Денис Александрович Артемьев
Партийный билет в нагрудном кармане
Глава 8
– Эрик, это ужасно. Зак мёртв и ещё одного из его группы тоже убили. Это уже три покойника, считая и того несчастного парня, из пятёрки Гана.
– Знаю, Лора, знаю. В нашем деле потерь не избежать… Правда, от этого не легче, ты же сама знаешь.
– Да, только я не думала, что это произойдёт так скоро.
– Мне плохо. Лора, если бы не мы, если бы не я, они бы могли жить.
– Никто в этом не виноват. Во всяком случае с Заком точно. Ошибка в выборе объекта. А вот у Гана дело обстоит иначе.
– Его нашли?
– Да.
– Нужен партийный суд.
– Не беспокойся, я всё организую.
Глава 9
На следующее утро, после неудачной попытки экса банка «Апельсин», с восходом солнца в одиночную камеру к Юрию пришёл сам генерал Кнут в сопровождении двух офицеров, тоже, как и их шеф, предпочитавших военному мундиру штатский костюм.
– Что, не спалось? – Кнут и без всяких донесений знал и видел выцветшие, побледневшие щёки, скулы, губы и одновременно одутловатое, в районе воспалённых век, потерявших за эту ночь последние ресницы, лицо человека, заболевшего редкой формой смертельной лихорадки. – Доброго времени суток я вам не желаю, а вот здоровья, пожалуй.
Юрий молчал, он не знал, что говорить. По идее надо было что-нибудь съязвить этакого при появлении этого типа, которого кроме как палачом, пауком, каннибалом в левой среде, не называли, но ему просто-напросто не хотелось. Страх отпустил его из присосок своих щупалец на краткий миг, там, когда полыхнул штурм; потом, их- его (он не думал о других товарищах, там в темноте "автозака", он думал только о себе) везли куда-то: он не знал, что в аэропорт и на подъезде к неизвестности страх к нему вернулся. Прокрался, как вор, влился в душу, приняв форму привычного ему с детства сосуда и засвербел, заёрзал холодным воспалением.
Одиночные камеры в столичном изоляторе временного содержания Политического Управления отличались от других заведений подобного типа яркой белизной, старательно выкрашенных масленой краской, стен. Тюрьма она и есть тюрьма, пускай она хоть изолятор, а хоть простая камера в линейном полицейском участке. Но здесь было неуместно стерильно чисто, как в операционной, и так же ярко, как на столе хирурга. Железные нары, умывальник, хромированный стальной унитаз, и окно, маленькое, как отдушина, забранное двойной решёткой. Юрий сидел на краешке нар. Его нижняя губа окончательно обвисла вниз, став сухой и потрескавшейся. Вообще Рубена мучила жажда, а он за всё время нахождения здесь, так и не додумался её утолить. До прихода к нему господ дознавателей, Юрий Рубен лежал, смотрел, не мигая в потолок, прислушивался и ждал.
– Вас зовут Юрий Рубен, ведь так? – первый вопрос от Кнута. Он склонил голову к плечу, и Юрию почудилось, что на его губах мелькнула улыбка. Но, нет, показалось.
– Да, я Рубен.
Кнут, прошёл к нарам, присел рядом. Сопровождающие офицеры остались стоять у двери.
– Ваш лидер Зак убит, Блондс убит, Ваган в больнице; неизвестно выживет или нет. Остались только вы и Бир.
– Ну и что?
– Нам нужны имена тех, кто вас во всё это впутал. Не может быть, чтобы вы сами на такое решились.
– Я ничего не знаю.
– Я вам верю, по-видимому, знаете вы действительно немного. Слишком мало прошло времени. И какие-то вещи вам неизвестны, а о других вы лишь догадывались. Так?
– Мне нечего вам сказать. Я не предатель.
– А! О чём вообще речь? Какое предательство? Мальчишки играли в революцию и всё. Мой долг спасти ваших соратников от дальнейших ошибок. Жизнь сегодняшнего Фаверленда в будущем нашей сознательной молодёжи.
Юрий отвернулся, уставившись в стену.
