Дарья Север Помощница Деда Мороза

– Сегодня мы готовим лазанью, – сказала она, стоя перед группой с улыбкой и блокнотом в руках. – Но не просто блюдо. Мы готовим память. Потому что то, что мы едим вместе, остаётся в сердце дольше, чем в желудке.

Они работали вдвоём за одним столом. Сначала – тесто: мука, яйца, оливковое масло. Дарина замешивала, а Данил наблюдал, потом предложил помочь. Их руки соприкоснулись – не случайно, но и не нарочито. Просто так вышло. Он почувствовал, как по коже пробежал лёгкий ток, и не отстранился.

– Ты умеешь? – спросила она.

– Я учусь, – ответил он. – У лучших.

Она улыбнулась.

– У кого?

– У тебя.

Они мешали соус – томаты, чеснок, базилик, щепотка острого перца. Он держал сковороду, она помешивала. Он смотрел на её руки – аккуратные, уверенные, с маленьким шрамом на запястье, который, как она однажды сказала, остался от детской сказки, которую она пыталась нарисовать ножом.

– А ты веришь в сказки? – спросил он.

– Я верю в людей, которые их делают, – ответила она. – А это – почти то же самое.

Когда они собирали лазанью – слой теста, соус, сыр, снова тесто, – он вдруг сказал:

– Я знаю, что это ты.

– Что – я?

– Телефон. Я знаю, что это ты его положила.

Она замерла.

– Откуда?

– Потому что никто другой не смотрел на мой экран так, как ты. Никто другой не понял бы, насколько он важен.

– Даня… это был Дед Мороз.

– Нет, – тихо сказал он. – Это была ты.

Она не стала спорить. Только опустила глаза.

– Я не хотела, чтобы ты чувствовал себя обязанным.

– Я не чувствую. Я чувствую… благодарность. И ещё что-то. Что я не могу назвать.

Через время они аккуратно перенесли форму с лазаньей с кухонного острова на небольшой столик у окна – тот самый, с тёплой деревянной поверхностью, украшенной лёгкой гравировкой в виде переплетённых ветвей. Данил взял на себя роль хозяина: он расставил тарелки – фарфоровые, с тонким золотистым ободком, будто оплавленным солнцем, – аккуратно нарезал лазанью, стараясь сохранить слои, чтобы каждый кусок был идеальным. Дарина смотрела на него – на то, как он сосредоточенно двигает нож, как старается не разрушить хрупкую структуру блюда, как кладёт ей на тарелку кусок с чуть более толстым слоем сыра, зная, что она любит именно так.

– Ты ухаживаешь за мной, – сказала она с лёгкой улыбкой.

– А разве ты этого не заслуживаешь? – ответил он, не поднимая глаз.

Он поставил перед ней бокал – высокий, хрустальный, с гравировкой в виде снежинок по бокам. Налил вишнёвый сок – густой, тёмно-рубиновый, с лёгкой кислинкой, который переливался на свету, как вино.

– Это не просто сок, – сказала она, поднимая бокал. – Это – атмосфера.

– Значит, атмосфера важна, – ответил он, чокаясь.

Они ели медленно, наслаждаясь каждым куском – не спеша, как будто время замедлилось. Разговор был редким, но насыщенным: короткие реплики, взгляды, смех над чем-то мелким – как Данил чуть не уронил салфетку, как Дарина поправила прядь волос, и он на секунду замер, глядя на неё.

Когда они доели, в форме осталась ровно половина лазаньи – красивая, румяная, с лёгкой корочкой по краям, будто приглашение. Дарина посмотрела на неё, потом – на Данила.

– Думаю, мы наелись, – сказала она мягко. – А это… – она кивнула на форму, – слишком много для двоих.

– Что предлагаешь?– Отнеси домой. Родителям. И Есении. Пусть попробуют.

Он замер.

– Ты серьёзно?

– Очень, – ответила она. – Это же не просто еда. Это – день. Всё, что мы сделали. Я хочу, чтобы они это почувствовали.

Он смотрел на форму – на румяную корочку, на тонкие полоски сыра, застывшие, как паутина в мороз, – и вдруг понял: она не просто делится блюдом. Она впускает его семью в этот момент. В их момент.

Он кивнул – не сразу, но твёрдо. Встал и подошёл к Лизе, которая стояла у кухонного острова, вытирая руки полотенцем.

– Лиз, – сказал он тихо, – можно упаковать лазанью? Не всё. Только часть. Для родителей. И для Есении.

Она посмотрела на него, потом – на Дарину, которая сидела, опустив глаза, будто боялась, что передумают.

– Конечно, – сказала Лиза. – Но не просто так.

Она взяла две коробочки: одну – большую, из плотного картона с новогодним принтом – снеговики, ёлки, бенгальские огни, – другую – маленькую, аккуратную, в яркой красно-зелёной упаковке, будто рождественский сюрприз. Аккуратно достала ложку для запекания, разделила лазанью:

– Большая часть – для семьи. А эта… – она поставила маленькую коробочку на ладонь Данила, – для неё.

