Дарья Волкова
Трубадура
– Кузьменко! – прогремел над площадкой бас Матуша.
Стёпа перепасовал мяч Даниле Дерягину и направился к тренеру, слегка прихрамывая.
Юрий Матушевич стоял у края площадки в своей излюбленной позе, уперев руки в боки. В таком виде он производил впечатление вышибалы в баре – ростом повыше некоторых своих подопечных и в два раза шире каждого, со сломанным носом и хриплым прокуренным басом, которым он большую часть рабочего времени не говорил – орал. И мало кто знал, что вне площадки это тихий семейный человек, который во всем слушается свою жену и обожает дочку. Но сейчас был другой Матуш – не человек, ревущий бык.
– Дерягин, и ты сюда, живо!
Инструкции, полученные ими с Данилой, обоих спортсменов не удивили. Эта схема уже отрабатывалась ранее и приносила свои плоды. То, что она будет использована в завтрашней игре, не стало сюрпризом, поэтому и Дане, и Стёпе оставалось только согласно кивать. А потом Дерягин вернулся на площадку, а Степана еще оставили – для допроса.
– Что с коленом?
– Всё нормально с коленом, – дежурно ответил Кузьменко.
– А хромаешь зачем?
– По привычке, – рискнул огрызнуться Стёпа.
– Ты привычки эти вредные бросай! – на удивление добродушно отозвался Матуш. – А то, может, пусть Артур тебя посмотрит? Чтобы не подвело колено завтра.
Что сможет сделать Артур Кароль, врач клуба, за сутки до игры, Стёпа не очень представлял. Да и тренеру почти не соврал – собранное заново полгода назад в ЦИТО – центре травматологии – колено не болело, а прихрамывал он после тренировки больше по привычке – берёг.
– Всё в порядке, Юрий Михайлович, правда. А Король Артур после Амстердамского марафона вообще не авторитет.
Тренер и либеро дружно расхохотались. Артур Кароль, которого вся команда дружно именовала Король Артур – за аристократически надменный нос, тягу к широким жестам и истинно королевские врачебные знания и умения, ко всем прочим своим достоинствам являлся еще и страстным поклонником марафонов. И на последнем Амстердамском марафоне отличился особенно феерично – несмотря на то, что на последней «пятёрке» стал себя плохо чувствовать, упорно продолжал бежать. В итоге – упал в трёх метрах до финиша. Так и того мало – еще метр пытался ползти, прежде чем потерять сознание окончательно. «Рождённый королём ползать не может» стало любимой фразой всего коллектива в течение целого месяца, несмотря на возмущённое фырканье врача.
Уже на выходе из спортивного комплекса Стёпу нагнал Данька.
– Кос, ты к метро? Я с тобой, переговорить еще хочу про завтра.
Эти двое заметно возвышались и выделялись над толпой – высоким ростом, яркими куртками, большими спортивными сумками через плечо. И уже потом обращали внимание на то, что оба парня были вполне симпатичной наружности. Да и разговор вели интересный, правда, на свои, узкоспециализированные темы. Это был диалог доигровщика – универсального игрока, участвующего в приёме, атаке и в защите команды, и либеро на тему рисунка завтрашней игры.
Здоровое тело ста девяносто трех сантиметров в высоту надо хорошо кормить. Особенно после тренировки. Поэтому Степан усердно наворачивал полукилограммовую порцию творога с бананами. Пил чай с бутербродами. Пожалуй, на сегодня хватит.
Пока ел и пил, оглядывал комнату, прикидывая план по сбору вещей. А вообще-то и без плана можно обойтись. Вещей немного, соберёт в день переезда. И шмотки заодно успеет постирать.
Со второй кружкой чаю Стёпа устроился перед ноутбуком. Пришёл час связи с ЦУПом. Родной Ейск на проводе.
Появившаяся на экране после гудков физиономия брата была сонной, а голова у него – лохматой.
– Здорово, Лёлище.
– И тебе не кашлять, брателло.
– Как оно?
– Если мыть – не чешется.
Степан улыбнулся. У Лёлика рот от мозга независимо работает – издержки профессии. И не до конца проснувшийся брат вполне способен говорить. А вот осмысленно ли – другой вопрос.
– Ты с ночной, что ли?
– Да, только в пять домой приехал. Ты так смешно называешь – «с ночной».
