Дарья Север Помощница Деда Мороза

Глава 11. Рождество

6 января. Новый день опустился на землю, как последний вздох перед затишьем, – тяжёлый, напоённый ожиданием, когда каждый снегопад кажется не просто погодой, а знаком, когда каждый порыв ветра будто перешёптывается с деревьями, предупреждая:завтра будет свет. В воздухе висело не просто предчувствие праздника – в нём чувствовалась тишина, которую не нарушить даже криком, тишина, в которой слышно, как бьются сердца тех, кто ждёт чуда. Оставался ровно один день до Рождества, и в мастерской, затерянной среди бескрайних сосновых лесов и заснежённых озёр, кипела не суета, а напряжённая, почти священная работа – последние штрихи, последние проверки, последние слова, вложенные в подарки не на бумаге, а в намерении.

Дарина стояла у длинного стола из светлого дуба, на котором лежали сотни маленьких свёртков, коробочек, пакетиков, каждая из которых хранила в себе не просто вещь, а мечту – чью-то первую книгу, чьи-то новые коньки, чей-то долгожданный плюшевый кот. Рядом с ней – Снегурочка, в серебристом платье, с волосами, переливающимися, как иней на ветке, – аккуратно проверяла, не забыли ли положить в коробку с шахматами записку: «Ты уже победил, просто ещё не узнал об этом». Воздух был наполнен запахом ванили, кедра и свежей бумаги, а в углах зала, где стояли ёлки, украшенные не блестками, а настоящими снежинками, вырезанными из льда, тихо играла музыка – не громкая, не праздничная, а такая, будто её пели звёзды, когда думали, что их никто не слышит.

Но Дарина не просто работала. Она готовилась к тайному подарку.

Потому что в одном из свёртков, предназначенных для девятилетней девочки, которую она впервые увидела на ярмарке, лежал не только плюшевый заяц с серебристыми ушками и книга с золотым тиснением на обложке – «Сказки о тех, кто не сдаётся», – но и ещё один, маленький, аккуратно упакованный в тонкую серебристую бумагу, перевязанный лентой из плетёного шёлка. Внутри – телефон. Не самый современный, не с безграничной памятью и не с экраном, который светится, как северное сияние, но хороший, надёжный, с крепким корпусом, долгим зарядом и камерой, в которой можно было снимать даже в полутьме.

Она выбрала его не наугад. Она видела, как он нужен.

Тот день, когда она впервые попросила Данила помочь ей настроить её новый телефон, запомнился ей не только своей неловкой близостью – он стоял рядом, чуть ссутулившись, чтобы видеть экран, его пальцы, привыкшие к труду, осторожно касались стекла, – но и моментом, когда он достал своё устройство, чтобы добавиться к ней в друзья и позже написать.

И тогда она увидела.

Экран – в паутине трещин, как будто по нему прошлись градом. Край корпуса – погнут, скотч на боковой панели, приклеенный, чтобы не отвалилась крышка. Батарея, которая держала заряд не больше трёх часов. Он, заметив её взгляд, тут же спрятал телефон, будто пытался укрыть что-то постыдное, и сказал с лёгкой усмешкой: «Ну, не айфон, зато работает».

Но она знала – он врёт. Он борется.

И она поняла: этот человек, который держит на своих плечах не только семью, но и чужие надежды, заслуживает не просто уважения – он заслуживает помощи, даже если сам не просит.

Поэтому она не спрашивала разрешения. Она просто знала.

И когда вечером, перед тем как упаковать подарок, она подошла к Деду Морозу, стоявшему у камина с чашкой глинтвейна в руках, и тихо сказала: «Я добавила кое-что для Дани. Он не должен знать, от кого», – он не ответил сразу. Только посмотрел на неё долгим, проницательным взглядом, в котором читалось не только одобрение, но и что-то большее – признание.

– Ты уже не просто помощница, – сказал он наконец, и в его голосе не было ни снисхождения, ни шутки. – Ты – продолжение.

Она не стала спрашивать, что он имеет в виду.Она почувствовала.

А потом, когда все подарки были готовы, а сани уже стояли у ворот, нагруженные коробками, Дарина села за свой маленький письменный стол в уголке мастерской, вынула из кармана ту самую сумочку – ту, что могла вместить больше, чем казалось, ту, что хранила не только вещи, но и воспоминания, – и достала дневник. Открыла на чистой странице и начала писать, медленно, с остановками, будто каждое слово взвешивала на весах сердца.

