Дарья Белова
Навсегда моя

Глава 11. Ваня

Чуть пригнувшись, наблюдаю, как Аленка выходит из дома друга. Дверь подъезда очень тяжелая, еще с прошлого века. Малышка прикладывает все усилия, чтобы широко ее открыть. Уже успел схватиться за ручку, нужно выйти из машины и помочь.

Но Аленка справилась. Она вообще справится со всем, если захочет. Всегда была упрямой, в чем-то наивной и по-девчачьи милой, но прет как настоящий танк.

Малыш медленно спускается по ступеням, на лице очаровательная улыбка. Сердце рвется к ней, пытается просочиться через ребра, не переставая шарахать пульсом под двести ударов в минуту.

Алена неуклюже поправляет сумку, висящую на плече, старается застегнуть пуховик. Не выходит, она хмурится. А я улыбаюсь.

Она меня не видит, потому что не смотрит по сторонам. Но, все-таки у нас с ней какая-то связь. Аленка вскидывает голову и встречается со мной взглядом. Ее ореховые глаза тут же приобретают другой оттенок. Между нами десятки метров. Спросите, как я это увидел? Я просто знаю.

Первый раз я увидел дочь маминой подруги спустя месяц после того, как меня забрали из детдома. Марусю – мою маму – и Гришу – ее мужа пригласили родители Аленки на ужин. Я еще шугался всех, не привык. Смотрел, наверное, на всех огромными глазами и думал, что я там делаю. Деталей не помню. Они стерлись.

Возможно, Марусе повезло, что я отличался от многих детей, которых усыновляют в таком возрасте. Я был смирным, послушным и добрым. Никаких психов, выкрутасов и прочего.

С первого дня в доме Гриши я не чувствовал себя лишним, хотя еще долго стеснялся и часто молчал.

Так вот, в тот вечер, когда я увидел Аленку, первое, что врезалось в память, – ее глаза. Они у нее были большие, светло-карие, почти янтарные, а при искусственном освещении приобретали зеленоватый оттенок. Меня это… напугало. Я никогда раньше не видел такого.

Разумеется, ни о каких чувствах речи быть и не могло. Мне шесть, Алене четыре. Я хотел найти друга. Мне казалось это несбыточной мечтой, потому что в детском доме друзей у меня не было.

Детский дом вообще отдельная страница моей жизни, которую я практически не помню. Только скомканные отрывки. Есть пара фотографий, но они хранятся у мамы, мне они ни к чему.

Лишь приход Маруси запомнился мне за все те годы. Она ворвалась к нам такой яркой, как елка. Помню это ощущение, я подумал, что наступил Новый год. Не знакомая мне пока женщина надарила кучу игрушек, обнимала меня и говорила чудные для шестилетнего мальчика вещи.

Я практически не слушал ту странную женщину, все мое внимание было приковано к конструкторам Лего.

Их потом растащили парни постарше. Мне осталась только разорванная упаковка.

В первую неделю после того, как Маруся с Гришей забрали меня, я присматривался. Ко всему. Не потому, что не доверял, мне было любопытно.

Еще в детском доме рассказывали, что таких больших детей, как я, редко усыновляют, а тем, кому повезло оказаться за стенами казенного дома, часто возвращались. Не они сами, разумеется. Их приводили обратно те, кто обещал заботиться о них. Дети, которые выросли в детских домах, отличаются.

Я не знаю, отличался ли я, сложно судить, но, кажется, неплохо втянулся в жизнь, которую мне подарили мама с Гришей.

И Аленка… Мой друг, который был со мной практически с первого дня. Эта девочка помогла понять, что я дома, я на своем месте. Звучит глупо, но сейчас это точно осознал. Аленка сыграла большую роль в моей, как принято говорить, адаптации. Мы просто играли. Дружили. Я был нужным.

А потом мы познакомились с Костей…

Вспоминаю все это, пока наши взгляды с Аленкой переплетаются, минуя стекло машины, сопротивление ветра, пару кустов…

Душа разрывается от той боли, которую причинил. Мне правда жаль, что я оказался таким идиотом и не понимал – так нельзя. Точнее, понимал, свои желания просто представлялись важней.