– Ну не с дневной же? – резонно возразил Стёпа. Так, кажется, Лёлик проснулся, можно начать связный разговор. – Как дела дома?
– Нормально, – зевнул брат. – Вон, батя мчится на твой голос. Уступаю место и пойду отлить.
– Так, Стёпка, слушай сюда… – Лёлика сменил отец. – Я запись смотрел. И скажу тебе так – ваш Матушевич ерунду творит! Ты ему вот что передай…
Степан кивал и пил чай. Будто мало ему Матуша. А куда деваться, если отец родной тоже тренер. Пусть и в далеком отсюда Ейске, и детский. Тренер – это навсегда. И к тому же, именно отец взял его туда, где Стёпа нашёл себя. Где была вся его жизнь. В волейбол.
– Степашка, ты меня понял?
– Понял, – со всем возможным смирением ответил старший сын.
– А что с коленом? – перешёл к следующему пункту своей программы отец. – Вижу, что у тебя на ноге повязка. Беспокоит?
– Нет, – ответил Степан и спрятал ноги под стол. – Страховка просто. – Он решил сменить тему: – Как Василиса?
Аркадий Ефимович воровато оглянулся.
– Нормально всё. На рынок ушла. Что, Лёлика тебе дать еще?
– Давай.
– Лев! – гаркнул отец. – Иди, Стёпка зовет.
Переговорив с младшим братом еще минут десять, Степан отключил связь. Чай допит. Можно в душ и спать. Он обернулся и с тоской посмотрел на приставную табуретку в изножье кровати. И на новой хате будет такая же ерунда. Если там койка еще не короче.
Кадр третий. Куросава
Картинка снова черно-белая. И в ней, как в шедеврах Акутагавы и Куросавы – у каждого своя история и своя правда.
Рабочий день Туры выдался с утра бодрым. К семи вечера она не чувствовала ни рук, ни ног, ни спины. А самое главное – себя не чувствовала. Ей иногда казалось, что холёные дамы, клиентки элитных салонов красоты, все сплошь энергетические вампирши. И красоту себе не за счёт дорогостоящих бьюти-процедур получают, а кровь сосут из работников этих заведений. И слова поперёк не скажешь ведь.
Тура на работе на хорошем счету. К двадцати семи годам она поняла, что для всяческих манипуляцией с женским лицом и телом у нее руки вот прямо точно из того места, которое надо, растут. И любыми новыми техниками и аппаратурой она овладевала мгновенно и безошибочно. Только вот выливалось это в то, что работы становилось всё больше. В деньгах это тоже, конечно, выражалось, хотя и не в той мере, в какой Тура считала справедливой. Но тут уж если работаешь не на себя, а на дядю, а в ее случае на тётю – терпи. Она мечтала о своём деле, набиралась опыта и знаний. Только вот мечты эти, скорее всего, так и останутся мечтами. Денег на свое дело такими темпами не заработаешь. Особенно если тебе приходится содержать еще и деда. Всю свою пенсию он тратил не пойми на что. По крайней мере, Тура никогда не спрашивала. И денег на ведение домашнего хозяйства не просила никогда – так повелось после смерти Клары Корнеевны – к тому моменту Тура уже работала. И после ухода из жизни двоюродной бабушки как взвалила на себя всё – так и тащила. Первое время дед давал деньги, а потом перестал. С памятью у него становилось с каждым годом всё хуже.
До дома, с учётом очередной душеспасительной беседы с хозяйкой салона о необходимости усердного труда на ее, хозяйкино, благо, Тура добралась уже к восьми. Вот и парадная родная. Тут с Турой поравнялся упитанный молодой человек с уже тронувшими лоб залысинами. Вид он имел страшно довольный и даже, кажется, насвистывал. Было что-то в его внешности, показавшееся Туре смутно знакомым. Она даже остановилась, не дойдя метра три до парадной. А он прошёл мимо. Почти. Но за спиной Тура услышала, как шаги замерли. И обернулась.
Они сообразили одновременно. И воскликнули тоже одновременно.
– Трубадура!
– Боцман!
Спустя секунду одноклассники уже обнимались. Потом, спустя еще секунд десять, смущённо отстранились и теперь смотрели друг на друга, устыдившись своего порыва.
– Ты… похудел.
– И полысел, говори уж сразу, – хохотнул Яшка Больцман. – А вот ты вообще не изменилась. Ни чуточки. Странно, что я тебя сразу не узнал.