«6 января (вечер). Утром я написала ему. Сказала, что не смогу повидаться с ним и с ней – эти дни слишком загружены, в мастерской последний накал перед праздником, каждый час на счету. Предложила увидеться 8-го. Он ответит – вежливо, тепло, как всегда. Но не будет настаивать. Он никогда не настаивает. Завтра – Рождество.Один день остался до того, как свет войдёт в дома тех, кто его ждёт.Я не знаю, верят ли все в чудо. Но я знаю, что чудо – это не когда падает звезда. Это когда кто-то замечает, что у другого треснул экран, и молча решает: «Я это исправлю». Сегодня я положила в подарок для девочки ещё один – для её брата. Телефон. Он нужен ему. Я видела, как он с ним борется, как бережёт, как стыдится, когда он гаснет в самый нужный момент. Я не знаю, поймёт ли он, от кого это. Думаю, нет. Но это и не важно. Важно, что теперь у него будет шанс. Шанс быть спокойнее. Шанс не бояться, что пропустит звонок от врача, от школы, от жизни. Дед Мороз знал. Он всегда знает. И он не остановил меня. Он сказал, что я – продолжение. Я не поняла сразу. Но теперь, сидя здесь, слушая, как за стеной Снегурочка поёт колядку, я чувствую: он имел в виду не просто работу. Он имел в виду сердце. То, что мы передаём друг другу – не слова, не подарки, а заботу. Я не хочу встречаться с ним завтра. Не потому что не хочу. А потому что мне нужно было время. Время, чтобы сделать это. Время, чтобы быть уверенной. Чтобы подарок не был жестом, а стал тихим признанием. 8 января – не конец. Это начало. И, возможно, тогда он поймёт, что чудо – оно не в подарке. Оно – в том, кто его положил.»

На границе шестого и седьмого января, когда часы медленно, с достоинством подползли к полуночи, в мастерской воцарилась тишина – не пустая, не мёртвая, а наполненная ожиданием, будто сам воздух замер, затаив дыхание. Снегурочка погасила одну за другой лампы у ёлок, оставив лишь те, что горели внутри ледяных сфер, мерцая, как далёкие звёзды. Дети, которых в этот вечер пригласили в мастерскую – те, кто верил, кто ждал, кто засыпал с мыслью о санях и оленях, – сидели на мягких коврах, укутанные в пледы, с чашками тёплого какао в руках, и смотрели в окно, где небо, чёрное и бескрайнее, вдруг стало прозрачным, будто кто-то стёр по нему рукавом, открывая путь. Ровно в 00:00 Дед Мороз вышел на крыльцо.

Сани стояли наготове – не просто упряжка, а живое сияние: олени с глазами, полными зимнего света, шерстью, покрытой инеем, как кружевом, фонари на санях горели не жёлтым, а мягким, синеватым пламенем, будто отражая полярное сияние. Он оглянулся.

Дарина стояла в дверях, в серебристом пальто, с сумочкой в руке, с дневником, который она так и не успела закрыть.

– Почему я не лечу с вами? – спросила она, не требуя, а просто отмечая.

Он улыбнулся – не как сказочный персонаж, а как тот, кто видит дальше, чем глаза.

– Потому что сейчас ты нужна здесь.

Она посмотрела на помощников, на экраны, где в реальном времени загорались точки – дома, в которые ещё предстоит доставить подарки, на карту, где вспыхивают имена.

– Я должна быть с ними?

– Ты уже с ними. Ты – голос, который скажет: «Смотри, он над Тюменью». Ты – рука, которая покажет путь. Ты – та, кто удержит это место в свете, пока я буду в тьме.

Она кивнула. Поняла. Он подошёл, коснулся её плеча – лёгким, почти невесомым жестом.

– Но знай: в следующий Новый год…

Он не договорил. Только посмотрел на сани. На свободное место рядом с собой.

– Я знаю, – прошептала она.

И он кивнул.

Сани тронулись. Без звона. Без криков. Только с мягким шорохом снега и первым порывом ветра, который унёс их в небо, туда, где время замедляется, а чудо становится возможным.

А Дарина осталась.Она включила главный экран, подошла к помощникам, села среди них, взяла в руки микрофон – не для приказов, а для тихих слов: «Сейчас он над Уралом… Да, смотри – вот он, огонёк…»

Она не летела. Но она была в пути. И где-то в глубине сердца знала: в следующий раз – полетит. Она вновь будет рядом.

Дед Мороз же знал, что в этот вечер каждая остановка должна быть личной, каждый свёрток – положен не просто под ёлку, а в сердце. Сани скользили над заснеженными лесами, над спящими городами, над крышами домов, где дети оставляли открытые окна и записки на подоконниках. Он не спешил. Он чувствовал. Каждый дом – как дыхание, каждое имя – как молитва. И каждый раз, оставляя подарок, он шептал: «Я вижу тебя. Я помню. Ты не один».

