Деатра Коэн
Целебные травы ашкенази. Забытое наследие великих целителей
Изменения, принесенные Просвещением
Европейское Просвещение вызвало у евреев специфический отклик. С конца XVIII в. сторонники Хаскалы (на иврите – «мудрость»), еврейского Просвещения, начали вырубать вековые традиции черты оседлости, особенно относящиеся к здоровью и исцелению. В рамках этого движения врачи с западным академическим образованием вместе с реформаторами здравоохранения, выходцами из зарождающегося среднего класса ашкенази, пытались изменить отношение населения к здравоохранению (наряду с реформами образования, культуры, политической и социальной активности и т. д.). К концу XVIII в., когда формальное обучение и образование стали доступнее восточноевропейским евреям, внимание новой еврейской научной элиты привлекли традиционные целители, у которых не было сертификатов и которые в своих лекарствах полагались на мир природы. Маскилим, сторонники Хаскалы, пошли в наступление с целью изменить повседневные, интимные привычки и обычаи евреев по всей черте оседлости. На этот раз мишенью новых реформаторов оказались традиционные целители.[63]
Одним из самых резких маскилим XVIII в. был родившийся в Германии Моисей Маркузе, «Кенигсбергский доктор». Сегодня его читают в основном за яркие описания еврейской жизни в Польше того периода, записанные в медицинском справочнике «Эзер Исраэль». «Эзер Исраэль» в качестве приложения включает книгу лекарственных средств (Hanhagat ha-Refu’ot), основанную на пособии Тиссо. В ней были описаны многие растения и растительные средства, хорошо известные в Европе в то время. Чтобы достучаться до польских евреев, своей предполагаемой аудитории, чьи лечебные и гигиенические привычки, по его мнению, устарели и стали невежественными, Маркузе намеренно перевел работу Тиссо на идиш, а не на иврит. Во введении к «Эзер Исраэль» Маркузе обвиняет традиционных еврейских целителей не просто в причастности к этой отсталости, но и возлагает на них ответственность за все беды восточноевропейского еврейства:
Мне пришлось писать на тайтше [уничижительный термин для идиша, который Маркузе рассматривал как искаженную форму своего родного языка – немецкого], потому что своей книгой я хотел ежегодно приносить пользу многим тысячам людей и спасти их от шарлатанов и дефективных – старух, дурных повитух, заклинателей сглаза, эпидемий, злых и нечистых вещей, невежественных баалей-шем и ужасно злых людей; от разливщиков воска [в магических целях], от гадалок, которые волшебным образом диагностируют все болезни, от неумелых проповедников, которые таскают за собой лекарства, чтобы продать их за хороший ужин, за долю малую, и от никчемных докторишек, которые сами себя провозгласили врачами, или их так назвали глупые старухи.[64]
Он продолжает свою обличительную речь, специально адресованную фельдшерам:
Я еще не упомянул наших дорогих докторов или целителей, которых у нас в Польше называют «рофеим» и «фельдшерами». Я называю их публичными, известными специалистами по убийствам, а не «рофеим».[65]
Работа Маркузе не получила того отклика, на который он рассчитывал, и его книга канула в безвестность, чтобы вновь быть открытой только в XX в.[66]
Можно предположить, что злословие Маркузе, выраженное на «тайтше», как он называл идиш, – языке, который он открыто презирал, – вызвало ответное пренебрежение, и, вместо того чтобы назначить общепризнанным стандартным медицинским источником, его книгу отправили в мусор те самые целители, которых он так стремился исправить.
Самые стремительные и далеко идущие изменения в еврейской медицине произошли за полвека до начала Первой мировой войны. Реорганизация российской системы здравоохранения, особенно учреждение земской медицины – системы местного управления, оказывавшей в сельской местности медицинскую помощь и другие услуги, – оказала большое влияние на маскилим той эпохи. Непрерывный поток книг и брошюр с популярными медицинскими советами, написанных сначала на иврите, а затем на идише, издавался специально на благо русского еврейства. Как и Маркузе до них, эти маскилим конца XIX в. были полны решимости заменить многовековые обычаи современными практиками. Новые защитники были убеждены, что реформа здравоохранения является необходимым условием улучшения условий жизни еврейских общин в черте оседлости.[67]
Маскилим, которые защищали новые «современные», «рациональные» методы здравоохранения как критические для здоровья людей, считали себя противоборствующими хорошо укоренившемуся врагу и даже выступали против вредных последствий сидячего образа жизни, таким образом осуждая привычки торговца и студента ешивы.