Они стояли у дома Туры, радовались встрече и вспоминали.
С первого и до последнего класса эти двое считались белыми воронами.
Маленькая худенькая Тура стала объектом насмешек с первых дней. Необычный цвет волос, еще более странная речь – она к семи годами всё еще говорила тихо, невнятно, неуверенно и с акцентом. Имя странное. Когда всех детей просили назвать имя, она встала, едва видимая из-за парты, и пробубнила себе под нос: «Тура Дурова». Прозвище Трубадура тут же прилипло к ней. Иногда его сокращали до просто Дуры.
Яшку Больцмана, круглого отличника, игравшего на фортепиано и домбре, до седьмого класса водила в школу бабушка. Он был тоже классическим кандидатом в парии. Подружились они только в четвёртом классе, но сохранили свою дружбу до конца школы. А потом Яшка поступил в Университет точной механики и оптики, но через два года по обмену уехал в Калифорнийский университет, и пути их разошлись.
Сейчас перед Турой стоял совершенно другой человек. Не тот Яшка Больцман по прозвищу Боцман, которого она знала в школе. Он больше не был круглым, скорее, слегка перекачанным, а не упитанным, как ей показалось вначале. Высокий лоб, переходящий в начинающуюся раннюю лысину, его не портил. Живые глаза, улыбка и общий вид крайне уверенного в себе и довольного жизнью человека.
– Яша, ты какими судьбами тут?
– Бабушка умерла. Приехал вопрос с квартирой решать.
– Мои соболезнования. А родители?
– Они давно в Израиле, – пожал плечами Больцман. – Не, они на похороны приехали. Но уже обратно свалили. Бабку сколько раз с собой звали, – Яша вздохнул. – Но она наотрез, в глухую несознанку. А теперь вот… Квартиру мне завещала, я и расхлёбываю.
Тура не сводила со школьного друга глаз. Ну надо же – Яшка. Яшка, но совсем другой.
– Ты сейчас там же… на втором этаже?
– Да ну тебя! – Яшка только что руками не замахал. – Там ужас что творится! Там жить невозможно. Я на Английском квартиру снимаю. А эту, бабушкину, надо сначала в порядок привести, ремонт хотя бы косметический. А потом уж продавать. Да еще кошки эти! – Он закатил глаза. – Слушай, Тура, тебе кошка не нужна? Рыжая есть, и полосатая, и какая-то белая, но она со сломанным хвостом…
Тура рассмеялась.
– Нет, спасибо, мне и без кошки проблем хватает.
– Дед? – понимающе кивнул Больцман. – Жив еще, курилка?
– Жив, – кивнула Тура. – И надеюсь, еще поживёт. Знаешь, не готова я морально к похоронам и… Ой, извини!
– Да нормально всё, – махнул рукой Яша. – Дело житейское.
– Ты с родителями живёшь? – Ей на самом деле было интересно. И усталость вдруг спряталась, и мелкий дождик вперемешку с лёгким ранним снежком не мешал.
– Я в Канаде сейчас живу, – с лёгким оттенком самодовольства сообщил Яков. – А до этого в Штатах работал.
– Тебя так надолго отпустили с работы?
Больцман говорил о каких-то свершено удивительных для нее вещах. И было правда любопытно ужасно.
– А я, знаешь, решил на родине пожить, – усмехнулся Яша. – Уже и работу нашёл. И по деньгам нормально, без потерь. Одноклассников этих ваших буду админить. Потусуюсь тут полгода-год – как дела с наследством решу. А там видно будет.
Туре оставалось только уважительно кивнуть. Видели бы сейчас Яшу Боцмана те, кто над ним смеялись в школе. Тура была уверена, что никто из них не добился того, что имел сейчас Яша – высокооплачиваемую работу, которая позволяла ему легко перемещаться между странами и жить там, где удобно.
– Ты с кем-то из наших общалась? – Яшка словно угадал ее мысли.
Тура отрицательно покачала головой.
– Как на личном фронте? – поинтересовался Больцман.
– Отступаю и несу потери, – сказала она грустно.
– Тура… – А взгляд у него тот же. Жалостливый взгляд Яши Больцмана, который в школе гладил ее по голове и рассказывал, как побьет ее обидчиков.
