тебе, дядя, тоже.

– Погоди, – остановил его дядя. – Пойдем-ка ко мне.

У себя в комнате он сел в кресло и поставил мальчика перед собой:

– Мой дорогой Ханс, армия была бы счастлива иметь в своих рядах еще одного представителя старинной и почтенной семьи Якобсенов, но погляди на себя, в котором часу ты сегодня проснулся? В котором часу, я тебя спрашиваю?

– В девять, – ответил мальчик, пожав плечами. – Каникулы же.

 

– И Магда тебе это разрешает? – изумился дядя. – Я с ней поговорю. Впрочем, нет. Я с ней не буду говорить. Ее родительское право – баловать свое чадо, растить из него неженку или воспитывать настоящего мужчину. Пока еще ты принадлежишь своим родителям, дорогой Ханс, и они, хорошо это или плохо, имеют право лепить из тебя ту куклу, какая им нравится. Понравится ли эта кукла обществу – второй вопрос. Однако мне почему-то кажется, – продолжал дядя-полковник, – кажется мне, что мальчик, который встает в девять часов утра, не приспособлен для армии. Я бы так сказал: не рожден для нее. А ну-ка! – Он встал. – Разденься, милый Ханс, и я разденусь тоже. Мы могли бы это сделать на озере, но ваше высочество не соблаговолило купаться, вода, видите ли, холодная; давай разденемся здесь.

– Прямо догола? – испугался мальчик. – Прямо оба?

– А что тебя смущает? – спросил полковник.

– Боюсь, в этом есть что-то дурное. – Мальчик отступил на два шага.

– Во-первых, не догола, а до пояса, – сказал полковник. – А во-вторых, в казарме, где живут курсанты или кадеты, мальчики действительно раздеваются совсем догола и ходят так, совершенно не стыдясь друг друга. Это армия. Если ты в этом видишь что-то дурное… – Он замолчал, снял с себя пиджак, потом рубашку и нижнюю фуфайку. – Раздевайся, Ханс, до пояса, слышишь? Давай посмотрим друг на друга. А теперь иди сюда. Здесь есть зеркало.

У Ханса заполыхали щеки, потому что дядя был худощав, поджар и очень мускулист. Курчавые седые волосы на груди скрывали мощные грудные мышцы. У него были круглые плечи, сухие, но рельефные бицепсы, крепкие локти, квадратики на животе. Дядя втянул живот, и его брюшной пресс отрисовался еще более эффектно.

– А ты? – сказал дядя. – Тебе четырнадцать лет и семь месяцев, а тело у тебя как у двенадцатилетней девчонки. Ну-ка, согни руку в локте, подними руку повыше, напрягись. Разве это мускулы? Откуда у тебя эти странные мысли?

– Я все равно хочу в армию, – уперся мальчик.

– Может быть, ты просто не хочешь торговать? Тебе опротивели разговоры о капиталах, о прибыли, акциях и векселях?

Мальчик молчал.

– Но, милый Ханс, есть тысячи прекрасных и благородных профессий.

– Мусорщиком? – вдруг ощерился мальчик.

– Это еще зачем?

– Мне папа все время так говорит: «Не хочешь учиться, не хочешь заниматься тем же, чем занимались твои предки? Есть масса прекрасных и нужных профессий, необходимых для общества. Например, мусорщики, например, трубочисты, например, милосердные братья в домах призрения. Очень уважаемые профессии». Вот что мне постоянно твердит папа. И вы туда же?

– Не вы, а ты, – с улыбкой поправил дядя.

– И ты туда же! – возмутился мальчик.

– Никоим образом! Почему ты должен быть мусорщиком? Во-первых, мусорщики тоже рано встают и должны обладать немалой физической силой. А во-вторых, есть много чудесных, даже нежных профессий. Ты можешь стать художником, можешь стать писателем, газетным репортером или критиком. Поэтом! У тебя есть музыкальный слух? Тогда тебе прямая дорога в композиторы. Да и вообще, скажу по секрету… – Дядя приблизил к нему лицо и зашептал в ухо, чуть ли не покалывая седыми стрижеными усами мальчикову щеку. – Только не говори Хенрику и Магде. Обещаешь? Твой отец заработал столько денег, приумножив капиталы своих предков, что ты имеешь полную возможность никогда не работать. Мой тебе совет: сделай вид, что прилежно учишься. Поступи сначала в коммерческое училище, потом в университет на математический факультет, поезжай повышать квалификацию в Париж, затем немного попрактиковаться в Нью-Йорк, слушать лекции знаменитых профессоров, посещать клубы, где собираются крупнейшие биржевики и промышленники. Учиться у них персонально! Я думаю, сам господин Карнеги не откажет дать аудиенцию сыну почтенного предпринимателя из Европы. И таким вот образом ты имеешь полную возможность проволынить лет до тридцати пяти. Твой отец немолод, ты ведь поздний ребенок. Довольно скоро ты окажешься богатым наследником, будешь вставать в девять, в десять, а то и в полдень, пробовать пальчиком воду в озере, возвращаться домой, где слуги тебе приготовят кофе со сливками, – и так до глубокой старости. Плохо ли?

