Даша Лунина
Голубые пуговицы

Иду обратно на улицу.

Пытаюсь успокоиться. Мелькают мысли – что делать? Что мне делать-то, если?.. Куда звонить, если?.. Не додумываю, мне становится страшно. Стою возле дороги, озираюсь. На меня оборачиваются прохожие – у меня дикий, наверное, вид. Как вдруг…

Знакомый рёв. Куропатка идёт вдоль дороги, и плачет горючими слезами. «Где же моя мамочка? Я пришла домой, а мамы нет дома… Куда же ты ушла?!» И всё в таком духе. Плач Ярославны.

Бегу через дорогу, наплевав и на придурков на колёсах и вообще на все правила перехода дороги в неположенном месте. Хватаю это чудовище в охапку и молча иду домой. У меня нет сил ругать её – она просто пошла другим путём, товарищи. Она прогулялась просто. А я, такая вообще нехорошая, взяла и ушла из дома! Куда, спрашивается?!

…Она испугалась не меньше меня. Это же моя личная маленькая фобия – прийти домой, обнаружить, что везде горит и свет и никого не найти! Честно, я этого с детства боюсь. Поэтому и не ругаю. Дома популярно объясняю, что в моём понимании значит – проводить подружку «до дороги» и сколько это должно занимать времени – минимум, максимум. Ещё говорю ей, что я испугалась за неё. Очень, очень, очень. И что не нужно выходить из дома на неопределённое время без телефона (хотя бы!). На самом деле я стараюсь говорить спокойно, логически обосновывать каждую мысль, меня потихоньку «отпускает». И тут мой голос начинает дрожать. Предательски, да. Я отворачиваюсь, ком в горле. Быстренько сворачиваю разговор, спрашиваю – поняла, почему меня дома не было? Поняла вроде. Поняла, что «не делай так больше»? Вроде поняла. Ухожу на балкон курить.

Она виновато протискивается за мной и обнимает меня за плечи. Плечи дрожат. Мордашка уткнулась мне в шею, волосы щекочут ухо. «Ну мам, я правда больше так не буду!» Начинаю всё-таки реветь в голос, вспоминая пережитый животный страх самки, что с твоим детёнышом что-то случилось. Вытирает мне слёзы ладошками, и уже у самой начинают кривиться губы, а пуговицы неподдельно виноватые и какие-то испуганные, что ли. Я очнулась – ну всё, малышка, валяй чистить зубки и спатки. Я уже больше не буду плакать. Я просто крайне пугливая мама, у каждого свои секреты. И вообще, кыш отсюда, тут накурено!

…Теперь, уходя из дома, я оставляю записки. Очень большие записки – на зеркале, на полу, на любом видном месте – «НИКУДА НЕ УХОДИ, Я ПОШЛА ЗА ТОБОЙ! МАМА.»

Я уже говорила, что я неврастеник?

…А я до сих пор хожу за ней, если её долго нет. Ибо Куропатка может сорок минут ходить в магазин за майонезом, благополучно забыть про него, купить при этом молока и играть на площадке, начисто забыв про обед и меня. Или зайти в аптеку и попросить средство от аллергии на рыбу. Или разбить десяток яиц, подвернув при этом ногу так, что… Но это уже совсем другая история.

Вечерний разговор

Когда она гостит у бабушки, то обязательно каждый день звонит мне вечером. В этот раз звонок раздался в какое-то совсем непонятное и несвойственное ей время – полдесятого. Странно, странно, товарищи.

Вообще, Кукунция неохотно рассказывает мне о своих проблемах в жизни – может, это я сама так приучила (отучила?), а может, это у неё от меня. Я тоже как-то не любитель вываливать свои огорчения на людей. Но со мной-то как раз всё понятно – не люблю я давать людям лишний раз позлорадствовать. Конечно, подруга не в счёт – она и мои истерики слышала. Даже мама, кажется, не была удостоена. Ну, неважно почему – но делиться страхами мы не любим. В крайних случаях только.

Так вот. Звонит Куропатка и бодреньким голосом спрашивает, как дела. Это вообще восхитительно универсальный вопрос – «Как дела?» Мы можем проговорить двадцать минут, обсудить всё прошедшее за день (поверьте, двадцать минут – это очень много!), и я уже готовлюсь повесить трубку, подбираю ласковые слова для прощания, бо молчание в трубке становится слишком долгим – всё обговорили! – и тут… Как фига под носом у бегуна вместо финишной ленты.