Еврейские кампании общественного здравоохранения в конце XIX и начале XX вв. окрашивали свои сообщения в более сдержанные тона, чем ранние реформаторы, подобные Маркузе. Тем не менее большинство писателей продолжали прежние нападки на народных целителей – то есть на всех, кроме врачей с университетским образованием. Они осуждали использование защитных амулетов и очерняли народных целителей, в числе других унизительных оскорблений называя их «старухами» и «колдунами». Даже альтернативные медицинские системы, такие как гомеопатия, были объявлены нелегитимными, потому что новая медицинская система учреждений рассматривала их как угрозу.
Почти каждая работа Хаскалы по здоровью и гигиене, опубликованная в тот период, включала раздел, посвященный нападкам на «ложных целителей». Различие между ложными и истинными целителями заключалось в научном образовании и официальной аттестации. Это неизбежно и автоматически делало всех народных целителей нелегитимными – лишь потому, что они находились вне признанных научных кругов. Только образованный и академически подготовленный врач, сведущий в последних исследованиях, считался авторитетом в области здоровья и исцеления. Столкнувшись со случаями, когда казалось, что народные целители излечивают болезни, врачи-маскилим утверждали, что болезни просто исчезли сами по себе.
С конца XVIII в., пытаясь дистанцироваться от того, что они считали устаревшим, маскилим публиковали свою реформаторскую литературу на иврите – языке, отстаиваемом сторонниками Хаскалы в качестве еще одного способа заставить ашкенази влиться в современную эпоху. Однако, как только стало очевидно, что использование иврита тактически неэффективно для достижения их целей (ведь большая часть их целевого населения даже не умела читать на иврите), эти же сторонники перепечатали свои предложения на идише – языке, на котором в повседневной жизни говорили в еврейских общинах черты оседлости. Только в конце XIX в., когда реформаторы предприняли попытки общаться на местном языке, они добились значительных успехов: использование идиша в медицинской литературе стало успешным инструментом повышения осведомленности масс.[68]
Преодолев коммуникационный барьер, маскилим удвоили свои реформаторские усилия, воспользовавшись эпидемией холеры, бушевавшей в России в 1890-х годах. Изданные в то время брошюры предлагали информацию и инструкции по лечению болезни, одновременно предостерегая евреев от всех народных целителей авторитетным тоном медицинской науки. С тех пор брошюры об общественном здравоохранении на идише стали крае угольным камнем медицинской литературы. Даже знаменитые писатели того времени, такие как И. Л. Перец, оказались вовлечены в этот процесс, добавив своей поддержкой слой популистского авторитета.[69]
Одной из отдельных мишеней были женщины, поскольку они более открыты для обсуждения таких вопросов, как контрацепция, половое воспитание подростков, школьная гигиена, венерические заболевания и собственное здоровье. Но такие кампании не были успешными повсеместно, хоть и продолжались вплоть до XX в. Один мемуарист вспоминает, как заказал для жены книгу «Что должна знать каждая молодая мать». Автор признался, что супругу не впечатлил его совет:
Она не хотела полностью следовать предложениям, содержащимся в книге. Это могло быть связано с трудностью осуществления указаний, данных в книге, на практике, а также с тем, что воспитание детей в соответствии с правилами, изложенными в книге, было тогда еще неизвестно в тех краях. [В черте оседлости]. Как бы то ни было, мне пришлось потрудиться и поуговаривать ее, прежде чем она уступила.[70]
Современные врачи и больницы
Когда в 1850-х годах российское правительство открыло евреям двери медицинских школ, значительное количество ашкенази воспользовались этой возможностью. Вскоре их представительство пропорционально выросло во всех областях сертифицированной медицины: клинической медицине, фармакологии, сестринском деле, акушерстве, стоматологии и фельдшерской практике. Хотя евреи, как мужчины, так и женщины, приходили в медицину по разным причинам, основы этого явно заложили ассимиляционные усилия маскилим.[71]
К 1870-м годам к услугам еврейских женщин в Санкт-Петербурге появились (пусть и ненадолго) женские медицинские курсы и официальные курсы по акушерству. Преимущественно женскими и еврейскими областями были стоматология и, в меньшей степени, фармацевтика – в основном потому, что они были ниже по престижу, оплате и привилегиям, чем клиническая медицина.
