Деатра Коэн
Целебные травы ашкенази. Забытое наследие великих целителей
Современные фармацевты
Наряду с подготовленными врачами и фельдшерами, которых десятилетиями цари выписывали в Россию из Западной Европы (Англии, Германии, Франции, Италии и т. д.), квалифицированные фармацевты изначально были заимствованной профессией.[95] Чтобы выдержать конкуренцию с фармацевтическим образованием Германии и Франции, в начале XIX в. в России был основан ряд профессиональных школ по подготовке фармацевтов. Эти новые школы нанимали преподавательский состав из медиков, и от студентов требовалось пройти высокотехнологичные курсы по фармацевтике, чтобы официально получить профессиональное звание «Провизор».[96] К 1879 г. экзамен на звание провизора был расширен, так что студенты должны были продемонстрировать дополнительные знания в области науки и научного оборудования.[97] Несмотря на numerus clausus[98] и другие ограничения, большой процент студентов-фармацевтов, в чье образование входила разработка растительных лекарств, были ашкенази.[99]
В дополнение к составлению и выдаче рецептов – растительных средств и не только – важной составляющей развития российской фармацевтической промышленности была предпринимательская энергия фармацевтов. Вместе с общим экономическим и промышленным ростом в 1870–1880-х годах росло количество фармацевтических мастерских, фабрик и складов. Украина, которая долгое время была центром выращивания и экспорта трав для Российской империи, стала ключевым регионом фармацевтического производства. Среди регионов, наиболее известных выращиванием лекарственных трав, были города Харьков и Одесса, а также Полтавская губерния – все в пределах черты оседлости.[100]
Поскольку в некоторых частях Российской империи выписывать лекарства евреям было запрещено законом, те, кто имел возможность путешествовать, отваживались покупать лекарства в районах, где были разрешены еврейские аптеки. Например, у Нехмии, фельдшера из Эйшишока, было двое детей, которые уехали из Польши, чтобы открыть свои аптеки в других местах. У евреев из Эйшишока был выбор: отправиться за 70 километров на север, в аптеку его дочери Сони в Вильно (современный Вильнюс, Литва), или примерно в два раза дальше на восток, в заведение его сына Аншеля в Ивенице (современный Ивенец, Беларусь).[101]
Несмотря на то что многим еврейским фармацевтам в межвоенной Польше нельзя было выдавать рецепты, они делали все возможное, чтобы удержать клиентов – порой в обход закона продолжая выписывать рецепты или предлагая собственные патентованные лекарства, формулу которых семьи поколениями хранили в секрете. По словам современного автора, некоторые из этих запатентованных травяных формул все еще производились почти столетие спустя потомками первых жителей Эйшишока:
Дочь Хайи Сореле Любецки, к примеру, до сих пор безгранично верит в лекарство своей матери от гепатита: напиток из измельченных побегов малины, одуванчиков и моркови, вслед за которым следует выпить настой свежей ромашки. Хайя Сореле также прописывала ромашковые ванночки при грибковых инфекциях и настои ромашки при простуде.[102]
В Эйшишоке тремя еврейскими аптеками владели Нахум Коппельман, Ури Кац и Ицхак Ури Кац. Вместе они покрывали спрос на предметы первой необходимости: безрецептурные коммерческие лекарства, которые еврейским аптекам законом было разрешено продавать, и привычные народные средства, которые всегда были в наличии. Кроме того, у них были банки и пиявки, компрессы из мочи (для животных), сырой чеснок для снижения кровяного давления, гусиный жир от обморожения, черника для облегчения диареи, черствый хлеб или паутина от фурункулов и другие товары для здоровья, привычные для той эпохи.[103]
Нехватка лекарств, сбор растений и народные знания
