Дарья Донцова
Записки счастливой прихожанки
– Сложи пальчики так, словно хочешь соль взять!
Поскольку в этот вечер, который уже превратился в ночь, все вокруг вели себя ну очень необычно, я не удивилась, соединила указательный, средний и большой пальцы и прошептала:
– Правильно?
– Да-да, – очень тихо одобрила тетенька, – и когда все крестятся, тоже так делай.
Я уставилась на свои пальцы, потом посмотрела по сторонам, увидела, что все, включая ребят, подносят руку ко лбу, потом к животу, правому и левому плечу, и повторила движения.
– Умница, Агриппинушка, – зашептала круглолицая женщина, – пусть Матушка Богородица тебя всегда хранит.
– Мою маму зовут Тамара Степановна, – уточнила я.
Собеседница прижала девочку к себе:
– Ах ты, горемыка!
Тем временем сказочное представление продолжалось. Отец Владимир несколько раз поднимал над головой толстую книгу в переплете из желтого металла. А еще он ходил вокруг стола, размахивая банкой, родной сестрой обложки тома. Склянку тоже сделали из материала, который по виду напоминал золото, она висела на цепочке, из нее валил дым. Странно, но я не закашлялась, пахло чем-то приятным, как от Луки.
Стоять пришлось долго, у меня устали ноги. Другие дети не жаловались, поэтому и я решила потерпеть. Но очень обрадовалась, когда Отец Владимир наконец-то перестал бубнить что-то на непонятном языке.
И тут все выстроились в очередь к столу – вначале мужчины, за ними женщины, дети. Я оказалась последней.
Отец Владимир взял большую, яркую, желтую вазу и вдруг сказал:
– Пусть Агриппина подойдет первой.
Я растерялась, бабушка взяла внучку за руку и подвела к Отцу Владимиру, двое мужчин в халатах подсунули девочке под подбородок красное полотенце, перед моим лицом замаячила позолоченная ложка.
– Ротик открой, – тихо подсказал один из дяденек, – потом закрой, проглоти.
Я послушно выполнила указание, какая-то из женщин быстро схватила девочку, подвела к небольшому столику, протянула чашку, в которой плескался, как мне показалось, компот, вручила небольшой кусок белого хлеба со словами:
– Съешь и запей.
Маленький ломтик булочки оказался волшебно вкусным. А в чашку налили не компот, красное вино. Я знала его вкус. Когда маленькая Грушенька заболевала, бабуля подогревала чайную ложку кагора и говорила:
– Выпей, потом наденем шерстяные носочки с горчицей – и спать. Завтра проснешься здоровой. Немного настоящего кагора, носки, горчица – и нет болезни.
Бабушка никогда не ошибалась, температура наутро оказывалась нормальной.
После того как все съели свои кусочки хлеба, выпили вино, Отец Владимир вдруг встал на колени, и все, включая меня, поступили так же. Мужчина некоторое время стоял молча, потом поднялся, поцеловал стол, перекрестил его и неожиданно сказал:
– Господи, прости нас.
И тут все, даже мужчины, заплакали, а я испугалась.
– Не надо, – громко произнес Отец Владимир, – сегодня у нас радость огромная, пошли.
Я, которая решила, что все необычное, непонятное уже произошло, встрепенулась. Теперь нас куда-то поведут? Взрослые и дети начали разбирать верхнюю одежду. Бабушка хотела застегнуть на моей шубке пуговицы, но Грушенька увидела, что даже самые маленькие одеваются без взрослых, и впервые в жизни сказала:
– Нет! Я сама.
Затем мы оказались во дворе. Стоял лютый холод, я начала прыгать на месте, но события стали разворачиваться таким образом, что Грушенька начисто забыла про заледеневшие ноги.
Четверо мужчин вынесли из избы стол. Странный большой подсвечник, скатерть, книгу в золотом переплете оставили дома. А потом!!! Вы не поверите! Мебель разрубили топором, облили жидкостью, я по запаху поняла: бензин. Мне иногда случалось сидеть в машине, когда мама приезжает на заправку. Все стояли молча. Отец Владимир бросил на деревяшки горящую спичку. Вмиг вспыхнуло жадное пламя, Лука запел. К нему присоединились все бородатые мужчины, женщины, дети, и те, кто постарше, и маленькие. Я поискала в толпе бабушку, увидела ее черную шубку, пробралась меж людей, схватила Фасю за руку и прижалась к бабуле всем телом. Афанасия Константиновна обняла внучку и сказала не своим голосом:
– Грушенька, все будет хорошо.
Я подняла голову и поняла, со мной сейчас беседует не бабушка, а женщина, которую люди называли Матушкой.