Многие врачи-евреи, получившие образование в ту эпоху, – за редким исключением выходцев из фельдшерских семей, – отмежевались от еврейских масс. Они поднимались по профессиональной лестнице, повышая свой социальный статус, обращаясь в христианство или присоединяясь к «ассимиляционистам, объявляя себя поляками или русскими израильской веры, меняя свои имена на более славянские или отказываясь говорить на идише, вместо этого говоря только по-польски или по-русски».[72]
По мере роста числа врачей-евреев подавляющее их большинство предпочитало частную практику, что усилило конкуренцию с давно привычными фельдшерами. Набирающий силу профессиональный класс еврейских врачей и сторонников ассимиляции выступал против «фельдшеризма» во имя социального и медицинского прогресса и призывал к упразднению профессии фельдшера.[73] Как можно представить, это еще больше усилило враждебность между сторонниками обычаев старины и приверженцами нового в еврейских общинах черты оседлости. Одна история хорошо иллюстрирует эту спорную ситуацию:
Доктор Эзра, приехавший в Эйшишок в начале 1880-х годов, стал живым символом Хаскалы в местечке… Одежда, что он носил, тот факт, что он отдал своего сына в русскую школу в Вильно, привычка купаться и плавать вместе с женой, а не на пляжах, разделенных по половому признаку, – все это и многие другие отходы от традиции раздражало некоторых «балбатим» («властных людей»).[74]
Такое мало действовало на горожан: они прекрасно знали, почему многие врачи приезжают работать в сельские общины: «Он (доктор Эзра) приехал в Эйшишок, потому что у него отозвали медицинскую лицензию, как и другие врачи – столкнулись с трудностями и оказались в местечках».[75]
Несмотря на трансформацию еврейского общества ашкенази усилиями маскилим и прочих, еврейский доктор в черте оседлости продолжал делить медицинский ландшафт с ройфе, прочими еврейскими целителями и целителями других вер, включая татар-мусульман и славян-христиан (называемых знахарями). Хотя количество народных целителей со временем уменьшалось, ни они сами, ни их лекарства не исчезли из черты оседлости полностью. В этом убеждают многочисленные источники, в том числе интервью с пожилыми иммигрантами-ашкенази, проведенные во Флориде в конце 1970-х годов. Многие ашкенази (в том числе и из наших семей[76]) даже после Второй мировой войны сохранили скептическое отношение к врачам (нееврейским), храня верность фельдшерам или продолжая полагаться на травяные и магические или религиозные средства (например амулеты).[77]
Отчасти такая приверженность традиции связана с тем, что в черте оседлости, где государственные ресурсы часто были евреям запрещены или не по карману, медицинское обслуживание считалось делом общины, и, соответственно, у ашкенази была давняя, хорошо развитая система общинного обслуживания. Там, где не было больниц, евреи часто нанимали местных врачей для лечения бедных в качестве благотворительности. Почти в каждом городке было предусмотрено, чтобы аптеки могли снабжать бедняков лекарствами бесплатно или со скидкой. Решающими звеньями в этой сети были общества «бикур холим» («посещение больных»), помогавшие с необходимым лечением и лекарствами. Еврейская благотворительность также содержала «хекдеш» – больницы для бедняков, снискавшие недобрую славу своей запущенностью. В итоге большинство евреев с подозрением относились к больницам и другим подобным учреждениям как к опасным для пациента. Как подчеркнуто выразилась одна газета на идише в 1903 г., «когда еврея везут в больницу, он считает, что его уже везут в „иене вельт“» («на тот свет»).[78] Держа это в уме, легко представить, почему ашкенази предпочитали заботу традиционных целителей и их привычные средства.