– На вас плохо влияют россказни коммунистических вождей о обществе социальной справедливости и прочих сказках, поставляемых нам из далёкой варварской России. А вы знаете, как они сами там у себя за железным занавесом живут? – Кнут говорил уверенно, убедительно, а главное спокойно.
Юрий положил подбородок на грудь.
– Тотальный дефицит товаров, запреты и ограничения. Советы постоянно балансируют на грани голода. Они столько тратят на цензуру, что больше тратят только на армию. Юрий, ну что вы молчите? Я же вам добра хочу, поэтому лично сюда и пришёл.
– Мне нечего вам сказать. Мы оперируем с вами разными категориями.
– Какими?
– Неважно какими, важно, что вы нас никогда не поймёте.
– Почему? Вы попробуйте, я ничего другого так не хочу, как понять.
– Не хочу.
– Вам страшно?
– Нет! – Юрий вскинул голову: ему очень не хотелось, чтобы его страх почувствовали инквизиторы. Реакция получилась скорой и резкой, чем он только ещё больше себя выдал.
– Хорошо. Бояться честным людям нечего. Итак, какие категории вас интересуют?
– Всё западное общество оказалось в тупике социального развития. Социалистические страны востока тоже не идеал, но они хотя бы пытались вырваться из оков косной материи. У нас учат любить себя и говорят, что мы это то, что на нас надето. Дом или машина обозначают социальный статус лучше, чем мысли или даже поступки человека. Внешние проявления благополучия, а не жизнь личности. Система даёт бал, на который приглашены костюмы, а не люди.
– Послушайте, Юрий, ну чем же плохо, если человек хорошо одевается, питается, ездит на последней марки популярного автомобиля, а?
– Плохо, да. Вы и обывателям это внушаете, что ничего дороже денег быть не может. А их надо тратить! То есть, кто поумнее говорит, что ощущения – это главное. Но, для того чтобы получить такие важные для тебя впечатления, ты должен заплатить. Купи жвачку, поднимешь себе настроение, купи литр газировки и 250 миллилитров счастья получишь бесплатно, купи новые джинсы и у тебя появятся друзья, а если приобретёшь (в кредит естественно) дом, то будет у тебя лучшая семья на свете. Купи, купи, купи. Мало, всего мало. Это устарело, то стало не модным, а ты купи и все проблемы решатся сами собой. Ложь! Тобой управляют, как марионеткой в придорожном балагане, да ещё заставляют улыбаться и раскланиваться, расшаркиваться перед самыми жирными пауками мира капитала. Спасибо, что вы меня трахнули мистер! Приходите ещё, я буду оо-О-о-чень рад.
– Да. Откуда такая озлобленность? Люди так живут, им нужно себя чувствовать важными. Это не система их сделала такими, это они сами придумали систему, чтобы она помогла им лучше удовлетворять их растущие потребности.
– Возможно. Но человек не животное и должен жить по-другому.
– А почему бы вам не спросить этого человека самого? Зачем же сразу бомбы-то в толпу кидать?
– Мы ни в кого бомб не кидали.
– Да, это правда. Пока. Настанет время, будете. Но я не об этом. Почему вы, не спрашивая не чьего мнения, начинаете действовать?
– Современный человек так одурманен вами, что ему не до теорий. Ему бы новую модель телевизора успеть раньше соседа купить, а не революцию устраивать. Он же по 12 часов теперь у станка не надрывается. Его воображение надо потрясти, да так, чтобы у него родимчик случился. А мы катализаторы этого процесса. И вам нас не остановить.
– Этого и не потребуется, вы уничтожите сами себя. Это вам, по молодости лет, кажется, что вы двигаете историю вперёд. Нет, вы разрушители, а восстанавливать после ваших игрищ приходиться тем, от кого вы нос воротите. Паукам. Вам разговаривать с ними не о чем. Так?
– Не с ними, а с вами.
– Это всё равно, я типичный представитель нашей нации. А у вас подростковый жар.
