Дарья Райнер
Фейрум
«Слова – что дым» – любимая присказка деда Анатоля.
Глядя на эмалированное фото с двумя гвоздиками по бокам, Липа боялась, что снова расплачется, но нет – глаза оставались сухими, а пустота в душе постепенно заполнялась спокойствием, тихим ветром и запахом черемухи. Дед любил это место, и Липа знала: он бы не променял остров ни на что другое.
Они долго просидели так, прислонившись друг к другу плечами, а когда уходили, Липа оставила на скамье конфету. Ярко-алый леденец со вкусом барбариса.
* * *
На обратном пути она впервые прошла через сад. Вчера добежала только до бани, и то в сумерках; сегодня же, минуя низкий частокол и палисадник с ирисами, она оказалась в вишневом раю. Запоздалые лепестки сыпались на плечи, пока она бродила по дорожке, краем уха слушая Вита. Он что-то твердил об удобрениях и прочих штуках, в которых Липа ничего не смыслила, потом наконец затих, а через минуту разразился ругательствами.
– Ты чего? – Она вынырнула из-под крон и взглянула на дядю с удивлением. – Случилось что?
– Шайба слетела, – бросил Вит сквозь зубы.
Злой и ошарашенный, он стоял у колодца, держа в руках вороток, который еще вчера крепко держался, вращая колоду.
Липа нахмурилась:
– Сможешь починить?
– Наверное. Только принеси инструменты. Знаешь где?
– В сенях?
– На антресоли справа. Увидишь ящик, он не тяжелый. И стакан воды захвати!
– Хорошо! – крикнула Липа на бегу.
«Воронка в колодце…»
Настойчивая мысль возвращала к словам Игнаса. Замерев на крыльце, Липа обратила внимание на пятачок выжженной земли. И почерневший одуванчик, на который она вчера выплеснула воду с мерцающей маслянистой жижей.
* * *
В сенях царили тень и прохлада. Подставив табурет, Липа забралась на него и нащупала заветный ящик. Потянула за ручку и вздрогнула: из кухни раздался металлический звук. Половица скрипнула: на пороге стоял Игнас. При свете дня он выглядел иначе: не сказать, что хорошо. Лицо осунулось, на куртке появились грязные пятна. Интересно, где он спал этой ночью? Да и спал ли вообще…
– Вы почему тут? – шикнула Липа, покачнувшись на табурете. Если она повысит голос, Вит услышит. Или стоило закричать?
– Не могу уйти, пока воронка открыта.
– Так это вы сломали ворот? – Теперь, возвышаясь над ним на целую голову, Липа могла дать отпор. – Знаете, как это называется? Вторжение в частную собственность! И порча имущества. Гуляете, как у себя дома, и думаете, вам ничего не будет?
– Я могу заплатить… – Он потянулся к карманам. – За хлеб. Вряд ли твой дядя заметит. Давно не ел такого, у нас в ходу синтетический. Вот, смотри, у меня… – Он высыпал на ладонь горстку монет, не знакомых Липе, какие-то мелкие детали и крошечную отвертку. – Ничего полезного. Прости, Филиппина.
Липа чуть не выронила инструменты. Она смотрела на Игнаса, как если бы в кухне стоял пришелец. Неведомое существо с другого конца Галактики, которое потерялось и теперь страдало от голода и одиночества вдали от дома.
Может, в какой-то степени так и было.
Она не имела ни малейшего представления, что ответить и как поступить. Позвать Вита? Рассказать ему все?
– Лип! – окрикнули ее со двора.
Липа вскинула руку, чувствуя, как ножка табурета едет в сторону. Пальцы сжались рефлекторно, ухватившись за полку; под ногами образовалась пустота. Плечо болезненно хрустнуло. Ящик с грохотом полетел на пол. Еще секунда, и…
– Держу! – Игнас схватил ее под мышки и поставил на пол. – Цела?
Она кивнула. Плечо ныло, но это пройдет, а вот табурет являл собой жалкое зрелище.
– Липа! Тебя только за смертью посылать! Нашла, нет? – Голос Вита приближался, и Липа, не раздумывая, махнула Игнасу рукой в сторону мансарды.
– Наверх! Быстро!
Сама же бросилась собирать разлетевшиеся по полу гвозди и мотки проволоки, за чем ее и застал дядя.