– Ай, ерунда, – отмахнулась она. – Знаешь любимую присказку лаборантов: «Всё дерьмо кроме мочи. А у некоторых и моча – дерьмо».
Яшка слегка смущённо хохотнул, а она продолжила:
– А у тебя как на этом фронте?
Следующие пять минут Туре на экране навороченного смартфона демонстрировали фото подружек бывшего ботана и толстячка Яшки Больцмана. Судя по фото, Яша питал страсть к брюнеткам с пышными формами и пухлыми губами. Девушек было примерно шесть или семь, и, судя по комментариям Яшки, они скрашивали его одиночество на протяжении последних лет пяти. Кажется, последовательно. А может быть, и параллельно.
Экран телефона вдруг щедро присыпало каплями, и Тура поняла, что замёрзла. Пальцы – особенно.
– Сволочная тут погода, – буркнул Яков.
– В Канаде лучше?
– В Канаде примерно так же. А вот в Лос-Анджелесе куда как лучше. Слушай, Тура…
– Да?
– Может, встретимся как-нибудь, посидим, поговорим в нормальной обстановке? Где-нибудь в кафе или ресторане.
– Давай, – легко согласилась она. – К себе не приглашаю, сам понимаешь – дед, а вот в кафе – с удовольствием.
Они обменялись номерами телефонов. И она еще какое-то время смотрела на Яшкину удаляющуюся фигуру, которую то и дело пересекали серые росчерки ветра с дождём.
Так, пора домой. Там еще дел по приготовлению к приёму нового жильца – вагон и маленькая тележка.
Ожидаемый дверной звонок прозвучал громко и коротко.
Тура открыла, на пороге стоял Степан с сумкой на плече.
– Это все твои вещи?
Стёпа поправил на плече лямку спортивной сумки и шевельнул ногой.
– Вот еще.
Выдвинулась объёмная спортивная сумка «Атомик».
– Уже больше похоже на правду, – кивнула Тура. На ней снова были чёрная футболка и чёрные джинсы. – Ну, заходи, коли пришёл. Только паспорт сначала давай.
– Что, прямо тут, на пороге?
Она чуть отодвинулась от двери и протянула руку.
– Паспорт.
Требование было справедливым и ожидаемым. Степан пристроил сумку у дверей, вторую опустил на небольшой деревянный стульчик – кажется, детский.
– А расписку в получении денег дашь? – Паспорт он пока не выпускал из рук.
– Обязательно! – пообещала Тура и потянула на себя документ.
Степан с неохотой, но выпустил из пальцев черный кожаный прямоугольник.
– Надо же… – Она листнула странички. – И правда Кузьменко Степан Аркадьевич. По гороскопу – Овен.
– Не знал, что гороскоп в паспорт вписывают.
– Ейск… – хмыкнула девушка, дойдя до странички с регистрацией. – Это где?
– У самого Черного моря. Там, где зреет золотой виноград. – И, поскольку его не поправили, исправился сам. – На самом деле, на Азове это.
– Занесло тебя, Степан Аркадьевич, – усмехнулась она. – А ты у нас малыш, оказывается.
– Я-то малыш? – Он демонстративно поглядел на нее с высоты своих ста девяноста трех.
– Такой большой и… – Она тоже демонстративно запрокинула голову, глядя на него. – И совсем молоденький. Всего двадцать пять годков.
– Ты вообще выглядишь так, будто вчера школу окончила.
– Внешность обманчива. Неполных двадцать семь. Так что, как младший по званию, будешь слушаться всех остальных.
– Елену Пре… ужасную тоже?
Ответом ему стал звонкий смех. Кажется, Стёпка выбрал правильные тон и реплику.
– От нее тебе лучше вообще держаться подальше!
– Понял, – он снова подхватил сумку. – Пошли?
– Пошли, – кивнула Тура.
Комната выглядела лучше, чем при первом знакомстве. Но на пятизвёздочный отель, конечно, не тянула. Ну да ладно. Главное, чисто и рядом со всеми нужными объектами. Помимо комнаты, Стёпке выделили стол на кухне, и две полочки – одну в холодильнике, другую в ванной. Щедрость неслыханная просто.
– Эту полку не трогай. – Под «полкой» подразумевался, судя по жесту Туры, целый стеллаж, уставленный всевозможными баночками, бутылочками и еще всякой непонятной хренью. – Это Елены Павловны.