К революционному 1917 г. Первая мировая война туго натянула ткань российского правительства, экономики и общества. При этом отечественную фармацевтическую промышленность война стимулировала. После революции вызов советской фармацевтической промышленности бросили высокие цены и нехватка лекарств и фармацевтических материалов.[104] Чтобы решить проблему нехватки материальных средств и ресурсов, советское правительство финансировало по всей стране экспедиции по сбору известных лекарственных трав. (Это не было в новинку: за два десятилетия до того Николай II выделил 28 000 рублей на проведение первой в России инвентаризации лекарственных растений.[105]) Из юго-западных губерний бывшей черты оседлости лучше всего были организованы программы в Киеве и Чернигове; в провинциях, где проживали большие общины ашкенази, было собрано более 30 видов растений. Участниками экспедиций часто были школьники и их учителя, которых привлекали для сбора таких растений, как содержащая тропановый алкалоид Atropa belladonna (красавка) и наркотическая Datura stramonium (дурман). Еще одним лекарственным растением, которое собирали в больших количествах, была Valeriana ofcinalis (валериана).[106]
По рассказам переживших Вторую мировую войну ашкенази из города Летичев на Подолье (на территории современной Украины):
Народные целители, врачи и фармацевты региона использовали огромное количество трав и специй. Некоторые подольские травы столь широко распространились, что их выращивали систематически, как любую другую товарную культуру. Получается, траволечением занимались не только знахари. Многие знали основные виды трав и способы их использования. Как правило, люди умели распознавать растения, обладающие терапевтическими свойствами, поскольку в детстве их часто просили помочь целителям искать на полях определенные травы.[107]
Это воспоминание также подтверждает брошюра, написанная учителем ботаники из Подолья, под названием «Выращивание лекарственных растений» (1916), в которой потенциальным производителям рассказывается о передовых практиках.[108]
В межвоенный период из-за нехватки лекарств в Советском Союзе была развернута национальная кампания по увеличению количества и разнообразия лекарственных растений. Кампания проводилась в основном советскими научно-исследовательскими учреждениями, ботаническими садами, научными академиями и университетами и отчасти была мотивирована необходимостью расширения знаний о лекарственных травах, их классификации и описания и замены дорогих импортных трав местной флорой. Исследователи, прикомандированные к этим целевым группам, провели тщательную обширную работу, наблюдая и записывая, как местные жители выращивают лекарственные растения и используют их.[109]
Большая часть результатов исследований этих экспедиций хранится в постсоветских архивах и остается относительно недоступной, но часть этих знаний распространилась и на английском языке. Одно из исследований было посвящено лекарственным травам, известным народным целителям Украины и проводилось в течение десятка лет между войнами. На первый взгляд «Травы, используемые в украинской народной медицине» подробно описывают растения, известные исключительно этническим украинским общинам. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что название вводит в заблуждение.
Исследование выглядит как четкое этноботаническое описание разновидностей растений, при этом совсем не упоминаются какие-либо популяции или сообщества. Единственными зацепками в описании опрошенных народных целителей остаются названия городов, в которых проживали информанты. Краткий отрывок, подробно описывающий участников исследования, показывает:
Важно было знать, давно ли устоялось население районов, куда планировала отправиться экспедиция, и пришла ли уже туда [советская] коллективизация. Стабильное, старое, устоявшееся население, многие поколения жившее на одном и том же месте, с большей вероятностью сохранило древние традиции, обычаи и нравы, передаваемые из уст в уста, из поколения в поколение; сюда входит и знание лекарственных трав… поэтому экспедиции избрали своей целью районы правобережья Днепра с оседлым населением, где коллективизация была введена только недавно и, таким образом, еще не нарушила нормальную жизнь деревень.[110]
Даже при самом беглом изучении обнаруживаются некоторые удивительные факты. Заметное количество учтенных обзором городов, расположенных на правом берегу (т. е. на западе) Днепра, находилось непосредственно в черте оседлости; многие из них были заселены евреями в XVIII в. или ранее. И, что еще более удивительно, во многих из этих городов и деревень большинство населения было ашкенази даже в конце 1920-х и 1930-х гг.