Аленка не уходит. Длинные ножки стоят ровненько, вместе, как по линеечке. Пальцами в сумку вцепилась и продавливает толстый материал. Милая, хоть и злится.

– Ты решил преследовать меня, Радов?

Так гневно выплевывает мою фамилию. Никогда ведь не обращалась ко мне так. Радов – фамилия Гриши. После опеки, а следом усыновления, Румянцев Иван Егорович стал Радовым Иваном Григорьевичем.

Меня это задевает, потому что на самом деле я не захотел бы менять фамилию, если бы меня спросили. Я не знаю, кем были мои родители. И все, что у меня от них осталось, это фамилия и отчество. Это то, что хоть как-то связывает меня с ними, кем бы они ни были.

И малыш это знает.

– Ты добилась своего, Ален. Мне больно. Правда, – развожу руки в стороны и сцепляю челюсти так крепко, что слышу хруст.

Разумеется, не отрицаю своей вины, готов сделать все, что потребуется, чтобы снова заслужить доверие, но не думал, что встречи Костяна и Аленки будут так ранить.

– Больно больше оттого, кого ты выбрала. Он же мой друг.

Она отворачивается. Не могу понять, о чем думает и что вообще чувствует. Аленка смогла закрыться от меня на замок. А ключ к нему подобрать уже не получается.

– Я разрушил нас, ты добиваешь. Ты лишаешь меня друга. Потому что, если он к тебе прикоснется…

Слов не находится, насквозь пронзает от одной лишь подобной мысли. Аленка и Костян…

– Ты уже не имеешь права так думать, Ваня. Я не твоя. И твоей уже не стану. Никогда.

Глаза ее метают молнии, только и поспевай защищаться. Была бы это обычная ссора, можно было бы поумиляться. Гневная Аленка это то еще зрелище.

– Зачем ты ее так целовал?

– А ты разве не догадываешься? Чтобы ты меня остановила. Я смотрел на тебя и видел, как тебе хочется это сделать, но… я наломал дров, Ален.

– Это уж точно.

Мы замолкаем. Раньше могли молчать часами и нам было комфортно. А сейчас не знаешь, что и сказать, чтобы как-то продлить нашу встречу.

Когда-то давно мы с Аленкой и Костей поклялись никогда не предавать нашу дружбу. Ольшанская вычитала какой-то там ритуал, и мы его совершили. Дурь дурью, но Аленка была в восторге. С Исаевым весь этот процесс незамысловатый переглядывались и думали об одном: Аленке же нравится, значит, надо терпеть.

Но, получается, я предал первым.

– Дай нам время, Ален. Не руби сплеча.

Я вижу ее застывшие глаза, прозрачную пленку, которая капельками скатывается по щекам. Она плачет. Твою мать, моя Аленка плачет, и я готов разорвать всех. В первую очередь себя, конечно.

Думал ли я, что когда-нибудь все вскроется? Нет. Есть ли мне оправдание? Уверен, что уже нет. Все, чем я себя оправдывал, вспыхивает и сгорает, обжигая свежие раны.

Аленка ведет плечами. По крайней мере, это некатегоричное “нет”. И я улыбаюсь. У меня, блин, надежда появилась. Тусклая, правда, как разрядившийся фонарик, но она есть.

Дверь подъезда открывается и оттуда выходит Исаев. Смотрим друг на друга. Два друга, блядь.

И я отступаю. Пока отступаю…

Глава 12. Алена

В гардеробе перед зеркалом наношу прозрачный блеск, у Сани прошу розовые румяна.

Волнуюсь жутко. И так каждый раз, когда собираюсь к Косте на наши занятия. Вот уже неделю после лекций мы едем к Исаеву домой заниматься. Налоговым правом, разумеется.

Под пристальным, практически сканирующим, взглядом подруги еще больше начинаю волноваться. Быстро убираю блеск в сумку, захлопываю румяна и сама впиваюсь в Шурку таким же взглядом. Им можно пытать, честное слово.

– Что? – не выдерживаю.

Руки чешутся достать телефон и проверить время. Мы договорились с Костиком, что после лекции встретимся у главного входа.

Можно сказать, у нас появилось свое место. Это… странно.

– У вас было че?

Кровь моментально приливает сначала к щекам – можно было и не наносить румяна, – следом уши загораются как ночные фонари.

