Даша Берег
Журнал «Рассказы». Окна погаснут
«Ибо взнуздан уже конь бледный, и уже вложил ногу в стремя всадник его. И тщетны молитвы продавшихся сатане. И спасутся только ополчившиеся на него. Вы, дети человеческие, сатаною прельщенные, сатанинскими игрушками играющие, сатанинских сокровищ взалкавшие, – вам говорю: слепые!»
– «Пикник на Обочине», Аркадий и Борис Стругацкие
Крафтовый литературный журнал «Рассказы» 33
Авторы
Лев Рамеев, Даша Берег, Рита Красная, Яков Разливинский, Илья Монгилёв
© Крафтовая литература, 2024
© Коллектив авторов, 2024
Предисловие
Приветствую, друг. Закрывай дверь в убежище, присаживайся. Крысы почти дожарены, чай уже готов. Сейчас достанем грибного самогона и начнем рассказывать истории.
Но подожди торопиться. Поговорим о том, как все произошло. Мы все здесь из разных миров, у каждого был свой конец света. Нас объединяет то, что он не смог нас одолеть. Не убил в нас надежду, понимаешь? Ну, ладно. Подставляй кружку.
Мы всё гадали: каким он будет, этот загробный мир цивилизации? И главное – какой будет его новая надежда? Пока мы были еще живы, то могли фантазировать на эту тему, пугать друг друга рассказами о зомби-вирусах и ядерных грибах. Изощряться в остроумии, придумывая фантастические миры на краю взрывной волны. Размышлять о судьбе маленького человека на фоне большой катастрофы.
Помнишь, друг? Еще недавно постапокалипсис был в моде. Целые фантастические серии в цветастых обложках разлетались по полкам книжных магазинов безумными тиражами. Игры, книги и кино сыпались на нас, как огненный дождь. Все пылали интересом, каково это – жить в мире «Фоллаута», «Безумного Макса» и «Метро». Сейчас мысли об этом мире вызывают страх.
Ты не задумывался, друг, что человеческий разум – очень странная штука? Само слово «постапокалипсис» являет собой парадокс и оксюморон. Ведь Конец Света – это буквально конец. Точка, «выкл», титры. После него не должно быть уже ничего, иначе какой же это конец? Но человечество упрямо верит в выживание. В то, что конец никогда не наступит – и даже после титров еще будет какая-то сцена с пасхалкой.
Неспособность поверить в собственную гибель приводит иногда к ужасным последствиям. Безрассудство и безответственность губят человечество гораздо эффективнее вирусов и катаклизмов. «После нас хоть потоп», помнишь? Но, с другой стороны, будущее невозможно без настоящего. Поэтому так важно напоминать себе, как тот кесарь: «Помни, что и ты смертен».
Эти истории напомнят тебе о вкусе жизни. О чистой воде и сытной еде. О том, что большая катастрофа когда-то могла произойти, а могла и не произойти. Как бы ни было тревожно жить в сложный век на пороге коллапса, это все еще легче, чем жить в мире, где этот коллапс уже произошел.
Да, мы живем в непростое время. Хотя, если задуматься, бывало ли оно хоть когда-нибудь простым? Человечество пляшет на острие ножа уже больше полувека – с тех пор как атом перестал быть мирным. Люди пережили на своем веку немало катастроф – и до сих пор верят, что не последний день ходят по Земле. Что по ней еще будут ходить их дети и внуки. Что вода станет чище, озоновый слой укрепится, а хомо сапиенсы станут умнее и рано или поздно покинут колыбель цивилизации, повзрослев…
Эти истории – напоминание о том, что думать о будущем никогда не рано и никогда не поздно. Напоминание о том, что если каждый проживет сегодняшний день капельку правильнее, то, быть может, не придется нашим детям прозябать в пустошах, считая патроны и сухари.
Вирусы, природные катаклизмы, ядерная война, пришельцы, да хоть пробуждение Ктулху – не важно, как этот мир закончится. Не важно, к какому жанру ты отнесешь очередной сюжет о выживании: к научной ли фантастике или магическому реализму; навесим ли ярлык «драма» или «боевик». Декорации конца света обострят любой конфликт. И хотя все сейчас, от авторов до героев, будут балансировать на грани вымирания, напомню главное.