Удивительно и волнующе размышлять о том, что те самые информанты, что передали свои знания о травах автору этого исследования, наверняка и были неуловимыми целителями-ашкенази черты оседлости. И хотя точные звания информантов не указаны (разве что в крайне общих терминах, таких как «жители деревни, знакомые с травами»), из этих нескольких драгоценных страниц можно экстраполировать, кто это мог говорить, на основе лекарственных растений, о которых сообщается в конкретных местах.
Нет сомнений, что фельдшеры, на протяжении столетий пользовавшиеся доверием почти в каждом сообществе черты оседлости, хорошо представлены среди информантов, опрошенных в исследовании. Фельдшер был бы очевидным выбором для консультации, как народный целитель с вековым неоспоримым опытом в народных лечебных травах.
Вторая фигура, имеющая решающее значение для этой истории, также появляется из регионов, исследованных в «Травах, используемых в украинской народной медицине»: акушерки, как и фельдшеры, также жили и работали почти в каждой общине Восточной Европы, но их роль в истории не была должным образом зафиксирована. В качестве информанта советского этноботанического исследования присутствие акушерки неоспоримо, поскольку очень большой процент лекарственных трав, упомянутых в исследовании, предназначен для поддержания гинекологического здоровья.
Женщины-целительницы и акушерки
В своем эссе 2006 г. «Ан-ский и этнография еврейских женщин» Натаниэль Дойч признает, что еврейские женщины Восточной Европы были, в некоторых смыслах, практически невидимы – порой с самого момента, когда они появлялись на свет, поскольку в черте оседлости было обычным делом не регистрировать девочек при рождении.[111] И, как отмечалось ранее, религиозная элита и элита Хаскалы в своих литературных произведениях уделяла одинаково мало внимания, если вообще уделяла, жизни женщин – так мало, что могло показаться, будто население черты оседлости состоит преимущественно из мужчин. Ниже мы сделаем попытку искупить это прискорбное пренебрежение, кратко рассказав о женщинах, которые играли важную роль в повседневной жизни общин почти во всех уголках черты оседлости, – женщинах-целительницах ашкенази, которые заботились о рождении, благополучии и смерти евреев и других народов региона.
Женщины всегда были целительницами. В [западной] истории это были нелицензированные врачи и анатомы. Они делали аборты, служили медсестрами и давали советы. Они были фармацевтами, которые выращивали целебные травы и обменивались секретами их использования. Они были акушерками, путешествуя из дома в дом и из деревни в деревню. На протяжении веков женщины были докторами без степеней; их не допускали к книгам и лекциям, но они учились друг у друга и передавали опыт от соседки к соседке и от матери к дочери. В народе их называли «мудрыми женщинами», а власти считали ведьмами или шарлатанами.[112]
Акушерки наряду с фельдшерами занимают центральное место в этой истории. Несмотря на самые краткие упоминания в иудейской Библии и других еврейских канонических текстах, эти женщины были в той или иной форме необходимы здоровью каждой общины с момента рождения человека. И все же литература ашкенази о черте оседлости почти полностью игнорирует акушерок – за исключением, возможно, случайных обличений, таких как Маркузе в конце XVIII в. Женщины эти, неустанно практиковавшие в черте оседлости и веками передававшие свои знания от матери к дочери, давали миру каждое новое поколение. И пока в XIX в. в Российской империи не появились официальные акушерские программы, большинству из них удавалось оставаться незамеченными буквально с незапамятных времен.
Из изобилия мужских сочинений о жизни в черте оседлости можно почерпнуть некоторые рассуждения и размышления раввинов, обсуждающих роль женщин в здоровье и целительстве. В этих часто суровых суждениях можно мельком увидеть скромную повивальную бабку. Эти истории всегда рассказываются как ни в чем не бывало, не приукрашиваются и не уточняются. Несмотря на почти полное отсутствие подробностей, в этих рассказах повивальная бабка появляется как незаметная героиня, порождающая одно поколение за другим, но не требующая даже малейшего признания за свои исключительные усилия.
