Дарья Север Помощница Деда Мороза

Глава 8. Всё новое

После новогодней ночи, когда сани вернулись в мастерскую, а Дарина впервые услышала от Деда Мороза слова: «Ты не просто помощница. Ты – часть этого», мир вокруг неё перестроился. Не сразу. Не с шумом. Но глубоко, как река, меняющая русло подо льдом.

Она не уехала домой. Не потому что не хотела. А потому что не могла. Не физически— её родители, Кирилл и Анна, ждали её в деревне, в доме, где до сих пор пахло мандаринами и старыми сказками, где на окне стоял крошечный макет саней, который она собрала в третьем классе. Она виделась с ними каждый день. Не как раньше – по вечерам, за чаем, с рассказами о школе. А иначе.

Каждое утро, когда солнце только касалось снежных крыш мастерской, Дарина произносила имя своей мамы и оказывалась в их кухне, где Анна как раз ставила чайник. Каждый вечер, перед сном, она называла имя отца и появлялась у него в кабинете, где он читал книгу, с кофейной чашкой в руке. Они не боялись. Не удивлялись, потому что чувствовали, что их дочь не ушла. Она расширилась.

Но жить в деревне, как прежде, уже было невозможно. Не потому что она стала «не такой». А потому что теперь она чувствовала – как бьются сердца детей по всей стране, как мерцают их мечты, как исчезают надежды, если вовремя не протянуть руку.

Она слышала, как шепчет «Око Зимы», как стучат копыта оленей, как скрипит сани, готовясь к новому полёту.Она была нужна здесь. И потому – она переехала. Не навсегда, но надолго.В мастерской ей выделили просторную комнату – не ту, что у всех помощников, с белыми стенами и узкой койкой. А особенную.

Она находилась в старой башне, пристроенной к главному зданию ещё в XIX веке, когда Дед Мороз впервые начал использовать почтовые поезда для доставки подарков. Стены – из тёсаного камня, покрытые древними узорами, которые, как говорили, рисовали северные ветры. Окно – высокое, арочное, с витражом, на котором изображён был снеговик с ключом в руке – символ того, что даже в самом холодном сердце можно найти путь.

Внутри – не было современных вещей. Только старинная кровать с резными столбами, книжный шкаф, полный рукописей о чудесах, и маленький стол у окна, где она теперь вела дневник – не просто записей, а наблюдений, мыслей, чувств, которые нельзя было никому рассказать. Но самое главное – на стене висела карта. Не географическая. А сердечная.

На ней светились точки – не города, а люди, чьи судьбы она теперь касалась. Есения – ярко-голубая. Данил – тёплая, золотисто-оранжевая, как закат над городом. Её родители – две близкие звёзды, тихо мерцающие в одном углу.

И каждый день она подходила к ней, прикасалась к точке Данила – и чувствовала, как браслет на её руке отзывается. Она не ушла от своей жизни. Она взяла её с собой. И добавила к ней нечто большее.

Так начался её новый день. Первый день главной помощницы. Когда она вышла в зал мастерской, всё было иначе.

Не потому что изменились стены, не потому что сани блестели ярче, не потому что олени ржали громче. А потому что все оборачивались. Потому что все замолкали, когда она входила.

Потому что даже сам Дед Мороз, стоя у карты страны, с посохом в руке, кивнул ей – не как старший младшему, а как равный равному.

– Доброе утро, главная помощница, – сказал он, и в его голосе не было ни иронии, ни пафоса – только признание.

Она не привыкла к такому вниманию, но не отвела глаз. Не смутилась. Потому что теперь она знала: она здесь не по милости. Она здесь – потому что заслужила.

С этого дня её роль изменилась. Она не просто помогала. Она руководила. Она обучала новых помощников – юных, сияющих от восторга, с глазами, полными вопросов и мечтаний. Она показывала им, как читать «Книгу Детских Снов», как определять, где нужна не просто игрушка, а надежда, как чувствовать, когда подарок – не просто вещь, а сообщение. Она училась управлять «Око Зимы» – древним зеркалом, в котором отражались не лица, а сердца: кто радуется, кто плачет, кто верит, кто уже почти сдался.

И однажды, когда она в очередной раз наблюдала за детьми, её взгляд замер.

На экране – не просто имя. Не просто город. А Есения. И рядом – не только её данные. А ещё одно имя. Данил.

Она замерла.

– Это невозможно, – прошептала она. – Система показывает только детей.

– Не всегда, – раздался голос за спиной.

