Денис Евгеньевич Бурмистров Фурадор

«Тьма – истинное состояние мира»

1

Грязь влажно чавкала под ногами, неохотно отпуская подошвы сапог. Дождь лил уже вторую неделю, и улицы города превратились в дрожащее серое болото из мутной жижи, нечистот и крысиных трупиков. Сапоги и тяжелые кожаные плащи не успевали просыхать, и казалось, что холод и сырость стали постоянными спутниками, не покидая даже в полумраке заплесневелых домов.

Максимилиан поправил сумку на плече, проверяя, не расстегнулась ли пряжка на клапане. Удобнее подхватил рогатину, так и норовящую выпасть из-под мышки. Зябко поежился, когда с широких полей шляпы за воротник посыпались холодные капли.

– Свет! – недовольно каркнул Крюгер. – Хочешь, чтобы я ноги сломал?

Мальчик торопливо поднял руку с тусклым масляным фонарем, бросил через плечо взгляд на наставника.

Экзорцист Август Крюгер напоминал недовольного ворона и пребывал в соответствующем расположении духа. Его трость с глухим стуком впивалась в склизкую дорогу, будто желая проткнуть ее насквозь. из-под маски поблескивали глаза, цепкие и колючие.

Над головой торопливо захлопнули ставни. Где-то с обреченной тоской завыла собака, ветер застучал птичьими черепками торчащего на шесте амулета у обочины дороги. Сгустились тени, а дождь, казалось, специально скрывал то, что пряталось во мраке.

Наступало время мертвецов, нужно поскорее убираться с улицы.

– Туда!

Крюгер ткнул тростью в сторону узкого двухэтажного дома с покрытыми плесенью глиняными стенами и косой деревянной крышей. Над крыльцом виднелся позеленевший от времени знак гильдии ткачей.

На стук в дверь открылось небольшое окошко, забранное мелкой решеткой. Испуганные покрасневшие глаза придирчиво изучили гостей. Торопливо щелкнул засов.

– Господин люминарх[1]! – маленькая женщина подхватила серый передник и услужливо посторонилась. – Проходите! Мы вас так ждём!

Помимо нее в тесной прихожей топталось двое мужчин в выбеленных деревянных масках с круглыми дырками для глаз – миряне из числа добровольных помощников ордена. У одного рука покоилась в самодельной повязке из потертого платка.

При появлении Крюгера и Максимилиана мужчины уважительно поклонились. Экзорцист ответил коротким кивком.

В доме стояла тяжелая атмосфера страха, смешанная с густым паром бельевой выварки, горьким ароматом жженых трав и кислыми нотами ползущей по стенам плесени. Из гостиной, где придушенно багровел очаг, осторожно выглянули две худенькие девчонки в ночных сорочках и в одинаковых вязаных личинах, однако хозяйка дома шикнула, и они торопливо скрылись в темноте.

– Куда? – спросил Крюгер, вешая шляпу на вешалку из оленьих рогов.

– Сюда, господин люминарх, сюда! – женщина подобострастно указала на узкую лестницу, ведущую на второй этаж. – Осторожно, третья ступенька совсем худая!

– Берегите руки, – пробасил вслед один из мирян. – Пацан хоть и мелкий, а кусается как волкодав!

Пока они поднимались, хозяйка дома сбивчиво рассказывала, то и дело жалобно всхлипывая:

– На ту середу отправила его в лес, чтобы, значится, смолы набрал для фонарей, да кролей с птицами пострелял… И ведь заклинала не ходить за Гнилушку, там ужо не наша земля, не человечья! А он мне, мол, зима будет голодной, до тракта всё выскоблено, а на севере и зверь еще не битый, и смола жирнее. Дык я ему ухи надёргала, говорю: «Узнаю, что за тракт бегал – из дома выставлю!». Так и что? Послушал он меня? Дурья башка! Но то он не сам, то это огарок щербатый, Вайло, сын каменщика, его подбил! У них у всего роду глаз дурной, недаром ихнюю девчушку два года назад за ведовство сожгли…

– Светочей[2] здесь? – перебил словоохотливую хозяйку Крюгер.

– Тута, – охотно закивала женщина. – С самого утра.

Они поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, на которой виднелись следы гвоздей.

– Забивала досками, чтобы сестёр ночью не схарчил, – сокрушенно пояснила женщина. – Оно бы, конечно, проще его самого забить, дык единственный добытчик в доме остался. Без него нам холода не выстоять!