– Даже смотреть не буду в ту сторону, – пообещал Стёпка.
– Молодец. А теперь пошли на кухню, покажу, как газом пользоваться.
– Я умею, – немного обиженно отозвался Стёпа. – У нас дома в Ейске газовая плита.
– Отлично. Не жилец, а подарок просто.
– А я тебе сразу говорил! – не остался в долгу Степан.
И тут их перепалку прервал звонок его мобильного. Стёпа принял вызов и выдернул разъем наушника. Своевольный смартфон принял этот знак по-своему и вывел звук на динамик.
– Кос, на треньку сегодня не опаздывай! – раздался бодрый голос Дерягина. – Матуш в ударе, все оглохли уже.
– Понял, – коротко ответил Степа. Переключать звук уже смысла не было. – Сейчас вещи брошу и через полчаса буду на месте. Я сегодня переезжаю, забыл?
– Ну, с новосельем, Кос! – хохотнул Данька. – Давай, дуй в темпе.
– Кос? – Тура проявляла умеренное любопытство. – Как это соотносится с Кузьменко Степаном Аркадьевичем? Что, у тебя два паспорта?
– Паспорт один, не переживай. Потом расскажу, я на тренировку опаздываю.
– Беги, деловой, – усмехнулась она. – Держи, – на узкой белой ладони лежали ключи. – Твой комплект.
– О, спасибо!
Ладонь убрали за спину.
– Деньги вперёд.
Стёпка пару секунд выжидающе смотрел на девушку. Да ладно, всё нормально, видно же, что люди порядочные.
В ее руку легли несколько купюр, в его – ключи.
– А расписку?
– Ты же на тренировку торопишься, – сладко улыбнулась Тура. – Вечером будет расписка. В обмен на рассказ, почему ты Кос. А не Кокос.
Стёпка мысленно чертыхнулся. Так его тоже иногда называли. Ладно, это всё не срочно и можно отложить на потом.
– Давай тогда. До вечера.
– Удачи, – кивнула она.
Он двинулся к выходу.
Тура посмотрела ему в спину и вдруг бросилась вслед.
– Погоди!
Степан обернулся.
– Чего? – У него девичьи кудри и девичьи же глаза. На контрасте со всем остальным чисто мужским – рост, плечи, вся фигура – смотрится… странно. Забавно.
– Покажу, как замок отрывать-закрывать. Он у нас капризный.
Уже запирая дверь за их новым – хотя у них раньше и не водилось других – жильцом, Тура подумала, что Степан – перемена все-таки со знаком плюс. Во-первых, деньги. Во-вторых, в квартире появился человек, на которого просто приятно смотреть. А в-третьих, он нормальный. Какой-то удивительно и по-хорошему адекватный. А этого в жизни Туры ой как не хватало. Не хватало с самого рождения. Чего-то простого, вменяемого и правильного. Так что, может быть, ее падение на твёрдый асфальт и слёзы от боли и обиды оказались переменой к лучшему. Небольшой, но все-таки позитивный вектор в ее сплошной, без перерыва, борьбе. То ли с кем-то, то ли за что-то.
Главное, чтобы у матери кукушку не сорвало. А это может случиться запросто. Ну да ладно, жизнь покажет.
Вернулся новый жилец с тренировки аккурат к вечернему чаепитию. Он тогда еще не знал, что таковое чаепитие было не просто вечерним, а ежедневным, обязательным.
– Степан Аркадьевич, здравствуйте! – Как и все люди с ослабленным слухом, профессор говорил громко.
– Добрый вечер, – вежливо ответил Степан, осторожно спуская сумку с плеча. Плечо ныло – Матуш их сегодня гонял с особым цинизмом.
– Проходите к столу, мы как раз вас ждём!
Степану удалось не показать своего изумления.
– Спасибо большое. Сейчас только сумку разберу – я после тренировки. Руки помою.
– Понимаю, – энергично кивнул Дуров. – Пять минут мы легко еще подождём.
За спиной деда Тура развела руками.
Стол был сервирован именно для чаепития – заварочный чайник под уже знакомой тряпичной птицей, чашки, маслёнка, сыр, печенье, конфеты. Стёпка с тоской оглядел всю эту красоту и поправил на шее влажные волосы. Ему бы сейчас чего-нибудь посущественнее.
