Дарья Север Помощница Деда Мороза

Глава 6. Звёздный маршрут

Сани мчались сквозь бескрайнюю ночную пустоту, оставляя за собой не просто след, а настоящий шлейф из серебристых облаков, будто сама атмосфера, пронзённая их полётом, расступалась перед ними, как древнее море перед легендарным кораблём, ведомым звёздами. Воздух был прозрачным, почти хрупким, и каждый его порыв, касавшийся лица Дарины, был не просто ветром – он был живым, наэлектризованным, пропитанным ледяным ароматом высоты, где время замедляется, а дыхание становится глубже, будто ты вдыхаешь не кислород, а саму суть зимы.

Она всё ещё прижималась к мешку с подарками, плотно сжимая ткань, пропитанную запахом хвои, мёда и мороза, словно это был последний якорь, связывающий её с тем, кем она была до этого момента. Сердце билось так громко, что, казалось, его ритм слышен даже в космосе, отражается от ледяных слоёв стратосферы и возвращается эхом в ушах, как удары далёкого колокола, возвещающего о чём-то непоправимом и великом. Перед глазами – картина, которую она видела только в мечтах, в полузабытых снах, в тех видениях, что приходят перед сном в канун Нового года: земля внизу, огромная, живая, переливающаяся под лунным светом, как будто кто-то вышил её на чёрном бархате мира, соткала из теней, сияния и тишины. Реки – тонкие, сверкающие нити, переплетающие тайгу, будто кто-то провёл по карте серебряным пером. Города – острова из огней, где каждый дом – как звезда, зажжённая надеждой, где каждый свет в окне – это не просто лампочка, а маленькое солнце, рождённое верой. А над ней – небо, не просто тёмное, а бесконечное, усыпанное звёздами, которые не мерцали, а горели, как глаза древних существ, наблюдавших за ней с высоты, будто она была не просто девочкой, а частью чего-то большего, чем понимание.

И вдруг – тишина. Не полная. Но такая, будто сам полёт на мгновение замедлился, будто время, которое до этого мчалось в унисон с ритмом оленьих копыт, вдруг остановилось, чтобы дать ей возможность осознать: это происходит. Сани плавно выровнялись, олени перешли на ровный, размеренный бег, их рога, светящиеся мягким внутренним сиянием, будто мерцали в такт звёздам, а Дед Мороз, сидевший на передке, не оборачиваясь, сказал:

– Ну что, вылезай, Даринка. Я же не зря тебя в главные помощницы выбрал.

Она замерла. Сердце на миг остановилось, будто забыло, как биться. Потом – рванулось вперёд, как будто хотело вырваться из груди, пробить рёбра и устремиться к звёздам. Он знал. С самого начала. Он знал, что она здесь. Не просто подозревал. Не догадывался. А знал, как знает старый мастер, когда ученик, которого он готовил годами, наконец сделал шаг, которого ждали.

Медленно, дрожа, она отодвинула край мешка и выглянула. Дед Мороз сидел, держа в руках волшебные поводья, сотканные из света северного сияния – не просто нити, а живые, пульсирующие, как вены, по которым течёт сама зима. Его длинная борода, белая, как первый снег, развевалась в ветру, но не мешала ему улыбаться. Он не смотрел на неё – смотрел вперёд, в небо, будто знал, что она уже здесь, и ждал, когда сама решится выйти из тени, когда перестанет прятаться за страхом, за сомнением, за мыслью, что она не достойна.

– Я… – начала она, но голос предал – дрогнул, как лёд под первым шагом, как будто не был готов к тому, что сейчас произойдёт.

– Не надо объяснять, – мягко сказал он, и в его голосе не было ни упрёка, ни раздражения, только тёплая, как уголёк в печи, доброта. – Я всё видел. И как ты готовилась. И как смотрела на сани в прошлый раз. И как вчера проверяла карту звёздных трасс, думая, что никто не замечает.

Он наконец повернул голову. Его глаза – тёплые, мудрые, как старые книги, в которых хранятся все тайны мира, – смотрели на неё с такой глубокой добротой, что на глаза навернулись слёзы, которые она не пыталась сдержать.

– Я знал, что ты захочешь полететь. И я знал, что ты полетишь. Потому и выбрал тебя.