– Не бойся, – продолжила она, – все уладится. Он все видит, знает. Все это для того, чтобы мы стали крепкими, сильными. Тьма сгущается перед рассветом, после долгой непогоды всегда светит солнце. Мы не ходили сорок лет по пустыне, но у нас своя дорога, свое испытание, свои сорок лет в пустыне. Никогда не бойся, Грушенька, нас можно убить, но нас нельзя лишить веры.
Голос Матушки звучал тихо, ласково, от нее пахло какими-то незнакомыми, но очень приятными духами, как от Луки, Отца Владимира, такой же аромат издавал дым из «золотой» банки. Я не поняла ничего из того, что говорила женщина. Кто ходит по пустыне? Разве около Москвы она есть? Почему все станут крепкими и сильными, глядя на горящий стол? Какая дорога? Что такое «лишить веры»? Вера – это женское имя. В Переделкине, где у нас была дача, в магазине работает тетя Вера. Но навряд ли Матушка ее знает.
Стол догорел, несколько мужчин засыпали пепелище снегом, народ вернулся в дом, а там ждал накрытый стол. Семилетняя Грушенька очень любила поесть, в особенности мне нравились сосиски, докторская и языковая колбаса. Но тарелок с такой снедью я не увидела. Зато стояли миски с отварной картошкой, жареная курочка, всякие соленья. Взрослые налили себе вина, детей угостили компотом. Потом нас уложили спать на огромную постель, рядом легли еще девочки. Я никогда не делила с кем-то кровать, но так устала, что оказалось все равно, кто сопит рядом под одеялом. И вдруг одна девочка вскочила:
– Мы не помолились на ночь!
Я, успевшая задремать, зевнула, хотела перевернуться на другой бок, и тут все мои соседки по постели, включая самую маленькую, слезли на пол, встали коленками на ковер и уставились на гостью. Я уж в который раз за вечер растерялась.
– Грушенька, – ласково обратилась ко мне старшая девочка, – тебя ждем.
Делать нечего, пришлось присоединиться к компании. Девочки начали что-то говорить вслух. Я не поняла ни слова. Затем они замолчали, посмотрели друг на друга и запели. На какой-то момент мне стало обидно: даже крошечная малышка участвует в общем хоре, а я не знаю такую песню! Вот «Синий платочек» наизусть выучила, и «Ландыши» тоже, и «Широка страна моя родная». Но то, что сейчас исполняли девочки, не было веселым, но и грустно оно не звучало:
«Много было в небе звезд
Теплой ночью ясной.
Тихо спал Иисус Христос
На соломе в яслях…»
Дверь в комнату открылась, появилась Матушка.
– Озорницы, – совсем не сердито сказала она, – спать давно пора.
– Поем Рождественскую, – с трудом вымолвила Малышка.
– Давайте-ка и я с вами, – неожиданно заулыбалась Матушка.
Потом она тоже встала на колени и запела, девочки присоединились к женщине:
«Дева-Мать, склоняясь над ним,
Нежно напевала.
Ночь мерцала золотым
Звездным покрывалом».
Мне стало так грустно, очень хотелось участвовать в хоре, но как это сделать?
Наверное, на лице девочки отразились все ее мысли, потому что Матушка улыбнулась мне:
– Грушенька, подпевай.
А хор не умолкал:
«Пели Ангелы Христу,
Славили Рожденье.
В мир принес Он красоту,
Веру во Спасенье».
– Не знаю слов, и мне медведь на ухо наступил, – прошептала я и заплакала.
Девочки бросились обнимать и целовать меня, говорить:
– Ты их обязательно выучишь!
– Непременно!
– Сама не сразу запомнила.
– Я люблю тебя, – неожиданно произнесла малышка.
– Да, да, да, – подхватил хор голосов, – и я, и я, и я тебя люблю.
– Все, – остановила детей Матушка, – марш в кровать. Спать всего ничего осталось, завтра на рассвете кому на первую электричку, кому на автобус. Грушенька, я люблю тебя, не переживай, в следующий раз приедете с Фасенькой на недельку, мы с тобой столько песен выучим! Я люблю тебя.
– Почему вы меня любите? – прошептала я. – Заработала в четверти тройку по математике. Васильева плохая ученица. И мне в школе совсем не нравится.
Женщина обняла меня:
– Нет, ты замечательная, хорошая, умная. Арифметика – сложный предмет, он не всем сразу понятен. Но у тебя все получится. А сейчас ложись! Не печалься. Я сама не сильна в математике. У каждого человека свой талант, просто твой непременно откроется позднее.