– Ну и дела…
– Прости, пожалуйста, я не хотела.
– Ты оттуда… сама, что ли? – Он оглядел место происшествия и поморщился. – Блин, Липка… Сильно ушиблась?
– До свадьбы заживет. – Она улыбнулась, чтобы уверить: все в порядке. – Вот, держи свои инструменты.
Липа оглянулась: кухня, как и лестница за ней, была пуста.
– Поможешь? Не бойся, там ничего сложного, просто вдвоем веселее.
Сказать, что устала? Голодна? Хочет спать? Врать Липа не умела. Если начнет сочинять небылицы, Вит поймет, и тогда придется выложить все как на духу.
– Ну, раз веселее, – протянула она, отряхивая джинсы, – тогда идем!
Как только Вит отвернулся, она подобрала с пола оброненную монету и сунула в карман. Вернет позже. Ей такая плата не нужна.
* * *
Игнас ждал ее у окна. Он даже не коснулся застеленной кровати, зато книги наверняка просматривал. Липа поставила перед ним дымящуюся чашку.
– Чай. С мятой. Вода чистая, я проверила.
Она плотно затворила дверь и села напротив, поджав под себя ноги.
– Он еще с тобой? Анимон?
Могла бы не спрашивать. Янтарный огонек вынырнул из-под стола и подлетел так резко, что Липа отпрянула.
– Эй! Неужели рад меня видеть?
Лимонный цвет сменился на персиковый. Щупальца зарделись розовым.
– Так и есть, – подтвердил Игнас. – Он здесь один, а ты для него не чужая. После того как…
– Он питался моим страхом. Слезами. Это ведь так работает? Они… что-то вроде паразитов?
Анимон отпрянул. Будто Липа произнесла ругательство и оскорбила его до глубины кишечной полости – или где он переваривал страдания?
– В какой-то степени да, – замялся Игнас. – Это нелегко понять. Я знаю, что у тебя много вопросов…
– Не то слово! Может, ты не желаешь плохого мне или Виту… Я могу говорить «ты»?
– Конечно.
– Ты сломал ворот колодца. Зачем?
– Чтобы вы не заразились. Ты видела фейрит – черную маслянистую жидкость, напоминающая нефть, в которой плавают изумрудные искры. Ты его касалась?
Он отодвинул пустую чашку и подался вперед.
– Нет. – На самом деле она не помнила. – Выплеснула у крыльца, и все. Мне кажется, оно убило цветок. Ничего такого здесь раньше не было. Это какая-то химия? Оружие? Что значит «воронка» и как ты сюда попал? Скажи правду, Игнас. Не говори «случайно», я хочу понять!
Липа сдерживала себя, но поток вопросов вырвался наружу. Около минуты Игнас молчал, затем резко поднялся и вынул из внутреннего кармана куртки плоскую флягу.
– Проще показать, чем рассказать словами. Я могу взять тебя с собой: ты увидишь, как все устроено изнутри.
– Ты говорил, что не можешь уйти.
– Этически. Не физически. Если воронка мала, возможно, мы отодвинем Гниение от острова.
– Опять загадки?
– Больше нет. Вот это… – Он открутил крышку. – Слизь анимонов. Слегка жжется, но не опасно. Анимоны не существуют отдельно от фейрита – они слетаются к нему, как мотыльки на свет, но, в отличие от самого фейрита, продукты их жизнедеятельности не ведут к изменениям в организме. Они – проводники. Как кабель, по которому проходит ток. Понимаешь?
– Нет, – честно призналась Липа.
– Дай мне руку.
На подставленную ладонь хлынуло нечто холодное и скользкое. По спине побежали мурашки. Слизь обладала зеленоватым оттенком и напоминала некую странную субстанцию. Липа поморщилась, но стерпела.
– Закрой глаза.
Она подчинилась и с ужасом ощутила, как пальцы Игнаса (у человека бывают такие холодные пальцы?) коснулись век. Слизь потекла по щекам, склеивая ресницы.
«Что я творю?..»
– Это обязательно? – выдавила она, пытаясь моргнуть.
Игнас щедро смазывал лицо и руки, закатав рукава.
– Так безопаснее.