Те немногие воспоминания, которые появляются в этой литературе, сходятся во времени и географии. От этих женщин требовалось брать на себя ответственность, и при этом оставаться скромными, работать, не ожидая похвалы, а во многих случаях и оплаты. В Апте (Польша), например, присутствие акушерки во время самых важных событий практически не ощущается:
Что касается младенцев, то их принимали на дому акушерки. Мой друг Харшл вспоминает, что у нас было две акушерки-еврейки: Итель и ее дочь, госпожа Варшавская… Все рожали дома, если не было осложнений.[113]
У широко известного целителя XVIII в. баал-шем Това была собственная выдающаяся акушерка-наставница, хотя ее опыт никогда не признавался:
Дор Зихрони, уроженка Меджибожа, вспомнила популярную историю о женщине, у которой были тяжелые роды: «К баал-шем Тову пришел мужчина и сказал: «Ребе, помогите мне, моя жена рожает, и она мучается уже больше суток. Она не может родить. Акушерка послала меня к тебе». баал-шем Тов сказал: «Приведи свою жену сюда». Когда она вошла, баал-шем Тов дал ей свою большую трость и велел ей ходить туда-сюда. Затем он отправил ее обратно к акушерке, и она тут же родила». Возможно, это средство перешло баал-шем Тову от матери, которая была акушеркой.[114]
В лучших случаях главенство акушерки оставалось без комментариев. Но если с родами под ее руководством что-то пошло не так, все осложнения приписывались ей. Таким образом, почти достаточной наградой было просто продолжать традицию: «Акушерку уважали и любили, но не было никакого статуса или «йихуса» (на иврите – «престиж»)».[115]
В недавно переведенных мемуарах, первоначально опубликованных на идише в 1910 г., рассказывается о жизни бабушки мужа автора – акушерки в черте оседлости и очень уважаемого общественного деятеля. Поскольку эта женщина практиковала до того, как формальное образование в области акушерства в Восточной Европе стало обязательным, ее методы, запечатленные в этих мемуарах, являются настоящими методами традиционной народной целительницы. И поскольку она была женщиной, лекарства и способы лечения ей приходилось составлять по памяти, а не из письменного источника. Опыт ее был доступен как евреям, так и христианам.[116]
Две вещи в этих мемуарах выглядят необычно. Во-первых, женский взгляд и автор. Во-вторых, упоминание нескольких конкретных лекарственных растений, которые акушерка использовала в работе. Даже такой скудный отчет не имеет себе подобных. Женские народные средства никогда не записывались (в отличие от изобилия информации в лечебных книгах, к которым обращались целители-мужчины): их лекарства всегда передавались из уст в уста, от одного поколения акушерок к другому, от незапамятных времен.
Чрезвычайно повезло, что автор на рубеже XX в. описывает хотя бы малую долю традиционных средств своей «бабушки-свекрови», которые запомнила, наблюдая, как та занимается своим искусством. Одним из средств, сохранившихся у автора, был напиток от болей в груди и кашля, который нужно было употреблять в течение целого месяца. Рецепт, в котором требуются «овсяные хлопья, сливочное масло и сорок граммов жженого сахара», кажется, полностью расходится с тем, что сегодня можно было бы прописать при подобных жалобах. Из других средств, прописанных этой акушеркой, – крепкий чай из сарсапарели (лианы из рода Smilax), который следует пить в течение четырех недель для облегчения ревматических болей, застоя крови и головных болей. При проблемах со стопами рекомендовалось парить ноги в ванночках с хорошо прокипяченными зелеными листьями тополя. Та же акушерка предписывала частые ванны, к которым добавлялся крепкий чай из «истолченных сенных крошек, таких, какие находят в амбаре». Каждому, кто жаловался на головокружение, также предлагалась доза кровопускания.[117]
Большую часть забот еврейской акушерки составляло здоровье младенцев, и, как и подобает, свекровь Венгерофф также запомнилась лечением детей. По словам ее внучки, она делала ванночки с добавлением солода или коры молодого дуба детям, больным золотухой (туберкулезное поражение лимфатических узлов шеи). Это идентично средству, которое поляки той же эпохи применяли для лечения ослабленных туберкулезом (см. Materia Medica: Quercus robur, с. 201). Автор пишет, что от болей в животе ее свекровь ставила на живот больным малышам горчичники.