Она обернулась. Снегурочка стояла в дверях, в платье, сотканном из инея и тишины, с посохом, на конце которого мерцала звезда, не мигающая, а думающая.

– Дед Мороз знал, что ты оставишь записку,

– сказала она. – Он знал, что ты дашь ему монеты.

– Но как…?

– Всё, что дарится от сердца, оставляет след.

Она подошла ближе.

– И этот браслет – не просто символ твоего статуса. Это – подарок тебе от него на Новый год.

Дарина коснулась браслета, который всё ещё переливался разными цветами.

– Что он делает?

– Он позволяет тебе быть там, где ты нужна. Дедушка же говорил тебе.

– Даже в Екатеринбурге?

– Даже там.

Снегурочка улыбнулась.

– Особенно там.

Они прошли в комнату, куда редко кто заходил – ту, что находилась за старой деревянной дверью с резьбой в виде снежинок и звёзд. Внутри – тишина, как в храме. На стенах – портреты прошлых помощников, чьи глаза, казалось, следят за каждым, кто входит.

– Он чувствует, – сказала Снегурочка. – Каждый раз, когда он берёт монету, он думает о тебе.

– Я слышала, как он шепчет: «Кто ты?» – прошептала Дарина. – И мне так хочется выкрикнуть: «Я – Дарина. Я была там. Я видела тебя спящим. Я оставила тебе монеты, записку, мечту».

– Но ты не можешь, – мягко сказала Снегурочка.

– Нет, не смогу

– Пока нет.

Через два дня они снова смотрели в «Око Зимы».

– Они в торговом центре, – сказала Снегурочка. – Выбирают куртку для Есении.

На экране – Данил и Есения. Он – в тех же спортивных штанах, на колене – потёртость, которую он, кажется, даже не замечает. Она – в старой куртке, которую, видимо, переделали: рукава укорочены, а на спине – небольшая заплатка в виде наклеенного снеговика.

– Она не говорит ему, что один ботинок прохудился, – прошептала Дарина, чувствуя, как сердце сжимается. – Она тайком подклеивает его папиным клеем.

– А он не говорит, что ему нужны новые штаны, – добавила Снегурочка. – Потому что знает: деньги – для неё.

Дарина посмотрела на свою волшебную сумочку помощницы – ту, что всегда знала, что нужно, даже если сама Дарина не понимала.

– Помоги им, – попросила она и погладила сумку.

Сумочка запульсировала в ответ на мольбу хозяйки.

Снегурочка коснулась посохом пола – и комната наполнилась светом.

– Переоденься, – сказала она. – Ты должна выглядеть так, как будто ты – одна из них.

Из воздуха возникла одежда: куртка из тонкой, но тёплой шерсти, цвета тающего снега; джинсы, облегающие, но не стесняющие движений; ботинки на низком ходу, с серебристыми вставками; шарф, мягкий, как первый снег, и тёплый, как объятие.

– Это не просто наряд, – сказала Снегурочка. – Это маскировка. Чтобы ты могла быть рядом.

Дарина коснулась браслета.

– Я готова.

И мир сдвинулся.

Она появилась в торговом центре – не с вспышкой, не с грохотом, а тихо, как будто всегда была здесь.

Она увидела их. Они стояли у витрины с детской одеждой. Есения показывала на куртку – красивую, но слишком дорогую. Данил покачал головой.

– Эта – не подходит, зайка. Давай найдём другую.

Дарина затаилась. Она не хотела, чтобы он увидел её. Не сейчас. Не так.

Она отступила за ёлку – огромную, искусственную, но с настоящим запахом хвои. Оттуда она могла наблюдать за ними.

Её сумочка вспыхнула. Из неё появилась куртка – не просто красивая, а волшебная: ярко-синяя, с капюшоном в виде лисы, с мехом, который светился в полумраке, как северное сияние. В карманах – картины, которые можно было раскрасить самой. А внутри – аккуратно сложенные ботиночки для Есении – тёплые, с подсветкой на подошве, и штаны для Данила – прочные, тёплые, с карманами, в которых можно было хранить любые монеты в мире.

Дарина тихо прошмыгнула в магазин. Подошла к продавцу – молодой женщине с добрыми глазами.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Когда они пойдут к выходу, отдайте им эту куртку. Скажите, что она обязательно должна быть у Есении. Что она – для неё.

– Но… кто вы?

– Скажите только: это подарок.

– А от кого?

– От того, кто видел, как она подклеивает ботинок.

Продавец посмотрела на неё странно, но в ответ кивнула.

