Дарья Гущина
Проклятые места

– Но он же не совсем безголовый, – удивилась Иххо. – Хотя…

– Что? – прищурился Рьен.

Иххо покраснела и призналась:

– Мьёл вчера заметил, что подходит причалу. И северный колдун, и сильный, и тридцати лет ещё нет. Но я подумала, он так, не всерьёз…

Сьят выразительно хмыкнул, а Рьен едва сдержался. Он никогда не ругался ни на своих, ни при своих, но сейчас с трудом прикусил язык.

– Ладно вам, мастер, не нагнетайте, – примирительно сказал Сьят. – Мьёл знает, что делает. При всей его странной любви к рисковым опытам человек он здравомыслящий и колдун умный. Знающий. Из древнего рода. Он не сунется туда, откуда не сможет выбраться.

Где-то закапала вода.

– У нас что, крыша течёт? – Рьен поднял голову.

Перестук капель участился, и потянуло рекой.

– Колдовство, – рыжий улыбнулся и расслабленно вытянул ноги. – Ждём.

А минут через десять в кабинете колдуна что-то грохнуло. Зашипело. Заругалось. Опять грохнуло.

– Мьёл! – встав, рявкнул Рьен.

– Чего? – колдун появился на пороге. – Ну извините, опоздал.

– Ты откуда такой… мокрый? – опешил начальник.

На самом деле Мьёл был безобразно грязным – словно его в гнилостное болото с головой окунули. Слипшиеся потемневшие волосы, лицо и руки в разводах, одежда мокрая и грязная. Но, что характерно, на пол грязь не стекала, а подошвы сапог не оставляли на полу неподобающих следов.

Мьёл безрезультатно вытер рукавом лицо – грязь держалась, как заколдованная, не размазываясь, – и угрюмо доложил:

– Со дна мы. На разведке с мелким были. Там, где триста лет назад колдуны собрались, чтобы уничтожить сорок восьмой причал, и пропали.

– Со дна? – многозначительно повторил Рьен.

– Протока – это река, – недовольно ответил колдун, шумно роясь в карманах куртки. – И у неё есть дно. Мы, люди, ходим по поверхности, как на лодках. Зверьё погружается глубже – ныряет. И потому плюёт на любую защиту от человеческих проток. У нас нырять нужды нет… да и силы не те. По звериной протоке идёшь как по болоту – вязнешь, проваливаешься, и пока ногу вытащишь из трясины, уже устал. Ну и дно. А где ещё этот проклятый причал искать, если не на дне?

– Нашёл? – сдержанно поинтересовался Рьен.

Сьят и Иххо, повернувшись в креслах, молча и напряжённо внимали.

– Причал – нет, – проворчал Мьёл и вывернул карманы. – Но вот что было в донной грязи.

На начальственный стол шлёпнулись комки серо-зелёного ила.

– Почистите – обалдеете, – пообещал колдун и напоследок показал простое серебряное кольцо. – Этой штуке больше трёхсот лет. Покажете мастеру Гьирибу – он подтвердит. На внутренней стороне номер – раньше все колдуны такие носили, нас так регистрировали, пока не придумали регистрацию на крови. Ещё мой дед такое носил по старой памяти. Но у него номер длинный был – цифр десять, – а тут всего пять. Очень старая вещь.

Рьен протянул руку, забрал кольцо, осмотрел и заметил:

– Да, и у своего деда такое помню. Себя почему не почистишь?

– Потому что зелья уничтожают грязь, а я хочу соскрести что-нибудь и изучить состав, – Мьёл снова безрезультатно протёр лицо. – Можно я пойду?

С подоконника жалобно и нетерпеливо вякнул Угорь – такой же грязный, мокрый и недовольный, как и его хозяин.

– Иди, – разрешил Рьен. – Но как закончишь свои дела, сразу ко мне.

Колдун коротко кивнул, прихватил кота и закрылся в своём кабинете. И снова там что-то зашуршало.

Сьят сноровисто подскочил и без жалости использовал свою папку и отчёты, чтобы собрать комки в кучу, Рьен сгрёб в сторону бумаги, а Иххо достала из кармана платья склянки.

