Я очень хотела, чтобы моя дочь, которой я осмелилась дать имя, – Настенька – через молоко, через мои худые руки, мою грязную кожу, почувствовала это. Я хотела, чтобы она узнала, что есть другая жизнь кроме барака.
– Какая же ты красивая, солнышко моё! – я посмотрела на свою доченьку, которая почти уже уснула у груди. – У тебя такие чудесные глазки и щёчки! И такие маленькие пальчики, и ручки! И кулачки! Какая же ты красивая!
Я любила свою дочь. Я любила свою жизнь. И я люблю всё вокруг: живое и неживое.
Когда рядом со мной раздался ненавидящий лай собак, я не вздрогнула, пребывая в этом странном соединении со всем живым вокруг меня.
И вот передо мной возникли крепкие фигуры в фашисткой форме, а во мне не было ни страха, ни ненависти. Я улыбалась им, ведь они тоже чьи-то дети. Какая-то женщина носила их в себе, рожала и заботилась так, как я…
Два выстрела прогремели коротко и ясно.
– Эти русские свиньи совсем обнаглели! – с трудом переводя дыхание от быстрого бега, сказал один из преследователей и убрал пистолет в кобуру. – Придётся ужесточить дисциплину.