– Знаете, я курицу купил по дороге…
– Куру, – поправил его Дуров.
– А, ну да, куру. – Степан всё никак не мог привыкнуть к местному диалекту. – Так я сейчас разогрею, хорошо?
– Вы же после тренировки, поэтому голодный? – проявил чудеса сообразительности старый профессор. – Турочка, предложи молодому человеку ужин.
И спустя десять минут Степан с отменным аппетитом уминал гречку с тушёной говядиной и овощами, и слушал пространный рассказ Дурова. Если так кормить будут – готов каждый вечер слушать – всё равно про что. Сегодня, например, в честь новоселья, Стёпу знакомили с научными и иными достижениями Павла Корнеевича. Степан даже пару знакомых слов услышал – всё же курс общей физиологии человека им читали.
В общем, Стёпка ел, профессор вещал, Тура молчала. И молча же выдала Степану добавку – когда он поймал себя на попытке вычистить тарелку с густым соусом куском хлеба. Давно не ел такого простого, вкусного и домашнего.
– А вы это зря постеснялись, Степан Аркадьевич, – заметил Дуров, когда внучка со Стёпиной тарелкой вышла из комнаты. – Дочиста всё съесть – это не стыдно.
– Я тоже так считаю, – согласился Степан. – Особенно если очень вкусно.
Он обратил внимание, как Павел Корнеевич сметал крошки от печенья себе в ладонь и отправлял в рот.
– И правильно, – кивнул Дуров. – Нельзя еду оставлять на тарелке. У нас в роду, знаете, все мужчины были как вы – ростом, я имею в виду. Флотских много было. А я, изволите видеть… – он развёл руками. – Метр пятьдесят девять. Потому что тридцать третьего года рождения. Блокада. Голод.
Степан не нашёлся, что сказать. А тут ему принесли добавки. Тарелку он вычистил хлебом до блеска.
За чаем разговор шёл о семье Дуровых. Сначала Павел Корнеевич рассказывал о женщинах старшего поколения – своей супруге и сестре, в самых тёплых выражениях. Потом переключился на дочь.
– Леночка сегодня на дежурстве, увы, не составит нам компанию.
Стёпа этому только рад был – впечатление Елена Преужасная пока произвела такое, что общение с ней хотелось свести к минимуму. Тура при упоминании имени матери и вовсе заметно поскучнела.
– А дежурство – это где? – проявил Стёпа вежливый интерес. Хотя, честно сказать, мрачное лицо Туры было явно тревожным сигналом, но тут уж трудно было выбирать – профессор-то явно был настроен на общение.
– Леночка в третьей городской работает.
– Врач? – В общем-то, ожидаемо. С таким-то отцом.
– Нет, знаете ли… – неожиданно стушевался Павел Корнеевич. – Она, в некотором роде, не совсем врач, и…
Тура фыркнула:
– Елена Павловна охранником трудится. Сидит на входе и проверяет, чтобы все были в бахилах. У нее даже табельное оружие есть, угу. Резиновая дубинка. Она ее даже применять умеет. – И после паузы, прямо глядя в глаза Стёпе, добавила с глумливой интонацией: – По прямому и особенно косвенному назначению.
Стёпа подтекст уловил отчётливо и покосился на профессора. Дуров смущённо кашлянул. Но смолчал. Понял ли неприличный намёк – сказать трудно. Вероятнее всего, нет. Поправил галстук, пригубил чай. И продолжил разговор уже о следующем поколении:
– Самая моя большая беда и боль – это знаете что, Степан Аркадьевич? Что Турочка не стала поступать в медицинский. А ведь у нее способности. Но вбила себе… – Дуров сокрушённо покачал головой.
– А моя самая большая печаль – это то, что ты меня в мореходку не пустил поступать! – делано весёлым тоном произнесла Тура. Кажется, ей стало неловко за свою недавнюю резкость.
– Тура, это совсем не женское дело! – сердито насупил брови дед.
– А во мне, может, дуровские флотские корни заговорили, – парировала внучка. Разговор был явно с давней историей, но Стёпа никак не мог поймать интонацию – шутят или нет? – Или капитанские гены прорезались.
– Тура! – отчего-то сердито одёрнул девушку Павел Корнеевич. – Подлей-ка лучше гостю чаю.
Привычку помогать Туре убирать со стола можно было уже считать закрепившейся. Ему буркнули «спасибо» и выдали полотенце – вытирать посуду.
