Дарья Донцова
Записки счастливой прихожанки
Храм у метро
Я вышла из дома во двор в не самом радостном настроении, в голове толкались мысли. Где взять денег? Год тому назад, двадцать третьего августа тысяча девятьсот семьдесят второго года, умер мой отец. Хоронили Аркадия Николаевича при большом скоплении народа. Сначала устроили прощание в Центральном доме литераторов. Потом кавалькада автобусов и машин помчалась по Садовому кольцу в сторону Новодевичьего кладбища. Мама, бабушка, самые близкие друзья ехали в автобусе. А меня посадили в машину, я находилась на последнем месяце беременности. На кладбище гроб установили на небольшой площади, выступали какие-то люди, потом военные стреляли из винтовок, затем все стали прощаться. Я подошла к гробу и увидела, что по щеке отца ползет слеза.
Стоял невероятно жаркий день, у меня кружилась голова, дрожали ноги. Я вцепилась в гроб и закричала:
– Он жив, он плачет!
Какие-то люди попытались успокоить дочь покойного, но я пребывала в уверенности: папа не умер! С Груней в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни случилась истерика. Вдруг кто-то сильно обнял меня и сказал:
– Спокойно. Это отходит заморозка!
Я прекратила кричать, плакать и поняла: слова произнес Никита Михалков. Мы с ним были знакомы с детства, но никогда не принадлежали к одной компании. Никита старше меня, и он не жил в Переделкине. Порой мы сталкивались у каких-то общих знакомых, мило здоровались, перебрасывались парой фраз. У Груни имелись свои друзья, у Никиты – свои. А вот Сергей Владимирович Михалков и Аркадий Николаевич Васильев общались часто, оба занимали начальственные должности в Союзе писателей, могли вместе обедать в Центральном доме литераторов. Старший Михалков присутствовал на похоронах моего папы. Наверное, Никита приехал с ним, вероятно, он не захотел отпускать своего отца одного. На улице сорок градусов жары, похороны нерадостное мероприятие, мало ли что случится. Иной причины, дабы оказаться в тот день на Новодевичьем кладбище, у Никиты, на мой взгляд, не было. Он держал меня в объятиях, гладил по голове и говорил:
– Тихо, тихо, не надо плакать! Он умер. Но ты с ним встретишься.
Я зацепилась за его последнюю странную фразу как за спасительный круг:
– Правда? Встречусь?
– Конечно, – сказал Никита, – смерти нет!
Я выдохнула и почему-то сразу ему поверила. Смерти нет, мы расстались на время!
Удивительно, но после похорон Аркадия Николаевича мы с Никитой долго не пересекались. Но я помню о его словах всю свою жизнь и, став православной женщиной, поняла, что Никита тогда не просто утешал Агриппину, он сказал истину, но на то, чтобы понять это, у Груни ушли десятилетия.
Пару лет назад мы с Михалковым случайно встретились в одном медцентре у кабинета, и я наконец сказала ему:
– Спасибо.
– За что? – удивился Никита Сергеевич.
Я напомнила ему о похоронах моего отца, о его словах и поняла: Никита, конечно, не помнит о той истории, а со мной она осталась навсегда.
Мой сын Аркаша родился на сороковой день после смерти Аркадия Николаевича. И молодой маме скоро стало понятно: у двадцатилетней Груни началась новая жизнь. У меня нет денег, работы, я студентка третьего курса журфака МГУ, которой необходимо получить высшее образование, на руках крохотный мальчик, а помощи ждать неоткуда. Афанасии Константиновне тогда было за восемьдесят, но она рвалась в бой, говорила:
– Учись, посижу с Аркашенькой.