Самоотверженность этой акушерки подтверждает подробное описание типичного обращения за помощью в предрассветные часы. Поскольку практика ее была большой, ей часто доводилось не спать по ночам. Когда кто-то тихонько стучал в окошко спальни и окликал ее по имени, женщина паковала лекарства из шкафчика у кровати, быстро одевалась и через несколько минут была готова помочь роженице.
Повивальные бабки, подобные «бабушке-свекрови», прошедшие обучение до реформы образования в России конца XIX и начала XX вв., продолжали вплетать в свои врачебные практики древние народные средства. В другом мемуаре примерно того же периода будущий отец вынужден сделать снисхождения старинным методам, раз вынужден обратиться к опыту акушерки:
И вскоре мы послали за акушеркой… пожилой и опытной женщиной, которая знала, что делать, когда роды очень болезненны и продолжительны. Она тотчас приказала открыть настежь двери всех чуланов и выдвинуть ящики всех комодов. Меня очень раздражало это проявление суеверия, но не время было рассуждать о философии с женщинами.[118]
Несмотря на скудость сведений о народных целителях, значение повивальной бабки можно оценить, изучив статистические данные о развитии медицинского образования женщин в России.[119]
Как отмечалось выше, к концу XIX в. все российские акушерки должны были пройти формальную подготовку по всем аспектам женского здоровья, включая репродукцию и уход за младенцами. В 1872 г. российское правительство стало предлагать в ряде учреждений «Женские медицинские курсы» в качестве четырехлетней программы. После того как в 1876 г. первая группа закончила обучение, программу повысили до пяти лет, что эквивалентно университетскому медицинскому диплому. К тому времени евреи составляли почти четверть всех студентов программы, а к 1879 г. уже треть студентов были евреями.[120] Накануне революции 1917 г. в черте оседлости было 6000 обученных акушерок: все они были женщинами, и почти пятая часть из них были ашкенази.[121]
Краткая биография одной из имеющих официальное образование акушерок Летичева, известной как «акушерке», описывает требования, которым она должна была соответствовать, чтобы в конце XIX в. официально заниматься акушерством. Поехав на восток, чтобы пройти курсы в Харьковском акушерском институте, Сара Гершенцвит Пулиер, родившаяся в Каменце-Подольском, вернулась на Подолье (в западной части Украины) и в 1890-х годах поселилась в Летичеве. Там она создала семью и более двадцати лет занималась своим ремеслом.[122]
Ко второй половине XIX в. и в последующие десятилетия среди фельдшеров в российских официальных документах стал фигурировать все больший процент женщин. Это напрямую связано с учреждением в Российской империи государственных школ акушерок. Выпускницы этих школ имели право носить двойное звание «фельдшерицы-акушерки».[123] Все они должны были знать медицинские процедуры той эпохи, включая применение лекарственных растений.