– Но она же сказала, что не хочет, – пробормотал он.

– А ты не спрашивай, – улыбнулась Лиза. – Скажи, что это от меня. Или от мастер-класса. Или от Деда Мороза. Но пусть возьмёт.

– Зачем?

– Потому что, – тихо сказала Лиза, – когда ты даришь тепло другим, ты должен оставить себе хотя бы кусочек. Иначе однажды останешься на морозе.

Он кивнул. Взял обе коробочки. Подошёл к Дарине.

– Вот, – сказал он, протягивая ей маленькую.

– Что это?

– Это – для тебя.

– Но я же сказала, что не хочу.

– А я – хочу, чтобы ты взяла, – сказал он твёрдо, но мягко. – Это не от меня. Это от Лизы.

– Даня…

– Пожалуйста. Если ты даришь тепло моей семье, ты должна оставить себе хотя бы грамм.

Она посмотрела на коробочку. Потом – на него. В его глазах не было настойчивости, только забота – такая же тихая, как и та, что она сама вложила в телефон.

– Хорошо, – прошептала она. – Я возьму.

Он улыбнулся. Не широко. Не с триумфом. Просто – как человек, который впервые понял: дарить и принимать – это не противоположности. Это две стороны одного и того же.

А за их спинами, у плиты, Лиза стояла, скрестив руки, и смотрела на них.

– Вот так, – прошептала она себе. – Вот так и рождается любовь. Не с криков. Не с признаний. А с того, как один человек настаивает, чтобы другой взял с собой кусочек тёплой лазаньи – в аккуратной коробочке, будто подарок, который нельзя открыть, пока не почувствуешь, что снова нуждаешься в тепле.

Потом они гуляли. По заснеженным улицам, мимо домов с подсвеченными окнами, мимо ёлок, которые ещё не убрали, мимо лавочек, на которых сидели пары, такие же, как они, или не такие вовсе. Он хотел проводить её до дома.

– Не надо, – сказала она. – Я зайду в торговый центр. Родители ждут, надо купить продукты.

Он кивнул.

– Хорошо.

Они дошли до входа. Стояли под аркой, где свет фонарей падал на снег, превращая его в пыль звёзд.

– Спасибо, – сказал он. – За всё.

– Не благодари, – ответила она. – Это только начало.

И вдруг, почти не думая, она обняла его. А когда отстранилась – поцеловала в щёку. Лёгко, как будто это было естественно. Как будто она просто вернула то, что давно принадлежало этому моменту.

Он стоял, не двигаясь, пока она исчезала за стеклянными дверями. Потом медленно поднёс ладонь к щеке, там, где прикоснулись её губы, и остался так – с закрытыми глазами, с ощущением, будто впервые за долгое время почувствовал себя живым.

Дарина шла вдоль различных магазинов торгового центра. Ей хотелось на мгновение остаться одной – не потому что было что скрывать, а потому что сердце билось слишком быстро, мысли кружились, как снежинки в ветру, и ей нужно было просто перевести дыхание.

Она нашла туалет, зашла в кабинку, закрыла дверь. Сделала глубокий вдох. Коснулась браслета на запястье.

– Хочу домой, – прошептала она. – В башню. К своей комнате. Хочу рассказать маме… что я счастлива.

Браслет вдруг запульсировал – тёплым, почти живым светом. Пространство дрогнуло.

Но вместо комнаты с балдахинной кроватью и кристаллами у окна она оказалась в маленькой уютной комнатке с камином, где на полках стояли старинные книги, а в углу – кресло с пледом, будто только что покинутое.

– Я тебя ждала, – раздался голос.

Снегурочка сидела у камина, в руках – чашка с дымящимся чаем.

– Я думала, перемещусь в комнату…

– Ну, мы же должны были с тобой поговорить. Я попросила браслет привести тебя сюда, – сказала Снегурочка мягко. – Я хочу знать всё.

Дарина улыбнулась. Сняла шарф, села рядом. Аккуратно положила его на кресло – вместе с белыми розами, которые до сих пор хранили прохладу зимнего вечера и лёгкий аромат свежести, будто их только что сорвали с ветви под снегом. Лепестки, чуть припорошённые инеем по краям, мягко переливались в свете камина. Дальше Дарина рассказала – про встречу на площади, про белые розы, про то, как Данил стоял в новой рубашке, а под курткой – будто стал другим. Про мастер-класс, про тесто, соус, про то, как их руки соприкоснулись. Про его слова: «Я знаю, что это ты. Про телефон». Про то, как он настоял, чтобы она взяла с собой лазанью.

– Он не стал спорить, – сказала Дарина. – Просто посмотрел… и понял.– А ты?– Я… не сказала. Но я хотела.

Она достала из сумки аккуратную красно-зелёную коробочку.