Но я понимала: бабушке тяжело поднимать мальчика, который быстро рос. И коляска в нашем доме в крохотный лифт не входит, как ей малыша на прогулку вывезти?! Тамара Степановна почти не бывала дома, она постоянно летала за рубеж на гастроли с артистами, ей поручали вывозить за границу разные коллективы. Папа ушел, он был финансовым фундаментом семьи, маме теперь следует много работать. Я побежала к Ясеню Николаевичу Засурскому, декану факультета журналистики МГУ, попросила свободное посещение занятий и устроилась уборщицей на вокзал. Шел тысяча девятьсот семьдесят третий год, студенты не могли, как сейчас, работать в свободное от учебы время в кафе. Во-первых, даже в Москве мест общественного питания имелось раз, два – и все. А во-вторых, тем, кто учился в институте, запрещалось подрабатывать. Но мне повезло: мужчина в отделе кадров, к которому я пришла в полном отчаянье, проявил сострадание, оформил на службу мою бабушку, а работала внучка.
Расстраивалась ли я, что теперь приходится размахивать шваброй и тряпкой в туалетах? Нет. Я была счастлива, у меня появились деньги. Получив аванс, Груня ощущала себя Крезом, сразу неслась в магазин, покупала что-то вкусное из еды, подарок Аркаше, бабушке ее любимые карамельки «Гусиные лапки». А потом – раз, и в кошельке пусто! До получки я снова считала копейки. Афанасия Константиновна вздыхала, глядя на неразумную девицу. Через пару месяцев она сказала:
– Заработала деньги? Не беги сразу в лавку. Заведи общую тетрадь, запланируй покупки, сначала купи самое необходимое. Если останется копеечка – отложи ее, вот так и скопится некая сумма. Каждый день записывай расходы, тогда поймешь, куда утекают доходы, и в следующий раз станешь осторожнее.
Бабушка, как всегда, оказалась права, рубли у внучки перестали заканчиваться через день после их получения. Но как же хотелось купить Аркаше новые ползунки! Да, у мальчика есть одежда и он быстро из нее вырастает, неразумно тратиться на вещь, которая скоро станет мала. Но коим образом научиться не хотеть делать покупки?
В тот августовский день тысяча девятьсот семьдесят третьего года я вышла во двор, подсчитывая свои финансы, которые, как обычно, спели романсы. Стояла хорошая погода, во дворе на скамейке сидела соседка тетя Надя.
– Грушенька, куда собралась? – окликнула она меня. – На учебу?
Я подошла к Надежде Петровне:
– Нет! Сегодня воскресенье. Хочу поехать к маминой подруге, у нее внучка старше Аркаши, она мне отдаст ее шубку и валеночки. Девочке все мало, а Кеше в самый раз на зиму.
– Ой, как хорошо, – обрадовалась тетя Надя, – покупать не надо. А какая шубка? Цигейковая? Или из рыбьего меха, синтетическая? Нонче такие шьют.
– Настоящая, – похвасталась я, – теплая!
– Вот удача! – засмеялась Надежда Петровна.
– Как ваша нога? – осведомилась я.
Пожилая женщина махнула рукой:
– Гипс сняли, а ходить пока долго не смогу. Хотела записочки в Храм отнести, да не доковылять.
Слова «записочки в Храм отнести» прозвучали для меня загадочно. Грушенька в церковь никогда не заглядывала. Зачем мне туда? Я комсомолка, в сказки про дедушку, который где-то там, на небесах, живет, не верю. Люди в космос летают, никто из них Бога не видел. Но я хорошо понимала: моя бабушка, Надежда Петровна, другие пожилые дамы считают, что Господь существует. Переубеждать их не стоит, бесполезное оно занятие. И пожилым людям надо помогать, поэтому задала вопрос:
– Записки следует лично отдавать? Или могу их за вас отнести?
Тетя Надя чуть не заплакала от радости, вынула из сумки листок:
– Деточка! Огромное тебе преогромное спасибо! Сегодня годовщина отхода ко Господу моей мамочки, ее звали Анастасия. И закажи Сорокоуст о упокоении, напиши еще туда вот эти имена. А о здравии те, что в левой колонке, и себя с Аркашей укажи, пожалуйста. Вас в моем списочке нет.