– Чистить? – спросила она осторожно. – Наверное, обычное зелье уборки сгодится?

– Пробуй, – Рьен на всякий случай попятился.

Чёрная вода растеклась по листам, на минуту скрыв комки ила, а потом вернулась обратно в склянку, оставив на столе несколько одинаковых колец, пару подвесок, ременную пряжку, пуговицы и клочья ткани.

– Кольца с номерами, – указал Сьят.

– Поработаем, – согласился Рьен. – И, думаю, лучше мастеру Гьирибу заглянуть к нам лично.

Он открыл ящик стола и достал коробку со склянками.

***

– Сынок, ты откуда? – ахнула матушка Шанэ, по письменной просьбе Мьёла прибежав в тёплую беседку.

– Со дна, – снова ответил колдун. Встал с кресла и уточнил: – Со дна протоки. И я не могу соскрести эту грязь, не уничтожив. А мне нужны образцы. Может, у вас получится их взять?

– А до тебя дно исследовали? – полюбопытствовала матушка, быстро снимая пальто.

– Само собой, я же не один дурной колдун на всё Семиречье, – фыркнул Мьёл, привычно потирая грязную щёку. – Мы, если что, все дурные. И всегда будем ставить опыты и лезть в неизвестные места. Природа у нас такая – исследовательская. Река Чёрная не велит стоять на месте и требует развивать дар. И вы, кстати, такая же. Вот сейчас вам до смерти интересно, что это за грязь и как её смыть. И как изучить.

Матушка Шанэ достала мешочек с песком и улыбнулась: да, есть такое…

– До дна многие колдуны доставали, но не видели смысла его изучать, – продолжал Мьёл. – Внутри протоки терпимо даже зимой, но очень темно и трудно находиться. Один шаг там – как двадцать здесь, и чем глубже погружаешься – тем больше сил тратишь на простые движения. Мы давно поняли, что оно того не стоит, ещё мой прапрадед об этом в дневниках писал. Прокладывать удобные тропы долго и тяжело, а защиту от них можно поставить на раз. Едва ли не каждый второй колдун обязательно ныряет ко дну, но ничего интересного там не находит и бросает это дело. И никому о результатах не сообщает – зачем?

– А ты что-то нашёл? – проницательно спросила матушка.

– Вещи пропавших триста лет назад колдунов, – просто ответил Мьёл. – Тех самых, которые хотели уничтожить сорок восьмой причал.

Матушка Шанэ внимательнее присмотрелась к колдуну, достала из буфета ещё несколько мешочков с песком и задумчиво произнесла:

– Сдаётся мне, сынок, что вовсе не грязь это. Садись-ка вот сюда, – она положила мешочки на стол. – Ко мне поближе. Если я права, то образцы понадобятся скорее мне.

– Души? – встревожился колдун, устраиваясь за столом.

Матушка пожала плечами и высыпала на стол один за другим несколько мешочков с песком. Поворошила его, расчерчивая деревянную поверхность песчаными узорами, и зашептала. Песок мягко замерцал и живой змеёй пополз к Мьёлу.

– Будет неприятно, – предупредила матушка Шанэ. – Но ты уж потерпи.

Колдун кивнул, с любопытством наблюдая за южным колдовством. Песок быстро добрался до его рук, обвил локти и пополз дальше щупальцами плюща – шершавого, но тёплого. И голову облепил осторожно – не мешая дышать, не царапая кожу, не вцепляясь в волосы. А матушка, направляя песок, тихо и шуршаще пела что-то на южном.

Неприятно не было – напротив, Мьёл, согревшись в песчаном тепле и убаюканный шёпотом, чуть не уснул. И когда оно, щекоча кожу, схлынуло, колдун тряхнул тяжёлой головой – всю ночь же не спал и нырял за доказательствами.

– Уверен, что смоешь остальную грязь? – спросила матушка Шанэ.

– Кота отмыл сразу, – отозвался Мьёл и открыл глаза.