Эти истории – не о погибели и безнадеге. Не о консервах и патронах. Не о вирусах, не о бомбах, не о катаклизмах и смертях. Они о надежде. И о людях, которые живут надеждой, даже когда последняя черта уже пройдена.
Заглянув туда, за край, мы увидим посреди мертвых пустошей настоящих себя. Мы спросим себя: кем бы я был там? Мародером? Топливным магнатом? Фермером? Или каннибалом? Хватило бы мне духу бороться за жизнь? А хватило бы человечности?
Нелегкое это дело – странствовать по угасающим мирам. Подставляй кружку, друг. Плесну еще.
И это… Удачного путешествия.
Александр Сордо, составитель
Лев Рамеев
Окна погаснут
Лим
– Папа!
– Чего тебе, Тём?
– Кто такой зиат?
– А?
– Тот злой дядя с больными уками… он сказал, что он зиат.
Макс приобнял сына и тихо рассмеялся.
– Азиат же. Лим не злой. Просто так выглядит. Он мой друг.
– Нет, злой. Он обещал ассказать сташную тайну и не ассказал.
– Да ерунда, сына. Помнишь салют?
– Очень гомкий.
– Да. Очень громкий. Лим хотел рассказать, как делают такие салюты. Но это тебе и я расскажу. Завтра. А сейчас спи.
– Асскажи сейчас.
– Ну, только глаза закрывай.
Мальчик пяти лет повернулся набок и сделал вид, будто засыпает, а Макс принялся говорить, растягивая каждое слово на сказочный лад:
– Очень много пороху нужно для такого салюта. И светящихся звездочек. Отважные смельчаки идут в далекое-далекое путешествие и спускаются за порохом в… в пасть огромного дракона. А звездочки для салютов достают с самого верха неба…
Маленький Артем спал. Макс сел на кровати и тяжело вздохнул. Лим приходил неделю назад. Выпроводить его было трудно. Но все обошлось. Обошлось.
Макс закрыл детскую и вернулся в большую комнату. Жена лежала на диване, смотрела в потолок. Макс прошел мимо, не глядя, открыл окно и закурил. В голове пронеслось привычное и страшное: чик-чик, чик да чик. Семь раз.
С прихода Лима прошло полгода. Мальчик почти шести лет лепил динозавра из пластилина – очень уж он их любил. Мама мальчика, Варя, сидела рядом, но не вмешивалась. Тёма предпочитал все делать сам – выходило криво, но что-то править он не разрешал, довольствуясь плодами своих и только своих трудов. Он болел, и болезнь делала его детское лицо красным и опухшим. Сам мальчик не особо переживал по этому поводу, в детстве вообще легко живется что здоровым, что больным.
Макс копался в своем кабинете. Это и не комната была даже – так, четыре квадрата, украденных у общей залы.
– Мам! А папа скоо выйдет? Он обещал машину собать!
– Да, Тёма. Сейчас соберете. – Голос у Вари был размеренный, однотонный какой-то.
– Мам! А пошли гулять?
– Нет, тебе нельзя гулять, Тёма.
– Почему?
– Больным нельзя гулять.
Тёма мечтательно посмотрел в окно. Там солнце сияло и пролетал снег. Жаль, что нельзя.
Макс притащил доски, расчистил пол в детской от кучи полусломанных игрушек и принялся выпиливать нужные детали. Четыре двери, корпус, внизу дырка под ноги.
– А тебе место? – спросил Тёма, и Макс выпилил вторую дырку под ноги, чтобы бегать, изображая езду.
– А капот?
И Макс сделал открывающийся капот на дверных петлях, а внутрь засунул остатки старого вентилятора – вместо двигателя.
– А багажник?
И Макс сделал багажник, куда позже они вдвоем впихнули все игрушки с пола. А потом весь вечер бегали в этой машине, сбивали мебель, «уезжали» от погони. Тёма коленку сбил, но радости от машины, конечно, было больше, чем неприятностей. Радость вымотала и сбила с ног, и Тёма уснул почти сразу.
Вечером Макс курил в кухонное окно. Снаружи что-то гудело – наверное, потому что жили рядом с заводом, где Макс раньше и работал. Жена безучастно сидела за столом.
– Ты как? – спросил Макс.