– Ну, что, мама, рассказывай – как дела?..

И всё начинается по новой.

А тут Жека идёт домой с гуляния и звонит мне. Меня этот факт настораживает ещё больше – вечерний созвон у нас не раньше одиннадцати, а то и двенадцати. Потому что она сначала ужинает, потом умывается, совершает обход бабушки-дедушки, дабы убедиться, что всё хорошо, никто никуда не ушёл, и все тоже лягут спать. Ну, и поцеловать заодно всех. По два примерно раза. Это если время поджимает. А если ещё светло – читай, рано – раза четыре-пять, как минимум. И разговаривать никак не на ходу, а уютно устроившись под одеялком и слушая сказку (две, три, пять).

Болтаем минуты три, как ни в чём не бывало. Стандартный набор ответов-вопросов, словно по бумажкам читаем. Без запинки.

– Как дела?

– Всё хорошо.

– Что делаешь?

– Валяюсь, отдыхаю. А ты?

– А я вот гуляю…

– С кем?

– С Настей.

Не знаю я, кто такая Настя. Меня не слишком интересует, кто это, ведь деревня не моя территория, это бабушка там всех знает, и, если что, не даст тесно общаться с асоциальными элементами. А то есть там некоторые… Элементы, блин! То в лес уйдут за грибами, то к речке. Ну ладно, насчёт речки-то я приврала, конечно – речка это табу. Обь не шуточки для шестилеток. За это можно получить такой нагоняй или наказание без права на помилование, что… Ухх, урок усвоен! Расскажу как-нибудь. Но за грибами ходили, это правда. И что удивительно – в корзинке поганок почти не было. И то хорошо.

И тут, на пятой минуте, когда я уже начинаю позёвывать от этого «разговора» (ничего такого не подумайте, просто мы в течение дня уже всё успели рассказать друг другу!), Кукунция говорит как бы промежду прочим:

– А у Насти мама пьяная. Падает даже. А Настя вот тут гуляет. А я домой иду.

И шустро сворачивает разговор в другую сторону, информация кратко, ёмко «слита». Шпион, блин, Максим Максимович Исаев.

Мне становится плохо. Мне жалко таких детей. Я знаю, я понимаю, что всех не пережалеешь! И всё же мне хочется реветь от того, что многие дети не получают вечером положенную булку с молоком перед сном, или шлепок по попе за запрещённые вещи… Коряво как-то я выражаюсь. Некому, короче. Пожалеть, отругать, уберечь. И ходят они, никому не нужные, голодные и неумытые. И любят щенячьей преданной любовью даже таких родителей – вечно пьяных, грязных, на заплетающихся ногах. И сбегают из детских домов, от сытого существования к мамам и папам, у которых опохмел на уме, а не собственные дети… Куда-то меня понесло, товарищи, не туда. И я потихоньку начинаю догадываться, почему Женя звонит именно сейчас. И время, ага, неподходящее, и место. Она просто боится, что я тоже пьяная. И звонит для того, чтобы убедиться в обратном – я дома, ничего не делаю, одна, и скоро лягу спать. Вот оно что, товарищи.

Ну что ж, это тоже про меня. В смысле, я пьяных людей не люблю. А если совсем честно – то боюсь. Я не знаю, что от них ждать. Мне за них стыдно. Я не ханжа, поверьте. Тоже могу на встрече однокурсников (трёх… однокурсниц…) напиться до вертолётиков. Но ведь этого никто не видел – как мы ждали такси возле бара в два ночи, и как с диким хохотом объясняли таксисту, кого куда везти! Таксист тоже смеялся – кому-кому, а уж ему-то, поди, не привыкать развозить такой народ!

И я очень редко пью вне дома. На людях, так сказать. Для меня просто невыносимо думать, что меня нетрезвую увидит кто-то посторонний, вот как. Хотя бывали, бывали прецеденты… «Моей дочери будет стыдно за меня, если кто-то увидит меня пьяную в дрезину, валяющейся на улице» – от этой мысли явственно тянет одинокой старостью.

Речь, конечно, не об этом. Я Кукуне постаралась деликатно донести, что об этом не стоит разговаривать с другими девочками. Что нужно, наверное, Настю пожалеть. И что никогда, ни при каких обстоятельствах не смеяться ни над Настей, ни над Настиной мамой, тем более в присутствии самой Насти! Но это уж я так, на всякий случай сказала. Вдруг это ей покажется смешным, упаси небеса!