– Вот.

– Что это?

– Лазанья. Я хотела, чтобы ты попробовала. То, что мы делали… вместе.

Снегурочка открыла коробочку. Поднесла кусочек к губам. Замерла.

– Это… – прошептала она. – Это не просто вкус. Это – тепло. Настоящее. Как будто в нём… смеются.

– Да, – улыбнулась Дарина. – Мы смеялись.

Они говорили долго – до самого вечера. О чувствах, о страхах, о том, как трудно бывает доверять. О том, что любовь – это не только сердце, но и выбор.

А в это время Данил шёл домой. Не спеша. Держал ладонь на щеке – там, где она легко коснулась губами. Он улыбался – сам не замечая. В голове крутились её слова, её смех, то, как она смотрела на него, когда он сказал: «Я учусь у лучших. У тебя».

Когда он вошёл в квартиру, его уже ждали.

– Ну как? – спросила мама.

– Всё хорошо, – ответил он, снимая обувь.

– Только «хорошо»? – улыбнулся папа.

– Лучше, чем хорошо, – сказал он тихо.

Он достал коробочку, разогрел лазанью. Они поужинали.

– Она красивая? – спросила мама.

– Да, – сказал он.

– Умная?

– Очень.

– И добрая?

– Она… – он замялся, – она знает, как быть рядом. Без слов.

Есения молчала. Потом встала.

– Всё, – сказала она. – Хватит. Счастье любит тишину.

– Что? – рассмеялся Данил.

– Ты потом расскажешь. Всё. Подробно. А пока – хватит.

Она взяла его за руку и потащила в комнату.

– Ну ты и драма, – усмехнулся он.

– А как же, – сказала она, закрывая дверь. – Я же сценарист твоего счастья.

И только тогда он рассказал всё – про розы, про телефон, про то, как она сказала, что хочет, чтобы его семья попробовала лазанью.

– Она дала тебе половину? – удивилась Есения.

– Почти. А Лиза разделила. И для меня, и для неё.

– Значит, она не просто дарила, – сказала Есения серьёзно. – Она оставила тебе кусочек себя.

Он улыбнулся. Сел на диван. Достал телефон. Написал:

«Я дома. Лазанья была хитом вечера. Мама сказала, что это самое вкусное, что она ела. Папа спросил, когда ты придёшь в гости. Есения сказала: «Сначала я должна одобрить сценарий». Спасибо за сегодня. За свет. За всё. Я… не могу перестать улыбаться.»

Через минуту пришёл ответ:

«Я тоже. У меня в руках коробочка с лазаньей. И я сижу у камина с подругой. Она сказала, что в ней – смеются. Я знаю, о чём она. Потому что я тоже смеюсь. Спасибо тебе. За честность. За то, что ты есть.»

Он прочитал. Перечитал. Положил телефон на грудь. Закрыл глаза.

Перед сном Дарина открыла дневник – тот самый, в кожаной обложке, с замком, который открывался только по прикосновению. На чистой странице она написала:

«8 января (ночь). Сегодня я впервые не боялась. Не боялась быть уязвимой. Не боялась, что он увидит, как много он для меня значит. Он пришёл в новой одежде. Потратил почти всё, что имел. Я видела это. И сердце сжалось. Но он не делал этого ради впечатления. Он делал это, потому что хотел быть достойным. А потом – сказал, что знает. Про телефон. Я сказала, что это Дед Мороз. Он не поверил. Но не стал спорить. Потому что знал: правда – не в словах, а в глазах. Я дала ему лазанью – не для себя. Я хотела, чтобы его семья почувствовала, что я их принимаю. Что я вижу их. Что я уважаю. И когда он написал, что Есения сказала, что это самое вкусное, что она ела… я поняла: это не просто еда. Это – признание. Я не знаю, чем всё закончится. Но я знаю: я больше не боюсь. Потому что чудо – это не когда падает звезда. Это когда кто-то смотрит на тебя и говорит: «Ты – свет». И ты веришь.»

Она закрыла дневник. Положила голову на подушку. Улыбнулась.

Где-то далеко, в Екатеринбурге, Данил лежал на диване, телефон в руке, и смотрел в потолок. Улыбался.

А в мастерской, у камина, Дед Мороз и Снегурочка пили горячий чай из фарфоровых чашек, украшенных узорами из снежинок.

– Она повзрослела, – сказал он, глядя в огонь, где отражались мерцающие образы прошедшего дня: площадь, каток, руки, соприкасающиеся над тестом, глаза, в которых впервые не было барьера.

– Да, – кивнула Снегурочка. – Она больше не просто помогает. Она ведёт.

– И он?

– Он готов. Готов принимать. Готов любить.

– А она?

– Она уже любит. Просто ещё не сказала.

Дед Мороз улыбнулся.

– Тогда чудо уже произошло.

– Да, – сказала Снегурочка, подливая себе чай. – Оно просто ещё не закончилось.