– Вообще, все неплохо.
– Пусть будет неплохо. И все время-то он болеет… ой, е-мое… что скажешь? Чем лечить?
– Максим, он всегда болеть будет. Ты понимаешь?
– Конечно. Но… бляха. Детство – самое счастливое время в жизни. Самое, Варь! Если… – Говорить ему явно было тяжело, он путался и сбивался: – Если в детстве… короче, либо человек счастлив в детстве, либо не счастлив вообще никогда.
– Почему?
– Не знаю. Так как-то устроено… в детстве коли радости не было – потом уж не будет. Ну а если была – то и во взрослой жизни все горести нипочем. Я так думаю. – Макс затянулся. – У меня не было ничего такого, знаешь. Детства не было. Отец так бил, что… звезды из глаз. А мать спивалась и не жалела. Радости не было. Одна какая-то тупая и непробиваемая живучесть. Без эмоций даже. В общем, мы должны сделать так, чтобы у Тёмки было… чтоб, знаешь, счастлив и беззаботен, несмотря ни на что. Хотя… – Макс вдруг злобно сплюнул: – Кому я, на хрен, это рассказываю!
Дверь скрипнула, и на кухне появился заспанно-несчастный Тёма.
– Папа! Не угайся на маму!
– Да я ж не ругаюсь, Тёмка. Ты чего встал?
– Да вот. Не уснется никак что-то. – И он смешно пожал плечами.
– Тёма, я с тобой полежу. – Безучастная Варя поднялась, подхватила ребенка и вместе с ним исчезла за дверью.
Макс курил долго. Слышал, что сын плакал. Плакал, плакал, но уснул. Тишина пришла, только гудение за окном ее нарушало. Оно, впрочем, не особо беспокоило – дело привычки.
Чтобы не разбудить ребенка, Макс лег в большой комнате. В очередной раз он подумал: «Лим сделал свою работу не очень хорошо. Япошка сраный, схалтурил все-таки. А может, лучше и не вышло бы».
Он уже закрыл глаза, он почти провалился в бессодержательный сон, когда его вдруг придавила мысль, и стало от нее пусто и страшно. «Макс, рано или поздно генераторы вырубит. Когда их вырубит – окна погаснут».
Тёма
Беззаботная у Тёмки жизнь шла, хорошая. Одно огорчало – нельзя гулять. Он, бедный, уж и не помнил толком, как улица выглядит. Видел, что у родителей серые лица. Слышал, как они говорят про его, Тёмкины, постоянные болячки. Сам он не сказать чтобы плохо себя чувствовал. Игры побеждали и жар, и боль.
Если становилось скучно – выручали мультики на большом телевизоре. Как-то, пока никто не видел, Тёма пощелкал каналы. Ему попались нудные серьезные дядьки с разговорами. И пустыни. Это было даже скучнее, чем просто сидеть без дела, и Тёма вернул скачущих котиков.
А папа как-то смотрел про солдат и взрывы. Тёмку очень впечатлил «самый большой взрыв на свете» (так папа объяснил). От него оставался дымный гриб. И Тёма теперь почти всегда играл в войнушку и лепил эти грибы направо и налево – то из пластилина, то из клочков бумаги.
Вот и сейчас, когда папа был на работе, а мама копошилась в соседней комнате, у Тёмки разворачивались целые баталии – на планету Кошкириус, подсмотренную в мультике, нападали злобные тенёты. Про тенёты когда-то говорила бабушка. Тёме это слово совсем не понравилось, темное оно какое-то, так что с названием злодейской стороны он определился быстро. А ведь всегда должна быть злодейская сторона, иначе как же. Хотя мама как-то пошутила, что злодейская сторона тут только он, сам Тёма, потому что именно он разломал три машинки и испачкал всю комнату тайком стащенной с кухни мукой. «Это же взыв!» – объяснял радостный Тёма, но убираться его все равно заставили.