Женя, хоть и совсем несведущая (как все маленькие люди) в вопросах деликатности, кажется, поняла. Может, мой серьёзный голос подействовал. А может, ей и впрямь стало жалко девочку на фоне личных страхов. Убедившись, что со мной на самом деле всё в порядке, она ещё пару раз дежурно «какделакнула», и повесила трубку.

А меня долго наизнанку выворачивало от осознания беспомощности и неумения изменить ситуацию. В целом по стране, желательно. Или в мире.

Но, к сожалению, не придумали ещё лекарства от людского равнодушия, алкоголизма и безысходности.

Первый класс

Моя дочь пошла в школу. Нет, не так – МОЯ ДОЧЬ ПОШЛА В ШКОЛУ! В самый первый класс. Я почти не волновалась, даже уговаривала себя немного понервничать, ибо была сказочно спокойна. Как слон. Я в какой-то передаче видела – черный индус в белых одежах ловко хватал слона за хобот (никогда бы не подумала, что так можно!) и вёл его куда-то. Может, жрать, а может, на водопой. Не знаю, что было в тот момент на уме у слона, но он флегматично шёл и даже не пытался затоптать наглого индуса в знак протеста насилию над его слоновьей сущностью. А ведь мог бы! Дальше я смотреть не стала, с вашего позволения. Так вот, пошла моя дочь в первый класс.

Погодка было просто волшебная – ветрище сдувал с ног, а дождь хлестал так, что на третий день я всерьёз заподозрила, что зарядило на сорок дней. Моя задушевная подружка заехала за нами на машине и поехали мы в школу. Альма-матер. С блестючим букетом, телефоном в руках и надеждами на лучшее.

Сказать, что это было вселенское столпотворение – это вообще ничего не сказать. Я, если честно, начало смутно помню. Родители стояли на втором этаже (я так и не поняла, почему линейку не стали проводить в спортзале) тесной кучей. То и дело перед всеми мелькала чья-то задница. Задница держала фотоаппарат в руках и неистово фоткала так называемую линейку. Остальным родителям повезло гораздо меньше, они лишь завистливо смотрели и недобро переговаривались. Впрочем, я особо не вслушивалась. Подругу я, кстати, потеряла с первых минут, а о том, чтобы позвонить ей и речи не шло – гомон стоял как на птичьем базаре. Неудивительно, конечно – напихать столько народу в такое скромное помещение, как школьный коридор. Там, поди, и ученикам-то места не хватает. Ну да бог с ними.

Подруга, отчаявшись, видимо, сделать несколько кадров, сунула мне в руки чехол со своим фотоаппаратом и благополучно смылась. Я же, взяв в помощники чью-то родительницу (судя по отчаянной решимости в глазах – это тоже была мама первоклашки), попёрла вперёд, как бронетранспортёр. Без тормозов и бибиканья. Перед этим мы долго прыгали, пытаясь таки увидеть наш первый «а». Рядом прыгали такие же макаки. Тоже «наши». Вообще, родителей детей-первоклассников можно узнать по одной только гордой улыбке. Да и никто так не рвётся посмотреть на своих чад, как мы. В первый раз же!

Как потом оказалось, наших детей мы не видели и увидеть не смогли бы, даже пробившись вперёд, по одной простой причине – их там попросту не было. Это попозже под торжественный бубнёж неизвестно кого они неровным строем прошли мимо нас, с букетами наперевес, и заняли своё линеечное место. Вообще, так интересно было всё устроено – где бы я ни стояла, говоривших виднее не становилось. А постояла я, поверьте, не на одном месте! Преподаватели, завуч, старшеклассники, директор – как выглядят все эти люди в лицо я так и не узнала. Даст Бог, и не узнаю.

Малыши стояли, переминаясь с ноги на ногу, махали букетами, шептались. Кукунция держала букет прямо перед собой, как гардемарин – шпагу. Варьировалась только высота. Скакала на одной ножке и один раз, увидев меня, помахала ладошкой. Кто-то уже успел познакомиться, а кто-то был знаком ещё с садишного детства, в общем – им там тоскливо явно не было. В отличие от нас. Минут через пятнадцать мне стало по-настоящему скучно. Не то чтобы бы мне не нравилось – совсем нет, я просто устала стоять на двенадцатисантиметровых шпильках.