Я старательно закивала.
– Вот денежки, – тараторила тетя Надя, – и держи рубль еще. Тебе на конфеты.
– Спасибо, не надо, – заулыбалась я.
– Не спорь со старшими, – велела соседка, – бери, купи себе что-то вкусное.
Рубль, подаренный соседкой, вмиг повысил настроение. До зарплаты оставалось два дня, в кармане ни копейки, и вдруг! Целый рублик! Я могу приобрести молоко, хлеб, сто граммов масла и, вероятно, такое же количество российского сыра.
Тихо напевая себе под нос, я побежала к метро. От нашего дома до нужной станции ехать недолго, но я решила не тратить пять копеек на проезд. Подруга моей мамы жила в доме, который одной своей частью смотрел на Храм. Домчаться туда пешком мне ничего не стоило, сэкономлю на проезде. Пять копеек туда, пять назад, получается десять. Столько стоит ситник, белый хлеб, который бабушка считает самым вкусным, мне он тоже очень нравится. Если намазать кусок ситничка сливочным маслом, которое куплю на обратной дороге в молочной около дома, потом посыпать бутерброд сахарным песочком, то получится вкуснее пирожного.
В Храме никого не оказалось, только неподалеку от входа за прилавком стояла пожилая женщина в платочке. Я подошла к ней и, несмотря на то что мы находились в помещении одни, почему-то зашептала:
– Доброе утро!
– Благословенного дня, – улыбнулась в ответ бабушка.
Я вздрогнула, но не потому, что до сих пор не слышала такие слова: голос старушки был прямо как у Матушки, которая давным-давно, когда-то в детстве, сказала маленькой Грушеньке, что та очень хорошая девочка.
– Что хочешь, радость наша? – продолжила тем временем бабуля.
– Соседка, тетя Надя, попросила отнести в церковь бумажки, – принялась объяснять я, – за здоровье и за тех, кто умер. Надежда Петровна сломала зимой ногу, ей трудно ходить. А я не знаю как…
– Поняла, – остановила меня собеседница и вынула из ящика несколько листочков размером с те, что отрывают от календаря. – Там, где красная рамочка и слова «О здравие», напиши тех, кто живы.
– Точно, – обрадовалась я, – тетя Надя так и сказала: «О здравие».
– Это о здоровье, – улыбнулась женщина, – Батюшка за них помолится.
В моей памяти ожил большой бородатый мужчина, Отец Владимир, вот он входит в комнату, где стоит стол, и все говорят: «Батюшка, Батюшка…»
В год, когда вы читаете эту книгу, трудно поверить, что двадцатилетняя девушка ничего не знала о Боге, понятия не имела о том, что такое Молитва, никогда не заглядывала в Храм. Нет, я была в курсе, что есть такое странное место, куда пожилые люди ходят, потому что верят в Бога. Мне такое поведение казалось очень глупым. Но спорить с пенсионерами не надо, они старше меня, следует уважать их возраст. И ведь дедушкам с бабушками очень не повезло, они родились при царе. Афанасия Константиновна появилась на свет в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, у нее имелась няня, Елизавета. О женщине бабася помнила всю свою жизнь, называла ее «Моя Лисонька-Лизонька». Представляете, эта нянюшка когда-то была крепостной крестьянкой. Когда Александр Второй даровал вольную народу, Лиза осталась со своими хозяевами, помогла воспитать их детей. Бабушка оказалась последним ребенком у Анны и Константина. И ей в начале двадцатого века довелось хоронить Елизавету. Груня пребывала в уверенности: сказку про Бога в давние-давние времена придумали, чтобы запугать людей, сделать их покорными. А сейчас все по-иному, но разве переделать пожилого человека?
На лето мы всей семьей переезжали в Переделкино. Там было кладбище, около него стоял Храм. Один раз мы с Тиной, внучкой писателя Валентина Катаева, шли из магазина, перед нами брела тетя Лида, она жила в деревне Переделки.
