Demok
Щедрость
– Знаешь, я даже не знаю, как ты дожил до стольки лет с такой рассеянностью, – прикинувшись задумчивой, проговорила обладательница звонкого сопрано. Её спутник только встретил удивленным взглядом, однако даже этого хватило, чтобы рассмешить. Но вот очередной порции смеха она уже не выдержала, разразившись тяжелым сухим кашлем. Девушка посмотрела на парня с испугом: зрачки уменьшились, сделав из прекрасных зеленых глаз две непонятные серые точки, а дыхание сбилось на учащённое, от чего та снова закашляла. Руки были у рта, так что парню ничего не мешало разглядеть красноватый шрам на вокруг шеи. Тот же испуганный взор появился уже в карих глазах брюнета, те же признаки тревоги: ускорившееся дыхание, холодный пот на висках, дрожащие руки. Эти взгляды, глаза полные ужаса, встретились, и тут же их отвели по разные стороны.
– Мне жаль, что ты это видишь…
Парень старался больше не смотреть на незажившие следы от верёвки, которых теперь закрывали неровно загоревшие руки, а на билборды, прохожих, вдаль, на небо и вообще на всё, что угодно. Когда же взгляды снова встретились, на лице девушки выступила небольшая улыбка, в которой парень читал только одно подходящее слово – "спасибо".
А небо всё-таки было главным объектом его непослушного внимания, в глубину которого он время от времени проваливался, плывя словно по течению и не замечая ничего вокруг. Да, творец этого произведения искусства, кем бы он ни был, был чудесным рукодельцем – вот, что наверное было в голове у поднявшего голову, но лишь сфера огромного звёздного полотна могла разгадать тайны каждой мысли, присутствовавшей здесь. Если же постараться разглядеть прохожих, чем и занималось здесь большинство, то можно обнаружить, что чуть ли не каждый одет в болезненно белые одеяния, все верхушки были серебристыми или же снежными, а глаза – полные грусти, стеклянные. Все это освещали те небесные тела, что царили напротив песчаной поверхности, были неподвижны, но чья цветовая гамма и освещение являлась динамичней любого живого существа. Настолько живыми и полноценными были создания наверху. Взгляд, блуждающий от скуки, снова натыкался на лица стариков, морщинистые, напоминавшие каньоны, такие же сухие и пустые; на глаза – вроде влажные, полные грусти, имеющие голубой оттенок, хотя все разные. Словно всматриваясь в эти глаза, можно было провалиться не хуже, чем в глубины неба, но вот погружение в души людей манило не так сильно.
Прошло достаточно времени, луна, ныне отсутствующая, даже бы не сдвинулась с места, когда на горизонте показался конечный пункт, куда шла, идёт, и, если планы не изменятся, будет продолжать шествие вся бесконечная очередь – чистейший белоснежный шатер, внутри которого располагался письменный строгий стол, накрытый такой же, как и шатёр, белёсой тканью. На столе стоял небольшой чековый терминал, не издававший ни звука, но производящий чудо – непонятные билетики, за которыми все и шли. Вручал же их приятный парниша с пепельными волосами, приветливой теплой улыбкой и белыми как свет глазами. Одет он был в такое же белое, сложно издали разглядеть. Буквально всё здесь кричало о своей чистоте, от чего кареглазый невольно посмотрел на свою помятую, всю в пятнах, местами порванную и грязную рубашку, которую, в сравнении с раем самого светлого цвета, уж точно язык не повернется назвать белой.
– О, да вам повезло! Вы наш юбилейник, да? Поздравляю, ваш жнец хорошо постарался! – несмотря на достаточное расстояние, голос билетера слышался отчётливо, и этот тенор снова уверил окружающих, что их ждёт приятный юноша. Таким образом, очередь плотным строем двигалась, не сокращалась, а по краям стали отчетливее виднеться таблички с надписями, которые, к сожалению, были недоступны парню.