Ханс покраснел так, что ему показалось, будто у него жар сорок два градуса. Он сам это почувствовал. У него была такая температура, когда он в прошлом году болел корью.

– Не знаю, – тихим и злым голосом ответил он. – Я все равно хочу в армию.

– Но зачем? – Дядя всплеснул руками и стал одеваться.

– Хочу быть полезен нации и королю, – сказал мальчик.

– Где ты это выучил? В какой газете прочитал? – засмеялся дядя. – Впрочем, ладно. Давай одевайся.

Ханс застегнул рубашку и направился к двери.

– Постой, – окликнул дядя. Мальчик обернулся. – Дело обстоит гораздо серьезнее, чем тебе кажется. Мне ничего не стоит составить тебе протекцию. Тебя легко примут в кадетский корпус, я даже смогу помочь тебе поступить в училище Святого Георгия. Ты выйдешь из него сержантом. Тебе будет двадцать два года, и жизнь твоя будет сломана. У тебя будет мундир с красивыми нашивками, у тебя будет квартирка в казарме, хорошее жалованье, собственный ординарец, у тебя в подчинении будет полсотни рядовых солдат и два капрала, которые будут тебя ненавидеть и презирать, а ты будешь ненавидеть и презирать свою жизнь. Из армии, особенно в нашей стране, нельзя уйти просто так. Ты же знаешь, что наша армия маленькая и гордая. Добровольно из нашей армии не уходил никто. Я также не знаю случаев, когда офицеров увольняли бы за проступки. Наши офицеры не совершают дурных проступков! И вот так ты промучаешься до отставки. Тебя станут обходить чинами. Ты будешь страдать, завидовать. Ужасная жизнь! Я могу тебе помочь, дорогой Ханс. – Дядя обнял его и погладил по плечу. – Но подумай, подумай, подумай хорошо.

– Я уже все решил, – упрямо сказал мальчик и посмотрел своими ярко-синими глазами в выцветшие голубые глаза дяди. – Я буду офицером, а если ты окажешь мне протекцию, буду тебе весьма признателен.

Повернулся и вышел. И начиная со следующего дня стал вставать в шесть утра, купаться в озере в любую погоду, делать гимнастику, бегать по горам, а также перестал есть сладкое.

Однако судьбе, очевидно, все-таки было угодно, чтобы славный торгово-промышленный род Якобсенов не прерывался. В ноябре Ханс бегал на лыжах и сильно подвернул ногу. Он сначала не понял, что случилось, – то ли вывих, то ли растяжение. Было очень больно. Он с трудом вышел из леса на дорогу, отстегнул лыжи и пытался идти пешком. Нога болела просто ужасно. Он пытался скакать на одной ноге, опираясь на лыжную палку, как на костыль, и еще вдобавок держал под мышкой лыжи, вообразив, что это – армейское имущество, которое нельзя бросать. Мимо по дороге одна за другой ехали крестьянские подводы, но мальчик сказал сам себе: «Я же будущий офицер, я должен уметь терпеть», – и пешком доплелся до маленького городка, и только там сдался врачам, поскольку боль стала совсем нестерпимой. Оказалось, что он сломал лодыжку. Перелом был очень сложный, оскольчатый, и совершенно необъяснимо, какого черта он не воспользовался помощью первого же возницы, потому что этих двух миль, которые он прошагал пешком непонятно как, ведь боль была поистине дьявольской, – этих двух миль хватило, чтобы осколки расползлись в разные стороны. Лучшие хирурги столицы три раза оперировали мальчикову ногу. В результате кости срослись прочно, но нога стала на целую четверть дюйма короче другой, и с этим поделать уже ничего было нельзя. Мальчик лежал в больнице, в прекрасной палате с видом на набережную, по которой как назло время от времени проходили курсанты военного училища, и думал, как ему лучше поступить – носить ботинок с утолщенной подошвой, чтобы хромоты не было заметно, или, наоборот, элегантно прихрамывать. Решил, что будет вести себя в зависимости от ситуации.