Она не могла говорить.Только кивнула, сглотнув ком в горле, который, казалось, был сделан изо льда и света одновременно.

А потом – медленно, осторожно – выбралась из-за мешка и села рядом с ним на сани. Дерево под ней было тёплым, как будто само помнило, кто на нём ездил, как будто каждое волокно древесины хранило тепло тысяч полётов, тысяч чудес, тысяч улыбок, рождённых в полночь.

– Когда мы вернёмся, – сказал Дед Мороз, – я объявлю тебя главной помощницей.

Она ахнула, и звук её удивления растворился в ветре, как снежинка в тёплом дыхании утра.

– Но… я же не проходила испытаний… – прошептала она, чувствуя, как земля уходит из-под ног, хотя она была в небе.

– Прошла, – перебил он, и в его голосе зазвучала та уверенность, от которой невозможно сомневаться. – Самое главное испытание – это решиться. Решиться на то, что невозможно. Решиться на то, что никто не делал. Решиться, когда все говорят: «Нельзя».

Он посмотрел на неё, и в его взгляде было не просто признание – было принятие.

– Ты уже прошла его.

Она сидела, не в силах поверить. Главной помощницей. Не просто одной из многих. Не просто той, кто заворачивает подарки, проверяет вес, следит за маршрутами. А той, кто будет рядом с ним. Той, кто будет знать пути, которые не нанесены на карты. Той, кто будет помнить, как пахнет мороз в небе, как звенит тишина перед чудом, как дрожит сердце перед первым шагом в неизвестность.

– А пока, – сказал он, – помоги мне.

Он протянул ей волшебные поводья.

– Держи.

Она взяла их осторожно, будто боялась сломать, будто боялась, что они рассыпятся в пыль, если она ошибётся. Но тут же почувствовала – они живые. Тёплое, пульсирующее сияние пробежало по рукам, как будто сама зима, сама ночь, сама Вселенная признали её. Поводья не просто лежали в ладонях – они отзывались, как будто чувствовали её дыхание, её пульс, её мысли.

– Олени чувствуют, кто с ними, – сказал он, как тогда, в мастерской, когда она впервые услышала эти слова. – И они уже знают тебя.

Он наклонился к самому первому оленю – старшему, с рогами, светящимися ярче других, с глазами, в которых отражалась не просто луна, а сама вечность.

– Веди нас, Северянин, – прошептал он.

Олень мотнул головой, и сани плавно, как будто вплывая в сон, двинулись вперёд, будто небо само раскрылось перед ними. И тогда начался настоящий полёт.

Они летели над тайгой, где деревья стояли, как стражи, укрывшись в снегу, будто каждое – древний хранитель, помнящий времена, когда люди ещё разговаривали с ветром. Над замёрзшими озёрами, где лёд был прозрачным, как стекло, и под ним ещё бились рыбьи тени, будто жизнь не сдавалась даже под слоем холода. Над деревнями, где в окнах горел свет, и в каждом доме – кто-то ждал чуда, даже если не знал, как оно выглядит.

– Вот, – сказал Дед Мороз, указывая на маленький домик у леса, едва различимый в темноте. – Там живёт девочка, которая боится темноты.

Он достал из мешка крошечный светильник – не просто фонарик, а звезду, заключённую в хрусталь, тёплую, как дыхание, живую, как сердце.

– Дай его ты.

Дарина взяла светильник. Он был тёплым. Как живой. Как будто внутри него – крошечное солнце.

Она открыла люк в санях – тонкий, почти невидимый, как трещина в реальности, как портал между мирами – и опустила подарок. Он плавно спустился вниз, как падающая звезда, и исчез в трубе дымохода, не оставив следа, кроме лёгкого сияния, которое на миг озарило снег у крыльца.

– Вот так, – сказал Дед Мороз. – Ты не просто даёшь подарок. Ты даруешь свет.

Они летели дальше. Над городом, где в квартире на десятом этаже мальчик писал письмо, в котором просил не игрушку, а чтобы мама перестала плакать.

– Вот, – сказал Дед Мороз, доставая крошечную куклу-маму, сшитую из ткани, что помнит тепло, из нитей, сплетённых из воспоминаний о смеющихся глазах и объятиях.

– Это не просто кукла. Это – память. Память о том, как мама улыбалась.