Смотрит так, что у меня перехватывает дыхание. В ее серо-зеленых глазах и мелькает настоящий ведьминский огонек. Тут действительно поверишь в то, что все рыжие – ведьмы.

– С ума сошла? Нет, конечно.

– Хм… По-моему, Исаев – отличный вариант.

Закусываю нижнюю губу и на языке ощущаю противно-сладкий вкус блеска.

Сознаться, что тоже об этом думала? Господи, ни за что! Я несколько недель назад в таком виде перед Иваном предстала, что мысль переспать с Костей кажется какой-то развратной.

– Такой уж и отличный? Можно подумать, ты проверяла.

Эта мысль жуткая. Глаза щипать начинают, как только передо мной картина с Костей и Саней появляется.

– Нет, конечно!

Выдыхаю. Дышать вообще посвободней начинаю после моей реплики.

Выхожу из здания, взглядом ищу Костю, хотя заметила его сразу. Его нельзя не заметить. Но не хочу, чтобы он понял, как сильно я спешу к нему.

Исаев стоит с однокурсниками, о чем-то общается. Костя не улыбается. Он вообще редко, когда улыбается, часто хмурится. Но иногда можно увидеть его ухмылку, на которую западаешь как дурочка.

Смотришь, как уголок губ летит вверх, и что-то внутри греть начинает, где-то в районе солнечного сплетения. Греет сильно, но приятно.

Медленно иду в их сторону. Сумка, как назло, постоянно сползает с плеча. Раздражает. Плитка вычищена до скрипа, но ноги так и хотят в разные стороны разъехаться. Так боюсь показаться неуклюжей, а когда волнуюсь, становлюсь именно такой.

– Привет, Костя. И все. Вы, – коряво здороваюсь.

Сердечко учащенно бьется, когда несколько пар глаз уставились на меня. Кто-то с неприкрытым любопытством, кто-то просто нагло рассматривает. Мое волнение достигает пиковой отметки, кажется, кожа горит под их взглядами.

Надо было подождать Исаева у входа, не стоило подходить.

– Садись в машину, Ален. Я уже иду.

Костя едва касается моей спины, вдоль лопаток пробивается огненная волна, хотя не могу чувствовать его кожу своей, мне мешает пуховик и кофта под ним. Мешает? Я сказала “мешает”?

Часто киваю как болванчик и отхожу к его “Ауди”.

Костя садится спустя пару минут. Для меня они, правда, растягиваются на долбаные часы.

– Едем?

Киваю. Что-то как-то в горле сухо и першит. В салоне мгновенно становится тесно, запаха его много. И жарко, господи, как жарко.

Все эти несколько километров едем молча. Мне безумно интересно рассматривать свой маникюр, Исаев иногда на меня коротко косится. Я боюсь встретиться с ним взглядами. Сердце и так отчаянно колотится, а если мы посмотрим в глаза друг другу в таком маленьком пространстве, когда между нами меньше метра, совсем с ума сойду.

– Голодная? – спрашивает, когда мы поднимаемся на лифте.

Все делаем, блин, молча.

Киваю.

– Пиццу заказать?

И шампанского, бокальчик. Так и хочется попросить.

Сегодня неимоверно сложно находиться с ним рядом. В прошлые разы мы о чем-то отстраненном разговаривали. О школе, моем поступлении.

Костя говорил, как ему работается с отцом и с восхищением рассказывал про последнее выигранное дело одного адвоката. Глаза Исаева нереально блестели, искрили.

Дважды смотрели фильм. Вечером, когда на улице было темно, а свет в комнате не включали, чтобы он не отсвечивал картинку. На пошлых шутках я краснела, Костик смеялся. Я любовалась им и слышала его смех. Это было классно!

Сейчас все как-то не так. Мне неуютно, Костя молчит.

– Алена? Пиццу будешь? Или из ресторана что-то заказать? Ты что вообще любишь?

Столько вопросов, и все ко мне. Он интересуется только потому, что беспокоится, неголодная ли я? Или ему и правда интересно, что я люблю?

– Кексы с изюмом люблю, – тихо отвечаю.

Костя как-то странно усмехается, наши взгляды, наконец, встречаются. Ой, мамочки, в груди, за ребрами сдавливает новое чувство. Сердце ухает вниз и отпружинивает вверх, в самое горло, потому что глухое биение ощущаю именно здесь, даже говорить сложно.