На всякий случай он написал письмо дяде, письмо довольно злое, в котором объявлял, что в свете изложенных обстоятельств решил не делать военную карьеру. В письме не было намека, что дядя его сглазил или пуще того заколдовал, но тон письма был именно таков. Дядя это почувствовал и в ответном письме, выразив восхищение мальчиковым мужеством, в конце все-таки приписал: «Надеюсь, ты не думаешь, что в этом виноват я». На том их общение прекратилось.

* * *

Прошло не так много времени, лет восемь. Большая война в Европе уже закончилась. Троюродный брат по маминой линии вернулся с какой-то маленькой непонятной войны в Африке. Кажется, он воевал в иностранном легионе, а попросту говоря, был наемником, но вслух ничего подобного не произносил.

Был приятный вечер в поместье. Ханс уже был студентом коммерческого училища. Брат рассказывал в основном о мелких бытовых неудобствах. Ханс даже подумал, что этот молодой офицер все время провел в тылу или в штабе. Только потом он узнал, что люди, побывавшие на войне, очень не любят делиться настоящими боевыми воспоминаниями. А пока этот самый deuxième cousin рассказывал, какая была незадача с армейскими ранцами. Жутко неудобные сумки, почти мешки, в которых ничего не найдешь, и что было несколько случаев, когда они проигрывали маленькие бои из-за того, что коробки с патронами, которые по инструкции должны находиться в ранце, было трудно и неудобно вытаскивать. Даже смешно. «Вот из-за такой чепухи мы теряли товарищей». Вообще, армия, говорил этот парень, на восемьдесят процентов состоит из боеприпасов, обмундирования и провианта. Еще на десять процентов – из оружия как такового. На тактику, стратегию и воинскую доблесть он отводил не более одной десятой.

«Ранец!» – это слово как будто у Ханса в ушах зазвенело.

«Ранец! – зазвучало в голове на следующий день. – Вот ведь в чем дело!»

Он ни с кем не поделился своими мыслями, но в ближайшие каникулы перезнакомился с кучей молодых офицеров: и с теми, у которых был боевой опыт, и с теми, у которых все ограничивалось летними сборами, и внимательно рассматривал их ранцы, вещевые мешки и полевые сумки. А когда окончил наконец коммерческое училище, получил диплом и отцовское благословение заняться чем-то самостоятельным на малую долю родительского капитала, он попросил себе ту самую кожевенную фабрику. Приехав туда, он выяснил, чем на фабрике занимаются. Собственно говоря, не занимались ничем. Делали заготовки для других фабрик, где производили разнообразный товар начиная от изящных дамских сумочек до грубой конской сбруи для крестьянских лошадей. И Ханс принял окончательное решение, то решение, которое по прошествии двух десятков лет сделало из наследника почтенной, но, в общем-то, обычной предпринимательской семьи крупнейшего промышленника и миллиардера.

Ханс Якобсен стал делать солдатские ранцы. Он пригласил специалистов: и военных, и медиков, и даже, представьте себе, модельеров одежды. Они долго пробовали, вертели так и эдак, проводили всевозможные испытания и в конце концов изготовили идеальный, практически универсальный солдатский ранец, а также сумку для офицера и – подумайте только! – генеральский портфель. Но это была уже скорее забава. В солдатском ранце имелись все отделения: и для маленького швейного набора, и для ежедневной еды – фляжка с водой, пенал для хлеба, – и для письменных принадлежностей, и для смены теплого белья, и, разумеется, для запасных патронов и обойм, и для каких-то двух-трех отверточек (для срочной чистки личного оружия), и даже кармашек с неприкосновенным запасом еды: галеты, шоколадка, фляжечка с коньяком, масло в жестянке. Это отделение было словно под пломбой – чтобы его открыть, нужно было сильно дернуть за матерчатое кольцо. Постепенно Ханс Якоб-сен приобрел и кондитерскую фабрику, которая делала шоколад, и маленький ликерный заводик, но главное – оружейную фабрику; к своему ранцу он решил выпускать не только патроны и сменные обоймы, но и оружие как таковое.