– Давай обойдем бабушку, – предложила Тина, – пошагаем по шоссе.
Я кивнула, и тут из-за поворота медленно выехала большая черная машина, тетя Лида с удивительной для нее резвостью выскочила сбоку на проезжую часть, бухнулась на колени и ткнулась головой в асфальт. Мы с Тиной обомлели до такой степени, что не бросились к старушке, которой определенно стало плохо. Но дальше события начали развиваться совсем диковинным образом. Машина притормозила, распахнулась задняя дверь, на дорогу вышел дедушка с седой бородой, в черном халате, поверх которого на цепочках висело что-то блестящее. Он неожиданно быстро приблизился к Лиде, сказал что-то, потом помог бабуле подняться. А та! Поцеловала ему руку и заплакала. Дедушка перекрестил Лиду, нас с Тиной, сел в автомобиль и уехал. Мы с подругой стояли, открыв рты. А старушка бросилась к нам:
– Видели, да?! Святейший! Остановился! Святейший! Сказал, что он просто человек, не Икона, не надо в грязь при виде его машины рушиться! Благословил меня, неразумную! Святейший! Сам из-за меня путь прервал! Господи! Боже! Сейчас нашим расскажу. Святейший! Меня, грешную, благословил!
Потом она вдруг подпрыгнула и побежала вперед с такой скоростью, что и нам не догнать.
– Кто это был? – изумилась я.
– Не знаю, – прошептала Тина, – дедушка какой-то! Смотри, как бабушка несется, быстрее паровоза.
Не помню, сколько нам тогда с Тинкой лет было. Восемь? Но само происшествие забыть не могу.
Сейчас я знаю, что в Переделкине находилась резиденция Патриарха Алексия Первого, он часто служил в местном Храме. А его автомобиль никогда не мчался по узкой шоссейке, которая вела от Минского шоссе, сквозь местные деревни к станции Переделкино. Дом Святейшего находился совсем недалеко от платформы. Машина всегда ехала медленно, в отличие от автомобилей некоторых писателей, которые неслись так, словно за ними гнались голодные волки. Увидав женщину, которая пала ниц, Патриарх попросил шофера остановиться и вышел. Наверное, подняв бабушку, он узнал свою прихожанку, сказал ей несколько добрых слов, осенил крестом Лидию, двух обомлевших маленьких девочек и продолжил свой путь. Конечно, придя домой, я сообщила обо всем бабушке, та помолчала и сказала:
– Лида прекрасная женщина, судьба у нее тяжелая, вот и получила утешение. А вы с Тиной не болтайте о том, что видели. Вас могут из октябрят исключить.
Я заморгала:
– Ничего плохого не сделали.
– Вам понравилось, как поступил дедушка? – уточнила бабася.
– Конечно, – закивала я, – он помог тете Лиде, а та очень радовалась.
– Вот и забудьте, – строго велела Фася, – не хвалите дедушку, в школе никому не сообщайте, чему стали свидетелями, добром не закончится, поломаете себе жизнь.
Спустя годы я поняла, почему бабася предостерегала от болтливости внучку. Моего деда, Стефана Михайловича Новацкого, блестящего военного, поляка, арестовали в тридцатых годах по делу Тухачевского. Его жену и дочь не отправили за решетку, не выслали из Москвы, потому что мужчина давно понял: на свободе его не оставят, и за два года до ареста развелся с женой. Пара не перестала любить друг друга, но расторгла брак. Поэтому Афанасию Константиновну и Тамару Степановну не арестовали, просто выселили из дома на Тверской в барак с земляным полом на Беговой улице. Бабася пошла работать кассиром на расположенный рядом ипподром. Мама моя на момент ареста своего отца уже завершала учебу в институте философии и литературы, престижного в то время ИФЛИ. Все выпускные экзамены Тамара Степановна сдала, но на торжественной церемонии вручения дипломов руководство вуза потребовало от девушки публичного отрешения от своего отца, врага народа. Тамара вышла на сцену, сказала:
– Я никогда не откажусь от Стефана Михайловича, он мой папа. И не верю в то, что отец враг народа. Можете лишить студентку диплома, знаний вы у Новацкой отобрать не сумеете.
