bannerbannerbanner
полная версияДеревня Гниль

Дед Старый Скрипун
Деревня Гниль

Маленького роста старушка, едва достающая головой мне плеча, казалась еще более низкой, из-за уродливого горба, торчащего иссушенным холмом с правой стороны спины, а также из-за того, что опиралась сложенными друг на друга ладонями, с длинными, ухоженными, выкрашенными рубиновым лаком ногтями, на изящную черную трость, с серебряным набалдашником в виде козлиной морды. Белое, кружевное платье, ажурами спускается с костлявых плеч до самой земли, а из-под стелящегося по пыльной дороге подола, торчат кончики грязных черных резиновых колош.

– Да ты никак онемел, красавчик? Красоты такой давно на видывал? – Засмеялась она хриплым натужным кашлем. – Что стоишь, глазами хлопаешь? К кому приехал спрашиваю? Тут чужаков не любят. – Смех сменился злобным рыком. – Ответствуй, когда спрашивают?

Я вздрогнул пробежавшими по телу мурашками, и посмотрел ей в глаза. Не знаю, что это было, но я не смог ни отвести взгляд, ни ответить. Горло перехватило спазмом, а руки предательски затряслись. Тряхнув головой, немного прогнав наваждение, я преодолел первоначальный шок. Мозг осознал, что передо мной обыкновенная бабушка, с причудами в одежде, конечно, но в общем ничего необычного. Но вот душа не соглашалась, она ощущала другое, чувствовало все мое естество, что сейчас решается дальнейшая судьба, и цена ответу будет жизнь, и не чья-то, а моя собственная. Виной тому осознанию, взгляд жестких, пристальных, блекло-зеленых глаз, разглядывающих меня как хозяйка с тапком в руках, разглядывает таракана, чувствовалось в них что-то неестественное, что-то такое, от чего озноб начинает гулять по коже.

– К Женьке я. – Продрожал я, предательски сорвавшимся в дисконт голосом. – Он попросил приехать и пропал.

– Ах к Женьке. – Усмехнулась, как-то хищно причмокнув, старуха. – Так нет его. Он с Санькой Кривым на рыбалку уехал. Дня три еще не будет. Так что можешь назад возвращаться. Домой езжай, и машина заведется, и ноги пойдут. – Она улыбнулась и подмигнула, вспыхнув зеленой искрой глаза. – А можешь и подождать дружка своего. Женькин-то дом закрыт на замок, от греха подальше, времена-то нынче лихие, татей много расплодилось, но я тебя касатик, приютить могу, и возьму недорого. Заодно и с внучкой моей познакомишься. Развлечешь кровинушку. Скучно ей тут со старухой.

Мой внутренний голос пискнул страхом: «Беги», но губы сами собой произнесли другое:

– Спасибо бабушка. Даже и не знаю, как вас благодарить. Но я вас что-то не припомню? Хотя уже бывал в этой деревне. Кто вы?

– Так Марфа я. – Хмыкнула она. – Мы с внученькой недавно сюда переехали. В прошлом годе. Как прознали, что сестрица моя, единоутробная, померла, так и заселились в дом ее. – Она мотнула головой себе за спину, показывая, где именно они живут теперь, и седая коса-змея, на груди, неестественно шевельнулась. – Да ты милок только что мимо нас прошел. Я из окошка видела. Дом Авдотьи-то знаешь поди? – Сердце кольнуло иголкой, но тут же отпустило, успокоенное доброй улыбкой бабушки. – Пойдем, касатик, я провожу. Внученьки правда пока нет дома, по грибочки она, в лес пошла, но думаю к ночи вернется. Я тебе в горнице постелю. А хочешь так на сеновале, там дух приятный, да и воздух свежий, не чета как в избе. – Она вопросительно согнула бровь. – Ну так как решим?

– На сеновале. – Буркнул я, и покрылся испариной вспомнив тот дом. Больно жутко он выглядел снаружи, и потому внутреннее убранство представилось мне, покрытым сплошным слоем паутины и кишащее клопами и прочей кровососущей гадостью.

– Вот и славненько, соколик. Так даже лучше будет. – Улыбнулась она желтым зубом. – Идем скорее, а то стемнеет, а света в деревне нет. Как порвало линию электрическую ураганом, прошлой зимой, так в потемках и сидим. Маемся. – Она внезапно оступилась, и чтобы не упасть, ловко ухватила меня под руку, вцепившись в бицепс сухими, и на удивление сильными пальцами. Стрельнула зеленой искрой глаза и довольно крякнула: – Идем, тут недалече.

В жуткий дом меня завели как куклу, безвольно переставлявшую ватные ноги по прихоти кукловода. Я все понимал, даже пытался сопротивляться, где-то глубоко в душе, но шел как тот кролик, загипнотизированный удавом. Знал, что сейчас сожрут, но сделать уже ничего не мог.

Страшный, покрытый старостью и паутиной снаружи дом, на удивление оказался чистым и уютным внутри. Пахло пирогами, специфическим ароматом воска плавящихся свечей, а также еще чем-то таким неприятным, сладковато-приторным заползающим в сознание непроизвольным страхом, чего я никак не мог определить, хотя, честно сказать и не пытался.

Обычная деревенская изба – пятистенок. Посреди беленая известью, протопленная до духоты печь, занимающая треть пространства. Круглый стол, накрытый накрахмаленной белоснежной скатертью, с медным, булькающим кипятком внутри самоваром, и блюдом румяных пирогов. В «красном» углу черный, как клякса на листе бумаги, контрастирующий с идеальной чистотой, огромный сундук, а над ним, под потолком, там, где обычно находятся иконы, большая спираль толстой, пыльной паутины.

– Художнику отдала, обещал трещинки на холсте подправить. – Пояснила старуха, проследив за моим взглядом. – Старая икона требует ухода. Ты за стол-то садись, касатик, не стесняйся, перекуси с дороги, и на покой, на сеновал. Отдыхать. Там глядишь и внучка подоспеет. – Загадочно ухмыльнувшись добавила она. – Познакомитесь. Она у меня девка веселая, а уж затейница какая… Ты кушай, не стесняйся, а я пока простынку да одеяльце принесу, ночи нынче холодные.

Она ловким движением фокусника выставила передо мной парящую ароматом мяты и чебреца чашку, и скрипнув на прощание входной дверью ушла.

Рейтинг@Mail.ru