Потом она поцеловала меня в макушку и ушла! Я залезла на кровать, легла с краю, сон пропал.
Моя мама была очень строгой. Тамара Степановна считала, что похвала губит ребенка. Если постоянно говорить девочке, какая она хорошая, то малышка разбалуется, начнет лениться. Папу я почти не знала. Аркадий Николаевич с утра до обеда писал в кабинете свои книги, а потом быстро уезжал, возвращался домой поздно. Тамара Степановна вставала позже мужа, она работала главным режиссером в Москонцерте, дружила с разными актерами. У нас дома бывали Клавдия Шульженко, Иосиф Кобзон, другие, как теперь принято говорить, звезды. Но я никогда не сидела с ними за одним столом. Потому что дети должны заниматься своими делами, а не слушать разговоры старших. У школьницы имелся строгий распорядок дня, в котором оставалось мало времени на отдых. Занятия в школе, потом танцы, бассейн, выполнение домашних заданий… Ахнуть не успеешь, а уже девятнадцать часов! Я очень старалась побыстрее сделать уроки, чтобы почитать новую книгу. И всегда ждала каникул, в особенности летних, потому что тогда мы переезжали в Переделкино. Вот там у девочки Васильевой были друзья: Катя Рождественская, Тина Катаева, Костя Смирнов, Лида, Валечка, и писателей я не стеснялась так, как актеров, певцов, музыкантов.
Сейчас мне понятно, что способность Дарьи Донцовой писать от руки каждый день без выходных тридцать страниц, а потом мчаться на телевидение или читать лекции больным, успевать за день сделать много всякого-разного выращена Тамарой Степановной. Она же, требуя от дочери только пятерок, научила ребенка старательности, аккуратности, умению не тратить время зря. Но это понимание и благодарность к маме возникли у меня не сразу, появились лишь во взрослом возрасте. В школьные года я пыталась учиться на отлично, у Груни были пятерки по всем гуманитарным предметам и почему-то биологии. Алгебра, геометрия, химия, физика остались за гранью понимания девочки. Добрые педагоги ставили ученице Васильевой тройки, но на самом деле ей и двойки-то много. Жаль, что не имелось оценки «ноль». Вот она точно показывает уровень знаний Агриппины по точным наукам. Из детства же идет мое смущение. Когда кто-то сейчас начинает хвалить писательницу Дарью Донцову, я не знаю, куда деваться, мне неудобно слушать сладкие речи, перечисление разных премий, которые когда-либо получила.
В тот необыкновенный день, честно сказав Матушке, что не знаю слов песни и не понимаю ничего в арифметике, я ожидала от незнакомой женщины укоризненного взгляда и слов вроде: «Надо хорошо учиться, ты плохо стараешься». Но Матушка отреагировала иначе. Она вдруг пообещала, что мы вместе выучим тексты, поцеловала Груню… Это так странно! Ну как женщина, у которой шубка, как у бабушки, может меня, троечницу, любить? Ответ на вопрос первоклассница не нашла и заснуть не смогла, а потом в комнату вошла Афанасия Константиновна и сказала:
– Девочки, шесть утра!
Все быстро вскочили, умылись ледяной водой из смешного маленького ведерка, ранее я такого не видела. Из него торчал штырек, его следовало поднять ладонью, и тогда лилась жидкость. Потом мы выпили чай, съели кашу, попрощались, и Лука повез нас с Афанасией Константиновной на станцию.
На перроне мужчина крепко обнял меня, поцеловал три раза, потом сложил пальцы так, словно хотел взять соль, ткнул ими в мой лоб, живот, в оба плеча и сказал:
– До свидания, раба Божия отроковица Агриппина. Еще встретимся.
Мы с бабушкой вошли в вагон, сели на деревянную скамейку, поезд тихо поехал. Я посмотрела в окно и увидела: Лука бежит по перрону и машет нам рукой. Потом до моего слуха долетел тихий кашель, я обернулась. Бабушка вытерла глаза платком.
– Похоже, простудилась, – сказала она, – вот слезы и катятся.
Я прижалась к бабасе, первоклашка поняла: Фася плачет. Но спросить, почему ей стало грустно, постеснялась. Да мне самой тоже не хотелось веселиться. И чем дальше электричка уносила нас от сказочного места, в котором прошла самая необычная ночь моей семилетней жизни, тем сильнее Грушеньке хотелось выскочить из поезда и бежать, бежать назад в ту избу, где от всех пахнет одними духами, где женщины и мужчины поют странные песни, где меня любят девочки, где Лука гладит Грушеньку по голове, где море любви, света, где самая простая картошка и обычная жареная курица – необыкновенное лакомство.