А утром, 7 января, Рождество пришло тихо, но ярко – как первое солнце после бури.

Есения проснулась от странного ощущения – будто кто-то позвал её по имени, но не вслух, а в мыслях. Она села в кровати, посмотрела в гостиную. Ёлка стояла та же – с шарами из бумаги, с гирляндой, что мигала, как сердце, с ангелом на макушке, которого она сделала на уроке труда.Но что-то изменилось. Она подошла и сразу же замерла. Под деревом лежали подарки.

Один – с её именем, аккуратно выведенным чёрными чернилами. Другой – поменьше, с надписью: «Для самого важного в этом доме». И третий – маленький, серебристый, без имени, но с бантиком, который она сразу узнала: такие делают только в мастерской у Деда Мороза.

Она не сдержалась. Закричала – не громко, а так, как кричат от счастья, которое не влезает в грудь.

– Даня! Данечка, иди сюда Быстро

Он выскочил из комнаты, в шортах и футболке, с растрёпанными волосами, с тревогой в глазах.

– Что? Что случилось?

– Смотри – она указала дрожащим пальцем. – Он был здесь. Он опять не забыл нас.

Данил опустился на колени. Он не верил. Не мог. Они ведь больше ничего не просили, кроме того, что Дед Мороз уже подарил на Новый год. Они ничего не ждали. Но подарки были.

Он взял свой – тот самый серебристый. Разворачивал медленно, будто боялся, что это сон. А внутри – телефон. Хороший. Современный. С полной батареей. С запиской: «Ты заслужил. Не бойся принимать».

Он сел прямо на пол. Не сказал ни слова. Просто смотрел. А потом – достал свой старый, с треснувшим экраном, с дырявой батареей, и положил рядом. Как будто прощался.

Есения обняла его:

– Это тебе?

– Да, – прошептал он.

– От Деда Мороза?

– Наверное.

– А ты рад?

Он посмотрел на неё. Его глаза ярко заблестели.

– Очень.

Потом включил новый телефон и сразу же его настроил. В ту же секунду он открыл социальные сети и написал сообщение той самой. Он написал Дарине.

«Ты знала. Ты всё знала. Спасибо. Не за телефон. За то, что ты есть. Увидимся завтра? Я буду ждать. Очень.»

Он не знал, получит ли ответ сразу. Но знал:если она скажет «да» – всё изменится. И ведь она ответила.

В этот день мастерская не работала. Никто не приходил. Никто не звонил в колокольчик, который обозначал то, что всем пора на обеденный перерыв. Всё было готово. Все подарки – доставлены. Все сердца – услышаны.

Дарина пришла туда ближе к вечеру, когда снег уже покрывал крыльцо ровным ковром, а в окнах зажглись огоньки. Она не спешила. Просто вошла, сняла пальто, посмотрела на ёлку – ту самую, что стояла у окна, украшенную ледяными снежинками и венками из сухих цветов. И увидела под деревом три подарка.

Один – с её именем, аккуратно выведенным чёрным пером. Второй – для Снегурочки, в бумаге, мерцающей, как утренний туман.Третий – без имени. Завёрнутый в серебристую ткань, перевязанный шнуром из пеньки, как будто его сложили в руках, а не на конвейере.

Она присела. Развернула свой. Книга.Старое издание – «Сказки северного ветра».Та самая, которую она читала в детстве. На форзаце – пометка: «Ты уже давно летаешь. Просто не чувствуешь крыльев». Подпись – без имени. Но она знала.

Она улыбнулась. Не громко. Не смеялась. Просто улыбнулась – тихо, как улыбаются те, кто наконец понял:ты не просто делаешь добро.Ты – часть чуда.

А за окном шёл снег. Медленно. Тихо. Как будто не спешил на землю, а танцевал. И она поспешила к своим родителям на семейный праздничный ужин.

Оставшийся день она провела у родителей – в маленьком доме у леса, где на крыльце висели венки из можжевельника, а в окнах горел тёплый свет. Ужин был скромным, но полным смысла: любимый салат Дарины с яблоком и отварной курицей, запечённый картофель с грибами, пирог с картошкой и мясом. Всё было приготовлено руками любящей матери и жены. В этот день Дарина решила взять свою лучшую подругу с собой. Снегурочка сидела рядом, молчаливая, но сияющая, как будто сама была частью праздника. Они не говорили много. Просто ели, слушали старые песни по радио, смотрели в окно, где снег падал медленно, будто не спешил на землю, а танцевал. И в этой тишине было больше слов, чем в любом разговоре.