Юрий, не желая того, дал вовлечь себя в спор, и хотел что-то возразить, но услышал:
– Ладно, не стоит тратить ваше красноречие на меня. Ваши идеи мне понятны, они не новы и, увы, опасны. От них портится кровь. Вы не глупы и должны понять, что зла я вам не желаю, хотя взглядов ваших и не разделяю. Искренняя вера, пускай и с изрядной примесью фанатизма, не может не вызывать уважения. Я предлагаю вам жизнь. Стройте её, как хотите, в своё удовольствие, реализуйте своё право на свободу выбора и другим дайте шанс умереть всеми уважаемыми стариками.
– Вы о ком?
– О ваших друзьях. Скажите, кто они, помогите им и себе. Ничего страшного не случиться. Они не узнают, почему вдруг очутились у нас. Им придётся отсидеть. Немного, год, или меньше. Зато они останутся живы. Уверен, что из заключения они выйдут другими людьми. Вы знаете, я не сторонник долгих сроков; считаю, они портят человека; иногда окончательно делают асоциальным. Другое дело, малое наказание с интенсивным позитивным воздействием на личность, плюс посттюремная реабилитация, адаптация. Всё у вас, и у них, будет хорошо. Согласны?
– Идите к чёрту! – Юрий снова отвернулся.
– Зачем вы так? Подумайте.
Кнут дал Рубену осмыслить его предложение. Видя, что объект упорствует, совсем уж тихо, вкрадчивым голосом, добавил:
– Прошу вас подумайте. Ведь больно будет… очень больно.
Юрий услышал именно то, что ждал. Он вздрогнул, нижняя откляченная губа затряслась, он сжался, хотел повторить, что ничего не знает, но не стал, подумал, что это будет выглядеть малодушием.
– Мы с вами больше не увидимся, Юрий. Ваши показания мне принесут через два часа: вот эти офицеры, – Кнут, кивком головы, указал на стоящих за его спиной людей с лицами-масками, выражающими убеждённую безжалостность государственных палачей. – Вы с ними будете вынуждены быть откровенны.
Кнут встал и исчез за дверью. До того момента, как дверь снова бесшумно распахнулась, специалисты интенсивных методов допроса спец отряда стояли неподвижно. Но вот в камеру втиснулся бородатый плотный филейный мужчина в мясницком белом (всегда в белом, белый цвет в изоляторе предпочитался, тюремным начальством, всем другим) вкатил тележку, и офицеры начали переодеваться. Пока мужчина неизвестного звания стоял и наблюдал за Юрием, он сам имел возможность лицезреть, как бесстыжие офицеры, нарочито напоказ, переодевались прямо перед ним; обнажившись до трусов, продемонстрировали мускулистые, натренированные, тела и сразу закрыли туловища такими же фартуками близнецами, идентичными фартуку бородатого. На ноги одели какие-то чудные ботинки – гибрид кроссовок и военных бутс, а на руки натянули тонкие резиновые перчатки, глаза закрыли прозрачными баллистическими очками жёлтого стекла, похожими на те, которые используют на месте учебных стрельбищ для защиты зрения стрелков. Очевидно очки, в этот раз, будут использоваться для других целей, защиты не от твёрдого или газообразного, а от жидкого и липкого.
Некуда не спешащие, казалось, перепутавшие изолятор с раздевалкой, люди в камере Рубена, будто и не замечали его. Работали молча, деловито. Закончив с переодеваниями, политические мясники, достали из недр тележки нейлоновые верёвки и перекинули их через два небольших железных кольца аккуратно вмонтированных в потолок камеры. Они тоже выкрашенные в белый цвет так органично сливались с окружающей средой, что Юрий, пялившейся несколько часов подряд в белую безнадёжность, их не заметил.
Тумбочка на тележке трансформировалась в многоуровневый столик, на каждой полочке, которого размещались в пластмассовых голубых матово-прозрачных коробочках великое множество предметов служащих для гарантированного получения любой информации от строптивых задержанных. Отдельно, на боковой раме тележки, крепился ящик аккумулятора. Магия искусственных материалов, чужеродных, но волей операторов, соединяющихся с плотью испытуемого, открывающих сокровенные тайны подопытного.