И вот по атакованной планете поехали целые обозы беженцев – на раздолбанных гоночных машинах, на игрушечном уазике и вертолете без винта бежали плюшевые зайцы, резиновые ящерицы, динозавры, кубик по имени Рубик – да-да, и он был живой, хоть без ручек да без ножек. Злобные отряды тенётов высаживались с огромных лего-кораблей, десант пластмассовых солдатиков и пауков стрелял по обозам со страшным «пиу-пиу-бум», резиновые ящерицы разлетались в стороны, раненый плюшевый заяц падал под телегу, сделанную из гоночной машины без колес, а неуклюжий трицератопс бросался ему на помощь, отбиваясь от солдат и пауков. Лего-самолетики, они же космические корабли, сбрасывали бомбы, машины разлетались и ломались, от старого уазика отлетела дверца. Беженцы побросали вещи, загрузились в свой спасительный шатл, в коробку для белья, и тут…
И тут Тёма обнаружил, что гриб делать не из чего. Пластилин он перевел на кривого спинозавра, по кривости, то бишь по инвалидности не участвующего в военных действиях, ломать его было жалко. А бумагу после прошлого захламления от него спрятали в шкаф. Вообще, папа разрешал крушить и захламлять комнату, но папа-то на работе. Тёма подумал немного, оценил неутешительное свое положение и побежал к маме.
– Мама! Мам! Поигай со мной! Надо взыв, взыв делать!
Мама на диване сидела и ничего не делала, хотя Тёма думал, что она занята. Мама вообще после лечения вела себя странно. Полгода назад мама упала посреди улицы. Тёма помнил, как папа объяснял: «Мама поехала на лечение, чтобы больше не падать. Через две недели вернется здоровая. Потерпишь?». Тёма, конечно, потерпел, но мама с тех пор другая сделалась. Уставала часто и просто сидела. И лицо у нее было грустное. А еще отвечала иногда невпопад. Папа призвал Тёму жалеть маму, и Тёма жалел, гладил ее по голове, лез обниматься. И не обижался, если та отдыхала.
Самое, конечно, грустное было, что после лечения мама неизвестно как обидела бабушку (ну ту, с тенётами), и бабушка уехала к себе домой и давно-давно уже не приезжала. Тёма слышал, как бабушка шепотом говорила папе: «Не буду я с такой жить под одной крышей». Тёма догадался, что это про маму. Плохо-плохо было без бабушки. Но мама все-таки лучше, даже если и устает.
– Из чего нам сделать взрыв, Тёма? – спросила мама, как бы приходя в себя. Будто спала долго и только проснулась.
– Ну из муки. Из муки же! – ответил Тёма, это же самая очевидная вещь на свете.
Из муки взрывы очень хорошо получались. Насыплешь кучу, хлопнешь громко – почти гриб выходил. Еще и вся «планета» потом в «пепле» – красота!
– Тёма, из муки нельзя.
Мама зависла на минутку, а потом выдала:
– Если тебе папа разрешает, хорошо. Но убираться будешь сам.
Счастливый Тёма согласился.
Мама, конечно, сделала все как надо – белая взрывная волна захлестнула всю планету, отчего планета сошла со своей оси (Тёма показал это прыжками на одной ноге с громким «ой» и падением понарошку – попе, впрочем, было больно совсем не понарошку, зато реализм!). Зайчики и динозавры успели спастись, а вот флотилию злобных тенёт разрушило. Осталась от войны только мешанина из муки и лего.
– Уборка? – спросила мама.
– Нет, мам! Тепей надо вызывать спасателей в костюмах! Они чистить будут! Бульдозом!
Мама помогла сделать костюмы химзащиты из цветного картона, Тёмка нарядил в них резиновых ящериц и одного лего-человечка и пополз игрушечным бульдозером чистить пол.
Бульдозер ехал сквозь белую пустыню, собирая в кучи пепел и обломки кораблей, и выехал в коридор между комнатами.
А там обнаружилось страшное! Заражение через порог проникло на неизведанные земли! Были эти земли неизведанными, потому что заходить в папин кабинет запрещалось. Но сейчас белое пятнище мучной пыли попало внутрь, под дверь.
Тёма на деревянных от волнения ногах повернул ручку. Конечно, дверь всегда запиралась, но вдруг… И «вдруг» случилось, дверь подалась вперед.
Тёма встал в нерешительности. Там, в кабинете, что-то гудело точно так же, как на улице, и жутко любопытно стало! Да ведь нельзя.
Мальчик осторожно заглянул в детскую, посмотреть, что же делает мама. Та монотонно и скучно подметала муку, ни на что больше не обращая внимания.