– Слушай… – Стёпа пристроил кружку на примеченное ранее место. – А ты правда, что ли, в мореходку хотела поступать?
– Была такая блажь, – пожала Тура плечиками. – Тогда как раз второй год как стали девчонок принимать. Мечтала, да. Но дальше мечты дело не пошло. Там же математику надо знать, физику. А у меня с этими предметами как-то не сложилось в школе. – Она вручила Стёпке пустую кастрюлю из-под гречки и вдруг тихо добавила: – У меня отец капитан.
– Настоящий? – почтительно поинтересовался Степан. Он сам вырос у моря, и уважение к морскому делу впитал с морским воздухом.
– Еще какой настоящий. По морям ходил – Балтийское, Северное, Норвежское, Баренцево. Потом списали на берег.
– Почему? – Вопрос вылетел сам собой.
– Пил, – после паузы просто сказала Тура. – Сильно. – А потом без паузы: – Кастрюлю в тот шкаф. Там, на верхней полке, твоя расписка лежит. И ты про Кокоса обещал рассказать.
– Не кокос, а Кос. – Вообще, на «Кокос» Стёпка реагировал обычно бурно и обидчиво, но сейчас почти не задело. – Я в греческом клубе играл два года. Фамилия – Кузьменко, Кузьма – это от греческого Косма. Так меня и перекрестили в Коса.
Она рассмеялась – мягко, без издёвки.
– А ларчик просто открывался. Греция, значит. Надо же…
Стёпка потрогал рукой на предмет надёжности и устойчивости древний на вид стул, оседлал его и неожиданно пустился в откровения:
– У меня там родственники. Дальние. Дед – грек. Константинас Георгадис. А меня что-то после армии никуда не брали – играть, я имею в виду. Тухляк был, короче. И я поехал с родней знакомиться. А там, – он щёлкнул пальцами, – р-р-раз, и сложилось. Понравился я «Олимпиакосу» – и два года за них играл.
– Ого! – Тура вручила ему несколько ложек и вилок. – А как тут оказался?
– Продали, – пожал плечами Стёпка, старательно вытирая между зубчиками вилку.
Она звонко рассмеялась:
– Продали? В Греции не в курсе про отмену рабства?
– Ладно, поймала, – ответно улыбнулся Степан, укладывая столовые приборы в ящик. – Это называется трансфер.
– И как тебе после трансфера тут?
– Нормально. Мне на родине привычнее. А по деньгам даже выгоднее.
– Знаешь… – Она выключила воду и обернулась от раковины. Оглядела его с ног до головы: верхом на стуле, копна черных кудрей, выразительные глаза и тонкий ровный нос. – Ты похож на грека. Я вот греков себе именно так и представляла.
– Знаешь, – в тон ей ответил Степан, разглядывая ее изящную фигурку в неизменном черном и светлые волосы. «Цвета льна» – вылезло откуда-то из памяти. – Ты тоже похожа на норвежку. Я норвежцев именно так и представлял.
– Здорово, когда люди не обманывают твоих ожиданий, верно? – сказала она вдруг.
И, пока Стёпка удивлённо таращил глаза, поспешно добавила: – Ты в душ идёшь? Я хочу принять ванну, раз матери нет дома.
– Нет, – качнул головой Стёпа. – Я после тренировки каждый раз душ принимаю.
Тура кивнула и вышла с кухни. Стёпка сладко потянулся. Чистый, сытый, довольный. День определённо стоит считать удачным.
От оптимизма мало что осталось, когда Стёпа устраивался спать. Не койка – финиш полный. Жёсткая, короткая. И одеяло до середины икр. Надо будет у Туры спросить завтра: может, у них есть одеяло подлинее? С этой мыслью Степан заснул.
Вопрос об одеяле был поднят утром на кухне.
– Тура, а у вас одеяла другого нет?
– Мёрзнешь, что ли? – Тура торопливо допивала кофе и доедала бутерброд с сыром.
– Ноги… торчат.
Она смерила его с ног до головы. Кивнула. А потом прыснула:
– А на кровати ты как? Помещаешься?
– С табуреткой нормально, – буркнул Стёпка.
Тут уже зазвучал звонкий беззастенчивый смех. А потом Тура посмотрела на часы и смех оборвался.