Современные еврейские фельдшеры
В начале XIX в. российское правительство открыло в черте оседлости ряд училищ, где фельдшеры могли сдать экзамены и получить официальное разрешение на практику гражданского фельдшера. Но из-за дискриминационных препятствий для доступа к образованию большинство фельдшеров-ашкенази не утруждались учебой – экзамены, необходимые для сертификации, они сдавали наудачу. Хоть многим фельдшерам-евреям, возможно, не хватало формального образования, чтобы сдать экзамены, знаний у них было достаточно – из практики (будь то военной или гражданской) или стандартных для того времени лечебных и популярных книг о здоровье, таких как Тиссо. В царстве Польском (оккупированной Россией Польше) фельдшеры были обязаны вывешивать за пределами своего дома традиционную эмблему цирюльника в виде трех медных пластин.[79]
Независимо от того, как были получены лицензии или сертификаты, к концу XIX в. еврейские врачи, фельдшеры и акушерки практиковали почти в каждом городе царства Польского со значительной долей еврейского населения. Почти во всех городах с еврейским населением не менее двадцати тысяч (например, Кельце, Лодзь, Ломжа, Петркув, Радом и Варшава) были также еврейские больницы.[80] В то время как в небольших или небогатых общинах не было своей еврейской больницы или даже врача-резидента, практически в каждом городе был по крайней мере один фельдшер. Большинство этих фельдшеров уволились из российской армии и переехали в сельскую местность, чтобы продолжать зарабатывать на жизнь медицинской практикой.[81] Фельдшер был одним из основных персонажей каждого местечка:
В Польше не было еврейской общины без городского дурачка. Подобно тому, как городок нуждался в цирюльнике, банщике, ночном стороже и повивальной бабке, должен был быть и мешугенер, до которого всем было дело и за благополучие которого отвечала вся община.[82]
Обратите внимание, как обобщение в этом насмешливом рассказе невзначай подчеркивает, сколь серьезно еврейские общины относились к обязанности коллективной заботы: предполагалось, что о здоровье и гигиене каждого местечка заботятся фельдшер, акушерка и даже банщик.
На заре XX в. роль фельдшера в медицинской помощи была признана по всей России. К 1905 г. были созданы 44 школы гражданских фельдшеров, в каждой из которых среди других методов лечения проводились обязательные курсы фитотерапии.[83] Несмотря на это, продолжали практиковать нелицензированные фельдшеры, особенно в сельской местности. Например, в Зарках (Кельцский район современной Польши) до начала Второй мировой войны не было постоянного врача. Однако в Зарках было два фельдшера: «Реб Аарон, фельдшер» и «Моше Винтер, парикмахер».[84] Почетное обращение «Реб» говорит о прочной связи с благочестием и исцелением. Еще в 1940-х годах местные евреи ласково называли фельдшеров Летичева (современная Украина) ройфами.[85] В местечке Щучин на территории современной Польши также проживало несколько фельдшеров и ряд других медицинских работников.[86]
Будет трудно подсчитать точное количество еврейских фельдшеров, которые практиковали в бывшей черте оседлости между двумя мировыми войнами, но авторы книги «Фельдшеры» предлагают следующее понимание:
В 1932 г. в Радоме (современная Польша) проживало почти 80 000 человек, из которых 32 % составляли евреи. [На это население] приходилось 15 фельдшеров-евреев и только 4 фельдшера-христианина. Можно сделать вывод, что евреи явно доминировали в профессии фельдшера, почти в 4 раза превосходя числом неевреев. Это также говорит, что, несмотря на отсутствие после 1921 г. притока новых кандидатов [в связи с отменой черты оседлости и законов, которые ее регулировали], еврейские фельдшеры по-прежнему были представлены в значительном количестве.[87]