К Юрию подошли, подняли за подмышки (он и не думал сопротивляться, ужас победил волю), раздели до гола, поднесли на руках под кольца, обвязали верёвкой в районе локотков и понеслось. Юрия вздёрнули под потолок. Дыба. Примитивная дыба, служащая не для выяснения тайн, а для варварской болезненной фиксации пленника. Первые секунды он не чувствовал боли. Бородатый мастер навалился на него, обнял за талию и потянул. Вывернутые суставы завыли сиреной, внезапно и мощно. Все кошмары Рубена воплотились в реальность. Чего боишься – то и случается. Спецы начали допрос.
– Имена, адреса, локация руководства, места встреч, время. – Монотонно перечислял офицер интересующие свиней данные, будто читал список покупок написанный, ему в подсказку, женой.
Юрий закусил губу. Другой офицер, с выдвинутой вперёд челюстью, свинцовым взглядом, сверкнув зрачками, достал из нижнего ящика тумбочки светло-коричневую колбасу дубинки. Гладкая, синтетическая, мягкая, растягивающаяся оболочка скрывала в себе смесь песка и свинцовой дроби, она хорошо сохраняла форму и сокрушительно воздействовала на внутренние органы, замечательно оберегая поверхность кожи от синяков.
Бил мастер с оттягом. Хлопали шлепки, бока проваливались, Юрий икал. Почки схватывала рука в железной перчатке, сжимала и мяла. Правая, левая, печень. После удара по печени, тяжёлой колбасой, Юрий подумал всё – конец. Захотелось лечь и потерять сознание, но он висел и всё, что ему удалось из себя выдавить, вылилось в подрагивающие икры. Ноющая, непрекращающаяся ни на секунду, боль в плечах, отступила на второй план, померкла уйдя в тень заслонившего сознание колоссального метеора нестерпимой муки, ударившей по самому темечку. Наказующая кишка влипла в живот, перелетела на рёбра, опять вернулась, впечаталась в живот. От таких ударов вполне могло произойти непроизвольное опорожнение кишечника совместно с мочевым пузырём. Хорошо, что Юрий был пуст, не пил и не ел долгое время. Он застонал.
– Нет? – кто-то склонился над ухом, спросил, послушал стоны, отошёл.
Бить его перестали. Через минуту выяснилось для чего. В вену локтевого сгиба правой руки воткнули иглу шприца. Внутривенное вливание произвели грубо. Жжение из вены перетекло в шею, а с неё перекинулось на позвоночник. Вытягивая последние силы, заломило героиновым отходняком кости. Следующий этап действия подлого препарата накатил слепотой. Юрий перестал видеть. Полный закат зрения продлился недолго, способность смотреть на белый, окружающий его ад, вернулась через пять секунд. Размытость изображения осталась: вокруг шатались тёмные пятна силуэтов его палачей совсем перестав напоминать Юрию людей. Для него они стали пришельцами из грибницы четвёртого царства тёмных сущностей – демонами.
Пытка продолжилась. Всё стало хуже. Укол; ручку регулятора, раздражающих воздействий на нервы Юрия, выкрутил на максимум. Облако боли скрыло мир, остановив время; страдание из защитной функции организма перешло в ранг полноценной религии. Хриплый стон шёл уже не из горла, он начинался где-то в желудке, булькая кровью через порванные натугой лёгкие и окрашивая розовой пеной губы, вытягивался нескончаемым сизым червём.
Бородатый мастер внёс свой вклад в общее дело изуверов. Он предпочитал проверенные историей способы развязывать язык строптивым пленникам. Черпая вдохновение в восточных практиках общения палача с клиентом, он вооружился рифлёной резиновой дубинкой. Офицеры подняли ноги Юрия, повернув их ступнями к приготовившемуся к экзекуции бородачу. По-настоящему уродовать красного террориста им запретили. Под категорию внешне не заметного, но совершенно нестерпимого воздействия, отбитые пятки подходили лучше всего.