Песок почти весь вернулся в мешочки, а соскоблить удалось мало – над столом в искристом облаке плавали две полосы грязи, похожие на увядшие веточки зелени.

– Больше без боли не получить, – пояснила матушка. – Но нам и этого хватит. Одну вам, одну мне.

Колдун сразу же погрузил себя в речной кокон – грязь ему изрядно надоела, да и высушиться из-за неё нормально не получалось. И уже в коконе услышал тихое:

– Сынок, ты, поди, думал, что за приманку сойдёшь?

– Думал, – признался Мьёл, выныривая обратно. – А что, нет?

Матушка Шанэ осторожно коснулась своей «веточки» и качнула головой:

– Нет. Ты слишком добрый для причала. Слишком хороший. Ты прав, это частичка духа – тёмного духа, злого, грешного. Вот кого приманивал причал. Вот кого он забирал. Тёмных людей. Набедокуривших. И их опустошённые мёртвые души теперь устилают дно колдовских проток.

– И что, это повод остановиться? – напрягся колдун. – И не искать причал дальше?

– Ни в коем случае, – взгляд матушки Шанэ стал жёстким. – Он убивает. И не имеет на это права. Никто не имеет. И лишать душу посмертия тоже. Если человек оступился, он должен сам это понять, осознать и исправить, чтобы уйти в Мир вечных вод чистым, а не гнить на дне колдовской протоки за то, что не смог от взятки отказаться.

Мьёл аккуратно собрал в пустую склянку второй образец грязи, посмотрел на неё и ухмыльнулся:

– Ну, если хватит одной взятки, то приманку для причала мы найдём без проблем. У нас и в тюрьме, и в закрытых храмах навалом подходящих деятелей – северных, молодых, в меру грешных и с колдовским даром.

– К сожалению, навалом, – строго поправила матушка Шанэ, убирая свой образец грязи в мешочек с песком. И сменила тему: – Сынок, ты голодный?

– Не то слово! – оживился колдун. – Со вчерашнего дня толком не ел.

– Тогда идём в чайную, накормлю, – она встала. – Ты поешь, а я напишу в Сыскное ведомство о том, что мы узнали. А уж дальше пусть твой начальник решает, что и на кого ловить. И когда.

***

Над рекой Лунной разливался серебристый туман. Он неторопливо поднимался над тихой водой, заполнял все выемки у берегов, взбирался по каменным парапетам и мостовым опорам, тянул скользкие щупальца к остаткам сугробов. Едва реки запели, как колдуны взялись за расчистку снега, и на крупных островах от сугробов остались лишь небольшие и рыхлые грязно-серые полосы. А вместо снега берега с вечера затоплял туман – ледяной, липкий, густой, как сметана. Прозрачно-сумеречный и робкий по вечерам, непроницаемо плотный и жадно вбирающий в себя город по ночам.

Бьюн очень боялся. Он стоял на набережной Девятнадцатого острова уже полчаса и никак не мог собраться с мыслями. Пересилить наконец страх и сделать то, зачем пришёл.

Ещё в конце зимы Бьюн по праву считался одним из лучших городских воров – хитрый, неуловимый, неприметный, с колдовским даром. Он воровал с десяти лет, и за восемнадцать лет работы у него не было ни одной ошибки. Ни одной помарки. Бьюн знал свои слабые места – он любил рискнуть и частенько сначала делал, а потом думал, – и всегда тщательно за собой следил. Но всё-таки попался – дважды. Сначала взялся за рискованный заказ и оказался в тюрьме, а потом не подумал и очутился здесь.

Сыскники хотели найти сорок восьмой причал. А Бьюн хотел на волю (он небезосновательно подозревал, что пятнадцать лет каторги на рудниках Дальнего Севера его или убьют, или превратят в больного старика). И вор не думая согласился за свободу сыграть роль наживки. Всего-то и нужно, что походить протоками с разных островов на Пятьдесят Третий, а с оного на соседние. Сегодня, завтра, неделю – пока причал не попадётся. Или не исчезнет бесследно другой колдун.