Только теперь Липа увидела то, чего не замечала раньше. Правая рука Игнаса двигалась не так ловко, как левая. Под бледной кожей проступали не вены, а нечто, похожее на металлические трубки. Протез? Она мало что смыслила в науке и не представляла, что такие штуки уже в ходу. Прямо как в кино.
– Готова?
Она пожала плечами.
Игнас коснулся стены. Провел ребром ладони и потянул на себя. Аккуратно, не спеша, как снимают скотч с заклеенных на зиму окон, чтобы не растрескалась краска, он снимал пласт реальности. Стена крепкого деревянного дома сворачивалась на глазах, топорщась щепками и вспучиваясь чернотой по ту сторону.
Внутри у Липы все заледенело, на лбу выступил пот.
«Все по правде, ты ведь этого хотела?»
– Обещай, что мы вернемся. – Она вцепилась в куртку Игнаса. – Иначе Вит с ума сойдет.
«Или я схожу прямо сейчас».
– Вернемся, когда захочешь. – Что-то в голосе Игнаса Липе не понравилось, но она не успела возразить. Дощатый пол исчез следом за стеной; комната вывернулась наизнанку. Подошвы кроссовок коснулись каменного пола.
– Где мы?
– Мы… мы… где? – издевательски отразилось от стен эхо.
– Мембрана, Прослойка, Периферия – названий много. Выбирай любое.
Они стояли посреди узкой пещеры, освещенной светом сотен (или тысяч?) анимонов. Изумрудные звезды, явившиеся прямиком из снов, покрывали вуалью чернеющие своды.
* * *
– Осторожно! – Игнас схватил ее за запястье, не позволяя сделать шаг. – Смотри под ноги. Поверь мне, наверху нет ничего интересного.
Липа оглядывалась по сторонам, и глаза постепенно начинали привыкать к контрасту черного и изумрудного. Пещера казалась прямой – ни поворотов, ни изгибов, – и все же Липа не видела ни конца, ни начала. Не было и потолка, скрытого рекой огней: будто Млечный Путь приобрел болотные оттенки, раскинувшись посреди… ничего?
– Это ведь не настоящая пещера?
– Нет. – Игнас терпеливо ждал, пока лавина первых впечатлений схлынет. – Происходит замещение: твое сознание достраивает картинку в соответствии с предыдущим опытом и ожиданиями. Человеческий разум не может постигнуть все сразу. Ему на помощь приходят защитные механизмы.
– А ты? Как ты видишь эту… Прослойку?
– У нее нет стен. – Игнас нахмурился, подбирая слова. Зеленые блики плясали на лице, делая его похожим на восковую маску. – Есть что-то вроде перегородок. Знаешь, чтобы ты могла представить, я попробую упростить. Идем, объясню по дороге.
Он подал ей руку.
– Просто старайся обходить лужи фейрита и не касайся анимонов.
– Они ведь не опасны?
– Вспомни, что испытала вчера. Это смог всего один, к тому же юный. Опасность анимонов заключается в другом: фейрит меняет физически, в то время как эти крошечные приятели зарываются в подкорку.
– Они, кажется, не обращают на нас внимания.
Всего несколько актиний парили в пустоте. Остальные, собравшись на стенах в небольшие стайки, источали слабое сияние. Дремали? На фоне оттенков зеленого выделялся их малыш-знакомый: он несся впереди, ловя воздушные потоки, резко тормозил и приплясывал на месте – ждал нерасторопных спутников. Странно, но присоединяться к сородичам он не спешил.
Липа шагала рядом с Игнасом, смотря под ноги, как было велено. Фейрит, стекавший по стенам, напоминал мазут; некоторые лужи приходилось перепрыгивать.
– Так вот, вернемся к началу. Представь себе початок кукурузы.
– Зачем?
– Для наглядности. Представила?
– Ну, допустим.
– Хорошо. Каждое зерно в початке – отдельный мир. Все они упорядочены в строгие ряды и соприкасаются друг с другом – почти. Их разделяет тонкая мембрана, соединяющая зерна и стержень. Представь, что стержень заполнен временем: с одного конца он утолщается, к другому сужается. Где-то зерна крупнее: развитие в таких мирах шагнуло далеко, и бег времени ускорился. Другие миры отстают и только формируются. Чем дальше друг от друга расположены зерна, тем сильнее различия, в то время как смежные миры почти идентичны.
Он сделал паузу. Липа молчала.