– Чёрт! Опаздываю! Степаша, овсянка на плите, ешь, пока тёплая.
– А-э… Благодарствую… – Он никак не ожидал, что ему предложат завтрак. И назовут Степашей. Спасибо, что не Хрюшей.
– Про одеяло вечером поговорим! – донеслось из коридора.
Вечером до одеяла дело дошло не скоро. Сначала был ужин. Восхитительный рассольник и жареная скумбрия с рисом. Ничего особенного, но вкусно – язык проглотишь. И было приятно, что в этом доме, за этим столом – Степан чувствовал – его постоянный зверский аппетит не является предметом для насмешек.
Павел Корнеевич утверждал, что здоровый мужчина, занятый физической работой, должен потреблять не менее трех тысяч килокалорий в сутки, громил новомодную систему дробного питания, приводя в помощь себе медицинские термины, из которых Стёпа опознал три. Тура с улыбкой, но молча приносила добавку. И Елены Павловны снова нет – это счастье, однако. Степан уже оценил.
После он привычно помог Туре убрать со стола. И так же привычно вытирал посуду, расставляя ее по уже примеченным местам. Заодно и время есть – поговорить.
– Слушай, Ту, может быть, мне вам денег добавить? А то обжираю вас регулярно.
– Как ты меня назвал? – Она резко повернулась к нему.
Как, как… Как в телефоне записал – так и назвал. Ему трудно давалось это имя – Тура. Оно было каким-то грозным и чужеродным, как рокот холодного северного моря. Нет, с учётом ее норвежских корней, оно, может, ей и подходит. Но ему не нравилось. Имя Ту – живее как-то. И короче.
– Извини, Тура. – Он старательно вытер чайную чашку профессора и поставил ее на блюдце с таким же рисунком. Это называется, как Стёпе объяснили, чайная пара.
– Нет, повтори, как ты меня назвал!
– Ту. – Он решил не вступать в пререкания. – Я тебя так в телефон записал. Торопился. Ну и это… по привычке.
– А знаешь, ничего. – Она наклонила голову, словно прислушиваясь. – Ту-ту-ту… Мне нравится. Называй. Разрешаю.
– Премного благодарен. – Степан перекинул через плечо полотенце. – Так что там с одеялом?
– Ничего. – Тура вздохнула и снова принялась за посуду. – Есть еще одно одеяло, но для тебя тоже будет коротким. А ты, как обычно, выкручиваешься?
– Никак, – мрачно буркнул Степан. – Так и мёрзну всю жизнь. Дома кровать отец сделал сам, под мой рост. И одеяло Василиса, бабка моя, сшила.
– Ну раз Василиса сшила, значит, и я сошью, – беспечно пожала плечами Тура. – Из двух одеял одно сделаю как-нибудь.
– Спасибо, – слегка ошарашенно ответил Степан. Такого участия он к своим проблемам никак не ожидал. И вспомнил, с чего был начат разговор. – Слушай, Ту, может, я доплачивать буду? Раз уж вы всё равно меня кормите?
И еще как кормят. И завтрак, и ужин, и чай. Незатейливо. Но вкусно и сытно. Как дома.
– Перестань. – Тура дёрнула плечиком. – Хоть кто-то есть будет. А то дед любит каждый день свежее. И не терпит, чтобы еду выкидывали – блокадник, ты же сам всё видел.
– И ты каждый день готовишь? – Стёпке и в самом деле было интересно.
– Да, готовлю. Частично мать забирает с собой на сутки. Она мнит себя великой кулинаркой, но только на словах больше. А на самом деле исправно подчищает все кастрюли. Я, правда, выслушиваю регулярно про то, откуда у меня растут руки в плане готовки. Ну ест – и ладно. А что остаётся, то собакам отношу. У меня есть пёсики прикормленные. У помойки.
На это Стёпка не знал, что и сказать. Чем его Тура неизменно удивляла – так это своей предельной честностью. Он любил, когда говорят прямо. Но не настолько же…
– Как-то неловко… пёсиков объедать.
Снова смех. Звонкий. Немного обидный, но самую каплю. Посуда вымыта, и Тура оборачивается.
– Не переживай. Ты же на косточки не претендуешь?
Степан отрицательно покачал головой.
– Ну вот видишь! – Она забрала у него из рук сковороду и пристроила в шкаф. – Все будут довольны, не парься.