Конечно, потом на все четыре стороны Бьюна никто не отпустит, не то преступное сообщество Семиречья заподозрит неладное. Смена внешности, новые документы – и навсегда вон из города. И честная жизнь – там, где он в итоге осядет, за ним присмотрят. Вора переезд устраивал – его ничто в городе не держало, – да и честная жизнь тоже, хотя работать от зари до зари ему не улыбалось. Но лучше работать молодым и здоровым в приличном месте, чем загнуться на каторге, верно?

И если бы не плата за свободу…

Бьюн освоил протоку в тринадцать лет, но наставник, мудрый вор-колдун, сразу предупредил: и к заказчику, и на дело, и выпить, и к девкам, и обратно – только пешком или лодкой. Следы открытой и закрытой протоки, как и следы человека на колдовской тропе, остаются надолго. И Бьюн так привык справляться без колдовства, что протокой почти не пользовался. Нет, открыть-то он откроет, пройдёт и выйдет, но…

Из тумана выглянула полосатая кошачья морда. Прищурилась подозрительно и зашипела: чего, мол, застыл? Наставник рассказывал о животных-колдунах, и Бьюн сразу понял, что непростые у сыскников коты, проследят за ним и помогут… Но всё равно страшно. Страшнее, чем на первом своём деле. Страшнее, чем на оглашении приговора.

Вор сунул руки в карманы куртки, нащупал мешочки с песком, припомнил наставления и решился: пора. А то как не надо было рисковать, так он полез, как надо было подумать, так не думалось? Что его погубило, то и спасти должно, да. К тому же ему обещали помочь, а сыскники слово держат (в этом Бьюн убедился лично: глава отдела общих правонарушений год назад в газетной статье публично пообещал его поймать – и поймал).

Кот снова зашипел. С реки потянуло промозглой сыростью. Туман вскарабкался по сапогам вора, обхватив его колени. Бьюн в отчаянии сжал мешочек с песком, с третьей попытки открыл протоку и прыгнул в чёрную лужу – как в омут с головой. И так погибать, и эдак… И будь что будет.

В колдовской протоке Семиречье напоминало беспорядочно разбросанные по руслу реки камни: крупные валуны – острова, мелкие – тропы между ними. Все острова отличались друг от друга формой и размерами, но их насчитывалось больше трёхсот, и колдуны годами зубрили карту протоки, чтобы сходу узнавать конкретный остров по характерным выступам и не плутать подолгу в поисках нужного. Бьюн карту толком не знал, но ему хватило пары дней, чтобы выучить форму Пятьдесят Третьего острова и его окрестности.

Кот вынырнул рядом с вором и предупредительно фыркнул. Бьюн послушно примерился и осторожно запрыгал с камня на камень – с Девятнадцатого острова на проклятый Пятьдесят Третий. Бодрясь сердитым убеждением, что ничего у сыскников не получится, но в глубине души понимая – получится. Если уж сам глава Колдовского ведомства разрабатывал план – наверняка получится.

Из протоки зима ещё не ушла – в чёрной воде плавала пористая серая наледь, а бока камней белели снегом. Но хоть потеплело – и то хлеб. Можно не спешить, тщательнее примериваться и аккуратнее прыгать. Не то соскользнёшь – и в воду с головой. Увязнешь, не выберешься сразу – и камнем ко дну. А ему туда нельзя, нет. Колдуны говорят, в одиночку со дна не выбраться.

Скорее бы закончить – да настойки глотнуть, да к горячей девчонке под бок… Подруга-то, конечно, как прознала про тюрьму, другого нашла, но ничего, Бьюн – парень видный. Один не останется. Только бы справиться, только бы выбраться…

Предпоследний в тропе камень внезапно просел под весом вора и ушёл под воду. Бьюн не успел ни удивиться, ни испугаться – лишь нелепо взмахнул руками, хватаясь за воздух, и ухнул в ледяной водоворот.

***

– Староват, но ничего, сойдёшь, – проскрипел старческий голос – противный до дрожи, словно острым ножом по стеклу шаркнули.