– Скажи что-нибудь. Я чувствую себя глупо, пытаясь сравнить Вселенную с кукурузой.
– Да нет, очень образно. Просто моему сознанию нужно время, чтобы достроить картину. – Она вдруг замерла. – Что будет, если я коснусь лужи? Прямо сейчас?
– Не стоит, – отрезал Игнас.
– Ты говорил, мы с Витом можем заразиться. Как это работает?
– В случае с воронкой достаточно глотка воды. Или непосредственного контакта с кожей. Я вряд ли смогу ответить на все вопросы. Я не ученый, Филиппина. Даже ученые не знают доподлинно, что такое фейрит и какова его природа. Он просто появляется и приносит с собой хаос. Его воздействие невозможно предсказать: кто-то погибает после контакта, а кого-то он меняет, перестраивая изнутри, и путей изменения бесчисленное множество.
– Ты говоришь о мутациях?
– Именно. В моем мире фейрит изучали в лабораториях, ставили опыты – все без толку. Его невозможно контролировать. Он – все равно что гниль, пожирающая зерно за зерном. Начав с одного края, однажды доберется до другого.
– Это нельзя остановить?
– Можно задержать процесс, но ненадолго.
– То есть… рано или поздно фейрит все равно окажется на острове?
– Может, в озере или в море. Никто не знает. У нас фейрит нашли на дне Марианской впадины, открыв тем самым ящик Пандоры.
– Твой мир стал первым?
– Никто не знает, – безучастно повторил он, – где находится исток.
– Но он же откуда-то взялся! Ничто не берется из ничего. – Мысли шли кругом. Липа силилась понять, но получалось плохо.
– А откуда взялся человек? – Игнас бросил на нее взгляд и отвернулся, уставившись на скопление анимонов. – Великие умы спорят до сих пор. Ломают копья и не могут выбрать: теория эволюции Дарвина или сотворение мира за семь дней? А может, инопланетный разум? Кто тогда создал инопланетян?
– Стоп! Перестань, пожалуйста, – взмолилась Липа, – слишком много всего.
– Не спеши. Подумай, а потом спрашивай – у нас есть время.
Подойдя к углублению, которое Липа не сразу заметила, он разогнал сонных анимонов. Те разлетались, возмущенно мигая. Некоторые приближались, заинтересовавшись Липой, но Игнас бесцеремонно от них отмахивался.
– Нам сюда. Хочу показать тебе смежный мир.
За пальцами Игнаса тянулась уже знакомая слизь.
«Ну вот, опять», – вздохнула Липа, зажмурившись. От вида пространства, сминаемого, как лист бумаги, ее начинало мутить.
* * *
– Мы что, вернулись назад?
Они стояли посреди мансарды. Теплый июньский вечер, запах дерева – все именно так, как должно быть.
– Приглядись получше. – Игнас указал на застеленную кровать.
Под ней не было ни сумки, ни тапок. На спинке стула не висела одежда, а столешница была покрыта слоем пыли. В этой реальности на острове не было ее, Липы.
– Погоди-ка…
Приоткрыв дверь, она замерла на верхней ступеньке. Из комнаты Вита доносилась музыка. Липа впервые слышала эту мелодию – сильную, как закручивающаяся спираль, и вместе с тем хрупкую, чарующую каждой нотой. То ли просьба, то ли крик о помощи.
– Нам нельзя тут задерживаться, – прошептал Игнас. Его рука легла на Липино плечо.
– Ему грустно. Он совсем один.
Она подняла глаза, ища поддержки, но Игнас лишь сжал челюсти. Желваки заиграли на скулах. Кажется, он собирался что-то ответить, но сдержался в последний момент.
– Идем. Вмешиваться нельзя. Я привел тебя сюда, чтобы показать. Чтобы ты поняла. На этом всё.
– Но если меня нет, значит, в этом мире мама не в больнице. Она здорова! – От этой мысли перехватило дыхание. Липа впервые осознала, что происходящее с ней не сон и не розыгрыш. Вселенная-початок действительно существовала за пределами «зерна», и ее возможности были безграничны!
– Это может означать что угодно. Точек отклонения – миллионы. Хотя математики или люди, знакомые с теорией вероятности лучше меня, назвали бы другое число. А теперь пойдем. – Голос стал ниже, настойчивее. – Твой дядя не должен нас видеть.