"Птук, птук". – "Птук". – "Птук, птук, птук, птук, птук, птук, птук, птук". – Удары посыпались горохом. Мастер разошёлся, вошёл в контролируемый раж. Боль прошибала, от пяток через костный мозг, до мозжечка. Юрий не выдержал, вместе с появлением выдавливаемого из пор тела слизью пота, стоны оформились в более осмысленные звуки – "ОЙЛЯА АМАЯААА ОЙ БОЛНААА". – На двадцатом ударе, ему вышибло пробки, лампочки под крышкой черепа потухли. Как только мастера поняли, по обмякшей щуплой фигуре клиента, что он совершил попытку к бегству, они его сняли, уложив на нары. В чувство его привели быстро. Пощёчины, пузырёк с термоядерной смесью спиртов и солей, сунутый прямо в нос, реанимировал Юрия. Он открыл глаза. По-прежнему он не различал лиц своих мучителей в основном ориентируясь на слух.
– Говори.
Юрий молчал.
– Хочешь, чтобы мы продолжили?
"Я хочу умереть. Господи, дай мне смерть". – Юрий не верил в бога, но в этом аду, он захотел, чтобы бог существовал на самом деле и услышав его отчаянную молитву, пожалев, наградил, за перенесённые страдания, инфарктом. Он хотел смерти, а получил твёрдое, для него безапелляционное, доказательство не существования бога – "Лучше бы мы все ошибались. Не надо больше, я не хочу, не выдержу". – Юрий не просил мастеров, не озвучивал свои мольбы, он, оставив надежду на божественное вмешательство, просил того, кто заменял бога на Земле. Не зная его имени, он клялся и давал обещания, лишь бы нечего не сказать. Лучше, конечно, умереть, сил уже не оставалось. Лучше бы его не снимали с дыбы, так бы болтаясь в силках, Юрий мог протянуть ещё немного, а так вернуться обратно, в глубокие воды столь кардинального вмешательства в его анатомию, было невозможно.
Его вернули, подвесив свиным окороком, обратно под потолок. Жутко, в тот момент, когда он почувствовал, как затягиваются на локтях огненные верёвки, предчувствуя, каждой клеточкой, орущей в ужасе – "Остановись!!", – новую сессию боли, он чуть не сломался и не рассказал всё что знал, пускай этого знания и набралось бы с чайную ложку. Иногда предать можно одним словом, и Юрий не произнёс этого слова.
Тележку с инструментами подкатили ближе. Самое тёмное, самое большое пятно протянуло отростки (руки) к ящику, закреплённому с боку. Раскрутились усики проводов. Пах дёрнуло, крокодильчики зажимов укусили в самое нежное, интимное место. Пятно вернулось к тележке; другие две тёмные размытости встали у него за спиной. Щелкнул тумблер, заспешил, чирикая по меткам, треугольник указателя на круглой серой ручке; большой палец вдавил кнопку. Ток – это игла с челюстями, хватающими и протыкающими насквозь мягкие ткани, сжигающая раскалёнными импульсами нервы, вырывающая из мозга способность к сопротивлению. Больно это не то слово. Другой уровень восприятия бытия. Через мужское достоинство сразу в беспомощный дебилизм. Фантом мнимой кастрации, бьющей сразу во все цели. Юрий дергался и замирал в закостеневшей судороге, ток выключали, мышцы расслаблялись в каучуковую кашицу, ток включали и мускулы становились стальными канатами, изгибающими кости до качества, предшествующего перелому. Спецы мастера повышали напряжение и больше ничего не спрашивали. Они знали границу, за которой ломался позвоночник, и вытекали глаза. Зажарить пациента им приказа не поступало, да и для этого нужно было подключить клиента напрямую к сети, поэтому пытку прекратили за секунду до точки невозврата нанесения непоправимого вреда здоровью.