Бьюн неуверенно открыл глаза и заморгал – голос принадлежал отнюдь не старику. Над ним склонился мальчишка лет десяти – беловолосый, светлоглазый, высокий и худой, как оглобля. Отросшие волосы неопрятно торчали в разные стороны, одежда тоже была неряшливой – мятая, в грязных пятнах. А вот глаза, как и голос, у пацана оказались старческими. Бьюн лишь раз такие глаза видел – у местной легенды, древнего деда-вора, которому кто-то сто лет давал, а кто-то двести. Бесцветные глаза, равнодушные. И не только в них краски выцвели. В душе выцвело желание видеть красоту жизни и наслаждаться ею.

– Очухался? – пацан неприятно ухмыльнулся. – Давай-давай, дыши, парень. Нам с тобой ещё одно дельце провернуть надобно. Сядь.

Бьюн сел – тело послушалось пацана быстрее, чем вор взял себя в руки. Огляделся. Сглотнул.

Водоворот выплюнул его на старом причале – подвижный и скрипучий настил, под которым шелестели воды колдовской реки, высокая кособокая ограда с серебристыми фонарями (и один освещал пугающую табличку с номером). Позади темнели часть стены и карниз крыши, а остальное утопало в густом тумане. Оный взял причал в плотное кольцо и настойчиво тянул щупальца через прутья ограды, но пробраться на настил почему-то не мог.

И всё бы ничего, но и ограда, и настил были сложены из костей.

– Не дури, – предупредил пацан и выпрямился. – Тут сиди, жди и не дури, понял? Не то хуже будет.

Бьюн снова сглотнул и кивнул. И пусть идёт, вор как раз выполнит поручение – опорожнит мешки с песком. А дальше… вроде как всё. Колдовской южный песок что-то сделает, и всё. О южном колдовстве Бьюн немного знал от наставника, который не ленился повторять: к южанам никогда не лезь и ни за какие деньги не берись у них воровать. Не сладишь. Призраками южане управляют. Что бы ни сулили, не берись. Страшная у них сила. Незримая и мощная.

Самое то, чтобы сорок восьмой причал потопить. Если слухи правдивы.

А пацан вдруг передумал уходить. Посмотрел сверху вниз, точно что-то подозревая, и сел на настил напротив вора. Скрестил ноги, достал из кармана штанов сухую травинку и развязно предложил:

– Хочешь сказку, парень? – и сам решил за Бьюна: – Хочешь. Все хотят. Всем интересно.

У вора до сих пор шумело в ушах, его трясло после водоворота (и вообще после всего), и очень хотелось побыстрее покончить с делом, но мешочки явно откладывались. И он опять послушно кивнул.

– Странный ты… – подозрительно сощурился пацан. – И вроде боишься… но не так боишься, как нужно. Другие иначе боялись. На голову, что ль, бедовый? Ну?

От немигающего ледяного взора Бьюна затрясло сильнее прежнего, и только тогда страшный пацан расслабился:

– То-то же. Слушай давай.

Он поёрзал и с явным удовольствием затянул:

– Жили-были два брата – старший и младший. Долго жили, честно и дружно. Все дела делили – всё вместе делали. И вот пришла им пора уходить. Мир, парень, постоянно меняется – старое отживает, новое зарождается. А если старое не может встроиться в новое, то пора ему, старью-то, подвинуться. Но братья решили, что ещё послужат миру – по-своему. Нравилось им новое, хотелось посмотреть, каким мир станет. Тогда они ушли – и вернулись. Иными.

Призраками, понял Бьюн и слегка взопрел. Вот отчего неувязки-то – со старыми глазами и юным обликом.

– Мир менялся так быстро, что старое тонуло, а новое не успевало появляться, – в охотку продолжал пацан. – И братья взялись за это новое. Растаяли ледники на Дальнем Севере, реки переполнились и выбросили в живой мир новое колдовство для новых людей, но старые-то колдуны не умирали, зато новые – ещё как. А их души застревали среди живых, напившись силы рек. И тогда братья открыли Мир вечных вод, чтобы душам было куда уйти, и приходили, чтобы показать дорогу.