Липа позволила вернуть себя в хаос – вошла в него с широко открытыми глазами, все еще пребывая на грани между смятением и горечью чужого одиночества. Озарение было похоже на удар, вспышку жгучего света. Она не смогла бы внятно озвучить свое намерение, не понимая до конца сути фейрита, но все это – смежные миры, чудесные возможности, анимоны – могло стать ключом к маминому исцелению.
Теперь у Липы появилась надежда, и она следовала за Игнасом, чтобы получить ответы.
* * *
В этот раз они миновали Прослойку быстро: Липа не заметила момент переноса, потому что отчаянно терла глаза. Слизь стекала со лба, застывая в волосах липкой коркой. Она вспомнила слова Игнаса о жжении: кожу будто смазали «звездочкой» – и жар, и холод одновременно.
– Вот мы и дома. Не совсем там, где я хотел выйти, но вариант не худший, как думаешь?
Липа сглотнула. Обретя способность видеть, она окинула взглядом тесную комнату. В отличие от иллюзорных пещер, место выглядело реальным, но не поддавалось объяснению. В углах, подобно паукам, ютились анимоны – около дюжины или больше. Не сравнить с «созвездиями» Прослойки.
Посреди комнаты стояла кровать. Вернее, нет, не стояла, а вращалась на изящных колесах. Снова и снова, по бесконечному кругу, как стрелка, описывающая ось циферблата, да так, что подойти вплотную не представлялось возможным.
У Липы вскоре закружилась голова, но она успела понять, что на кровати лежит женщина. Молодая. Очень бледная и красивая – как Белоснежка из старой сказки. Темные волосы на белой подушке, тонкие пальцы на впалой груди поверх белой ткани. Платье? Или больничная роба? От запястий тянулись тонкие трубки, напоминавшие капельницу; изо рта выходила трубка потолще, соединяясь наверху с громоздкой конструкцией из колбочек, вентилей и проводов. Внутри сосудов мерно булькала черная жидкость. Фейрит.
Проследив за направлением ее взгляда, Игнас вздохнул.
– Прости. Не подумал. По первости это выглядит весьма неприятно.
– Кто она?
– Я не знаю. – Он пожал плечами. – Фейрумная.
– Что это значит? У нее нет имени?
– Когда-то было, как у всех. Но для обитателей Дома она просто Она. – Игнас потер переносицу, смахнув остатки слизи. – Видишь ли, фейрит – это чистое вещество. Как яд. Но фейрит, вступающий в связь с другими элементами, называется фейрумом – по крайней мере, в моем мире. Соединения могут быть разными: кислоты, щелочи, соли – и всякий эффект непредсказуем. Каждое свойство, которое приобретает человек после принятия фейрума, индивидуально. Оно может быть как физическим, так и ментальным. Некоторые обретают способность обходиться неделями без сна или дышать под водой. Другие гнут металл силой воли и перемножают в уме пятизначные числа.
– Разве это не чудо?
Игнас невесело усмехнулся.
– Скорее, проклятие. Многих фейрум убивает сразу. Тех, кто обретает свойство, – постепенно. Иногда свойство пассивно и не проявляет себя на протяжении долгих лет, но все же воздействует на организм, разрушая его на клеточном уровне. Фейрум – худший из наркотиков.
Он указал на «Белоснежку».
– Ее свойство – преобразование кинетической энергии. Грубо говоря, Она – perpetuum mobile, вечный двигатель, снабжающий энергией весь Дом.
– Но так нельзя! – Липа глядела на него с ужасом. – Использовать живого человека как батарейку!
– Это необходимо, Филиппина. В противном случае она может нести угрозу для всех. Включая себя. Я видел, что бывает в подобных случаях. Фейрумный либо не умеет сдерживать свойство, либо излишне контролирует его, пока сила не достигает пика и не вырывается на волю. С таким свойством, как у нее, можно рушить города, не говоря уж о Доме, поэтому Клирик поддерживает ее в кататоническом состоянии – грубо говоря, коме, – обеспечивая подачу фейрума.
– Ты себя слышишь? – произнесла Липа совсем тихо. – Говоришь о ней как о машине.