Исаев проходит в спальню, где я была лишь раз, когда Костя показывал мне квартиру, и то я осталась стоять на пороге.

Его нет минуту, две. Это невообразимо много для меня сейчас.

Вдох-выдох, снимаю куртку, разуваюсь и прохожу в зал. Тот у него с кухней совмещен. Темно-изумрудные стены, золотые детали и много дерева. Мне с первого дня понравилась его квартира. А еще я не заметила ни одной женской детали. Даже маленького геля для душа нет. Ни расчески, ни зубной щетки, ни тапочек с розовым пушком. Ни-че-го. Я обрадовалась.

– Вот, тебе подарок, – Костя протягивает небольшую коробку и присаживается в кресло напротив меня.

Пульс бьется в подушечках каждого пальца, они слегка подрагивают.

Подарок? Мне?

– А что там?

– Можно открыть и посмотреть, – и улыбается. В универе он так не улыбается. Эта улыбка только для меня. Ну или еще для той, с кем он целовался. Карина, блин.

Открываю коробочку, сердце замирает. Сижу с ровной спиной не в силах даже облокотиться на удобный диван. А он удобный. Мы сидели на нем и смотрели фильм, я чуть было не заснула. Так мягко и комфортно было.

– Я боюсь, – признаюсь и на Костю смотрю.

А он вновь смеется.

– Там ничего, что может выходить за рамки нашего с тобой общения.

Что?

Сухо отвечает, слишком сухо. Слова еще такие подобрал, вмиг вспыхиваю от какой-то обиды, что ль.

Откидываю крышку коробки, там тоненькая книжка в синей обложке. Дышать начинаю чаще. Если у Исаева такое чувство юмора, то оно меня злит.

Либо он совсем не умеет дарить подарки.

Или я просто друг. Конечно, подарок, который не выходит за рамки нашего общения. То есть нашей дружбы.

Злит, злит, злит.

– Последнее издание, со всеми дополнениями и редакциями.

– Налоговый кодекс… Спасибо. Это мило, Исаев. Милее подарка у меня еще не было.

– Хорошо, что ты оценила.

Схлещиваемся взглядами. Злость подавляет мое стеснение и волнение, но за ребрами все равно печет и жжет от его глаз. Они темные, какие-то нереальные, чуть пугающие, но завораживающие. И губы… он хитро улыбается. Это не поймешь так сразу, нужно приглядеться. Уголок губ едва ушел вверх, самую малость.

Ваня после моего поступления в институт подарил мне Конституцию. Но тогда это и правда был подарок. Сейчас же это шутка. Или насмешка. Может, вообще проверка.

Исаев смотрит, не прерываясь. Мои глаза, губы, шея. Кожа покрывается пятнами от его взгляда. Обводит грудь, я чувствую эти фантомные касания. Воздух вокруг становится тяжелым и тягучим и, кажется, его перестало хватать.

Меня придавливает его взглядом, плющит от энергии, которая исходит от такого Кости. Сейчас мы незнакомы. Он в момент из парня превратился в мужчину, от которого веет чем-то новым для меня, опасным.

– Так мы будем заниматься? – голос охрип, и спрашиваю я как-то сдавленно.

Все вокруг покрывается душным маревом, кожа влажная, вся одежда липнет к телу и причиняет дискомфорт.

– Ты его любишь? – вдруг спрашивает.

Мир затихает. Время останавливается. Мне хочется укутаться, свернуться калачиком и скрыться. Так, чтобы больше никто и никогда меня не нашел и ни о чем не спрашивал.

– Я… не знаю. Уже не знаю.

Отворачиваюсь, но образ Кости не исчезает. Его взгляд, глаза, лицо, как напряглись скулы, как дернулся кадык, когда я сказала свои слова – все отчетливо вижу перед собой даже отвернувшись.

– Я думаю, нам надо заканчивать с занятиями. Больше я ничем не могу тебе помочь, Алена. Если нужен будет репетитор, я скину контакты одного аспиранта. Он неплохо разбирается в налоговом праве.