Через несколько минут Данил и Есения направились к выходу.

– Вот, – сказала продавец. – Вам передали.

– Что? – удивился Данил.

– Куртка. Бесплатно.

– Мы ничего не заказывали.

– Это не заказ. Это – добрый подарок.

Он хотел отказаться. Но Есения уже прижимала куртку к себе.

– Даня, она мне как раз. Она как сказка

Он вздохнул.

– Ладно. Спасибо.

Когда они вышли, Дарина, всё ещё прячась за ёлкой, увидела, как Данил развернул куртку. И увидел ботиночки. И штаны.

Он замер.

– Кто…? – прошептал он.

И в этот миг он взглянул на ёлку. На тень. На место, где стояла она.

Его глаза – не удивлённые. Не испуганные. А узнающие. Как будто он чувствовал.

Дарина улыбнулась. Сквозь слёзы. Сквозь страх. Сквозь надежду.

Она коснулась браслета и вернулась в мастерскую.

– Не сегодня, – прошептала она.

– Но скоро, – сказала Снегурочка, появляясь рядом. – Ты им помогла. А это – уже начало.

Так прошёл ещё один день. День главной помощницы Деда Мороза. День, когда она впервые дотронулась до его мира. И когда он, не зная, дотронулся до её сердца.

Но это был только начало. На следующий день, когда Дарина снова заглянула в «Око Зимы», она увидела не просто Данила и Есению – она увидела его комнату. Ту самую, где они спали рядом, где под ёлкой лежали подарки, где на столе стояло молоко, которое она выпила.

Теперь на стене висели рисунки – те, что Есения начала писать после получения мольберта. Один – санки, летящие сквозь звёзды. Другой – девочка в синем платье, стоящая у окна. Третий – мандарины, падающие с неба, как дождь.

А рядом – на тумбочке – лежали монеты. Он не прятал их. Он выкладывал их каждое утро в определённом порядке – как будто пытался сложить из них пазл, в котором было спрятано её имя. Иногда он брал одну, держал в ладони, закрывал глаза – и шептал:

– Спасибо.

Она не могла слышать этого, но чувствовала сердцем.

Через три дня после этого она снова появилась в Екатеринбурге – уже не в торговом центре, а у их дома. Она стояла на улице, в тени старого тополя, и смотрела в окно.

Он сидел за столом, читал книгу. На коленях – кошка, которую, как она узнала, он подобрал на улице и назвал Снежинкой. Есения спала на диване.

Дарина хотела постучать. Хотела крикнуть. Хотела просто войти.

Но браслет затрепетал – не вперёд, а назад. Предупреждение. Не сейчас.

Она ушла. Но не с пустыми руками. Она унесла с собой картину, которую Есения оставила на подоконнике – девочку в синем платье, с косой, с браслетом на руке. На обороте – надпись: «Это та, что принесла мне мольберт. Я знаю, она вернётся».

Когда она вернулась в мастерскую, Снегурочка ждала её.

– Ты почти готова, – сказала она.

– А он?

– Он уже ждал тебя.

Дарина посмотрела на картину. На браслет. На своё отражение в зеркале.

– Я вернусь, – сказала она. – Не как тень.

– А как кто?

– Как Дарина.

И в этот миг браслет вспыхнул ярко-золотым – не как предупреждение, не как сигнал. А как обещание. Так прошёл ещё один день. День, когда она не просто наблюдала, а присутствовала.

И когда однажды Данил, глядя в окно, прошептал: «Я чувствую, ты где-то рядом» —она, в своей комнате, коснулась браслета и ответила:

– Я всегда рядом с вами.

Глава 9. Случайности не случайны

5 января. Наступил уже девятый день после Нового года – тот самый, когда зима перестаёт быть только праздником и становится жизнью.

Снег вокруг мастерской буквально дышал. Каждое утро сугробы вокруг башен и сараев были чуть другими: не просто перенесённые ветром, а будто переставленные кем-то невидимым, кто знал, где лучше лежать снегу, чтобы солнце не слепило окна, а отражало свет в «Око Зимы».

Дарина уже привыкла к своему новому ритму. Каждое утро – совещание с Дедом Морозом у карты страны. Каждый день – обучение новых помощников, чтение «Книги Детских Снов», проверка, кому нужен не просто подарок, а слово, объятие, шанс. Каждый вечер – встреча с родителями.

Она приходила к ним почти каждый день – в их уютный дом на окраине деревни, где пахло мятой, воском и старыми книгами. Мама всегда ждала с чашкой горячего какао, папа – с расспросами о работе, о новых учениках, о том, «не встретила ли, наконец, кого-то, кто не боится морозов».