Она ощутила дурноту. Вращающиеся колеса, мигающие анимоны, бледный овал лица, будто посмертная маска… Комната давила, сжимая голову в тисках, и Липа почувствовала непреодолимое желание вырваться. Словно она сама оказалась прикованной к кровати и связанной щупальцами катетеров…
Сорвавшись с места, она потянула на себя ручку двери. В лицо ударил порыв свежего, ледяного воздуха. По инерции пробежав несколько шагов, Липа едва успела затормозить перед зияющим провалом. Игнас поймал ее за шиворот, как ребенка, и потянул назад.
Сердце бешено стучало.
– Не делай так больше. У Дома в запасе много причуд и ловушек. Без меня – ни шага в сторону.
Это была не просьба и не предостережение. Это был приказ.
Осмотрев дыру в полу, Липа не увидела ничего: ни лестницы, ни досок, ни предыдущего этажа. Только ветер завывал в разломе.
– Что это за место, Игнас? Мы еще в Прослойке?
– Больше нет. – Он ободряюще улыбнулся. – Мы внутри временного стержня. На границе Еще-Не.
Эпизод II
Дом, в который…
♬ Aviators – Sweet Dreams
Под балконом раскинулся сад. В отличие от реального мира, здесь царила осень. Клумбы утопали в жухлой траве, мощеные тропки были усыпаны листьями. Грозовое небо опустилось так низко, что деревья, казалось, согнулись под его тяжестью, приникли к земле и сплелись ветвями в хороводе пугающих силуэтов.
Липа провела ладонью по перилам. С южной стороны дом выглядел безобидно. Навевал мысли о старом особняке из какого-нибудь готического романа, кишащем призраками и нераскрытыми тайнами. Призраки – последнее, что ее беспокоило.
Все, что она сумела узнать у Игнаса, – это причину, по которой Дом прозвали Шатким. Иногда по нему пробегала рябь времени, схожая с подземными толчками при землетрясении, и тогда Дом менялся. Перестраивался, отращивал новые этажи и лестницы, украшал себя изящными фронтонами. Или, наоборот, «линял», как выразился Игнас: стряхивал черепицу – иногда вместе с чердаком – и освобождался от лишних окон. Пытался следить за модой, но безнадежно устаревал, мешая романский стиль с готикой, а классику – с сельским барокко.
Приглядевшись, можно было заметить, как стены тянулись вверх под уклоном; слегка скошенные, они чудом держали крышу. Липа обошла Дом с севера на юг по внешней галерее. Хотя стороны света здесь считались условностью – как и время, замершее на пороге.
Перед ней раскинулся ковер из плесени и мха. Ледяные ветры выли в трубах, а чуть дальше виднелось озеро, в глубине которого, подо льдом, угадывался исполинский силуэт. Кем бы ни был озерный пленник, Липа не хотела с ним встречаться.
С восточной стороны шумело море. Лизало фундамент, оставляя на камне узоры из пены. Липа ощущала мельчайшие брызги на коже и не могла понять: как иллюзия может быть настолько реальной? Как могут люди обитать в этом непостижимом месте, не то живом, не то мертвом, отрезанном от времени, будто собранном из разных пазлов?
И что в таком случае реальность?
Между деталями мозаики оставались пробелы, но Игнаса они не тревожили. Он заверил, что обитателей немного. Все они попали в Дом случайно, придя не по доброй воле. Кто-то обжился; другие, как Игнас, продолжали исследовать миры, пытаясь понять причину Гниения и остановить процесс. Или ради забавы. Дом объединил в себе разных людей, и каждый принес с собой частицу родного мира, родной культуры. Частицу себя.
– Как ты его нашел? Дом? – Липа обернулась к Игнасу. Ей нравился «танцующий» сад, но любоваться им вечно было нельзя.
– Долгая история. – Он стоял в тени, прислонившись плечом к оконному выступу. – Но если в двух словах, привели анимоны. Ученые в моем мире долго спорили, что первично: фейрит создает разрывы в Прослойке, привлекая анимонов, или же, наоборот, анимоны проделывают дыры, выпуская фейрит.
– И к чему пришли?
Улыбка Игнаса вышла кривой, и Липа кивнула:
– Понятно.
– Я был заражен, когда понял, что кроме привычной реальности существуют другие. Прошел через дюжину или больше, пока не оказался в Доме. Это место – как отель на перекрестке; удобно хранить вещи и можно перевести дух, прежде чем двинуться дальше.