Глава 13. Алена

Костя перестал отвечать на звонки, сообщения читает, но оставляет без ответа. Дважды за прошедшую неделю видела Костика в стенах института. Я не знала как себя вести, когда мы встречались с ним взглядами. Мое тело застывало, словно его залили гипсом. Не могла и улыбки выдавить, не то что подойти и спросить, наконец, что же в итоге произошло.

После того как наши занятия закончились, по словам Исаева, я весь вечер не могла найти себе место. Так было паршиво, а причина мне не понятна.

Закрывала глаза и вспоминала его взгляд, то, как он на меня смотрел. Меня потом прошибало, а дыхание жестко сбивалось. Я все чувствовала также сильно, как и в его квартире. Только лежала уже на своей кровати, зарывшись в подушки.

– Со следующей недели семинары начинаются, Алена, – Санька пытается запихать в маленькую сумочку свои конспекты. Они не помещаются, конечно же, она злиться и ругается. На нас даже однокурсники оборачиваются.

– Я знаю.

Костя еще в первую нашу с ним встречу говорил о том, что Пепеляев более лояльно относится к тем, кто посещает его семинары. И не просто посещает, а активно зарабатывает баллы, не пропуская ни одного занятия.

“Да, еще сесть необходимо на первую парту”, – в конце добавил он.

Исаев вообще очень много разных хитростей рассказывал, пока я рассматривала детали его квартиры, а он вышагивал за мной следом.

Вспоминаю те дни и резко оборачиваюсь, ощущаю такой же острый взгляд на своей спине, как и в той в квартире.

Наши глаза встречаются. Третий раз за неделю. Но сейчас нет ничего общего с тем, что я ощущала рядом с Исаевым в тот день. Костя смотрит на меня спокойно, словно сквозь меня.

Тогда его взгляд был другим. Каким-то особенным. Взгляд взрослого мужчины, от которого по спине мурашки собираются, а с сердцем странные чудеса происходят, что просто теряешься.

– Вы больше не общаетесь? – голос Шурки звучит отдаленно, не сразу удается расслышать.

– Он больше не захотел. Не понимаю только почему, что я сделала не так?! – не прерывая взгляда с Костей, обращаюсь к подруге.

–Ты рассказывала ему про Ваню?

– Нет. С чего бы? Он, правда, спрашивал, люблю ли я его?

Вспоминаю его вопрос и как-то резко перевожу взгляд на Саню. Под ребрами заныло, в ушах шум появился, и они гореть начали от нахлынувшего ни с чего волнения.

– И ты ответила..?

Тук-тук-тук. Сердце как колеса поезда, набирающего скорость. Смотрю в ее зеленые глаза, а левую сторону лица все еще печет. Это Исаев.

В какой-то момент все прекращается. Нет больше жара, исходящего с его стороны, пропало ощущение, что тебя пристально рассматривают. Все встало на свои места.

– Я не знаю, люблю ли все еще Ваню или нет. Это сложный вопрос, на который у меня нет ответа.

Подруга протяжно вздыхает и обнимает меня. А мне и не нужна поддержка. Все хорошо, вроде бы…

Группа Исаева уже давно зашла в аудиторию. Одни мы с Саней стоим и пялимся на белую дверь.

Где-то там сидит Костя. Куча вопросов сразу вертится в голове: он сидит один или с Кариной? А где именно он сидит? А если он также сидит и гипнотизирует дверь, но с обратной стороны. Я будто до сих пор чувствую его взгляд. Это ведь странно, да?

– Может, в столовую? – осторожно спрашивает подруга.

Киваю, и мы, наконец, отходим от окна. Сердце не на месте. Я очень хочу поговорить с Костей еще раз, но что-то останавливало. Какая-то глупая причина.

Не успеваем и один пролет пройти, навстречу быстрым шагом плывет та, чей профиль я изучила вдоль и поперек.

Сегодня на ней короткий комбинезон, полупрозрачная блузка и высокие каблуки. Успеваю рассмотреть ее всю с головы до ног, пока мы не встречаемся с ней взглядами. Обе останавливаемся напротив друг друга.

Мы никогда не общались, возможно, она и имени моего не знает.

А я вот знаю о ней практически все. Благо у меня есть Шурка.