А в Екатеринбурге, в старом кирпичном доме, Данил готовил ужин. Не для большой семьи. Для себя и для девочки, которую он вырастил как родную.

Родители были на работе – мама в больнице, папа в школе, где помогал готовиться к экзаменам старшеклассникам. Но это не было грустно. Это было дома.

Он накрыл на стол: картофельное пюре, котлеты из фарша, который купил вчера, компот из сухофруктов, который варит бабушка. Поставил свечи – не настоящие, а электрические, с мерцающим светом, но она всё равно сказала: «Как будто звёзды». Он улыбнулся. Поставил рядом её рисунок – волка и зайца, сидящих у камина. Включил тихую музыку. И когда она, сидя за столом, сказала: «А Дед Мороз знает, что мы тоже празднуем?», – он ответил: «Он знает всё. Особенно то, что важно».

После ужина она уснула быстро, уставшая от дня, а он сел у окна, смотрел на снег и думал. О работе. О ботинках, которые скоро порвутся. О новом телефоне. О той девушке с серебристыми волосами, которая ворвалась в его жизни. О том, как она всё знает. И он знал, что завтрашняя их встреча всё изменит.

Глава 12. Первое свидание

8 января наступило не с громом, а с тихим, почти неуловимым сдвигом – будто сам мир, ещё вчера затаившийся в ожидании праздника, теперь, насытившись светом, медленно начал возвращаться к дыханию повседневности, но с иной интонацией, с новой глубиной. Снег, укрывший Екатеринбург за ночь, лежал ровным, пушистым ковром, отражая бледное утреннее солнце, а воздух был прозрачным, как стекло, и таким чистым, что каждый вдох казался началом чего-то. Именно в этот день, когда зима перестала быть просто временем года и стала ощущением – хрупким, но настоящим – Дарина и Данил должны были вновь встретиться. Не как случайные прохожие, не как доброжелатели с ярмарки, а как двое, между которыми уже пролегла невидимая, но прочная нить – нить заботы, понимания, тихого признания.

Но путь к этой встрече не был простым. Утром Есения, проснувшись с ощущением, будто весь мир теперь строится вокруг одного-единственного события, схватила брата за руку ещё до завтрака и, глядя ему прямо в глаза, сказала:

– Ты пойдёшь один.

– Что? – переспросил Данил, не сразу понимая.

– К Дарине. Ты пойдёшь один. Я не пойду с тобой.

– Почему? – Он нахмурился. – Я обещал тебе показать, как готовят лазанью.

– А я обещала тебе быть счастливым, – ответила она твёрдо, с достоинством, не по-детски. – И если ты не оставишь меня дома, я скажу, что мне плохо.

Он усмехнулся, но в смехе было больше тревоги, чем веселья.

– Ты несносна.

– Я права, – сказала она. – Ты ведь помнишь, что было с Кариной?

Имя повисло в воздухе, как тень, которую давно пора было отпустить, но которая всё ещё возвращалась в самые неожиданные моменты. Карина – девушка, с которой Данил встречался полтора года, та самая, что сначала смотрела на него с нежностью, а потом – с раздражением, с усталостью, с обвинением. Всё начиналось с лёгкости: вечерние прогулки, смех в кафе, обещания будущего. Но чем глубже становились их отношения, тем чаще Карина начинала говорить: «Ты всегда с ней. Ты не можешь просто быть со мной? Без неё?» – и каждый раз под «ней» имелась в виду Есения. Он пытался объяснить: «Она – часть моей жизни. Я её воспитываю. Я не могу её бросить». Но для Кариной это не было оправданием. Это было препятствием. Последний разговор случился на скамейке у парка, под дождём: «Я не хочу быть второй. Я хочу быть первой. А ты – ты ставишь её всегда выше». Он не стал спорить. Просто кивнул. Потому что знал: она права. Он действительно ставил Есению выше. Потому что не мог поступить иначе. Они расстались. Он не плакал. Но впервые почувствовал, что любовь – это не только тепло, но и боль. И с тех пор он больше не пытался. Не искал. Не позволял себе надеяться. Пока не появилась Дарина – та, что не спрашивала, зачем он таскает с собой девочку, а сама протянула руку, чтобы помочь.

И теперь, слушая Есению, он понял: она не просто просит. Она отпускает его.

– Ладно, – сказал он тихо. – Пойду один.