– Иди к дочерям, – приказал ей экзорцист. – Что услышишь – не лезь, истово молись Свету Единому. Утром сами спустимся. И доброделам скажи, чтобы ждали, могут пригодиться.

Женщина часто закивала, потом в душевном порыве чуть не ухватила экзорциста за рукав:

– Вы только помогите, господин Крюгер! А я уж в долгу не останусь! Какую хотите дочку в услужение отдам!

Крюгер не удостоил ее ответом, бросил быстрый взгляд на Максимилиана, будто проверяя, не затерялся ли ученик. Опустил поверх маски плотную серую вуаль. Мальчик последовал его примеру, испытывая волнение, будто перед дракой.

Экзорцист потянул дверь, и они вошли внутрь.

Недавно здесь была хозяйская спальня, теперь же – берлога дикого зверя. По полу разбросаны лоскуты разорванного белья и осколки глиняной посуды, разбитая мебель свалена в углу. Всюду пятна засохшей крови, стены измазаны экскрементами, исполосованы длинными царапинами от ногтей.

Сам одержимый – еле различимое в полумраке существо, покрытое струпьями и грязью, раскачивающееся на всех четырех конечностях, безустанно гримасничающее, отчего казалось, будто лицо жило отдельной, отвратительной жизнью. В нем с большим трудом угадывался худой, мосластый мальчик, почти ровесник Максимилиана.

При виде экзорциста одержимый закричал, широко разевая рот, дернулся было в их сторону, но лишь клацнула цепь, приковывающая несчастного к кольцу в полу. Казалось, он сильно устал, отчего движениям не хватало резвости и точности.

– Свет вам, господа, – тихо поприветствовал их субтильного вида мужчина с золотистыми лентами на плече.

Здесь нельзя было называть имен, и лицо клирика скрывала дымчатая вуаль, но Максимилиан узнал его – светочей Варнава, смотритель небольшого прихода на окраине Ноиранта. Раньше священники не занимались одержимыми, предоставляя работу Ордену Фурадор[3], однако те благие времена остались позади. Нынче мир с каждым днем всё глубже погружался во тьму, словно агонизирующий зверь в трясину, и на битву с мучительным забвением церковь бросала все имеющиеся силы. Тем более здесь, в приграничном Ноиранте, где проклятые Пустоши подступили к самым стенам, где мертвых стало больше, чем живых, и где моровое поветрие гоняло по улицам невидимые споры серой чумы.

И где на весь город остался лишь один экзорцист со своим учеником.

– Свет тебе, – откликнулся на приветствие Крюгер. – Рассказывай.

Светочей Варнава смиренно кивнул, в его руках качнулись деревянные четки.

– Пять дней назад вернулся из северного леса, сказался хворым, – жест в сторону одержимого. – Матушка на всякий случай проверила его, да ничего не поняла.

– Чем проверила?

– Крестьянские методы, – в голосе Варнавы мелькнула нотка пренебрежения. – Соленой воды с серебряной ложки дала выпить.

– И что?

– Сказала, что ничего, выпил и не заметил.

– Понятно, – Крюгер прошелся вдоль незримой линии, отделявшей одержимого от остальных, сложил руки на груди. – Какие были проявления?

– Шепот из стен, стук в пустых комнатах, вещи перемещались, – перечислил светочей. – Курей разорвал, разгромил всё, что смог. Когда начал на домочадцев бросаться, матушка доброделов позвала, те его стреножили, меня позвали. Но я не смог совладать, поэтому пришлось вас беспокоить.

Крюгер кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Спросил ворчливо:

– Паразита, поди, силой пробовал выдрать?

– Нет, – покачал головой светочей. – Только Словом. Я знаю, какова цена неудачи.

Крюгер вновь кивнул, на сей раз одобрительно.

Максимилиан тем временем осмотрелся, подмечая нехитрые защитные усилия Варнавы – простенькие церковные амулеты на потолочных балках, примитивные пентагемы, старательно выведенные мелом на стенах, недорогие свечи из белого воска, чей тонкий дым должен был окутывать одержимого, но вместо этого просто расползался по сторонам.

Стоило признать, светочей скрупулезно следовал «Эдикту Эклата»[4], разработанному магистратом Ордена Фурадор в помощь рядовым священникам. Эти меры, вкупе с читкой Слов, должны если не изгнать темную сущность, то хотя бы ослабить ее, подготовить поле боя для экзорцистов. И тот факт, что, несмотря на старания Варнавы, одержимый всё еще оставался на ногах, а не лежал обессиленный на полу, говорил о достаточно сильной твари внутри.