Тёма решился. Распахнул дверь, юркнул в тесное помещение. Дотянуться до выключателя не удалось, но здесь и так было светло – что-то мигало красным.
Тёма бросил бульдозер, тихонько обошел рабочий стол и оказался в крошечной мастерской, где свалены доски, детали от мебели, куча коробочек с гвоздями и шурупами. Между этим хламом был совсем узенький проход к стеллажу с инструментами, а вот из-за стеллажа, где по идее должна стоять стенка, пробивалось то самое красное свечение. И гудело за ним что-то, громко гудело.
Тёма испугался, но любопытство победило. На цыпочках сделал он четыре шага к стеллажу, заглянул за него и узнал, что неизведанные земли широки.
И далеки.
И огромны.
Там, за стеллажом, открывалось необъятное пространство. В темноте чудилось, будто уходит оно в бесконечность. Все это пространство забито было огромными мигающими ящиками. Тёма уж хотел ломануться к огонькам и ящикам, но со стеллажа что-то упало.
Тёма взвизгнул, обернулся и увидел папу. Тот явно разозлился, но улыбку на лицо натянул.
– Папа!
– Я же говорил, сюда нельзя, ты чего?
– Ну двей откылась! – Тёма обнял отца и весь в него вжался. – Двей откылась! Извини, папа.
– Да… сам я, выходит, виноват. Не закрыл, что ли?
Позднее выяснилось, что дверь-то он запирал, но вот замок предательски сломался, так что дверь открывалась, стоило лишь надавить на ручку чуть сильнее. А детское любопытство придает сил.
– Папа! Пап! А что там? – Тёма указывал пальцем в огромное сверкающее пространство за стеллажом.
– Да… – Папа мялся и не знал, как рассказать. – Серверная это, Тём.
– Что такое се… сел… – Тёма и выговорить не мог такое, – севелная?
– Ох… много компьютеров. И генераторы. Я просто… это для тепла. Чтобы во всем доме было тепло. И все-все соседи сюда подключены. А я это все ремонтирую, когда нужно. Такая у меня работа.
– А на аботу ты тада зачем ходишь?
– Там другая работа, Тём. Ты сюда не заходи больше, ладно? Опасно тут. Электричества много. Давай лучше… давай пойдем мультики посмотрим? Кстати, Тём… доктор говорит, тебе скоро гулять можно будет. Через неделю. Ты рад?
О, Тёма был очень рад, предвкушение уличных игр даже отвлекло его от открытия какой-то серверной. Ну работа у папы такая, скучные взрослые дела.
Маленький Артем сообщил новость маме и потянул ее на диван, мультики смотреть, – та поддалась, села рядышком, приобняла ребенка.
Папа щелкнул телевизор, но явно что-то напутал.
И вот на фоне флага монотонно вещает диктор в дорогом костюме: «Мирный договор был необходимостью. Стороны подписали новый пакт – о совместном контроле над территорией пу…». Папа давит на кнопку, не позволяя диктору закончить. На другом канале мужчина за трибуной надрывает глотку: «Вы говорите, все закрыть, все обрубить! Уму непостижимо! Ну какие же это паразиты? РФО – такие же наши граждане…».
– Папа! Ну пееключи!
И папа, чем-то очень обеспокоенный папа врубает яркий мультик, странно и долго смотрит на маму и бежит курить.
Чернота
Тёмка считал дни до своей прогулки. Считать он благо умел, и умел хорошо. Через шесть дней можно на горку во дворе.
– Мама, а когда гулять?
– Через шесть дней, – говорила Варвара, и Тёма был доволен и скорым играм на свежем воздухе, и тому, что не ошибся.
– А дугие мальчики и девочки будут на кататься на гоке? – спрашивал он у папы, но тот загадочно пожимал плечами.
И Тёма мечтательно смотрел в окно с высоты третьего этажа – там была горка, и качели, и старое-престарое дерево с расщелиной в стволе, куда можно прятаться. На качельке веселился какой-то ребенок, явно младше и меньше самого Тёмы. Поговорить бы с ним!
Артем открыл окно и позвал мальчика, но тот почему-то не ответил. Наверное, из-за шапки не слышит. Тёма до сих пор помнил, что и сам на улице часто ничегошеньки не слышал из-за шапки.