Пациент впал в состояние каталептического транса. Мастера пыток по опыту знали, что, перейдя в стадию сознания стороннего наблюдателя, Юрий стал недоступен для их методов. Продолжать пытку дальше означало рисковать м получить на выходе не нужную информацию, а варёный овощ. Юрия, перенесли на железное ложе, жёстко привязали к нему: мясники собрались и не переодеваясь в мирское, ушли. Революционер получил сбой не только зрения, электрошоковая терапия лишила его (на время) слуха, а заодно и вкуса. Он лежал на спине и должен был видеть лишь нечёткий мираж белого полотна потолка, но Юрий, непонятным образом, мог наблюдать себя со стороны, он стал, как бы, обладать удалённым зрением. Смотрел на себя сверху, и видел все детали своего плачевного состояния сверх чётко, разбирая мельчайшие подробности. Неужели это он? Бледный, исчезающий, тающий призрак человека. Скулы заострились, щёк нет, нижняя губа, раньше пухлая, потеряла свой цвет, объём, рот запал словно обеззубев, колодцы глаз залило жидким красным занавесом тотальных кровоизлияний.
Боль сотворила чудо! Страх отступил, исчез навсегда. Способ избавиться от страха для Юрия оказался, до невозможности, радикальным и по всем законам природы, невыносимым, но единственно верным. Он встал над мирским, пытки его не сломали, а уплотнили, придали новые свойства духу. Свершилось подобие чуда, как будто из обычной мягкой безвольной железной руды, умелый кузнец выковал булатный стальной клинок. Редкое положительное уродство. Полноценным бойцом он быть перестал, но для него открылся прямой путь к роли красного пророка и провидца, впрочем, по которому он мог и не пойти. Не нужный талант в одиночной камере. Проповедовать-то некому.
Глава 10
Первый удачный экс совершила центральная группа Эйха. Для этого Генрике Шваб пришлось устроиться горничной в загородную резиденцию к заместителю главы администрации соседней, со столичной, области. Бон Крем был не простым чиновником, он брал взятки не как все, – периодически, – он брал их всегда. Знали об этом многие, но необходимых для заведения уголовного дела доказательств, как это часто бывает, почему-то не набиралось. Бон обладал харизмой, и его даже оппозиционная пресса ругала особым образом, с налётом симпатии в эпитетах и прозвищах. Молодой амбициозный негодяй, с удовольствием появлялся на всех официальных мероприятиях власти и явно метил стать игроком на поле большой политики с обязательным последующим переездом в Давинвиль. А пока его не избрали в парламент или не призвали в ряды чиновничьего аппарата высшей власти государства, он богател воровством. Лоббирование интересов не жадных предпринимателей приносило ему фантастический доход сравнимый разве только с суммами состояний самых богатых собственников предприятий Фаверленда.
Вот так: всё всем известно, и никто не против, конечно, пока прилюдно за руку не поймали. Но до этого далеко. Годы. А за этот срок Крему вполне по силам было занять место столпа общества, априори лишённого подозрений. Прошлое в мире потребления забывалось быстро, имело значение лишь состояние здесь и сейчас. Единственный минус обладания несчётным количеством марок заключался в том, что их трудно было обелить, положить на счёт в банке. А значит, Бон Крем хранил деньги где-то недалеко от себя любимого. Идеальное место – это собственный дом, лучше не городская квартира, а особняк за городом. Для проверки этой теории Эрик Эйх отправил кудрявую симпатюлю Генрику во временное рабство в горничные.
Молоденькая Генрика пришлась по вкусу Крему, несколько раз он предпринимал попытки к её совращению, но не получалось. И вроде девушка не отказывала наотрез, а выходило так, что до логичного конца интрига флирта никогда не доходила. Да и времени для серьёзного адюльтера (Крем был женат, имел двоих детей. Семья жила в городе.) не хватало. Сам Бон не был лишён сексуальной привлекательности. Приложением к харизме шло тело, содержащееся им в стандартах красоты принятых в Фаверленде. Организованность и порядок раз и навсегда заведённый, помогали ему сохранять легкость свойственную юношам. В тридцать пять лет он выглядел на двадцать пять – румяный, с открытым лицом солиста популярной группы и вдумчивым взглядом голубых глаз. Последняя черта, особенно ценилась в Фаверленде, где целая нация (раньше, во всяком случае, пока окончательно не погрязла в болоте зависимости от ценностей материального мира) вела свой род от потомков древнего великого племени ариев.