– И надень что-нибудь хорошее, – добавила она, оглядывая его старую толстовку. – Ты должен выглядеть, как герой из любимых наших с мамой фильмов.

– А ты – как режиссёр?

– Я – как сценарист, – ответила она, улыбаясь. – И я хочу счастливый конец.

Данил действительно пошёл в магазин. Не просто так, не по привычке – он прошёл по улице, чувствуя, как сердце бьётся чуть быстрее, чем обычно, и купил всё: чёрные брюки из плотной ткани, белую рубашку с лёгким серебристым отливом, тонкий тёплый кардиган цвета тёплого кофе. Он потратил почти половину зарплаты, но не сожалел. Он хотел, чтобы этот день не был просто встречей. Он хотел, чтобы он стал поворотом. А потом – в цветочном магазине у вокзала – купил букет: не просто розы, не банальные тюльпаны, а белые розы, чистые, как первый снег, перевязанные серебристой лентой. Продавец улыбнулась: «Кто-то очень важный?» – и он, не задумываясь, ответил: «Да. Для меня – самая важная».

А Дарина тем временем находилась в мастерской, где Снегурочка, как всегда, знала больше, чем говорила.

– Сегодня ты должна быть не просто красивой, – сказала она, раскрывая небольшой сундучок, в котором хранились не просто вещи, а предметы, наполненные смыслом. – Ты должна быть собой – но в моменте, когда ты перестаёшь бояться быть собой.

И она достала платье – тёплое, вязаное, цвета тёмного шоколада, с длинными рукавами и ажурным узором на груди, которое облегало фигуру, не стесняя движений. Под ним – бархатные чёрные ботильоны, шарф из тонкой шерсти, переливающийся, как дым, и серёжки – капли льда, которые, казалось, светились изнутри.

– Это не просто одежда, – сказала Снегурочка. – Это признание.

Дарина не спросила, откуда она это взяла. Она просто надела. И почувствовала: она готова.

В полдень, стоя у окна мастерской, Дарина коснулась браслета на запястье – тонкого, мерцающего при каждом движении.

– Я иду, – сказала она.

– Иди, – ответила Снегурочка. – Но возвращайся. Я хочу знать всё.

Дарина улыбнулась и, сделав шаг вперёд, исчезла – не с грохотом, не с вспышкой, а тихо, как тень, растворившаяся в свете.

Она появилась на центральной площади Екатеринбурга – там, где возвышалась ёлка с подсвеченными шарами, а на асфальте был размечен каток, усыпанный искрящимся льдом. Люди катались, смеялись, держались за руки. А посреди площади, у перил, стоял он – Данил. В той самой старенькой куртке, которую он носил уже третий год, потрёпанной на локтях, с застёжкой, которую он всё никак не мог починить. Но под ней – новая одежда. Белая рубашка, чёрные брюки, аккуратно зачесанные волосы. Он выглядел не просто опрятно – он выглядел другим. Как будто впервые за долгое время позволил себе быть не только заботливым братом, но и человеком, который хочет быть любимым.

Дарина подошла. Он увидел её – и на лице его появилось выражение, которое невозможно описать: не просто радость, не просто восхищение, а узнавание – будто он наконец увидел то, что искал.

– Ты… – начал он.

– Я – здесь, – закончила она.

Они обнялись – скромно, но крепко, как будто боялись, что если отпустят, момент исчезнет. Потом он протянул ей букет.

– Белые розы, – сказала она, касаясь лепестков.

– Почему они?

– Потому что ты – как первый снег, – ответил он. – Чистый. Настоящий.

Она улыбнулась, но в глазах мелькнуло что-то другое – лёгкая грусть. Она знала, сколько он потратил. Знала, что это не просто цветы. Это – жертва. И ей стало стыдно, что он так потратился. Но она не подала виду. Только сказала:

– Спасибо. Они прекрасны.

Мастер-класс проходил в небольшой студии на втором этаже старого кирпичного здания в центре города – месте, которое раньше было библиотекой, а теперь превратилось в пространство для встреч, искусства и тишины. Внутри пахло свежей мукой, базиликом и тёплым сыром. Стены были выкрашены в мягкий бежевый, на полках стояли глиняные горшки с зеленью, а в центре – шесть высоких столов, за которыми уже сидели пары, одни – влюблённые, другие – просто друзья, третьи – те, кто, как и Дарина с Данилом, искали не просто урок, а возможность быть рядом. Вела мастер-класс молодая женщина по имени Лиза – подруга Данила с университета, шеф-повар и человек, который верил, что еда – это язык, на котором можно говорить о любви.