Долго ли, коротко – Ханс Якобсен сделался крупнейшим фабрикантом всевозможного военного снаряжения: и обмундирования, и оружия, и патронов. Ему принадлежали уже и пороховые заводы, и заводы по изготовлению пушек, а где пушки – там и танки, а где пушки и танки, там и сталь, и двигатели, а где двигатели, там и автомобили. В один прекрасный день Ханс Якобсен понял, что его промышленная империя похожа на переполненную чашу водохранилища и, если он купит еще хотя бы газетный киоск или кондитерскую лавочку, все хлынет через край, разрушив плотину и окружающие селения. Он приказал своим управляющим тщательно следить за дальнейшим нерасширением производства и отправился путешествовать по Европе, пожалуй, впервые за двадцать восемь лет самостоятельной жизни, если не считать неприятного свадебного путешествия в Париж, но об этом далее.

Тем более что вторая большая война в Европе закончилась тоже.

Итак, он поехал развлекаться впервые с тех пор, как в его голове прозвучало слово «ранец». А это было, как мы помним, когда ему сравнялось двадцать два года. Сейчас ему исполнилось пятьдесят, и он решил отметить свой юбилей в тесном кругу друзей на южном берегу Франции. Он снял целый отель. Естественно, он назывался «Гранд-отель». Тогда так называлась почти каждая гостиница, которая была выше двух этажей и больше тридцати номеров. Но этот «Гранд-отель» был действительно гранд, ничего не скажешь. Великолепное четырехэтажное здание смотрело на морской залив. Гостиница была устроена так, что на море смотрели все номера, на тыльную часть выходили только коридоры – тоже с большими окнами. Номера были превосходные. Удобные, каждый с отдельной просторной ванной, что в те времена все еще считалось роскошью. С балконом, прихожей и гардеробной. И то были обычные номера. А в третьем и четвертом этажах располагались номера люкс – двух- и трехкомнатные. В самой же середине четвертого этажа находился семикомнатный суперапартамент – номер, который назывался «королевским» или «президентским» – в зависимости от того, кто туда приезжал. Ханс Якобсен, однако, помня советы дяди касательно скромности и внутренней дисциплины, занимал обыкновенный двухкомнатный люкс, тем более что он – после первого неудачного брака – больше так и не женился. В трехкомнатных люксах жили семьи его друзей, а президентский номер занимал знаменитый скрипач со своей любовницей, не менее знаменитой кинозвездой, и учениками-вундеркиндами, которых он всюду таскал за собой. Праздновали, развлекались, пировали и устраивали концерты целых три дня.

 

Когда почти все гости разъехались, Ханс Якобсен вышел на пляж, прошелся вдоль самой кромки моря, полюбовался на яхты, качавшиеся у длинных, выходящих в море причалов, обернулся, взглянул на «Гранд-отель», и ему вдруг стало очень обидно за свою родину. В его прекрасной северной стране все было очень скромно, тихо, приземисто и серо-коричнево, никакой игры и красок, никакого наслаждения, комфорта и роскоши. «Возможно, впрочем, – подумал Ханс Якобсен, – именно из-за этого в нашей стране такая великолепная промышленность, такой мощный банковский капитал, такой трудолюбивый и целеустремленный народ. Но все-таки, черт возьми, но тем не менее – давайте брызнем немножко яркого цвета на наше серое побережье!»

С этой мыслью он уселся в свой персональный самолет, изготовленный на его авиастроительном заводе, и полетел домой.

Дома он долго ходил по берегу озера, по тому самому, где состоялся его первый неприятный, но такой полезный разговор с дядей, а потом еще менее приятная беседа с матерью, но об этом позже.

Он думал: хорошо бы построить тут дворец, подобный тому, французскому. Но, во-первых, было жалко собственного поместья, тропинок, дорожек, парка, большого старинного дома и маленького уютного домика, где жил, как положено, старый садовник с женой, – его тоже было жалко. Но самое главное – во-вторых. Слишком далеко от столицы. Если построить «Гранд-отель» здесь, он так и останется пустой забавой богача. Непонятно, кто будет сюда ездить, и неизвестно зачем. Озеро совсем маленькое, по сути – озерцо или просто большой пруд. Строить надо в месте, которое может стать модным, популярным, и даже если до него придется тянуть ветку пригородного поезда (Ханс Якобсен готов был и на это), то чтобы ехать от столицы было все-таки не больше сорока минут, в крайнем случае – час-полтора.