Лодочник, ещё больше взопрел вор. Лодочник и…

– Они поделили обязанности: старший забирал светлых, а младший – тёмных. Честно поделили – жребий бросили. Вот только тёмных-то всегда больше умирает – больно дерутся много, делят что-то, режут друг друга. Младший не справлялся, и тогда старший предложил помощь. И постепенно младший стал замечать, что работы у него всё меньше и меньше.

В поясницу вора что-то ткнулось, и он не подскочил испуганно лишь благодаря многолетней привычке сидеть неподвижно – в засаде, в укрытии, пережидая облаву. Да и промёрз основательно. Бьюн лишь чуть дёрнулся и сразу понял, что один из карманов его куртки опустел. Сменил положение – вроде как потягиваясь, – и второй карман тоже опустел.

– Тогда-то младший и понял, что брат его обворовывает, – взгляд пацана стал ещё страшнее. – Забирает больше положенного. А ведь они нас питали, парень. Души-то. Только их сила нас тут держит. Мы не убивали, нет. Пообщаться хватало. Поговорить, рядом побыть, обнять в утешение. Когда по десятку в день возишь – хватало. А когда один в неделю… уже нет.

Настил скрипнул так, что Бьюн снова едва не подпрыгнул. Позади скрипнул – словно кто-то тяжёлый шагнул на старые кости.

– Ты забыл добавить, брат, – произнёс тихий молодой голос, – что начал злоупотреблять. Что тебе и сотни душ в день стало мало. Что захотел ещё больше силы – она тебя пьянила, как старая отцовская настойка, и без неё тебе не работалось. Ты стал зависимым. И начал злоупотреблять. Скольких ты не довёз до дома, пока я не вмешался? Скольким ты не дал шанса вернуться и искупить свою вину, прожив новую честную жизнь?

Пацан подскочил, а ему навстречу из-за спины Бьюна выступила худая фигура в объёмном плаще лодочника. Вор споро попятился и полз, пока не упёрся спиной в ограду. Если бы он знал, что вмешивается в разборки высших сил, то плюнул бы и на свободу, и на сыскников, и даже на главу Колдовского ведомства…

– Я дал тебе время – отдохнуть и одуматься, – сухо ответил пришелец. – А ты спрятался от меня и начал убивать. Живых.

– Тёмных, – резко возразил пацан. – Нагрешивших. Виноватых.

– Живых, – веско повторил пришедший. – Не ты даёшь жизнь, и не тебе решать, кому жить, а кому умирать. Мы с тобой всего лишь лодочники. Перевозчики. Служители Мира вечных вод. Наше дело – забрать душу с Призрачного причала и доставить её домой. А что делаешь ты? И ведь ты до сих пор не заметил, что стал таким же, как те, кого осуждаешь. Хватит. Всё. Всё, брат. Тебе тоже пора.

И после тяжёлой короткой паузы добавил:

– Твоего причала больше нет.

Затрещали, ломаясь, кости. Первой рухнула ограда, и туман живой рекой хлынул на настил. А за причалом показался сумрачный силуэт лодки.

Бьюн затаил дыхание, ожидая чего угодно – драки, недовольных воплей, сопротивления, истерики, слёз… Но пацан, чьи руки и ноги связали туманные плети, лишь зло глянул сначала на старшего брата, потом на вора. Повернулся, ссутулился и поплёлся к лодке. А под Бьюном просел настил, и речная вода заплескалась так близко…

– Закрой глаза, – не поворачиваясь, посоветовал (и вор ничуть не сомневался в верности своей догадки) Лодочник, – и ничего не бойся. Тебя вытащат. Те же, кто провёл меня сюда.

По ногам Бьюна скользнуло что-то гибкое. Змея, снова взопрел вор, но дёргаться не стал. Ну а вдруг и правда помогут?

– Расскажи людям сказку о двух братьях, – попросил Лодочник. – И сообщи, что сорок восьмой причал уничтожен, а его создатель ушёл в Мир вечных вод. А доказательства уничтожения найдутся быстро. Всплывут завтра же. Ты молодец. Спасибо. И до встречи – до очень нескорой встречи, парень.