Карина Назарова – дочь адвоката, учится на коммерции, у нее квартира в модном ЖК, откуда офигенный вид на Москву-реку. У нее модельный рост, почти сто восемьдесят сантиметров, и идеальный вес. Саня мне добыла даже название салона, где она красит свои волосы в пепельный блонд и делает кроваво-красный маникюр.

Не знаю, зачем мне эта информация, но я ее зафиксировала.

А еще у нее несколько сотен тысяч подписчиков в запрещенной сети, которые просто фанатеют от нее. Я подписалась с липового аккаунта.

– Ольшанская, не думала, что на первом курсе позволительно тоскаться по коридорам во время пары.

Она знает меня, мое имя и с какого я курса. Возможно, также знает мой рост, вес и кучу разной информации.

Мои нервы от ее голоса натягиваются и дрожат как при противном скрипе старого механизма.

Можно, конечно, уйти, ведь мы друг другу никто и делить нам, вроде как, нечего. Наверное.

Потому я стою и сверлю ее взглядом. Между глаз так и вижу красную точку, куда втыкаю воображаемое, но до ужаса острое сверло.

Господи, никогда не была кровожадной, а сейчас внутри меня что-то разрастается такое необычное, объемное, горячее. Ух, состояние как перед важным соревнованием. Захватывает весь кислород вокруг, оставляя жалкие крохи, и ты, как дура, улыбаешься.

– Ну, так у тебя тоже пара идет. А ты все где-то шляешься.

Я сказала “шляешься”. Это нехорошо. Очень нехорошо.

Голубые глаза – уверена, это линзы – приобретают грозовой оттенок. Взгляд безумно опасный, приходится рефлекторно отступать.

– А ты не такая мышка, как я думала.

– Не мышка.

Саня стоит рядом, тянет меня за рукав кофты. Что это значит, пока не разберу. Уйти? Прекратить лезть на рожон? Не разговаривать с этой пепельной?

– Я знаю, что ты бываешь в квартире Кости, – резко переводит тему.

Конечно, она все обо мне узнала. Мы, получается, соперницы.

Никогда не была соперницей, не знаю, что требуется говорить и делать. Но мне определенно не нравится делить Костю с… ней. Мне вообще не нравится его делить.

– Я слишком долго его добивалась, чтобы вот так просто отдать его тебе.

Назарова наступает, зло шипит мне в лицо, капли ядовитой слюны попадают мне на кожу.

Но я всегда ношу с собой антибактериальные салфетки, поэтому переживаю по этому поводу недолго.

А сердце все равно скачет по всему пространству за ребрами, больно отбиваясь от органов.

– И что ж ты такого сделала, чтобы добиться его?

– Малышке рано о таком знать.

От пренебрежения в ее голосе начинает першить в горле, ведь слова ее пропитаны каким-то кислым рассолом. Противно от ее тона до тошнотворных спазмов.

– Или… уже не малышке?

Хитрый взгляд, который, как выключатель, гасит свет во всем коридоре. Мне, по крайней мере, так видится. Из груди вырывается то ли стон, то ли рев. Все мое. Случайное.

Бросаюсь на нее и в белесые волосы вцепляюсь. Так мерзко стало от ее слов. Тон ее задел, претензия, да вообще вся она.

Цепляюсь в волосы так крепко, будто на подушечках пальцев был размазан сильнодействующий клей. И рычу, пока выдираю наращенные пряди одну за одной.

Не понимаю, что нашло. Просыпаюсь, когда на ее визг выбегают парни из соседней аудитории. Конечно же, это курс Кости.

Все смотрят на орущую Карину и на… клоки ее волос в моем кулаке. Раскрываю ладонь, и светлые пряди падают мне в ноги как доказательство того, что я виновница случившегося.

Саня трясет меня, а потом снова обнимает. Все произошло мгновенно, подруга и сообразить не успела.

Из-за ее плеча вижу, как Назарова подбегает к Исаеву и тесно прижимается к нему, а он ее обнимает, по спине гладит, утешает.

Внутри разрывается на самые крошечные осколки что-то невероятно хрупкое. Смотреть на них сложно и больно, но взгляд как примагничен к ним. Я не в силах отвернуться от открывшейся картины.

Глаза жгут, в носу бессовестно щиплет.

Они ведь смотрятся вместе. Гармоничная пара.

И меня это злит. Ох, как злит.