Так тянулся день. Подбежит Тёмка к окошку, проверит, что мальчик на месте, и айда в комнату дальше свои дела делать. Покатает машины полчаса (от восторженности другие игры не шли, и даже войнушка не шла) и снова к окну, а там уж мальчик в сугробы закапывается или снеговика неумело лепит. А снеговик рассыпается – видимо, снег не липучий, не такой, какой нужен.
И мама мальчика бежит к нему, запускает руки в перчатках в снег, пытается помочь. Но и у нее снежки не лепятся – видно, и правда ну совсем не липучий сегодня. Тогда мама и мальчик играют в догонялки. Ребенок бежит медленно, запинается, валится в сугробы. Тёмка видит, что мальчику смешно, по лицу видит, но звука смеха почему-то нет.
Вообще-то, никогда не было с тех пор, как они переехали – он это сейчас понял, а раньше как-то и не задумывался. Нет и нет – значит, надо так.
Не успел Тёмка осмыслить свое открытие, как небо дважды мигнуло. Странно это было – небо в секунду стало черным, потом вернулось солнце и ясный день, и вновь небо стало черным, и вновь вернулось солнце. Только мальчик с мамой куда-то делись. Тёма знал, что такое затмение, знал из мультиков, и решил, что это оно.
Вечером он рассказывал о затмении папе, тот хмурился и очень много всего спрашивал: как долго длилось это затмение, совсем ли было не видно солнца, что еще происходило и прочее, прочее. Тёма понял, что папа испугался, и оттого сам испугался тоже.
Они обнимались, успокаивали друг друга, мама пришла и тоже их обоих обнимала, а потом приключилось кое-что необычное. Гул затих. Ночная холодная тишина с непривычки оглушила.
Папа с бледным лицом кинулся в кабинет. Тёма – к окошку. А в окне не было больше ни горки, ни качели, ни старого дерева. Там была какая-то непроглядная, сырая чернота…
Тёма выл, выл и орал во всю глотку, от страха и оттого, что его обманули, и никакого двора нет, и гулять тогда незачем. Варя таскала его на руках и убеждала, что это все понарошку, это все от болезни привиделось.
Вернулся гул, и вернулась ночь за окном, со звездами и туманом, только Тёма не успокаивался. Детское горе вообще настоящее. Он выл и выл и уснул от бессилия.
Папина работа
Макс проснулся рано, как всегда. Без будильника, по привычке. Минут десять тупо сидел на краю дивана, без движения. Голова была пуста и тяжела.
Поплелся лениво в ванную, заставил себя умыться холодной водой. Вода текла желтая. «Фильтр надо менять», – подумал Макс и посмотрел в зеркало. Оттуда на него глянуло изможденное старое лицо в серовато-седой щетине. А глаза впалые и черные – и по природе, и с тоски.
Макс оделся, покурил по обычаю в кухонное оконце.
Вышла Варя. На нее Макс поглядел с опаской и сказал:
– Сегодня давай без происшествий. И так все по швам расползается.
– Ты просто устал.
Варя тронула его за плечо, желая приободрить, но Макс отдернулся и как будто испугался. Варя никак на это не отреагировала, спокойно принялась делать кофе.
– Дальше строить?
– Да, – ответил Макс после очередной жадной затяжки. – Только Лима сначала проведаю.
Не глядя на жену и отказавшись от кофе, он вышел в коридор, обулся и скрылся за дверью.
Привычные декорации подъезда.
Макс стоял на бетонной площадке с перилами и смотрел на лестницу, ведущую вниз. Только он знал, что никакого второго этажа там нет – там хранилище и тупик, утыкающийся в земную твердь. Другая лестница, которая, по легенде (для ребенка, все для ребенка), вела на четвертый этаж, на самом деле вела к лифту и дальше, на поверхность. Лифтом последний месяц Макс не пользовался – механизм стал заедать, а починить руки не доходили. Он и так чинил слишком много – генераторы, серверную, небо, весь крошечный мир.
Их «квартира» уходила вглубь на шесть метров. Пять семьдесят, если точнее. Всего-то два этажа прошагать. На кой ляд вообще нужно было городить здесь лифт? Но бункер начинал строить Гриша, и никто не знал, что творилось в голове у Гриши. Вот Гриша лифт и выдумал, а Макс с семьей уж довольствовались тем, что досталось.