Дарина опустила её.И в тот же миг в квартире загорелся свет. Мальчик проснулся. Увидел куклу. Улыбнулся. А мама, услышав, вышла в комнату – и впервые за неделю – тоже улыбнулась, и слеза, скатившаяся по её щеке, была не от боли, а от облегчения, будто кто-то вернул ей веру.

Они летели над сёлами, над станциями, над домами, где ждали, не зная, что чудо уже в пути. Дарина помогала Деду Морозу: доставала подарки, чувствуя, как каждый из них – не просто вещь, а кусочек души, вырезанный из света; читала письма вслух, и её голос, дрожащий вначале, становился крепче, как будто слова сами наполняли её силой; находила дома по свету в окнах, по тени, падающей от ёлки, по шороху, который слышал только тот, кто летит над Землёй; и даже управляла санями, когда он, улыбаясь, отдавал ей поводья на несколько секунд, и в эти мгновения она чувствовала, как олени слушают её, как небо открывается перед ней, как звёзды ведут её.

А над ними – звёздный маршрут. Не просто линия на карте. А живая трасса, вычерченная из сияющих точек, соединённых, как бусины, тонкой нитью света, будто кто-то протянул по небу дорогу из звёзд.Каждая звезда – как маяк. Каждый поворот – как танец. Они буквально летели по пути со звёздами, будто сама Вселенная открыла им дорогу, будто небо само стало картой, а время – союзником.

– Смотри, – сказал Дед Мороз, указывая вперёд. – Это – Полярная звезда. Она всегда знает, куда идти.

– А мы? – спросила Дарина, глядя на неё, как на старого друга. – Мы тоже всегда будем знать?

– Мы – больше, – ответил он, и в его голосе зазвучала та мудрость, что рождается не за столетия, а за тысячи полётов. – Мы не просто идём. Мы несём.

И в этот момент она поняла: это не полёт. Это – призвание.

Она сидела рядом с Дедом Морозом, с волшебными поводьями в руках, с сердцем, полным света, и смотрела вперёд – туда, где звёзды становились ближе, а небо – родным.

Она была не просто девушкой. Не просто помощницей Деда Мороза. Она была одной из тех единственных, кто летит рядом с ним. Той, кто знает путь. Той, кто помнит, как пахнет мороз в небе.

И где-то внизу, на земле, в домах, где зажигались огни, где дети просыпались от шороха у ёлки, где взрослые улыбались, не зная почему – начинался Новый год.

А в небе —звёздный маршрут продолжался. Они пролетели над Камчаткой, где вулканы дремали под снегом, будто исполины, укрытые белым покрывалом, и их дыхание, тёплое и глубокое, поднималось в небо тонкими струйками пара, как будто земля тоже праздновала. Над Чукоткой, где полярная ночь была так плотной, что казалась живой, а северное сияние пульсировало в небе, как сердце мира. И там, в самых северных деревнях, где дети засыпали под рассказы о духах тундры, Дарина сама опускала подарки – маленькие фигурки оленей из моржового клыка, куклы в настоящих парках, вышитые бабушками, и книжки, переплетённые в кожу, на которых звёзды отражались, как будто читали вместе с ними.

Каждый раз, когда она опускала подарок, что-то внутри неё менялось.Не просто росло чувство гордости.Гораздо глубже.Это было ощущение связи – с теми, кому она приносила свет. С теми, кто ждал. С самой Землёй, которая, казалось, замедляла своё вращение, чтобы дать им время.Она больше не чувствовала себя той девочкой, что боялась сказать, чего хочет.Она была частью чего-то, что нельзя измерить.Что нельзя объяснить.Что можно только пережить.

– Смотри, – сказал Дед Мороз, указывая вниз, где над Сибирью медленно, как будто в танце, поворачивались лопасти ветряков, освещённые изнутри мягким жёлтым светом. – Это не просто электростанция. Это – свет, который не гаснет. И там, в доме у самого последнего столба, живёт мальчик, который каждый год пишет мне одно и то же: «Я не хочу подарков. Я хочу, чтобы бабушка снова могла ходить».

Он достал не игрушку, не книжку, не конфеты.Он достал крошечный сапог, вырезанный из тёплого дерева, с выгравированными на подошве словами: «Шаг за шагом».