– Погоди-ка, – перебила Липа. – Так ты фейрумный? Как Она?
– Не совсем как Она, но… да.
Липа резко выдохнула.
– И ты молчал! В чем твое свойство?
Он хмыкнул:
– Я ведь упоминал про пассивную фейрумность.
– То есть ты заражен, но выгоды никакой? Это как-то… – Слово «глупо» едва не сорвалось с губ, но Липа прикусила язык. – А как же полеты, суперсила, рентгеновское зрение? – Она оттолкнулась от перил и оказалась в тени, рядом с Игнасом. Он взглянул на нее, словно окатив ушатом ледяной воды.
Липа начала замечать перемены в его настроении. Вот Игнас улыбался, а через минуту в его глазах мелькнуло нечто пугающее: не столько угроза, сколько предостережение.
– Прости. Глупость сморозила.
– Ничего, – глухо отозвался он и, повернувшись к Липе спиной, зашагал по коридору. – Однажды поймешь. Не все сразу, а то через край польется.
– Ты о чем?
Она догнала его у поворота. Вниз вела лестница с высокими ступенями. Кое-где зияли провалы – как та дыра, в которую она чуть не угодила.
– О том, что важно рассчитывать силы. Нельзя перелить в кружку всю воду из ведра. Только постепенно, раз за разом.
Липа замерла на ступеньке.
– Ты чего?
– Страшно стало.
– Держись за меня, тут два пролета.
– Я не про лестницу. Про тебя. – Липа смотрела мимо Игнаса, в точку над его правым плечом. Осознание пришло внезапно, будто лампочка зажглась в голове. – Я не знаю о тебе ничего. Совсем ничегошеньки. Только имя, но представиться можно любым. Ты так легко говоришь о сложных штуках, но при этом не ученый. Кто ты?
– Я фейрумный, Филиппина. – Он развел руками. – Брожу от мира к миру, пытаюсь понять, как далеко распространился фейрит и остались ли зерна, им не тронутые. Я… – Он запнулся. – Как видишь, я один. Не знаю, сколько требуется слов, чтобы ответить на вопрос «кто ты?». Можно потратить часы, пересказывая жизнь год за годом, и если уж на то пошло, ты для меня тоже загадка.
Липа фыркнула.
– Вовсе нет.
– Да. Любой человек – загадка, если ты не читаешь мысли.
– А среди фейрумных бывают телепаты?
– Может быть. Я не встречал.
Лестница вывела их в новый широкий коридор. Старенькие обои в цветочек вздувались пузырями, отходили ближе к потолку, обнажая слой известки и серый бетон. На окнах висели тюлевые занавески. В горшках зеленела герань. От гвоздя, забитого над дверным косяком, тянулась бельевая веревка – пустая, если не считать полосатого коврика, висевшего в дальнем конце коридора. Там же притулился велосипед с ржавой цепью и снятым сиденьем. Возле одной из дверей выстроились в ряд банки из зеленого стекла, пара кастрюлек и бидон. Липа будто перенеслась в прошлое – в захламленную прихожую типичной коммуналки.
Из-за угла вдруг высунулась рожица – черная, будто измазанная сажей. Белки глаз в изумлении расширились. Игнас приложил палец к губам, и чумазый мальчишка повторил его жест, а через мгновение пропал, слившись с темнотой. Только топоток раздался за поворотом.
– Это Игошка, он безобидный. Всегда молчит, только слушает. Обезьянничает иногда. – Игнас улыбнулся. – Не знаю, откуда он появился, но сделал бы ставку на юго-восток Африки.
– Так он… – Ну конечно! Ей просто в голову не пришло: Липа не ожидала увидеть чернокожего мальчика. – А почему Игошка?
Игнас повел плечом.
– Баб-Уля назвала. Она его вроде как… увнуковила.
Он замедлил шаг.
– Тс-с-с. Нам сюда.
– А почему шепотом?
– Услышит. – Он кивнул на дверь. – Никакого намека на старческую глухоту. Ты вряд ли отправишься гулять по Дому без меня, но запомни: к Баб-Уле «на чай» ходить не стоит.
– Почему? Боишься, что она и меня увнуковит?
Он смерил ее серьезным взглядом.
– Я не шучу, Филиппина. Просто не надо, поверь мне.
– Хорошо.