Этот красавец посещал особняк наездами. За те две недели, что Генрика убиралась в доме, она видела его всего четыре, потных липко похотливых, раза. Честно сказать он ей не то, чтобы физически не нравился, но вызывал чувство классовой ненависти. Гремучая смесь между сексуальной привлекательностью и духовной нищетой, с набитыми, в её дырявом кафтане, доверху карманами насекомыми алчности, зависти, лжи. Поэтому, борясь с искушением, Эрика, как можно скорее хотела справиться с заданием, что ей, в конце концов, и удалось.
Деньги хранились в подвале. Крем посещал особняк, в общем-то, с одной целью – привести новую партию могущественных бумажек и проверить, как оно там его неучтённое, налоговой службой, богатство поживает. А пощупать симпатичную пушистую горничную никогда не помещает. Бон был уверен, что бастионы Генрики не выдержат упорных попыток штурма, и он, в конце концов, победителем заберётся к ней в центральную башню.
– Генрика, ты уверена, что деньги там? – на связь к горничной в течение этих недель выходила Лора. Они встречались в выходные, в кафе городка Шайзендорн, лежащего в пяти милях к югу от посёлка, и загородного дома Крема. Девушки располагались в углу на мягких синих диванчиках, заказывали кофе и болтали. Со стороны выглядело всё пристойно. Подруги встретились обсудить свои женские глупости, не более.
– Да. Видела, как он туда три раза баулы таскал.
– А сейф? Есть там сейф?
– Не думаю. Что это за сейф должен быть? Если только на вроде банковского. Слишком уж денег там должно быть много.
– Всё равно этого исключать нельзя.
– Идти можно хоть сегодня.
– Да, тянуть нечего. Нам нужны средства. Посиди, я пойду Эрику позвоню.
Лора встала и вышла на улицу направляясь к телефонному автомату, стоящему на другой стороне улицы. Через несколько минут она вернулась.
– В особняк ты больше не вернёшься. Уезжаем прямо сейчас.
– Решили когда?
– После. Пошли.
Девушки, расплатились заранее, их ничто не удерживало в кафе. Так и не допив кофе, они покинули гостеприимный уют домашней забегаловки, чтобы никогда сюда больше не возвращаться.
Забор, окружающий виллу Крема, мог преодолеть и ребёнок. Невысокая, отлитая из чугуна, ограда, доходила взрослому человеку едва ли до подбородка. Территорию охраняли два сторожа. Охраняли – сильно сказано, пунктуально осуществляли обход каждые два часа, так будет точнее. Выходя их дома, они расходились в разные стороны, чтобы, обогнув по периметру владения хозяина, встретиться один раз на середине пути, а второй раз на пороге дома, там же откуда они начинали свой путь. Всё, больше никаких видимых препятствий.
Дом не стоял на сигнализации, их агент определил это точно. Генрика вычертила схему дома и хозяйственных построек. Несколько раз пыталась проникнуть в подвал и всякий раз ей путь преграждала массивная дверь, всё время закрытая, молчаливая, стерегущая. К счастью, в подвал можно было попасть не только через двери дома, но и через несколько окошек расположенных на уровне земли. Окошки были закрашены красной, в цвет кирпичных стен дома, краской, но не имели решёток. Горизонтально вытянутые, узкие, но, при известной ловкости, пролезть в них было можно.
Грабители всё рассчитали точно. Ночной обход сторожей, час проникновения, и запасшись всем необходимым, подкатили к вилле в час ночи. Припарковавшись на противоположной, от территории дома, обочине, с выключенными огнями на взятой напрокат тачке, рядом с оградой, дождавшись, когда сторожа выполнят надоевший им ритуал обхода, вышли на подвиг в душистый мрак весны. Вила, погружённая в спячку, освещалась снаружи несколькими квадратными, подвешенными под крышу фонарями, в остальном она безмолвствовала, помигивая бликами света в тёмных окнах.