Ну, Гриша, конечно, был чокнутый. Есть такие параноики – консервы тоннами скупают, запасы делают на случай конца света. Вот такой он и был. После первых же упоминаний о войне принялся бункер рыть под заброшенным полигоном. Вроде как наследство получил да и пустил все на это детище. Ну и с завода, где они работали, много чего натырил. Его бы, наверное, даже посадили, если б не Инвестор…
Вообще-то, многие к строительству подтянулись. А Лим… Лим тогда не строил. Лим считал всю эту свору «строителей бункера по вечерам» долбанутыми. И Макс считал, но все-таки строил. Договорился, что можно будет потом сына приводить, и строил как большой аттракцион. Аттракцион стал жизнью, сына он привел навечно.
Макс поднялся на нулевой уровень, со скрипом открыл тяжелую герметичную дверь и оказался в помещении, которое они с мужиками некогда окрестили отстойником. Уж наверняка писатели-фантасты называли такие вещи покруче или, может, более научно, но Макс-то с мужиками кто – работяги, не до зауми. Может, Лим бы помог назвать более вычурно, Лим не был простым рабочим. Но Лим поначалу не участвовал. Лим вообще думал, что в случае чего сумеет убежать на родину.
В отстойнике размещалась душевая, и Макс помылся, хотя обычно делал это после возвращения с поверхности. Тут же стоял убитый в хлам кухонный стол – старый, советский. На нем пепельница, вполне живая микроволновка, бесконечный завал блоков сигарет (хотя эти заразы подходили к концу, видно придется все-таки бросать).
Макс сел за стол, снова закурил. Он страшно ссутулился – немудрено, весь верхний мир давил ему на плечи. Тревожно было, а в голове пустота. «Нет, – подумал он, – все-таки сраный япошка мог сделать лучше».
Затушил окурок, раздавил его о дно пепельницы в труху и вошел в следующую дверь, сразу за душевой. Здесь висело несколько РЗК желтого цвета и кислородные баллоны. Наверх, к люку, вела лестница. Макс переоделся в защитный костюм, открыл люк и вылез наружу.
Над ним громоздился заброшенный склад, где когда-то хранились материалы для обеспечения полигона. На этом полигоне испытывали технику, которую и сам Макс, и все «строители бункера по вечерам», и еще множество безвестных людей создавали на местном оборонном заводе. Военную технику, в основном самоходки, но было и что поинтересней. Этим «поинтересней» в секретной части предприятия как раз Лим и занимался. Точнее, он это возглавлял.
Путь до места, где сейчас Лим, был не очень близкий – около часа ходьбы в одну сторону. Сразу за границей полигона.
Макс осмотрел склад – просторное помещение с потолком на уровне двухэтажного дома, обшитое металлопрофилем, серое и тусклое. Под ногами мусор и осколки. В отдалении вход в еще одно убежище. Там, впрочем, не жил никто, да и убежища под вторым люком уже не было, одни развалины. Гриша строил на свои, так что первоначальный бункер на семнадцать семей (именно столько было строителей) делали, что называется, из говна и палок. Наследство, конечно, хорошо, но оно не особо спасало. Деньги ушли на то, чтобы выкупить саму землю.
Проблем не было только с котлованом, который Гриша вырыл в одиночку за неделю собственным экскаватором. Потом в ход пошли самые дешевые материалы, пустотельный бетон, ржавые трубы.
Через пару месяцев строительства кое-что поменялось. Появились деньги. Коммуникации быстро заменили, озаботились внешним видом и системой виртуальных окон для имитации улиц (чтоб детям было комфортно, и это тоже Гриша предложил, хотя, как позже стало понятно, и не Гриша вовсе). Рабочие допытывались, конечно, откуда деньги, но Гриша отшучивался – богатого инвестора, мол, нашел.