Я редко когда хожу при параде. На работе разве что, да и то переодеваюсь. То есть бегаю туда в кроссовках и толстовке/куртке, а уж на работе у нас у всех мини-гардеробная. И туфли, и блузки, сарафан, и пара юбок, и брюки, пара новых колгот, и косметичка на всякий пожарный. Даже жилетка лежит, если вдруг на кухне кофе обольюсь – тоже бывали случаи. Ну так вот, о чём бишь я? Да, устала я стоять в образе праздничного родителя и пытаться не уронить крышечку от фотоаппарата. И вот когда я уже была готова рухнуть на пол, наши первоклашки наконец-то пошли в класс нестройной змейкой. Следом потянулись родители. Точнее, старались продраться сквозь остальную толпу, потому что заранее встать поближе к выходу мало кому пришло в голову. Но прошли.

В кабинете нас уже ждали какие-то дети постарше. Девочка в лохмотьях и с метлой наперевес (Кукунция так вытаращила глаза, что я думала – они у неё натурально выпадут!), воображая себя, видимо, бабой Ягой. У неё получилось, ага. Баба Яга была натуралистичная – даже додумалась волосы взлохматить. А уж как у неё был повязан платок! Не иначе, как постарался кто-то из дизайнеров. Профессионально так, набекрень. Кокетливо даже. Юный возраст Яги выдавали только глазюки, такие же искрящиеся, как у наших детей, да зубы. Хотя, как говорится, медицина не стоит на месте. Даже горбик присутствовал! Ну, хорошая бабка вышла, бесспорно.

Ещё там был маленький тощий мальчик, немножко нерусский. Похож был то ли на цыгана, то ли на мулата – неуловимо, но всё же. На нём было клетчатое кепи, худая шейка трогательно выглядывала из рубашки, широченные клетчатые штаны бурого цвета на прекрасных, великолепных подтяжках! Подтяжки – это моя слабость. Сама не ношу, фигура не та, но у меня штук пять валяется. Одни – детские. В его несмелом голосишке с трудом угадывался … Карлсон. Если честно, то совсем не угадывался. То есть никак. То есть вообще. Карлсоном его назвала Ягуся, только тогда большинство родителей заулыбалось, признав друга детства. Жеке он тоже знаком, кстати. Ещё моя книжка лежит, я читала её Жеке на ночь, когда она у бабушки гостила.

Не люблю я Карлсона, признаться. Как нормальный, взрослый человек – не люблю. Это такое наглое хамло, неизвестно почему невзлюбившее фрекен Бок и с упорной методичностью дебила делавшее жизнь несчастной женщины невыносимой. Вот у меня бы кто-то плюшки спёр! В свете того, что тесто я научилась заводить буквально на днях, мои плюшки мне теперь втрое дороже. Но, скорее всего, Карлсон не стал бы жрать ЭТО. Поначалу. Потом привык бы. Но что-то я снова съехала на лирику, товарищи.

Там были ещё какие-то невнятные персонажи, но моё детское сердце принадлежит Яге, а взрослое – не любит Карлсона, поэтому их я и запомнила наиболее чётко. Все остальные были не столь яркие. В общем, показали деткам какую-то весьма поучительную сказку о пользе (несомненной!) учёбы, вовремя сделанных домашних заданий. Они (персонажи) долго не хотели уходить, и я, похвалив себя за многолетнюю привычку садиться на заднюю парту, успела слегонца вздремнуть.

В заключение преподаватель выперла-таки всех посторонних, и остались мы с ней один на один – она и, пока единый клан, дети плюс родители.

Ещё одно небольшое лирическое отступление – пока рассаживались дети, взрослые разговаривали. Подружка, миновав линейку, уже ждала нас в кабинете, чтобы забрать аппарат и полюбоваться на моё распаренное, как после бани, лицо. Женя разговаривала с мамочкой своей подружки, и, завидев Катюшу, махнув в её сторону лапкой, сказала: «Вот, а это Катя! Она наш водитель!». Я долго потом Катюню подкалывала, ихих.

Да, и о нашей классной руководительнице. Это немножко шебутная, взбалмошная тётка лет шестидесяти или около того. У неё уже давно свои внуки, взрослая дочка, а она вот – преподаватель младших классов. Строгая (я специально записывала дочь именно к такой), но говорливая и улыбчивая. Забегая немного вперёд, скажу, что наш класс не бегает на переменках, как стадо бегемотов по коридору, а тихо сидит в кабинете после уроков. Ну, насчёт тихо – тут я, конечно, вру. Но они и правда не носятся по коридору, рискуя расшибить себе лбы или затоптать пришедших пораньше родителей. Что как-то успокаивает.

…Вышли мы из школы задумчивые. Я, во всяком случае. Погода, конечно не наладилась ни капли, да и с чего бы? Она такая ещё полторы недели стояла – ветер, ливень и холод собачий. За нами приехали. Жека не умолкала ни на минуту, рассказывая Кате, какие ей предстоять уроки, и как ей всё понравилось, да где она будет сидеть, ну и всякое такое. Катя послушно восхищалась. Странно, я лично как-то не помню у себя восторга после первой моей линейки. Ну, может, просто забыла.

Приехав домой, мы устроили себе пир на весь квартир. Ели торт ложками прямо из коробки, запивали чаем, танцевали и вообще всячески веселились. Потому что в ближайшее время веселиться лично мне всяк не придётся. Хотя, как оказалось, это далеко не так. Но это уже совсем, как говорится, другая история.

Письмо про любовь

Что есть любовь? Наверное, тому, кто сможет внятно, полно и в трёх словах ответить на этот вопрос, присудят Нобелевскую премию. Не меньше. Не считая посмертной славы, записи в Книге рекордов Гиннеса, золотого памятника в центре родного города и создание оному бессмертной славы воспитателя великого человека. Как-то так. Конечно, и я не возьмусь за такое. У меня гораздо больше всяких важных дел, нежели ломать голову над определением «любовь». Она есть, и я ей пользуюсь. Мне же и в голову не придёт заглядывать и изучать устройство будильника, который мне необходим минимум шесть дней в неделю. Такое в голову может прийти только моему ребёнку.

Так вот, любовь. Категории, конечно, разные. Материнская, сыновняя, дочерняя, и прочая родственная. Любовь к вещам – деньги, роскошь, комфорт, алкоголь. Любовь к мужчине. Любовь к женщине. Любовь к миру – это редкое состояние, когда мир вокруг улыбается тебе (или оно просто так кажется) в силу твоего великолепного настроения, удачного дня и прочая. Под любовь маскируется очень много нехороших и вредных привычек, да. Под любовь замаскироваться хочет (и, что ужасно – может!) почти всё, что угодно. Равнодушие, покорность, привычка, нежелание перемен, жалость… Нужно обладать нечеловеческим чутьём, чтобы распознать одно из этих чувств, выдаваемых за любовь. Но тут есть и обратная сторона – большой риск превратиться в махрового мизантропа и человеконенавистника. Ну, в крайнем случае – неврастеника, недоверчиво щурящего глазки при каждом комплименте. Конечно, я утрирую.

К чему же такое долгое лирическое вступление, спросишь у меня ты? Я не знаю, сколько тебе сейчас лет. Нескоро я покажу тебе эти мои записки и странные зарисовки, нет, нескоро. Тебе сейчас… пятнадцать? двадцать один? Тридцать два? Или тебе уже шестьдесят и меня давно нет? Ты читаешь и плачешь, качая головой и удивляясь, как давно это было. Сколько бы тебе сейчас ни было лет. Я права, Жек?

Хочу тебе рассказать о своей любви. О конкретно любви к тебе. Знаешь, я часто кричу на тебя, иногда плачу, я слишком эмоциональна и несдержанна, увы. И я очень боюсь тебе показать в полную силу, насколько я тебя люблю. Такой закон сохранения, знаешь. Я без ума боюсь, что если Кто-то наверху увидит мою безумную любовь к тебе, детка, Он просто тебя отберёт. Ну, не знаю. Просто чтобы моя душа возвысилась через боль. Не хочу. Пусть я буду приземлённой, ограниченной, да какой угодно, только чтобы ты была у меня. Я совсем не боюсь отпускать тебя во взрослую жизнь. Нет, не так – я боюсь, но отпущу, привив тебе максимальное количество полезных навыков. Ты меня только не бросай, детка. Звони. Пиши. Держи мою фотку на видном месте, что ли.

Я как будто уже с тобой рассталась. А знаешь, сколько тебе сейчас, вот именно в этот момент, когда я это пишу? Тебе всего семь лет, и ты ещё не пришла со школы, в пути. Глупо, да? У тебя столько всего впереди, у меня – тоже. Я тебя ещё совсем не знаю, что то будет впереди?

Итак, снова про любовь. Я не скажу, что я живу для тебя. Нет, я живу только для себя. Надеюсь, ты уже достаточно взрослая сейчас, чтобы понять эти слова. Понять и не обидеться. Я живу для себя – поступай и ты так же. Я живу для себя – у меня прекрасная дочь. Я живу для себя – у меня прекрасная работа, друзья, родители. Знаешь, откуда это? Из Литвака. Хороший психолог. В своё время я просто зачитывалась его «Психологическим вампиризмом». Но я опять отхожу от темы.

Детка, хочу тебе признаться. Каждую ночь я целовала тебя, спящую. Смотрела до боли в глазах на тебя. Распутывала золотые волосёнки. Поправляла пижаму. Молилась о тебе. Благодарила небеса за тебя. Мне кажется, ты у меня вырастешь… выросла хорошая. Говорят – первый ребёнок – последняя кукла. Ты у меня первая и последняя кукла. Да, так, пожалуй. Говорят, что второго ребёнка воспитывать проще, с опытом-то. Не знаю, и не узнаю никогда. У меня не будет второй попытки исправить огрехи воспитания и применить накопленный опыт. Я не хочу больше детей, мне вполне хватает тебя, моя маленькая. Пусть у тебя будет вся моя любовь.

Ты очень сейчас ко мне привязана. Я боюсь этого. Я откровенно пугаюсь, когда ты всерьёз начинаешь рыдать при случайных словах «я не навсегда, когда-то и я умру». Я начинаю раздражаться, когда ты испуганно вытаращиваешь глаза только при моей попытке выйти из дома без твоего ведома. Даже если ты сейчас совсем не дома – тебе нужно каждую секунду знать, где я, что со мной, кто со мной, когда приду. Даже если ты далеко, у бабушки, например. Я психую, когда ты плачешь, не желая оставаться дома одна. А знаешь, почему? Потому что у меня нет выбора – мне нужно идти, а тебя увести к кому-то или нет времени, или просто не к кому. И в гости пригласить некого. И я убегаю, испытывая чувство полного бессилия и злобы на себя, непутёвую мамашу.

Хочу тебе рассказать про один ужасный момент в моей жизни. Мне стыдно до сих пор, знаешь. Я уехала кататься с другом. Просто прокатиться по городу. А ты спала. А когда я подъехала к дому, ты стояла на окошке и громко кричала и плакала. Прямо в форточку. В два часа ночи. Не передать никакими словами, как мне плохо и стыдно до сих пор. Я не ездила на свидание, я не гуляла по кабакам, я просто поехала прокатиться по ночному городу и поболтать с другом.

И в этот момент я узнала себя. Себя лично. Когда моя мама уходила куда-то, а я просыпалась. И её дома не было. А один раз я просто вылезла в окно, потому что мне было страшно оставаться дома. И вот после этого куска памяти я уже не ругаю тебя за боязнь остаться одной дома. Я просто почаще тебе звоню.

Знаешь, детка, до сих пор, когда я ночую у мамы, я ночью на цыпках подкрадываюсь к её кровати – дышит? И успокоено иду спать. Ведь все мы дети. Просто кто-то очень хорошо прячет ранимого или пугливого своего ребёнка поглубже, ведь его так легко обидеть.

Я не знаю, для кого я сейчас это всё пишу, наверное, больше для себя, чем для тебя, но, мне кажется, я сохраню это. Хотя бы просто на несколько лет. У меня есть такая идея – написать побольше про тебя, и, когда ты уже будешь совсем взрослой, подарить на рождение твоего ребёнка – моего внука – книжку. В единственном экземпляре. Книжку про тебя, родная. Конечно, я не жду, что она когда-то станет семейной реликвией, как, например, прапрабабушкина деревянная икона, переходящая по маминой линии от матери к дочери. Бог весть, может ты её и читать-то не станешь. Но кто-то когда-то возьмёт эту книжку в руки и вытаращит мои карие глазюки, поднимет бровки домиком и скажет – Мамааа! Это ПРО ТЕБЯ?!

Вот, в общем-то, и всё. Пусть этот небольшой рассказ (эссе? зарисовка? мысли вслух?) будет началом или концом этой книжки. И название, скорее всего, будет «Куропатка. Заметки про дочку» по названию самого первого документа Word, который я начала писать Бог знает когда. Когда мы жили на съёмной квартире перед покупкой квартиры. Это было в начале зимы двенадцатого года. А сейчас уже зима тринадцатого. Ну, осень двенадцатого, хорошо! [осень четырнадцатого]

Я жалею только об одном – что не стала делать этого раньше. Печатать-то. Многое уже просто стёрлось из памяти, а если когда и всплывёт, то под рукой нет ни карандаша, ни чего-то мало-мальски подходящего, чтобы записать просто мысль. Увы.

Читай, Кукунция. И помни – я всегда рядом с тобой. Где бы ни была ты, где бы ни была я, как бы банально это ни звучало. М?

И вот так я завершу воображаемую первую часть, оставив на послевкусие блёстки, заодно смешав их, и Женины, и свои, чтобы плавно перейти ко второй, более другой (хи-хи, люблю это выражение!) части книги.

Девчачьи блёстки

***

Женя и бабушка приезжали в гости, быстро, одним днём, и я не успела могрнуть глазом, как они опять уехали. Записано со слов мамы.

Приехали они домой, и, пока бабушка мечется, распихивая сумки по местам, а также всё, что успели разбросать два взрослых мужика в её отсутствие, Кукунция бродит рядом – есть охота.

– Бабушка, а что у нас есть покушать?

– Ну, там сосисочки лежат, картошка. Иди, Ванюша тебе разогреет сосиски и гарнирчик. Ванюша – это мой брат и Женин дядя.

Кукунция, немного подумав, скучным голосом записной ломаки выдаёт:

– Сосисочки буду, картошку буду, а гарнирчик мне Ваня пусть не ложит. Я не ем такое. Я не знаю, что это…

***

Я не люблю играть в куклы – у меня есть одна большая. Я не знаю, что говорить, Женя меня всё время поправляет. Я не знаю, у кого есть крылья, и кто умеет метать молнии, и поэтому во время этих игр порю такую чушь, что мне стыдно. Зато я придумываю другие. Выйдя на балкон покурить (ужасно непедагогично! И я скоро брошу, честно!) я тихонько с телефона заказываю пиццу. Потом на маленьких листочках пишу отдельные слова. «Мы», «сейчас», «будем», «есть», «пиццу». И, под видом лёгкой уборки, то есть шатаясь по дому и заглядывая во все углы, вытаскивая из каждого мусор (а уж у нас мусор-то найдётся в любом углу!) незаметно распихиваю эти бумажки. Каждую предусмотрительно сложив вчетверо и подписав порядковый номер. «Мы» – 1, «сейчас» – 2, и так далее.

Затем предлагаю поиграть в «холодно-горячо». Куропатка легко и быстро соглашается. Конечно, я ей говорю, что она должна найти листочки бумаги.

И начинается Большая Игра! Куропатка с упоением ищет эти бумажки. Стонет, что я их так спрятала, что она уже сдаётся. Пуговицы сияют голубым огнём, лапка торжественно и ликующе размахивает очередной найденной бумажкой! Кладовка, ванная, кухонный шкаф, полка на балконе, стопка с дисками, «вечерняя» книжка – мест, куда можно попрятать, ужасно много! Но вот все бумажки собраны воедино и лежат неопрятной кучкой на столе.

Так как считать она уже умеет, ей не составляет особого труда разложить листочки (вернее, уже измятые тряпочки) по порядку. Ну, говорю, а теперь разворачивай и читай. Нужно, конечно, это видеть, как она это делает! Как ей становится интереснее и интереснее с каждым прочитанным словом, как разгораются голубые пуговицы неситовым огнём. Наконец, читает всю фразу целиком. «Мыыы… сейчааас… бууудем… есть… ПИЦЦУ!! Мамочка, ты что – заказала ПИЦЦУ?!»

Начинает танцевать, вопить, бежит мыть вилки и накрывать на стол. За каких-то триста рублей у ребёнка радости на миллион.

Мне иногда кажется, что некоторые взрослые разучились радоваться самым простецким вещам. А ведь это так просто – видеть приятное и хорошее в обыденном. Нам есть чему поучится у наших детей, точно вам говорю. Попробуйте.