Впрочем, Крюгер учил, что нельзя полагаться на результаты чужих наблюдений, какими бы авторитетными они ни казались. В этом Максимилиан был полностью согласен с наставником.

Он вытащил из сумки «Мост Якоба», нехитрое устройство, состоящее из висящих на цепочках самоцветов – белоснежного нефрита и черного шерла, соединенных тонкой серебряной перемычкой с мелкими насечками. Повернулся к люминарху, взирая на безразличную серую вуаль.

– Начинай, – сухо указал Крюгер.

Одержимый оскалился, когда Максимилиан сделал пару шагов в его сторону. Налитые кровью глаза выступали из орбит, будто пытались пронзить мальчика острыми иглами черных зрачков.

В ушах зашумело, сбились мысли. Что-то вкрадчивое пролезло в сознание, вызывая головокружение и тошноту.

Максимилиана повело в сторону, он выставил ногу, чтобы не упасть. Схватился за тяжелый амулет на шее.

– В глаза не смотри, сколько раз повторять! – раздался за спиной резкий окрик Крюгера.

Максимилиан тряхнул головой, засопел, разозлившись сам на себя. Он так сильно хотел сделать всё правильно, что на миг утратил бдительность – а ведь это только самое начало!

Следовало успокоиться, собраться. Отпустить всё лишнее, сосредоточиться на моменте. Подобное он уже проделывал не раз, причем хорошо!

Мальчик вытянул в сторону одержимого «Мост Якоба», вдохнул и нараспев начал Читку[5], стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и по-взрослому. Слова лились звонко, четко, гармонично вплетаясь в ложные слоги и разбиваясь на составные части. Максимилиан втайне гордился своей поставленной стоунгардскими репетиторами речью, своим внятным, отличным от большинства простолюдинов произношением.

Впрочем, наставник Крюгер и здесь находил место придиркам – по его мнению, сын инквизитора мог бы произносить Слова Резонанса[6] куда быстрее.

Максимилиан и правда мог лучше, он каждый день тренировался в своей темной комнатушке. Но сегодня выдался очень насыщенный день, и он устал, а потому не хотел сбиться или что-то перепутать. Да и Читка для «Моста» короткая, некуда разгоняться.

Одержимый зашипел сквозь сжатые зубы, брызжа слюной и растягивая губы до ушей. Было ясно, что последует далее – тварь, сидящая внутри мальчика, попытается заговорить.

Максимилиан произнес последнее Слово, ощущая вибрацию воздуха. «Мост Якоба» дрогнул, будто тронутый сквозняком. На перемычке, между камнями, заблестела маленькая искра. Мигнула пару раз и пропала. Но Максимилиан успел заметить, где именно – между второй и третьей насечкой в стороне черного камня.

Мальчик хмыкнул про себя. Тварь – не просто призрак-паразит, не могильный турган и уж тем более не лярса. Что-то посерьезнее, ближе к демоническому…

– Давай, думай! – поторапливал наставник. – Кто в нём сидит?

– Вы лишь пустая кожура! – заклекотал на вдохе, как и все темные марионетки, одержимый. – Я встречу вас на той стороне!

Максимилиан вздрогнул, с заметной нервозностью отложил «Мост» в сторону.

– Ну же! – теряя терпение, спросил Крюгер. – Мне снова всё за тебя делать? Он вернулся откуда?

Упрек был излишним, но вспыхнувшая обида помогла Максимилиану вернуться в нужное русло. И он вспомнил записи из пыльного фолианта городской хроники, которую Крюгер заставлял читать ему вслух после ужина. Согласно им, еще до прихода Пустошей именно туда, в старый песчаный карьер, свозили туши сдохших от ящура коров и свиней. Сейчас там проходила граница Стоунгардского Серпа, потому хватало разнообразных чудовищ. Среди них были и обитающие именно в старых заразных захоронениях. Куда как раз и ходил сын ткача.

– Мурана, – проговорил Максимилиан, делая шаг назад и убирая за пазуху «Мост Якоба».

– Мурана? – эхом повторил Варнава с нехорошим удивлением в голосе. – Но ведь нет ни нарывов, ни кровавой слизи! И родня его еще не заболела…

Потом добавил уже менее уверенно:

– Хотя не было времени на осмотр.

– Струпья уже влажные, – словно нехотя, пояснил Крюгер. – Ты чуть опередил болезнь, светочей.