Почему эти цифры значимы? Следует напомнить, что еврейскому фельдшеру во многих общинах доверяли больше, чем квалифицированному врачу. Фельдшерам не нужно было подчиняться популистскому призыву Хаскалы «идти среди народа» – они сами были народом.[88] Их популярность среди еврейских масс коренилась в повсеместном коллективном уважении, которое евреи питали к своим целителям. Сохранение этого уважения вплоть до XX в. можно объяснить тем, что еврейские фельдшеры появлялись и глубоко погружались в дела самых скромных общин.[89]
Однако, несмотря на свою вездесущность, народные целители не получают должного внимания в большинстве историй черты оседлости. Историй, подобных иллюстрированным воспоминаниям о детстве в Апте (современная Польша), повествующим о событиях периода до Второй мировой войны, немного:
Аврумеле Штрузер, другой парикмахер, также был фельдшером (в оригинале – feltsher, валяльщик), своего рода медбратом… у него была библиотека медицинских книг. К фельтшеру обращались с легкими недомоганиями: простудой, расстройством желудка, порезами и ушибами, ломотой и болями. Фельтшер мог также лечить недуги кровопусканием и пиявками, или «пияфкес». Я сам никогда не видел использования пиявок или кровопускания, но смутно припоминаю, как Люцер Клезмер говорил о своем двоюродном брате в Ожарове, фельтшере, который делал кровопускания. Видимо, для этой цели у него и были медный таз и скальпель. Чего фельтшер не мог вылечить сам, с тем отправлял к врачу… Была еще Юдис, помощница медсестры в царской армии [возможно, она тоже была фельдшером], что квалифицировало ее как своего рода доктора.[90]
Хоть это может показаться случайным, в этом воспоминании невзначай упоминается практикующая женщина, и это уже не было чем-то необычным в столь поздний период (начало XX в.). Тем не менее в литературе, посвященной опыту ашкенази в черте оседлости, мало или совсем никак не документирована работа женщин, особенно целительниц. Видится вероятным, что Юдис могла быть чем-то вроде фельдшерицы, уволившейся с военной службы и вернувшейся к практике гражданского фельдшера в маленьком еврейском городке Апта, в польской глубинке. В рассказах из Апты упоминается еще одна разновидность фельдшерского ремесла – костоправ. Но из всех средств автор может вспомнить только те, что были на слуху, такие как куриный помет и слюна. Еще вскользь упоминается табак и таинственная бутылка «настойки» – редкие отблески искусства травничества в черте оседлости.
В другой записи начала XX в. описывается приступ пищевого отравления во время вспышки холеры в Городке (в современной Украине, недалеко от Львова). Рассказчик теряет сознание, убежденный, что пал жертвой эпидемии. Очнувшись, он видит, что о нем заботятся городской раввин и местный «хирург-аптекарь», уверяющий, что опасность миновала. Хирург-аптекарь – наверняка фельдшер.[91] При еще одном несчастном случае, на этот раз в Куренице, другом городе черты оседлости (современный Куренец, Беларусь), вызывают хирурга-аптекаря, который ставит пиявки, предположительно для кровопускания, а затем окропляет раны своего пациента перед перевязкой «порошкообразным мелом».[92]
Между тем в польском городе Эйшишок (ныне Эйшишкес, Литва) более современный исследователь отмечает наличие в общине не только травничества, но и женщин-знахарок, которые «применяли не магические заклинания, а травы и другие народные средства, полезные как человеку, так и животному».[93] Эйшишок – еще одно местечко, где было два фельдшера, не имевших академической подготовки. Этих практиков межвоенной эпохи не только признавали, но и охотно обращались за их целительным искусством – как евреи, так и неевреи.[94] Одно из упомянутых средств заключалось в том, чтобы просто положить ломтики сырого картофеля на лоб пациента, чтобы снизить температуру, а затем заменить свежими кусочками, когда старые ломтики нагреются. Это средство с точностью несколько раз упоминали в неофициальном опросе по генеалогии ашкенази, который мы провели в социальных сетях в 2019 г.