Они миновали коридор. Хлипкая дверь с облупившейся краской выпустила их на лестничную площадку. Очередную.
– Не понимаю, как это возможно.
– Что?
– По логике, Дом должен кончиться. Снаружи он не кажется большим.
– Внутри он больше. Из-за ряби никто не знает, сколько здесь этажей, потому что количество все время меняется. Разве что Клирик, который помнит каждый закоулок.
– Ты упоминал о нем. – Липа бросила на Игнаса заинтересованный взгляд. – Там, в комнате со Спящей.
– Слышала про средневековых алхимиков?
– Немного.
– Наш Клирик от них недалеко ушел. – Игнас вздохнул. – Он ирландец. Отец О’Доннелл. Был когда-то ревностным христианином, а потом случился Дом, и взгляды изменились. Вера – штука тонкая. Она схожа с эликсиром: щепотка добродетели, унция сомнений и пузырек безумия – смешать и плавить на медленном огне до получения однородной массы.
– И что заставило его сомневаться?
– Сам Дом. Клирик почитает его как продукт некоего божества, существующего вне времени и властвующего над его ходом. Они с Бубновым Джеком твердят, будто у Дома есть хозяин, сокрытый в глубине, – хмыкнул Игнас.
– Ты в это не веришь?
– Я верю в то, что вижу своими глазами.
Липа нахмурилась. Существуют ли пределы человеческой веры – вот в чем вопрос. Еще вчера она помыслить не могла, что угодит в подобное «приключение», а вот же…
– Дом на всех оставляет печать. Клирик, попав сюда, проявил талант к науке. Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, и впрямь гениальны. Как бы дико это ни звучало, его теософия приносит плоды. А Джек…
Игнас замолчал и резко перегнулся через перила. Ахнув, Липа ухватилась за полы его куртки.
С нижнего пролета донесся смех.
– Ну же, приятель, заканчивай! Что там Джек? Мне интересно.
На подоконнике сидел парень, немногим старше Липы – на вид лет двадцати с небольшим. Симпатичный, несмотря на лопоухость, с правильными чертами лица и легкой улыбкой. Взгляд прямой и насмешливый. Русые волосы, давно не стриженные, были зачесаны назад. Узкие джинсы пестрели прорехами; на кожаной куртке – десятки значков, заклепок и булавок. Рядом – вместительный рюкзак, наполненный доверху.
– Вспомни Джека, он и выпадет[1]. – В голосе Игнаса послышалось неодобрение. – Что принес на этот раз?
– Всего понемногу. – Джек демонстративно застегнул молнию, скрывая содержимое рюкзака. – Реактивы для Клирика, свечи для Баб-Ули. Она еще свиные копыта просила. Я уж подумал: ну все, сатанинская месса грядет, но нет – холодец! А еще… – Он поднял голову и присвистнул. – Деревце! Ну наконец-то!
Их с Липой взгляды встретились, и улыбка Джека стала шире.
– Решила сменить прическу? Тебе идет.
Липа машинально провела рукой по волосам, снимая паутину липкой слизи. Коса превратилась в застывшую сосульку. Щеки вспыхнули. Ответить на шутку или обидеться? Она одновременно почувствовала смущение и раздражение: что за «деревце»?
– Мы знакомы? – Липа смерила Джека взглядом, спускаясь по лестнице.
– Оу! Это наш первый раз для тебя. Прости, как-то двусмысленно прозвучало… Джексон Хиггинс. – Он протянул руку. – В миру Бубновый Джек.
– Не вздумай втянуть ее во что-нибудь. Даже не пытайся. Ты понял? – Игнас нетерпеливо обернулся. – Идем, Филиппина.
– Так точно, мистер Девятый. Ни малейшей попытки. Из нас двоих именно Деревце находит неприятности. – Он подмигнул Липе, когда та в растерянности перевела взгляд, и опустил ладонь, которую она так и не пожала. – Это ничего. Иди с Девятым. Уверен, у вас там важные дела. Еще увидимся!
Улыбка пропала, но что-то в голосе Джека заставило поверить: именно так все и будет. Они увидятся. Закинув на плечо рюкзак, он отсалютовал на прощание и взлетел по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Липа осталась наедине с Игнасом.
– Ничего не понимаю, – севшим голосом проговорила она. – Он и правда меня знает? Откуда? Я этого Джека впервые вижу.