Ему не было дела до просвещения церковника, его больше заботил ученик.

– Ну? Так и будешь стоять столбом или начнешь работать? – рыкнул Крюгер на Максимилиана.

Приготовления к обряду не отличались разнообразием, за исключением некоторых деталей. В него входило не так уж много составляющих. Прежде всего, неизменные самоцветы, правильно именуемые «орбами» или «духокамнями»: три «горячих» белых, один усиливающий зеленый. Иногда использовались янтарь или иные самоцветы, но к ним Максимилиана пока не допускали.

Далее, ловушки-«окарины» – предметы, в которых когда-то жили темные сущности, но которые были изгнаны, оставив после себя «незримые пустоты». Некоторые инквизиторы обходились без окарин, но Крюгер запрещал Максимилиану проводить изгнание без них – так в арсенале мальчика появился небольшой потемневший сосновый брусок из обломков старого языческого капища.

Обязательно использовались свечи, трут с огнивом, толстые серебряные иглы, мел и кисет с солью. А еще рогатина, крепкая и тяжелая.

Одержимый вывернулся, словно под ним вспыхнуло пламя, заорал громко и протяжно. Из черного провала рта вылетел звенящий рой мелких насекомых – и люди торопливо прикрыли рукавами лица. В свете лампы мелькнуло перекошенное лицо несчастного с влажными от слез глазами.

– Тьма еще не полностью пожрала его, – словно извиняясь за мужчину, произнес Варнава. – Душа, пусть и задавлена, но не побеждена.

И пояснил:

– Я приказал ему обратиться к Свету, и он откликнулся. Слабо, но откликнулся.

– Это хорошо, – сухо констатировал Крюгер. – Иначе не стоило бы тратить на него время.

Качнул пальцами, приказывая ученику продолжать.

Максимилиан потер озябшие ладони, размял пальцы. Мысленно воззвал к Свету, отгоняя страх и сомнение.

Почти два года он обучался у люминарха ордена Фурадор Августа Крюгера. Всего два года – и целая пропасть с тех пор, как у него был родной дом, игрушки, строгий, но всесильный отец, ароматная коврижка по праздникам, совсем другие планы на совсем другое будущее, надежный старший брат и уютные, защищающие от всех невзгод материнские объятия.

А потом всё разом закончилось. Родные сгинули в кровавой мясорубке, устроенной проклятыми безумцами под предводительством темного колдуна. Дом сгорел, сам Максимилиан чудом спасся, сбежав от безжалостных убийц в ночь. Стал добычей для призрачных паразитов, но был спасен людьми капитана Равса, идущими сквозь Пустоши в приграничный Ноирант. Увы, судьба не была благодушна к этим смелым людям – до пункта назначения добрался лишь один Максимилиан. Потом были маяк и его странный смотритель, были торговый караван и липкая лихорадка из-за прорастающего сквозь тело защитного самоцвета. Наконец, был Андреас Исидор, загадочный представитель Тригмагистрата[7]. И стойкое желание стать кем-то большим, чем просто очередным сиротой, коих хватало на просторах разваливающейся Империи.

Да, с тех пор прошло всего полтора года. Полтора чертовски сложных, полных надежд и разочарований года. Уехал и не вернулся Исидор. Пустоши доползли до окраин Ноиранта, преумножая количество прокаженных, одержимых и пропавших без вести. Горожане подались было на юг, но там их ждали голодные клинки одуревших от крови и безнаказанности ушкуйников бунтующих баронов, дерзнувших бросить вызов власти Тригмагистрата. Ходили разговоры о голоде, что неминуемо накроет приграничье к зиме, и самые отчаянные уже предлагали раздать запасы из городского хранилища, что содержались на случай длительной осады.

А Максимилиан Авигнис, сын подло убитых Кастора и Орианы, младший брат растерзанного Роланда, с блуждающей в организме болезнью и бесконечными ночными кошмарами, всё это время вгрызался в твердый гранит ремесла, стараясь не посрамить фамилию. Видит Свет, им могли бы гордиться самые привередливые репетиторы из числа тех, что когда-то обучали его в Стоунгарде. Он буквально проглатывал трактаты по спирологии[8] и сопряжению самоцветов, мог ночи напролет зарываться в многочисленные церковные справочники и альманахи, выискивая всё, касающееся экзорцизма. Максимилиан твердо решил стать лучшим в своем деле, поднявшись до высот, с которых видны Тахоны Тригмагистрата[9]. И уже тогда перед ним откроются пути для настоящей борьбы с нелюдями, именующими себя «темными». Тогда он отомстит им сполна, воздаст за все свои страдания.