Пригибаясь, будто бегущие по полю боя солдаты, бойцы первой пятёрки промелькнули, пересекая тропинки, прикрываясь кустами, ухоженного ландшафтными дизайнерами, сада, обошли здание и оказались у подвального окошка. Фонарики пока не зажигали. Освещения, исходящего от дома, вполне хватало. Окно было закрыто изнутри. Ничего неожиданного. Эрик достал из кармана стеклорез, лист тонкой бумаги и баночку с клеем. Бумагу он жирно намазал клеем, пристроил лист у нижнего края рамы, посередине окна и ловко обвёл белый прямоугольник стеклорезом. В ночной тиши скрип алмазного резца, прокладывающего себе путь через изменённый температурой сплав кремния, показался ребятам звуком пикирующего бомбардировщика. Эрик повторил манипуляцию со стеклорезом пару раз, после чего, обстукал обведённую зону по её границам и надавил пальцами на нижнюю черту. – "Чик". – Вырезанный кусок стекла, обмотанный бумагой, выпал. – "О-па!". – Ещё немного и он бы упал на бетонное основание дома. Эрик успел его подхватить. Отложив кусок в сторону, он занялся вторым стеклом. Пока их лидер работал, остальные, заготовки революционеров, маялись от безделья: они стояли у него по бокам, вжавшись в стену дома, с напряжением всматриваясь в окружающую их пустоту душистой ночи.
Эрик, справившись и со второй преградой, нащупал пимпочку ручного замка, нажал, повернул, и рама откинулась наверх и внутрь. Поодиночке, помогая друг другу, пятёрка протиснулась в подвал. Только когда спустились зажгли фонарики. Подвал оказался не так велик, как они предполагали, и всё из-за того, что значительную его часть занимал сейф. Ну надо же! Как это Крем умудрился сюда его запихать? А чиновник оказался не таким дураком, как они рассчитывали. Эрик, прикинув толщину бронированных стенок этого банковского монстра, понял, что трёх шашек динамита, захваченных им, на всякий случай, на дело, не хватит, чтобы его откупорить. Неужели УРА постигла очередная неудача? Нет! Он обошёл сейф и здесь подал голос Вил Авен, он даже в таких условиях не отказался от своих тёмных очков, тем более вышло странно, что Крот их обнаружил первым. Наверное, просто растерялся меньше других, вот и получил награду за внимательность.
– Идите скорее сюда, – подождав пока все соберутся вокруг него, Авен присел на корточки и раскрыл стоящую на полу спортивную сумку. – А, каково?
Сумка оказалась на добрую половину заполнена пачками новеньких марок с достоинством купюр по сто каждая.
– Ага. Молодец Вил. Так держать, дружище. – Эрик одобряюще похлопал товарища по плечу. – Продолжим обыск.
Ребята разбрелись по подвалу, но так ничего больше и не нашли.
– Всё. Эта сволочь очень спешила, поэтому оставила сумку здесь, а не положила в сейф, – Петер подошёл к Эйху. – Уходим, взяли, что взяли, незачем нам дальше рисковать.
– Ты прав.
Не тратя время на дальнейшие поиски, бойцы выбрались наружу и никем не замеченными вернулись к машине. Первый их экс вышел на удивление лёгким. Взяли они у Крема двести тридцать тысяч: хороший кусок. Начало процессу экспроприации было положено. А на следующее утро, с севера страны, пришла еще одна радостная новость. СМИ взахлёб обсуждали очередную, на этот раз удачную, попытку насильственного отъёма лишних денег у зажравшихся буржуев. Пятёрка УРАФ, на которую Эйх не очень-то и рассчитывал, ограбила оптовую продуктовую базу у себя в городе. Под вечер, перед самой инкассацией, парни заявились на базу в обычной униформе революционеров и бандитов – чёрная одежда, красные повязки на лицах и поставили всех раком. Пугнули торгашей выстрелив несколько раз в воздух. Взяли всю кассу, – больше пятидесяти тысяч – и свалили, растворившись в наступившем мареве тёплого вечера, как призраки. На память о себе бойцы оставили с десяток листовок, с напечатанным на них текстом манифеста о создании УРАФ. По ним-то их и отличили господа полицаи от обычных недалёких представителей провинциального криминала.