А потом выяснилось, что и вправду нашел. Какой-то сумасшедший, разбогатевший на виар-технологиях (то ли на разработке, то ли на продвижении на отечественный рынок – уж этого никто толком не понимал), вложил деньги в это сумасбродство. Кажется, он тоже был из долбанутых, завсегдатай форумов выживальщиков с бомбоубежищем под собственным особняком. Эти виртуальные окна он же и выдумал. Вроде как пилотная версия бункера с щадящей средой, комфортной для жизни и восприятия, – чтобы делать вид, будто ничего не произошло и жизнь идет прежняя, беззаботная.
Вот и вышло, что под складом появилось два спуска: один вел в полноценную имитацию квартиры, созданную по заказу Инвестора, а второй – в общий бункер, более тесный, менее красивый, чисто для выживания в суровых условиях. А как взрыв грянул – вся эта конструкция на дешевом полулегальном бетоне просто обвалилась. И под собой похоронила почти всех «строителей бункера по вечерам». Кто-то позже сумел выбраться. Но судьба их была незавидна.
Макса при осмотре склада второй люк, конечно, не волновал. Его волновал купол, возведенный неподалеку от второго люка – там Макс обустраивал подобие их старого двора, чтобы наконец-то погулять с сыном. Горку дома не поставишь, верно же. Работы оставалось не много, напрягало только, что бугристая серость, тянущаяся по всем стенам склада, пустила несколько корней и на купол.
Макс руками в защитных перчатках сорвал эти уродливые пульсирующие ростки. Из них потекла жидкость, похожая на густеющую кровь.
– Макс, здоро́во!
Это прозвучало сзади. Макс обернулся и увидел перед собой одного из тех, кому удалось выбраться из рухнувшей части бункера.
– Привет-привет, Лёх.
Вряд ли, конечно, появившуюся фигуру можно было назвать Лёхой. Скорее это было человекообразное продолжение серых бугров, ползущих по стенам. Руки вроде были на месте, темно-серые, опоясанные вспухшими венами, вместо ног тянулось что-то улиточное, и несколько тонких жил через все помещение крепились прямиком к буграм на складских стенах.
– Лёх, я ж вас всех просил – не надо мой купол гадить. Это для ребенка.
– Макс, ну тут сам пойми… по отдельности мы всё соображаем, но как единая штука мы безмозглые…
– Ну ты-то всегда безмозглым был, – пошутил Макс.
Серое месиво издало глухой смешок и продолжило:
– Да-да-да. Мы, слесаря, вообще тупые. Так это… клетки делятся бесконтрольно, ты давай уж сам чисти, убирай, отрывай… Ты знаешь, затягивается у нас все мгновенно.
Вот она, раковая форма жизни. Или раковые формы организмов, РФО. Такие же наши граждане, как говорили по телеку. Как какой-то сраный мегамицелий, ей-богу (Макс играл, Макс помнил).
Никто особо не понимал, как эта ерунда на свет появилась. Вроде от радиации один больной в местном хосписе переродился в огромную опухоль, которая постоянно росла и мутировала. Всех раковых больных она мгновенно заражала, принимала внутрь себя и уж не отпускала больше. Но сознание каждого отдельного человека в ней сохранялось, а вот была ли эта растянувшаяся через весь город «грибница» разумной в качестве единого организма – неизвестно. Да и вообще, черт разберет, как это работало. Просто в любой момент из этих серых бугров могло выползти переплетение щупалец с подобием головы и рук и представиться твоим знакомым. Жутковато, но Макс привык.
Из обвалов бункера выбралось пять человек. Лёха, слесарь с завода, раком заболел за год до катастрофы, и РФО его тут же приняла как родного. У его маленькой дочери, вероятно, мгновенно развился рак из-за воздействия ионизирующего излучения. Трое остальных выживших в обвале просто умерли от лучевой болезни. Прямо здесь, их трупы до сих пор валялись позади склада. Никто им не помог – некому было.
– Дядя, а я тозе тям буду игать?
Это появился другой серый сгусток и представился дочкой Лёхи. В прежней жизни они с Тёмой были ровесниками. А сейчас она не росла – ее речь не менялась, новых навыков не появлялось. Это наталкивало на мысль, что никакого настоящего сознания людей в раковой форме жизни не остается – так, отголоски чьей-то нервной системы, которые отомрут и заглохнут, как только клетки достаточно сильно перемешаются с общей массой. Хотя, может, это просто ползучий рецепт вечной молодости и сознание действительно жило внутри серой массы, просто не развивалось.