***

– Сколько-сколько костей всплыло? – оторопело переспросил Сьят. – Вся река Лунная в старых костях? Да чтоб их… Только с одним захоронением разобрались – и на тебе…

Мьёл выгреб из кармана пригоршню склянок со слепками и высыпал их на стол. Потом вторую. Потом третью. И хмуро заключил:

– Хана нашей весне, друг. Все будут гулять, а мы с тобой – пахать. Не одним отделом, само собой, в общих правонарушениях клянутся помогать, но обычно у них работы больше, чем у нас.

Сьят посмотрел на щедрую россыпь склянок и уныло кивнул. А у него только-только рука после бесконечных отчётов болеть перестала…

– Но это не срочно, – добавил Мьёл. – Мастер Рьен велел делать в свободное рабочее время.

– То есть приступаем прямо сейчас, – фыркнул рыжий. – Не то лета у нас тоже не будет.

– Не, – колдун посмотрел на часы. – Сейчас обед. Говорю же, не срочно.

Он похлопал по опустевшим карманам и поправил куртку:

– Ты со мной?

– Конечно, – охотно отозвался Сьят.

Семиречье купалось в солнечном полудне. Искрила наледь на тротуарах, парапетах и перилах мостов. Искрили крохотные льдинки в морозном воздухе. Искрил свежий снег на мостовых. Но в воздухе уже пахло весной, и весело, разгоняясь, шумели освобождённые ото льда реки.

– Слушай, друг, – Сьят на ходу повязывал шарф, – а почему все пропавшие – колдуны до тридцати лет?

– До тридцати дар подвижен и готов к росту, – пояснил Мьёл, закрывая неприметную дверку в торце Сыскного ведомства. – До тридцати он набирает силу, а после развивается только за счёт опыта. И до тридцати лет мы ещё можем вывернуться наизнанку при угрозе жизни, а вот после – уже нет. Сила набрана, её уровень закреплён, и появляются инстинкты. Матушка Шанэ сказала, что ему нужно было много колдовской силы – этому тёмному лодочнику. И он вынуждал колдунов выворачиваться, чтобы собрать всю их силу и вложить в свой причал. Или в себя. Подробностей мы уже, как ты понимаешь, не узнаем.

Сьят подумал, пощурился на солнце и заметил:

– А не из-за него ли мы перестали видеть призраков? Иначе его бы всё равно достали. Не утрать наши колдуны все знания и навыки… Достали бы. Может, он вас как-то проклял?

– Я тоже так подумал, – признался Мьёл. – Нет, наши старшие колдуны думают иначе. Что он, этот тёмный, что-то забирал из рек. Чем-то и от них питался – лодочник же. Я до сих пор наблюдаю за котами и вижу, как разнятся наши с ними умения. Они могут нырять глубже, чем мы, и работать на этой глубине – даже на дне. И видеть то, чего не видим мы. Значит, у них иное… питание. Всё те же реки, всё тот же общеколдовской источник… но вот силу они получают другую. Она ведь могла сохраниться на глубине – на той глубине, где нам трудно или опасно находиться. А этот тёмный когда-то был человеком, то есть глубоко не нырял. Но так оно всё или нет… Посмотрим.

Сьят согласно кивнул: да, выследив тёмного лодочника, сыскники нашли многих пропавших без вести и навсегда избавились от проклятого места, но только ли? А вдруг северные колдуны вновь обретут способность видеть призраков? Раз она когда-то была – значит, однажды вернётся. Ничто не исчезает навсегда. И испарившаяся вода в своё время проливается дождями и наполняет реки новой силой.

– Для этого мало питания, – Мьёл точно прочёл мысли рыжего и нахмурился. – Я же видел Лодочника, когда деда потерял. Я его видел, Сьят, как тебя сейчас. Но мне запретили видеть. Значит, мы недостойны – пока. И лично я буду и дальше помогать южанам во всех их призрачных делах. Дед любил повторять, что с даром мало родиться, ещё его нужно заслужить. Быть достойным своей силы – вот что он имел в виду.

И может быть, однажды…

Время покажет.