– Ну что, дочка, – спрашивала мама, гладя её по волосам, – а в сердце у тебя кто-то есть?

– Мам, ну что ты, – отмахивалась Дарина, глядя в окно. – У меня столько дел…

– Дел – да. А вот чувств – нет?

– Есть, – шептала она. – Просто… я боюсь говорить.

И это была правда.

Большую часть времени она чувствовала себя сильной, уверенной девушкой, которая знает, куда идти, что делать. Но стоило подумать о Даниле – и внутри всё сжималось. Как будто ей снова не 25, а 10.

Как будто она снова стоит у школьного забора, держит в руке записку, которую не решается отдать, и боится, что скажет что-то не то, что он посмеётся, что всё испортится.

Она наблюдала за ними каждый день. Видела, как Есения рисует по вечерам – теперь не просто каракули, а целые сюжеты: девочка в синем платье, парящая над городом; сани, ведомые не оленями, а стаей белых кошек; монеты, падающие с неба, как дождь. Видела, как Данил сидит рядом, смотрит, улыбается, поправляет прядь у неё на виске – жест, такой тихий, что даже «Око Зимы» едва его уловило.

Утро выдалось серым, но не хмурым – скорее задумчивым. Снег падал медленно, как пух, будто небо не спешило покрыть землю, а перебирало, куда лучше упасть: на крыши, на ёлки, на тротуары, по которым скоро пойдут дети.

Прошло уже несколько дней с той самой встречи в торговом центре – той, когда Дарина, спрятавшись за ёлкой, впервые увидела, как Данил держит в руках штаны, которые она сама положила в куртку для Есении.

Уже столько дней. Столько раз она наблюдала за ними в «Око Зимы». И каждый раз её сердце сжималось от того, как бережно Данил складывал эти штаны, как Есения всегда надевала свою новую куртку и ботиночки, когда выходила на улицу – как будто они стали для неё не просто одеждой, а объятием, которое она носит с собой.

И вот – 5 января. Холодно, но не ледяно. Воздух прозрачный, как стекло. И в этот день Данил и Есения решили отправиться на ярмарку.

Дарина стояла у окна своей комнаты в башне, когда Снегурочка появилась без стука.

– Сегодня, – сказала она.

– Что сегодня?

– Они идут на ярмарку.

– Я знаю. Я вижу.

– Но ты не смотришь. Ты чувствуешь.

Дарина кивнула.Она чувствовала.Как будто нить, протянутая между её сердцем и его – дрогнула.

– Ты должна пойти.

– Как?

– Как она.

Снегурочка подошла к зеркалу – не простому, а древнему, в серебряной раме, где вместо отражения – возможности.

– Не как помощница. Не как наблюдатель.

– А как?

– Как девушка, которая просто хочет увидеть ёлку.

Она коснулась её плеч.

– Я помогу тебе одеться.

Из воздуха возникла одежда – не просто вещи, а воспоминание, волшебство и тепло, сплетённые воедино.

Сначала – белая короткая шубка. Из меха, собранного с первого снега, что не касается земли – он остаётся в воздухе, как пух, и только волшебники могут его поймать. Мех – не густой, а лёгкий, будто сотканный из света, и при каждом движении переливается – то серебром, то голубым, как лёд на рассвете. Она не просто грела – она обнимала, как будто знала, что Дарина идёт туда, где её ждут.

Под шубкой – джинсы. Тёмно-синие, почти как зимнее небо перед рассветом. Но по бокам, от бедра до щиколотки, проходила тонкая вышивка – снежинки, сотканные из настоящего морозного узора. Каждая – уникальная, как в жизни. При движении они едва мерцали, будто покрытые инеем.

– Это не просто ткань, – сказала Снегурочка. – Это память о первом снеге, который ты увидела.

Выше— кофта. Широкая, тёплая, из грубой, но мягкой шерсти. Цвет – кремовый, с лёгким серебристым отливом. Узор – сложный, но уютный: ромбы, переплетённые с косами, а по краю рукавов и воротника – крошечные снежинки, вывязанные другим цветом.

– Эта кофта выглядит так, будто её вязала бабушка, – сказала Дарина, касаясь рукава.

– Потому что так и есть, – улыбнулась Снегурочка. – Я попросила одну из старых вязальщиц зимы. Она вязала её всю ночь, шепча заклинания тёплых рук, добрых глаз и чашек чая у камина.