В зале воцарилась гробовая тишина, мама ушла под молчание присутствующих. И что самое удивительное – ей отдали документ об окончании института.
Я об этой истории узнала от бабушки незадолго до того, как она стала терять разум. Ни Афанасия Константиновна, ни Тамара Степановна не могли понять, почему непокорную выпускницу не арестовали, по какой причине ей все-таки выдали диплом. Моя мама была очень смелой, умной и в придачу дивно красивой, но в Храм она никогда не ходила. Вот бабася порой по воскресеньям уходила из дома до того, как внучка проснулась, и возвращалась к полудню. Мне она говорила, что ездит к Татьяне, но я эту женщину никогда не видела, а теперь понимаю: Литургия, как правило, по воскресеньям.
Бабася последние годы своей жизни провела с болезнью Альцгеймера. Незадолго до того, как окончательно лишиться разума, Афанасия Константиновна попросила внучку:
– Съезди в деревню… ну тут… неподалеку… там… обязательно скажи, что я болею.
Я попыталась выяснить побольше информации:
– Как называется село?
– Ну… так, – заулыбалась бабуля, – здесь оно, рядом. Близко.
Узнать, куда следует отправиться, внучка не смогла.
Когда бабася отошла ко Господу, а это произошло дома, я на следующий день начала собирать ее вещи для похорон и нашла крохотную, размером меньше моей ладони, Икону. Теперь-то в курсе, что это изображение Чудотворной Владимирской Божией Матери.
Но в день, когда соседка тетя Надя попросила двадцатилетнюю Грушеньку отнести записки в Храм, я о Православии ничего не знала. И внимательно слушала женщину, которая объясняла:
– А за упокой листочек с черной рамочкой. Упокой – это усопшие, то есть заснувшие.
Мне, студентке журфака МГУ, прочитавшей много книг, слово «усопшие» знакомо. Оно часто встречалось в разных произведениях, но я всегда считала, что оно означает «умершие», поэтому переспросила:
– Заснувшие?
– Да, – кивнула собеседница, с лица которой не сходила улыбка, – смерти нет!
Я вздрогнула, вспомнила день похорон папы и спросила:
– Вы так думаете?
– Конечно, – подтвердила бабушка и протянула мне свечку: – Вот тебе подарочек, поставь у Иконы Богородицы.
– Простите, пожалуйста, – забормотала я, – меня тетя Надя прислала, сама в Бога не верю.
Собеседница показала на жестяную копилку:
– Денежки она тебе дала? Если да, брось сюда. Если нет, то и не надо. От твоего неверия Господь опечалится и пожалеет неразумную. Поставь свечку, попроси у Матушки Богородицы вразумления и вообще всего, что хочешь, только доброго, хорошего. Мужа подруги не желай. Вокруг никого нет, никто тебя не увидит. А я отвернусь. И незнакомы мы, я на тебя не донесу, не сообщу, что комсомолка в Храм прибежала.
Сама не знаю почему, я решила последовать совету и пошла по залу, рассматривая Иконы. На многих из них изображались женщины. И где Богородица, как она выглядит? Вернуться к приветливой бабуле я постеснялась и в конце концов остановилась у подсвечника: за ним на стене висело изображение молодой, красивой женщины, она держала на вытянутых чуть вперед руках полотенце. Некоторое время я стояла молча, зачем-то потрогала край доски, та оказалась теплой, потом воткнула подарок в подсвечник и решила пойти к выходу, но не по кругу, а через центр зала. Быстро шагать почему-то не захотелось, я двинулась очень медленно, и в момент, когда оказалась прямо под куполом, кто-то осторожно тронул меня за плечо.