Но именно личные истории, о которых умалчивается, как о россыпи забытых хлебных крошек, раскрывают масштаб знаний акушерки о травах. Акушерки не только ездили в соседние города и деревни ухаживать за роженицами. Некоторые путешествовали на большие расстояния и даже осваивали новые земли. В Америке бабушка Этель Кротко Бернштейн, Шана Гитл, чья семья иммигрировала в 1890 г. из Кресилева (одного из городов на территории современной Украины, которые посещали межвоенные советские народные лечебные экспедиции) работала прядильщицей, травницей и акушеркой в Гранд-Форксе, Северная Дакота. Этель вспоминала в интервью:
«Бабушка приняла меня на свет. Она перевязала мне пуповину, и когда доктор пришел и увидел, что она сделала, сказал: «Очень хорошо, бабушка». Когда нужны были лекарства от разных болезней, бабушку приводили в аптеку и, раз уж она не говорила и не понимала по-английски, отводили в подсобку, где на полках в баночках стояли разные травы. Осматривая их, она указывала то на одно, то на другое, приносила травы домой, молола или варила их и готовила нужные лекарства, которые всегда действовали так, как от них и ожидалось».[124]
На архивном фото бабушки Розали Герут, Раифки Фингерхут, подписано, что до Второй мировой войны та занималась сбором трав в Швянчёнисе, Литва.[125] Такие свидетельства очень ценны тем, что предоставляют лишние доказательства основательного знакомства акушерок ашкенази и прочих народных целителей черты оседлости с лекарственными травами. Кроме того, ряд еврейских генеалогических сайтов перечисляют профессии, которыми занимались евреи в черте оседлости. Например, Gesher Galicia (www.geshergalicia.org) перечисляет такие профессии, как Hebamme (на немецком – «акушерка»), fryzjer wojskowy (на польском – «военный парикмахер») и cyrulik (на польском – «хирург»).
На редкой фотографии, снятой в Подольской области Украины во время экспедиций Ан-ского незадолго до Первой мировой войны изображена акушерка со своими «внуками». Но это только часть ее истории. Подпись к фото гласит:
Образцами для акушерок служат библейские Шифра и Фуа, отказавшиеся подчиниться жестокому приказу фараона. Поэтому Бог «сотворил им дома». (Исход 1:15–21). В фольклорной традиции восточноевропейских евреев люди сохраняли пожизненную связь с акушеркой, которая принимала их на свет, и считались ее «внуками». Чем больше «внуков» было у акушерки, тем больше была ее доля в будущем мире.[126]
Удивительно читать, что эти скромные женщины всю свою жизнь были частью детского мира:
Ребенок будет в особых отношениях с женщиной, которая сопровождает его мать при его рождении. Он будет наносить ей визиты, а она разделит с ним все его торжества и праздники. Он будет дарить ей подарки, особенно когда женится, и скорбеть на ее похоронах. Она называет детей, которых принимает, «детками», а сама, в свою очередь, известна всему сообществу как «бабушка» [или] «ди Бобех».[127]
Несмотря на низкий социальный статус акушерки, очевидно, ашкенази глубоко ценили этих женщин-целительниц и ту ключевую роль, которую они играли в общинах черты оседлости, что демонстрируется в следующем отрывке:
Мать Моше – Бейлу, повивальную бабку с «благословенными руками», – уважали как занятую «мать» большинства детей города. Она всегда была при деле и всякий раз, когда присутствовала на родах, должна была своими руками приготовить все необходимое. Во многих случаях ей не платили за работу при рождении ребенка, но тем не менее она продолжала работать тихо и эффективно до самой старости. Заменила ее Эдзия, жена Итшиале. Уважение людей к Бейле отчетливо проявилось, когда она умерла и все матери зажгли свечи у ее смертного одра и вокруг дома. За каждого ребенка, которого она помогла родить, была зажжена свеча. Вокруг были тысячи свечей. Зрелище, которое никто из видевших никогда не забудет.[128]
Две вещи в истории Бейлы, как ни странно, не уникальны. Во-первых, неважность материальной оплаты услуг традиционного целителя. Очевидно, большинство народных практиков мотивировало не вознаграждение, ведь им обычно не платили за услуги, – и это вполне в духе общей идеи и этики медицинской помощи в России на протяжении веков. Во-вторых, ныне исчезнувший обряд поминовения свечами. Этот забытый обычай соблюдался в большинстве общин ашкенази по всей черте оседлости и, к счастью, был зафиксирован этнографической экспедицией, проводившейся на рубеже XX в.