Ну а пока необходимо учиться, прилежно и терпеливо. Тем более что благодаря настойчивости и хорошей памяти Максимилиан достиг определенных успехов, которые отмечал даже скупой на похвалы ментор Крюгер. Мальчик неплохо продвинулся в изучении Слов, часами оттачивая их плетение и произношение. Выучил основные типы самоцветов и пентагеронов, научился вязать защитные амулеты и создавать нехитрые ловушки для темных душ. Назубок знал порядок проведения обрядов и необходимые для Читки главы из Книги Света.

Максимилиан знал и умел далеко не всё, но многое. И быть бы ему лучшим учеником ноирантского дома Фурадор, если бы не одно «но». Подлое и обидное до зубовного скрежета «но», напрочь перечеркивающее все остальные достижения.

Он никак не мог пройти проклятый Лабиринт!

– Светом Единым всё сущее полнится, – вполголоса проговорил Максимилиан, собираясь с духом. – Тьма отступает, нет власти её.

Крюгер за спиной кашлянул, то ли подгоняя, то ли призывая к внимательности.

Одержимый вдруг всхлипнул, будто из темницы захваченного тварью тела пробился измученный и испуганный мальчик. Удивленно уставился на кольцо на своей руке, на идущую к полу цепь. Попытался снять оковы, стащить, сорвать, цепляясь грязными ногтями. Забился в истерике, завыл, зарыдал во все горло. И вновь этот голос на вдохе, это нечеловеческое рычание:

– Помогите! Прошу!

Максимилиану было жаль мальчишку, но он старался не слушать, уже чертил на полу пентагемы, расчищая себе место ногой. Отсыревший мел крошился, жирная грязь топила в себе линии, но рисунки все равно получились аккуратные, непрерывные. Так и подмывало оглянуться, посмотреть, одобрил ли ментор выбранную формулу[10]. «Клещи палача» не отличались изяществом и вариативностью, но зато были надежным и быстрым решением. Всего три знака, состоящие из кругов, квадратов и Слов, внутри – свечи и самоцветы. Серебряные иглы Максимилиан приколол на пояс, мешочек с солью открыл и зажал в кулаке. Встал напротив одержимого, похожий на идущего в бой поединщика.

– Свет Единый, наполни душу мою! Покажи путь во мгле, разгони тени бестелесные, потому как они ничто, и нет ничего кроме Света! – заговорил Максимилиан, вперившись взглядом в нижнюю челюсть бесноватого мальчишки. – Указываю тебе путь в тело, тьмою полное, и должно быть Свету в нем жить, сияя и приумножаясь!

Текст из молитвенника не произвел на одержимого никакого видимого эффекта, но Максимилиан только разогревался. Он плавно перешел с декламации Книги Света на ложный слог, вплетая туда Слова Резонанса и внимательно наблюдая за свечами возле самоцветов. Вот первое Слово полетело, и слабые огненные язычки чуть качнулись. Второе задело лишь одну свечу, зато третье заставило огоньки синхронно вытянуться и закачаться, будто змеи под дудкой фокусника.

Мурана – сильная тварь, омерзительная сущность с обликом болотной многоножки, заползающая в уши зазевавшихся путников. Сворачивается внутри головы, а по ночам вылезает и пожирает кожу несчастного, отчего тот покрывается язвами и незаживающими порезами. А мурана растет, заполняя собой всё тело, пронзая плоть острыми, как ершовый плавник, ворсинками, вызывая кровавую рвоту и гнилостное дыхание, способное заразить окружающих проказой. Потом, словно старую кожу, сбрасывает то, что осталось от жертвы, и скрывается в темных подземных норах, где порождает новое потомство, живучее и ненасытное.

Мурану можно вырезать, а после сжечь, растоптав пепел на освещенной земле и закопав в соляной яме. Но учение Фурадор говорило, что все сущности Лунных Пустошей лишь физические воплощения Тьмы в этом мире, а потому уничтожать надобно внутреннюю суть, наплевав на оболочку.

Однако частенько эта самая «оболочка» успевала убить или покалечить экзорциста, а потому Максимилиан чуть успокоился, услышав, как за его спиной Крюгер велел позвать ожидающих на первом этаже доброделов.

А тварь, наконец, поняла, что за нее взялись всерьез.