Он не стал никому давать поручений, он все привык делать самостоятельно, докапываться до сути, разбираться в мелочах. Вот и сейчас каждое воскресенье он садился в автомобиль и приказывал шоферу возить себя по столичным предместьям ближе к морю, вернее, к этому то ли озеру, то ли морю, то ли глубокому морскому заливу, который окружил город со всех сторон. Всего на четвертый раз место было найдено: пустой берег, шхеры, и островки красиво разбросаны по серебристо-серой воде, и растут какие-то мелкие деревья. Но самое главное, как будто специально для него, – огромная поляна, спускавшаяся к воде. Ближайшая железнодорожная станция находилась всего в пяти милях в тихом городке с кирпичной церковью, начальной школой и ткацкой фабрикой. Так что тянуть шоссе и железную дорогу предстояло совсем недалеко. Ханс Якобсен разыскал во Франции архитектора, который строил тот самый «Гранд-отель», где он праздновал юбилей. Почему-то Якобсену казалось, что архитектор закапризничает, скажет, что не хочет копировать сам себя, или, пуще того, откажется дублировать свою прекрасную родину в этой скучной северной стране. Но тот оказался весьма сговорчивым типом и согласился сразу же, правда, заломил немаленький гонорар. Ханс Якобсен посмотрел на него с некоторым презрением, подумав про себя: «Я бы ни за что не согласился, если бы мне, к примеру, заказали построить точно такой же, как у нас, кафедральный собор где-нибудь в Ницце или Марселе!» – но тут же понял, что его недовольство капризно и несправедливо. Ведь ему нужен точно такой же «Гранд-отель», а кто его сделает лучше, чем первоначальный создатель?

«Гранд-отель» на берегу холодного озера был готов через четыре года. Еще полтора года ушло на подтягивание железной дороги, прокладку шоссе и устройство хороших каменных дорожек вокруг озера. Якобсен рассчитывал, что богатые и знатные люди из столицы рано или поздно начнут покупать земельные участки рядом и строить там свои виллы. Так и случилось, но слишком нескоро, когда Якобсен стал совсем стар, перестал интересоваться прибылями своей компании, когда ему стало скучно слушать, как помощники докладывают о росте производства и капитализации активов. Впрочем, империи Якобсена уже давно не было, не было этого огромного цельного организма, в одной части которого из железной руды выплавляли сначала чугун, потом сталь, а на другом конце выходили новенькие пистолеты и автоматы. Где на одном конце собирали какао, а на другом – с конвейера сходили завернутые в фольгу шоколадки, и девушки-укладчицы засовывали их в специальные кармашки солдатских ранцев. Да и ранцев, признаться, было совсем мало, потому что современная война ведется по большей части с воздуха. Империя превратилась, как нынче выражаются, в мегахолдинг, плохо понятный самому Якобсену конгломерат, состоящий из банков, управляющих компаний и производств, вынесенных в далекие теплые страны, где рабочая сила стоит дешево, а цеха отапливать не надо. «Холдинг, холдинг», – тоскливо думал Якобсен. Ему это казалось деволюцией – эволюцией наоборот, как будто бы человек, венец творения, стал превращаться обратно в обезьяну, потом в пресмыкающееся, а там и в какого-то осьминога или медузу.

Но это случится еще не скоро, а пока Ханс Якобсен занимался «Гранд-отелем». Строители железной дороги тянули рельсы, возводили красивую станцию, а между тем мастера-мебельщики обставляли номера, вешали гардины, вставляли зеркала в рамы, полировали черные фальшивые балки, которые украшали потолок в центральном зале «Гранд-отеля» – трехцветном, простиравшемся на три этажа вверх. В этом зале была огромная гостиная с библиотекой. Надо было еще подобрать книги, чтобы заполнить все восемь огромных шкафов по десять рядов каждый. Надо было купить картины, статуи и вазы, которые должны стоять на лестничных площадках. Наконец, надо оборудовать целых три ресторана. Светлый и легкий ресторан для завтрака, большой и тяжеловесный ресторан для обедов и ужинов и отдельно – банкетный зал. Не забыть, кстати, про бильярдную. Кроме того, Якобсен решил бросить через залив в его узкой части, там, где он смыкался с другим то ли озером, то ли заливом, мостик на противоположный остров и устроить купальню. Он поручил промерить глубину залива. Ого! Целых шесть метров, более чем достаточно для того, чтобы сюда могли заходить маленькие яхты. Поэтому была построена небольшая марина, то есть яхтенный причал.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru