Даша Громова
Вопреки
Через пару минут наш импровизированный батут закрылся, и мы упали на кровать, тяжело и напористо дыша. Даша положила голову мне на грудь, улыбаясь и хватая воздух ртом. Не знаю почему, но через мгновение наша дыхательная гимнастика переросла в неожиданный поцелуй, пока мои руки независимо от меня стали гастролировать по ее телу. Я знал четкие границы дозволенного, но когда моя рука опустилась чуть ниже ее ключиц, Даша была не против, если не сказать, что даже не заметила этого. Ее ладони ласково прикасались к моей щеке и голове, пока я беззастенчиво изучал изгибы ее тела. Мне казалось, что сейчас это действо перерастет в нечто большее, чем просто тисканье друг друга, хотя я никогда и не настаивал на этом, терпеливо ожидая, когда она будет готова. Правда, в своей голове, чёрт возьми, я уже не единожды переспал с ней. И я не одержим сексом, но достаточно опьянен своей девушкой, чтобы назвать это зависимостью. Но мне не хотелось быть животным, которое что-то хочет, тем более что слово «нет» я понимал прекрасно, а потому приходилось довольствоваться лишь своими фантазиями. И не успел я только подумать о том, как она отдается в мои руки, как Даша встала локтями мне на грудь, кокетливо смотря мне в глаза и с соблазнительной улыбкой прикусывая губу.
– Даже не думай!
Я вскинул брови и в ошеломлении открыл рот.
– Вот облом! – Да это не облом, это катастрофа!!! Она ещё и мысли читать умеет! – И о чем же мне тогда думать, позволь спросить? – Даша слегка наклонила голову и приложила ладонь к щеке, устремив свой взгляд куда-то в потолок.
– Точно! – Просияла она, явно отыскав великолепную идею. – У нас же есть пицца!
Я ожидал услышать всё, но не это.
– Ты сейчас действительно думаешь о пицце?
– Да! Ну и немножко о тебе, – она лучезарно улыбнулась, щелкнув меня по носу.
Если бы ты обо мне думала, мы бы сейчас точно не разговаривали!
– Ладно, пицца так пицца, – я неудовлетворенно вздохнул, поднявшись с кровати. – Пойду схожу за ней, может, она разделит мои мысли!
Даша показала язык и засмеялась:
– Ой, тогда не буду мешать вам сплетничать, позови, когда все обсудите!
Я спустился к парковке, обогнув детскую площадку, которую мы поставили этим летом для Ромы, Макса и Авроры. Ничего особенного – горка, качели, бассейн с пластмассовыми шариками и песочница, но каждый раз, когда я проходил мимо, мне все сильнее хотелось увидеть детские счастливые лица и звонкий смех во время безудержной беготни вокруг. Мне кажется, я жду их появления сильнее, чем родители (которые уже купили все что только можно для первых месяцев и переделали зал в квартире в детскую), которые пока что ещё даже не решили, будут ли они ждать их появления в частной клинике или городской больнице. Все, что пока их интересовало, так это то, чтобы за тремя не прятался четвертый, как Аврора за братьями. Забавно, что родители ещё пару лет назад наотрез отказывались думать о детях, сполна довольствуясь мной и моими подростковыми выходками. Поэтому когда Марте стало плохо в театре, она была уверена, что отравилась суши с тунцом, но никак не в том, что беременна.
Я открыл заднюю дверь машины, достав картонный пакет, точнее, то, что от него осталось после дождя, и взял наши верхние вещи, чтобы они подсушились возле камина, за дровами для которого нужно было спускаться в небольшой погреб возле входа в дом. Закрыв машину, я сложил вещи в пакет и направился к лестнице в подвал, когда до меня стали доноситься звуки фортепиано и тихого пения. Я подумал, что мне показалось, но чем ближе я подходил к дому, тем лучше начинал слышать музыку. Наверное, Даша включила какую-нибудь пластинку с нижней полки, там как раз лежал винил с музыкой из любимых фильмов Марты. Я взял несколько сухих дров из небольшой поленницы и направился ко внутреннему входу в дом из подвала, выйдя к гардеробной возле прихожей.
Я поставил пакет на барный стол и принялся разжигать камин, убрав перед этим оставшуюся от прошлого раза сажу. Я сложил пирамидкой внутрь дрова, положив на прежние угли сначала несколько маленьких дров и веточки, а поверх них два больших, чтобы камин лучше разгорелся. Открыл задвижку прямого хода в трубе и прогрел воздух какой-то прошлогодней газетой, где была статья о моем концерте. Видел бы это сейчас папа, мне бы хорошо влетело за то, что уничтожаю такой драгоценный материал! Вообще, не понимаю, как он за лето не смог найти эту газету в стопке для розжига! Когда в трубе появилась тяга, я свернул ещё пару газет в комок и поджег, бросив в основание моего древесного шалаша. Теперь оставалось только дождаться потрескивания и легкого гудения в трубе от теплого воздуха, и камин был готов! А если учесть, что дров я почти туда и не положил, то его готовность стоило ожидать с минуты на минуту, поэтому я повесил вещи на ближайшие к камину стулья, подвинув их поближе к огню.
Я вернулся к столу и вынул размякшую коробку с пиццей из пакета, поставив лимонад в холодильник, чтобы хоть немножко сбить его теплый приторный вкус. Я достал две фарфоровые тарелки с золотой каймой из буфета, положив на них по половине пиццы, когда со второго этажа вновь раздалась музыка, а голос, слегка дрожащий, пел что-то на рупрехтском языке. Вообще, Даша не умеет петь, и потому было бы странно предположить, что эти волшебные звуки издает она, но интерес с каждым мгновением проникал в меня всё глубже, отчего я медленно поднялся по лестнице наверх. Я заглянул в комнату и обомлел: Даша сидела за фортепиано и с закрытыми глазами пела песню, которая звучала у нее в наушниках. Во-первых, я не знал, что она умеет играть, во-вторых, когда она, чёрт возьми, научилась петь, если обо всех своих начинаниях она рассказывает мне первому? Я стоял в дверном проеме с приоткрытым от удивления ртом и не мог оторвать свой взгляд от нее – я никогда не видел ее такой до этого. Казалось, будто вся комната озарилась солнечным светом, а инструмент вместе с ней парит меж облаков, так невесомо и чувственно было ее исполнение, словно поет не она, а ее душа. Я никогда прежде не видел, чтобы она что-то делала с таким наслаждением, не обращая внимания на окружающий ее мир. Она была удивительна и притягательно нежна. Даша открыла глаза и ахнула, тут же прекратив игру, когда увидела меня.
– Нет! Нет! Извини! Я не хотел тебя напугать! Я просто заслушался!
– Тебе, правда, понравилось? – Она подняла на меня смущенный взгляд.
– Это потрясающе! Почему ты раньше не пела?
– Я не знала, что умею… Я только второй месяц на вокал хожу.
– Спой ещё! Пожалуйста! – Я робко улыбнулся, не зная, надо было ли это делать или мой молящий взгляд все говорил за себя.
– Хорошо… – Даша опустила глаза на инструмент и таинственно улыбнулась, мягко положив пальцы на «си» в малой октаве и «ре» в первой.
Вступив, она посмотрела на меня, и ее взгляд был не таким, как прежде. Казалось, в ее глазах бился яркой звездой огонь. Ее щеки были розовыми пионами, распускающимися под лучами солнца, незатейливо переливаясь от бледно-розового к коралловому. Ее губы были под стать адскому пламени, змей которого так манил согрешить и прикоснуться к ним вновь. Ее светлые русые волосы непослушно падали на плечи, словно беспокойный водопад в горном ущелье молочной пеной рассыпался над пропастью. Казалось, что свет, исходивший от нее, затмевал свет солнца – она была ярче и теплее. При взгляде на нее мое сердце и самообладание плавились, как свеча, но мне хотелось лишь одного – чтобы ее теплый огонь плавил меня дальше, потому что без него мне было холодно существовать.
Сейчас я был счастлив от того, что Даша в этот день рядом и я проживаю его по-особенному радостно, а не в колкой меланхолии. Только лишь своим присутствием она озаряла мой день, как белое солнце в черный шторм, как свет звезды в абсолютной тьме космоса. И я, будучи навеки зависимым от этого света, должен буду его сегодня отпустить… По моему сердцу от этого разливалась печаль, как огненная лава по вулканическому склону, но как бы ни было жарко в груди, в венах стыла кровь от бесчестности бытия. Я навсегда буду ее, а она никогда не будет моей. Я не готов это принять! Она уходит от меня с каждой минутой, как песок меж пальцев, но я не заслуживаю этой быстротечности! Я хочу поставить весь мир на паузу, прожить свою жизнь с ней и только после дать времени вновь ход! Но не сейчас! Я не хочу говорить «прощай», когда ещё не произнес «здравствуй».
– Хочу свой первый свадебный танец под эту песню! – раздался мечтательный голос из-за инструмента.
– Замуж выходишь? – Я улыбнулся, подойдя к ней.
– Вообще, планировала!
– За кого?
– М-м-м… есть кандидат!
– Познакомишь? – Она покраснела, замотала головой и засмеялась. – Вот незадача, и думать ни про что нельзя, и ни с кем не знакомят! Ладно, тогда чаю?
– Не откажусь! – Я протянул ей руку, помогая выйти из-за инструмента. Даша заулыбалась, вложив свою руку в мою, и мы вышли из комнаты.
* * *
Мы подъезжали к деловому центру, когда нежно-розовое небо уверенными мазками облаков смешивалось с вечерней алой краской, наполняя нежность страстью. Фиолетовая дымка ложилась поверх алого полотна и наполняла эту страсть загадкой, которая в свое время давала подсказки звездами, главное – это лишь увидеть их. Казалось, что вот-вот я взлечу из машины в это загадочное небо и, кстати, крылья были абсолютно не нужны для этого, сейчас мне было достаточно своих чувств, чтобы летать постоянно.
Я припарковал машину у небольшого фонтана возле входа в центр.
– Поднимешься? – Я помотал головой.
– Папа просил вечером ему помочь после работы.
– Тогда до завтра? – Она улыбнулась, поправляя платье.
– До завтра, – я улыбнулся в ответ. Она обняла меня, чмокнув в щеку, и развернулась к зданию. Я смотрел ей вслед, борясь с желанием развернуть ее и не отпускать никогда или же отпустить и забыть навсегда. Интересно, как долго продлится это «навсегда»? – Подожди! – Я подлетел к ней, коснувшись ее ладони. Мне так хотелось хоть ещё немного подержать ее в своих руках… Я обнял Дашу за бедра и прижал к себе, прислонившись к машине и прикоснувшись губами к ее.
– Да что с тобой сегодня? – Она засмеялась.
– Просто хочу ещё немного побыть рядом с красивой девушкой!
Оказавшись над ней, я начал осыпать ее губы и шею поцелуями, то и дело наши пальцы то спутывались вместе, то вцеплялись друг в друга в попытке скрыть наше обоюдное желание. Время от времени то Даша, то я покрывались мурашками и начинали смеяться друг над другом, когда кто-то из нас пытался этому противостоять. Небо уже почернело и лишь изредка оголяло лавандовые облака, похожие на столь манившие меня части Дашиного тела, скрытые под нежной тканью ее платья. Воздух, который так усердно пробивался в наши объятия, был приятно свеж, как и волосы Даши, которые пахли сладким запахом ее духов. Мгновение за мгновением мы все больше погружались друг в друга, и уже не были слышны ни голоса людей на улице, ни шум метро, ни звук шоссе. Я лишь чувствовал, как ее теплые руки прикасаются ко мне, в то время как мои пальцы медленно скользят то по ее бедрам, то по ее талии, то и дело поднимая выше и выше юбку (но в пределах разумного). Я просто сходил с ума от ее линий. Ее глаза лесной зелени, сводившие с ума своей притягательностью, смотрели с блеском на меня, а алые, чуть треснувшие губы растянулись в довольной улыбке. Русые, теперь уже взлохмаченные ветром, волосы, путаясь, свисали на ее лицо, а бледные щеки покрылись розовым и столь обаятельным румянцем. Не знаю, как Даша, но я был счастлив, и каждое мгновение лишь подтверждало это!
– Я сейчас опоздаю… – Прошептала Даша, уткнувшись мне в шею. – Мне нужно идти! – Я все ещё не отпускал ее руку, пытаясь насладиться Дашей ещё чуть-чуть. – Пока?
– Пока… – Я вздохнул и отпустил её. Навсегда. Она прислонила ладонь к губам и послала воздушный поцелуйчик, с улыбкой направившись к лифту. Но в тот момент этот поцелуй, словно мощный удар, разбил стекло первого этажа вдребезги. Я проводил ее взглядом, пока она не скрылась за дверьми лифта, которые теперь уж точно разделили нас. Но в глубокое меланхоличное самокопание я погрузиться не успел, потому что жужжащий телефон вернул меня в мир насущный, и я зашел в сообщения.
«Сынок», – раздался папин голос из мессенджера. – «Пожалуйста, постарайся приехать до восьм…»
«Это Лёша? Лёшечка, пирог почти готов и скоро будет стоять тебя ждать! Люблю тебя!»
«Да, кстати, поторопись, а то ничего не останется!» – Засмеялся папа. – «Люблю тебя!»
Мне кажется, родители каждый разговор со мной, всегда заканчивают фразой «люблю тебя», даже если до этого меня ругали и говорили о том, что мое поведение – позор всей семьи, конец всегда был один – «люблю тебя». Но это была не клишированная фраза, типа «как дела». Эта фраза всегда произносилась как-то по-особенному, словно была только для меня и ни для кого больше. Но если от папы я ее слышал всегда, то, когда так говорила Марта, у меня каждый раз внутри было ощущение, что я на американских горках – дух захватывало. Потому что никому не нужны чужие дети, кроме их родителей, – это логично. Но Марта, она никогда не давала мне почувствовать себя третьим лишним, наоборот, она делала все так, чтобы я почувствовал, что я нужен не только папе, но и ей. И я люблю ее за это. Люблю как маму. Она и есть моя мама. Настоящая мама, а не имитация.
«Скоро буду, не начинайте без меня!»
«Ждем!»
Ну вот и мой план на день почти подошел к концу, в нем осталось ровно два пункта, один из которых уже можно наполовину зачеркнуть:
Марта обещала малиновый пирог на ужин
не опоздать на самолет
Надеюсь, что пирог хоть как-то скрасит завершение этого дня, хотя все прошло намного лучше, чем я предполагал.
Я остановился возле любимого кондитерского магазина и купил килограмм ирисок, без которых просто жить не мог! Запах этих конфет постоянно исходил от меня, мне кажется, я уже родился с ним. Когда я впервые в три года попробовал эти конфеты, то после первого укуса мою зависимость уже нельзя было остановить. Однажды я так ими объелся, что папе пришлось вызывать врача вместо моего дня рождения. После этого я, конечно, умерил свой пыл, но не настолько, чтобы полностью отказаться от конфет, парочка всегда лежит у меня в кармане. Если бы вы знали, какие они вкусные! Такие тягучие, сладкие и молочные, м-м-м-м… Пожалуй, открою упаковку ради нескольких штучек, на светофоре. Сегодня даже пробки не выводят меня из себя! Невероятно!
Я неспешно поднялся по лестнице на четвертый этаж, пару раз чуть не полетев вперед себя. Какой вообще умник решил, что свет на лестнице – самое бесполезное, что может быть?! 20:37. Ну, почти вовремя! Я открыл дверь и зашел в квартиру, в которой было так же темно, как и на лестнице. Я подергал выключатель, но ничего этим не добился, и уже начал было снимать с себя куртку, как услышал голоса:
– Он тебе опять угрожает?
– Нет! С чего ты взяла?
– Громов, с того, что я научилась понимать, когда ты врешь, как бы ты это профессионально ни делал!
– Но мне никто не угрожает!
– Если бы ты говорил правду, то точно бы не улыбался!
– Ну а что мне, плакать, что ли? Я и так всю жизнь только и плачу! Все, Марта, прекращай! Ни мне, ни моему сыну, ни уж тем более тебе никто не угрожает!
– Дима, почему ты постоянно выделяешь, что это только твой сын? – Обиженно воскликнула Марта. – Это и мой сын тоже! – Я, затаив дыхание, застыл в прихожей, прислушиваясь к разговору.
– Что?..
– Я уже тысячу раз говорила и скажу ещё! Твой сын чудесный, замечательный ребенок, но позволь наконец и мне тоже считать его своим! Он мой сын, мой старший сын! Я не могу считать иначе, не могу! И я не допущу, чтобы с ним что-то произошло! Я уже достаточно живу с вами, чтобы ты наконец перестал бояться, что я… – Но концовку я не услышал, потому что сквозняк от входной двери с грохотом захлопнул дверь в папину комнату. Как же ты не вовремя, дверь, как не вовремя! Мне вообще-то было интересно, чего там бояться не надо! Но через мгновение голоса стихли, и из-за двери вышел папа с подсвечником в руках.
– Вау, ужин при свечах… Ты мне сделаешь предложение?
Папа заливисто засмеялся:
– Мне кажется, я ещё не готов к таким серьезным отношениям… – Папа пожал плечами. – Прости, – он поцеловал меня в голову и забрал куртку из рук, вручив подсвечник. – Мы уже третий час так сидим, – он улыбнулся. – У тебя хоть дела получше?
– Намного! – Воскликнул с улыбкой я, но нужно было побыстрее сменить тему, чтобы папа не спросил о нашем разговоре. – Вы с Мартой поссорились?
– С чего ты взял?
– Просто спросил.
– А ты опять конфет объелся?
– С чего ты взял?
– Просто спросил, – папа рукавом худи потер уголок моего рта и усмехнулся. – Надеюсь, ты туда не навсегда? А то все остынет.
– Только на половину вечности! – Заверил я, плюхнувшись рядом с Барни на кровать в своей комнате, поставив перед этим на зарядку телефон. – Ты себя хорошо вел? – Барни уткнулся носом мне в шею, подняв брови и свой взгляд на меня. – Смотри, что у меня есть! – Я достал из-за изголовья кровати пакетик с узловыми говяжьими костями и протянул одну ему. – Так, слюни не на меня! Давай-давай, не заставляй меня спасательный круг доставать, чтоб не утонуть! – Барни отполз к подушке и, водрузив на нее лапы, стал с жадностью грызть кость. Дверь в мою комнату осторожно открылась и зашла Марта, мягко опустившись на край кровати возле меня. В ее взгляде были проблески испуга, которые она прятала за растерянностью, волосы свисали на ее уставшее лицо, на котором виднелись дорожки слез и следы бессонницы. Она была в кремовом атласном платье, которое опускалось чуть ниже ее колен, а волосы были собраны в скорый пучок, который вот-вот грозил свалиться ей на плечи. Марта положила ладонь мне на живот и заглянула своими шоколадными глазами в мои. – Всё хорошо? – Марта несколько мгновений смотрела в ответ, а потом неожиданно для меня обняла, крепко вцепившись в мои плечи, в то время как слезы вновь стали обжигать ее щеки.
– Я люблю тебя!
– И я тебя люблю, мам!
– Я очень за тебя переживаю и не хочу тебя отпускать, никуда не хочу отпускать моего воробушка!
– Правда все так серьезно, что мне нельзя этого избежать?
Марта тяжело закивала головой:
– Более чем. Папа бы не стал все это устраивать, если бы смог решить все своими силами. Но у него не получается… И он уже на пределе своих возможностей, чтобы защитить тебя.
– Но если пропаду я, то переключатся на тебя или на него!
– Твоя жизнь важнее… – Спустя несколько минут ответила Марта. – И я не допущу, чтобы какие-то отморозки считали иначе! – Марта выпустила меня из объятий и села назад. – Не могу так долго сидеть, – она устало улыбнулась, пока внутри меня все ещё отзывались эхом ее слова.
– Барни, подвинься!
– Да пускай сидит как удобно!
– Ну он же все-таки джентльмен, место уступать умеет! – Я сел на кровати рядом с Мартой, она взяла меня за руку. У нее были теплые мягкие руки. Такие, словно детские варежки, которые с любовью были сшиты специально для тебя и грели в холод по-особенному, потому что грели любовью, а не только шерстью какой-нибудь сердобольной альпаки.
– Просто папа только недавно перестал пить антидепрессанты…
– Разве его психотерапевт это одобрил? Папа ничего не говорил.
– Мне тоже ничего! Я случайно увидела заключение, когда убиралась. Там была положительная динамика и что экспериментально решено отказаться от лекарств на месяц. Но твой папа не спал уже третьи сутки и, боюсь, что как бы всё заново не вернулось.
– Но ты же его не оставишь?
– Нет конечно! Конечно нет, ты что! Это он сейчас просто строит из себя непроницаемого, но на самом деле его всего разрывает изнутри. Он так переживает из-за тебя, что совершенно не может уснуть, даже вместе с легким снотворным, не говоря уже про травяные чаи и прочие безобидные методы.
– А меня всегда твоя настойка усыпляет, – Марта впервые засмеялась с того момента, как зашла ко мне. – Иногда до кровати добежать не успеваю, Барни потом затаскивает!
– Мне бы твое настроение! Подожди-подожди! – Марта стала глубоко дышать и схватилась за живот.
– Тебе плохо? Позвонить в скорую? Папа! – Наконец вскрикнул я.
– Нет, всё хорошо! – Марта засияла.
– Что случилось? – Папа подлетел к Марте, опустившись на коленки перед ней. – Что? Что такое? – Её улыбку пока что никто из нашей мужской компании не разделял.
– Толкаются! – Марта взяла папину руку и приложила ладонь к животу, его волнение тут же сменилось восторженной мимикой, буквально за мгновение превратив из колючего ежа в пушистого кота. Я вообще почти впервые увидел его таким счастливым, словно у него вся жизнь поменялась после того, как он собственной рукой почувствовал толчок. Не думал, что дети могут так осчастливить человека.
За время ужина свет так и не появился, и меня отправили за новыми свечами, потому что те четыре, что героически держались уже четвертый час подряд, приказали долго жить. Я видел, как родители хотят поговорить со мной о предстоящем, но никто из нас троих не решался начать этот диалог, поэтому, когда меня отправили за свечами, я был несказанно рад, тем более, у меня есть несколько дел, которые я хотел бы сделать без посторонних глаз.
Комната была в полумраке, и, кроме гирлянды шариков на подоконнике, света не было, разве что ещё отблеск экрана ноутбука, который был на столе. Вообще, я не читаю чужие переписки, но такой шанс выпадает раз в жизни! А я очень хотел узнать, что же там такого страшного пишут папе, что он принимает такие кардинальные меры. Надеюсь, папа не решит что-нибудь взять из комнаты, а то, боюсь, до аэропорта я не доеду, раз посягнул на святая святых.
Я сел за стол и подвигал мышкой, стараясь издавать как можно меньше звуков для человека, который хотел хоть что-нибудь прочитать. Под жидким стеклом, как и всегда, лежали мои детские рисунки, какие-то заметки и са-а-амая глупая детская фотография с моего пятилетия. Главной гордостью тогда были мои волосы до плеч, которые своими кудряшками могли посоревноваться с пуделем, отчего папе приходилось закалывать их ярко-зелеными заколками (между прочим, самыми крутыми зелеными заколками!), потому что резинки я категорически не признавал. Но вместо улыбки сейчас эта фотография вызвала невольную грусть, что я ее больше не увижу, как бы она меня ни раздражала.
Я выключил звук на ноутбуке и залез в папину почту, в которой был ворох непрочитанных писем, и как искать своего преследователя, я не представлял. Я начал открывать одно письмо за другим, но пока что это была реклама, предложения партнеров, чеки, рассылки и прочая ерунда. Но вдруг я увидел то, что заставило меня ощутить, как на моей голове зашевелились волосы. В письме было лишь одно предложение:
«Я ЕГО НАШЁЛ»
После – мое фото, где я покупаю газировку вчерашней ночью.
В смысле ты меня нашел? Да кто ты, чёрт возьми, такой и зачем я тебе сдался, что ты выследил меня уже даже ночью? У меня затряслись руки, и я почувствовал, как вспотели ладони, но я решил продолжить. Через десяток сообщений я нашел ещё одно: «Ты не сможешь его спрятать от меня, укрытие – вопрос времени. А когда найду, советую ему быть осмотрительнее на улице и дороге, мало ли что…»
Затем ещё: «Симпатичная псина, сильно будете жалеть о ее потере?» – а следом было фото Барни на заднем сиденье папиной машины, когда я брал ее покататься.
«Слышал об инвесторах? Они покупают похищенных людей для своих целей.
Что насчет твоего ненаглядного сыночка?»
Затем ещё и ещё.
Писем было столько, что становилось не по себе, потому что я никогда не видел никого подозрительного вокруг. Не было такого, чтобы кто-то шел со мной от дома до магазина или отправлялся третьим лишним на нашу с Барни прогулку. И хорошо, что я никого не замечал, потому что сейчас я едва не начинал задыхаться от подступающего к горлу страха. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, а виски начинала сдавливать тупая боль. Я посмотрел на свои руки – они тряслись сильнее, чем до этого, как и мои коленки. Мне становилось с каждым мгновением все тревожнее, что я начинал терять связь с реальностью и погружался в оглушающую панику все глубже, что даже не заметил зашедшего в комнату папу. Я продолжал смотреть огромными глазами на экран ноутбука и вжиматься в спинку стула, не зная, куда себя деть от агонии ужаса. Через мгновение ноутбук оглушительно захлопнулся, но мне показалось, что это был не звук хлопка, а словно у меня в голове раздался взрыв и я медленно разлетаюсь пеплом по поверхностям комнаты.
– Мне страшно… – Прошептал я, подняв испуганный взгляд на папу. Он обнял меня, прижав к себе, и начал гладить по голове.
– Лёшенька, все будет хорошо! Боже, у тебя сейчас сердце выскочит! – Папа сильнее прижал меня к себе. – Сынок, тебя никто не тронет, слышишь? Я никому не позволю.
– Они же меня нашли! Там же было написано!
– Они просто манипулируют моими чувствами, чтобы я делал все, что они хотят.
– А что они хотят?
– Это взрослые слова, ты мало что поймешь, – папа устало улыбнулся. – Надеюсь, теперь ты убедился, что я все это не придумал? – Я закивал головой, все ещё утыкаясь в папу и не собираясь его отпускать. – Я просто не хотел тебе это показывать, чтобы ты себя не чувствовал, как под прицелом. Я хотел, чтобы, пока ты не уехал, у тебя даже и мыслей не было кого-то бояться!
– Прости меня…
– Иди сюда, – ласково прошептал папа, опустившись на коленки и сев на пол, облокотившись на батарею, протягивая ко мне руки. Я, растирая слезы по лицу, опустился вниз, обняв папу за шею, уткнувшись в него. Папа обнял меня в ответ, понимающе гладя по спине.
Мы молчали. Мне нравилось молчать. Точнее, мне нравилась эта тишина, которая ни к чему не обязывала: меня – оправдываться перед папой, а папу – передо мной. Через какое-то время я даже перестал дрожать от своих панических атак и повис на папе, как старое пальто на своем владельце. Вскоре к нам присоединился Барни, и мы втроем сидели в тишине.
* * *
Черный тонированный джип почти взлетал на пустом шоссе, маневрируя между сонными легковушками, уверенно приближаясь к аэропорту. Не поверите, но внутри машины был я и уныло смотрел на пролетающие мимо фонари. В моей голове перепуталось много идей, что взять их и привести к логической цепочке не представлялось возможным, но одна мысль то и дело залетала то в одно размышление, то в другое. Поэтому я решил, что сейчас или никогда, и открыл переписку с Дашей, чтобы все ей рассказать. Последним козлом в своей прошлой жизни я не хотел оставаться!
Как мне казалось, описав все логически, я отправил сообщение и застыл в ожидании. Я надел наушники и включил какую-то дурацкую песню, заглушающую шум дороги и накрапывающего дождя. Но музыки я почти не слышал и, как неврастеник, дергался от каждого уведомления на телефоне, отчего мое сердце на мгновение замирало, а тело леденело – вдруг от нее? Посмотреть в диалог? Ну уж нет, я боялся этого, как тощая мышь жирного кота, – очень. Да и вообще, внутри меня бушевал ураган эмоций: гордость за свой храбрый поступок, потому что я действительно боялся и боюсь этих слов: «я уезжаю, и мне нельзя ничего об этом говорить, нам нужно забыть друг друга».
Но как забыть, если она – часть моей жизни? Я не знал. Я вообще не знаю, правильно ли я сделал, что все это написал, не дав ей выбора – знать ей это или нет, но сейчас размышлять об этом поздно. С другой стороны, внутри меня была надежда, что она поймет меня и ответит на сообщение, даже если это будет одно слово – «урод», я буду рад услышать это от нее, а не от кого-то ещё. Но в то же время страх, что она не поймет меня, был сильнее страха ожидания, и я просто молился (будучи агностиком), что хоть что-то, да произойдет. А ещё я до сих пор чувствовал аромат ее сладких духов на своей рубашке, и моя душа трепетала от этого запаха, потому что так пахло желание, страстное животное желание, которое испытывает мужчина, когда видит любимую женщину, так пахнет первая встреча после разлуки и прощание перед расставанием навсегда, так пахнет любовь во всех ее проявлениях, а ещё так пахнет душа, моя душа. И не будьте черствыми скептиками, когда вы действительно полюбите, то вы сможете меня понять, а пока хотя бы постарайтесь, если не верите.
В наушниках вновь раздалось оповещение, вернувшее меня в реальность, и я разблокировал телефон. Достала уже эта реклама, сил нет! Я даже почувствовал, как у меня от негодования нахмурилось лицо и заходили скулы. «Трус» – все, что я успел прочитать перед тем, как уведомление скрылось в череде оповещений. Чертыхнувшись, я попытался открыть диалог, но все пальцы перепутались, правая нога судорожно забарабанила по коврику, а сердце застучало так, что, казалось, вся машина сотрясается от этой дроби и вот-вот под ней рухнет дорога, словно под напором отбойного молотка.
«Трус! Ты последний трус, которого я знаю! Ты даже не дал мне шанса понять тебя и то, что должно произойти! Ты решил все за меня, как за безмолвную овцу, которую ведут на убой.
Дура! Какая ж я была дура, когда дала тебе второй шанс!
Ну разве я не заслуживаю быть счастливой? Разве я не заслуживаю такого маа-а-аленького счастья? Разве я не заслуживаю хоть раз быть любимой? Что я такого сделала?
Знаешь, я думала, что привыкла к одиночеству, нашла в нем плюсы. Ты не поверишь, насколько я растворилась в этом одиночестве, но тому, насколько сильно я себя обманываю с этим, конечно, не сравниться с моим погружением. Потом появился ты, и все изменилось…
Когда я вижу твою улыбку, ловлю твой взгляд на себе – мне кажется, что я в эти моменты люблю весь мир со всеми его недочетами. Я пыталась выкинуть тебя из головы, но это невозможно! Теперь, когда я вновь поверила тебе, ты обманул меня, как ребенка, и требуешь понимания! Ты не знаешь, что ты творишь со мной! Мне плохо! Понимаешь? Я орать готова от боли, на стенку лезть! Мне никогда так не хотелось тебя, как сейчас, это даже не желание – это потребность, нужда, назови как хочешь. Мне надоело быть сильной и независимой, мне надоело строить из себя такую веселую и жизнерадостную особу, которой никто не нужен. Я иду по вечернему городу и плакать хочу, прихожу домой и плакать хочу, просыпаюсь – тоже. А тут я размечталась, забылась в своих фантазиях, представила себе то, чего нет, и сама же чахну от этого…
Когда у меня рушились мечты, ты помог мне их восстановить. Но сейчас ты уничтожил не только их, ты уничтожил и меня. У меня было предчувствие, что все наконец хорошо! Все кричало о правильном ходе событий… только вот последний ход оказался провальным, и моя надежда на тебя медленно умирает внутри. А это, чтобы ты знал, самое страшное – когда сначала умирает мечта, а вслед за ней от горечи потери умирает надежда. Надежда, которая могла бы все исправить. Я рада, что больше никогда тебя не увижу! Улетай, уплывай куда хочешь! Мне теперь все равно!