***

Утром иду из школы домой – Жеку уводила, и мне сегодня не на работу. Шла дворами. На улице – красота и кайф. Минус пять, ветра нет, воздух такой свежий, чистый, совсем зимний! Я уже нарядилась в шубку, у мамы выклянчила удобные гномичьи сапожки без каблуков… В общем, получилась настоящая утренняя прогулка. Я сегодня не торопилась домой.

И вот идёт бабушка. Старенькая такая бабуська, в платочке, пальтишке (или курточке, что ли?). И ругается. Ох, какие она заворачивала выражения, и чего там только не было, от родственников вплоть до четвёртого колена до личных сексуальных пристрастий! Та ещё бабуся, видать.

–Дрянь ты эдакая, измучила меня всю! И жрать-то ей подай-принеси, и говно ходи за ней убирай, и перепортила у меня дома всё, зараза чесоточная! Чего вылупилась, мочалка драная? Ах ты, помоечница, ах ты скотина шелудивая!..

И всё в таком духе, это самое мягкое. Но КАК она это говорила! Воистину, иногда нужно слушать не слова, но музыку. Ворчливо, ласково, со смешком, как умеют, наверное, только вот такие бабуси.

А рядом собака шла. Большая белая дворняга-лахудра. И, ей-богу, улыбалась! Подставляла лохматую башку под морщинистые бабкины руки, зубами шутя хватала за рукавичку, торчащую из кармана, копилкой усаживалась под ноги, а то вдруг неожиданно подпрыгивала, как жеребёнок, и от души валилась на бок и поглядывая – что-то бабуся на это скажет?

И так мне эта парочка настроение подняла! Сижу и улыбаюсь.

***

Вчера на работе отжигала. Дай, думаю, наряжусь прекрасной принцессой, в юбочке похожу. Я ж серьёзная дама, в конце-то концов! Хотя знаю, что день не задастся, если в юбке приду. Примета, проверенная временем.

И вот приходит клиент. Рассказываю про процентные ставки, помогаю подобрать оптимальный вариант вклада, шевелю ручками, печатаю договор. Ну, всё как надо. Клиент видит, что не соплюшка какая-то сидит, а такая себе серьёзная тётенька, всё знает, всё умеет. И тут началось.

Видимо, от сознания собственной важности память у меня начисто отшибло. Договор подписала, а печать не поставила. Поскакала за печатью. Тыц! Шлёпнула. Прибежала. Ага. Приходный ордер в кабинете оставила, побежала, принесла. Угу. Копию паспорта забыла сделать, опять рванула в бухгалтерию. Клиент с возрастающим недоумением, а потом уже и весёлым любопытсвом смотрел, как я, словно припадочная коза, кругами ношусь по офису.

Но надо было видеть его глаза, когда я ему принесла вместо паспорта заверенную копию! От такие, натурально, были. Он при этом начал нервно подхихикивать. Я бы не удивилась, если б у него глаз дёргаться начал (а может, просто не разглядела). Девочки на кассе уже ржали в голос. Правильно, говорят, Юлька, вклад у него на сто восемьдесят два дня, вот через полгода и отдашь паспорт, неча ходить деньги снимать. В общем, хожу по-прежнему в джинсах вопреки офисному дресс-коду. Оно как-то спокойнее.

***

Утро вечера мудренее – эта поговорка срабатывает почти всегда, как ни странно. Вчера я металась, переживала, даже всплакнула о чём-то глубоко несбыточном, долго и сумбурно писала дневник, стирала… В общем, трепала себе нервы с превеликим удовольствием. Утром же, вполглаза глянув в интернет, увидев там -30 градусов (а это значит утренняя свистопляска со сборами в школу отменяется) я стянула плед с дивана, завернулась поплотнее и уснула дальше спать. Проснувшись, вместо обычной готовки, уборки и прочих бытовых радостей, пошла в магазин. Пошла с дальним прицелом – купить какую-нибудь крайне необходимую фигню. Например, деревянный столик-поднос, чтобы безнаказанно лопать бутерброды с чаем прямо на диване. Столик я не нашла. Владелец мебельного отдела, неизвестный Ахмет, оставил на стеклянной двери мятую записку, мол, буду в три. Или в пять? Не судьба, весело подумала я, да и пошла дальше. И нечаянно забрела в книжный магазин. А потом в продуктовый. И устроили мы вечером с Кукунцией себе пир на весь мир – оливье, борщ, плюшки с молоком, мандарины и мороженое. Как говорится, люблю повеселиться, особенно пожрать.