Худая фигура сына ткача выгнулась дугой, будто желая дотянуться затылком до пяток. Затрещали кости, позвоночник, скрипнули сжатые зубы. Живот несчастного начал раздуваться, будто зоб у жабы, грязь и струпья разошлись, обнажая тонкую, почти звенящую кожу.

Максимилиан торопливо раскрыл кисет, зачерпнул пальцами щепотку соли и бросил в одержимого, не переставая тараторить Слова.

Соль попала на грудь и живот одержимого мальчишки, прочертила алые полосы, соскальзывая крупицами вниз. Тот дернулся и распрямился, будто древко катапульты. Из распахнутого рта вырвался громогласный рёв, сотрясающий пол и стены. Волна невыносимой вони ударила по людям, заставляя их прятать лица, отступать. Один из доброделов упал на колени, его вырвало. Второй чуть не вылетел из комнаты, в последний момент вцепившись в косяк и согнувшись в поясе.

Именно по этой причине храмовники, имеющие дело с одержимыми и прокаженными, носили маски с вытянутыми вперед «носами» – вложенная внутрь травяная пропитка чуть смягчала эффект от утробной атаки.

Однако Максимилиан сбился и на автомате начал Читку с прерванного Слова.

И тут же внутренне выругался, поздно осознав свою ошибку.

Мурана уловила это Слово, одно из шести, что он так старательно маскировал за ложными слогами и пустыми звуками. Захрипела, будто рваная волынка, повторила его, потом еще и еще раз, лишая словоформу силы и смысла. Победно задергалась на цепи, вновь попытавшись проникнуть взглядом под серую вуаль маски, овладеть разумом, запутать язык.

Максимилиан отринул сожаление – уже не до него, нужно работать дальше! Заговорил громче, быстрее, стараясь сам не запутаться. Только сейчас заметил, что свечи погасли. Впрочем, они были уже не нужны – лежащие внутри пентагем самоцветы бледно светились внутренним огнем, пробуждаясь.

Нужно сосредоточиться, постараться отринуть лишние мысли и поймать Резонанс!

– Хооронд! – хрипло вздохнул одержимый, расплескивая с ощерившихся зубов кровавую пленку. – Хооронд!

Максимилиан чуть не вскрикнул от гнева – эта тварь украла еще одно Слово! Он сбился, замолчал, со стыдом ощущая на затылке взгляд ментора. До хруста сжал кулаки и с ожесточением начал Читку сначала, специально не убирая «испорченные» Слова, пряча за ними оставшиеся.

Мурана попыталась повторять за ним, но быстро сдалась, не совладав с языком и губами чужого тела. Вместо этого начала бросаться в Максимилиана камнями, выть, выдирать себе волосы, испражняться в сторону застывших людей.

Доброделы шагнули было к одержимому с рогатиной на перевес, но их остановил жест Крюгера, сосредоточенно наблюдающего за учеником.

Мальчик, зажмурившись, клонился вперед, словно собирался продавить головой невидимую стену. Его песня-плетение сделалась монотонной и глухой, она подхватила мерцание самоцветов, завибрировала в такт, повела за собой. Для большинства присутствующих эти изменения остались незамеченными, лишь старый экзорцист с удовлетворением отметил, что парнишка смог достичь Резонанса даже с неполным Каноном[11].

А Максимилиан уже погружался во тьму иного бытия, ведомый лишь призрачной нитью Света, сам став его бесплотной частицей. Он лишь недавно научился быть в двух мирах одновременно – и контролировать тело, не останавливая Читку, и в то же время проникая во мглу чужих пространств, туда, где между сном и смертью раскинулся бесконечный узор Долины Дергалим.

Мрак прояснился, впитывая Свет, насыщаясь им, перемешиваясь серым мясистым тестом, превращаясь в нечто объемное, узнаваемое. Три взмаха ресниц – и вот перед Максимилианом раскинулся светлый летний лес с невесомыми обрывками тонкого утреннего тумана. Присмотревшись, становилось понятно, что всё – лишь декорации, оживший образ с ярких ярмарочных гравюр, ставший теплым воспоминанием, в котором, как в последнем убежище, пряталась душа ребенка.

Однако тьма уже дотянулась и сюда – лес поразила гниль, зияющая червоточинами в деревьях, покрывающая траву и землю липкой слизью, заполняющая низины шевелящимся пеплом. Недолог час, когда чернота заполнит собой всё, растворяя остатки светлой души, после чего примется править под себя и тело несчастного.