– Это не волшебство, – сказал он. – Это – надежда, упакованная в дерево.

Дарина взяла его, и в тот же миг почувствовала, как внутри сапожка что-то тёплое пульсирует – будто в нём билось крошечное сердце.

– Дай его ты, – сказал Дед Мороз. – Ты уже не просто передаёшь. Ты передаёшь смысл.

Она опустила сапог. И в тот же миг в доме у бабушки, лежавшей в кровати уже два года, пальцы на ноге дрогнули. Она не встала. Но она почувствовала. И когда внук, проснувшись, увидел подарок под ёлкой, он не заплакал. Он просто положил его рядом с бабушкиным креслом и прошептал:

– Спасибо.

А она, не открывая глаз, сказала:

– Я чувствую… тепло.

Сани продолжали путь.

Глава 7. Спящий парень и девочка

Сани, оставляя за собой едва уловимый след из искрящегося инея, плавно скользили над землёй, будто касались её не колёсами, а дыханием. Они уже пролетели почти всю страну и приближались к финальной точке. Они пролетели над Уралом – древними горами, чьи вершины, покрытые снегом, напоминали сложенные ладони, молящиеся о чём-то вечном. Внизу, в долинах, мерцали огни Ямала, Кургана, Челябинска, Тюмени – как будто сама земля дышала светом, каждая искра – чья-то надежда, чья-то молитва, чьё-то ожидание чуда.

Дарина сидела рядом с Дедом Морозом, её пальцы всё ещё сжимали волшебные поводья, но теперь они не дрожали. Теперь в них была уверенность – тихая, глубокая, как подземное озеро. Она смотрела вниз, и каждый дом, каждый свет в окне, каждый дымок из трубы становился для неё не просто точкой на карте, а частью истории, которую она теперь помогала писать.

Когда они подлетели к Екатеринбургу, городу, стоящему на границе двух континентов, будто сам собой разделившемуся между Европой и Азией, между прошлым и будущим, Дед Мороз медленно опустил сани в тихий, утопающий в снегу район, где старые пятиэтажки, укутанные инеем, стояли, как стражи, охраняющие сны своих жильцов.

– Вот, – сказал он, указывая на последний дом в квартале, чьи окна сияли особенно ярко. – Здесь – особенный подарок.

– Что необычного? – спросила Дарина, чувствуя, как в груди что-то дрогнуло.

– Там маленькая девочка, – ответил он, – по имени Есения. Она не просила игрушек. Не просила конфет. Она просила мольберт и набор красок. Потому что её родители не могут оплатить художественную школу. А брата своего, Данила, она не хотела просить – он и так тратит последние деньги, чтобы сводить её куда-то, купить то, чего они не могут позволить.

Дарина замерла. Не от холода. От понимания. Она знала это чувство – когда любишь кого-то настолько, что готов отказаться от мечты, лишь бы не обременять.

– Я разрешаю тебе положить подарок под ёлку, – сказал Дед Мороз, и в его голосе зазвучало не просто разрешение, а признание. – Ты уже не просто помощница. Ты – часть этого.

Сани плавно зависли у окна. Дарина открыла люк, и её сердце замерло.

Внутри – ёлка, украшенная старинными игрушками, отражающими свет гирлянд, будто каждая – звёздочка, упавшая с неба. На полу – ковёр, усыпанный мишурой. У ёлки – большая кровать, на которой спали двое.

Девочка – лет семи, с тонкими светлыми волосами, рассыпавшимися по подушке, как лучи солнца, – была одета в пижамку с зайчиками, на которой одно ухо было зашито аккуратным швом, будто кто-то бережно чинил её много раз.

А рядом с ней – он. Молодой человек, лет двадцати пяти, с короткими, слегка взъерошенными волосами цвета тёмного шоколада – того самого, который Дарина любила с детства, горького, но с лёгкой сладостью. На нём была тёмно-зелёная футболка, мягкая, будто соткана из тишины, и спортивные штаны, на колене – потёртость, как будто он часто опускался на пол, чтобы быть на уровне глаз с кем-то маленьким.

Его лицо – спокойное, доброе, с лёгкой усталостью, но не от жизни, а от заботы. И в этом лице – что-то, что коснулось Дарины не разумом, а глубже, где-то в самом центре, где бьётся не только сердце, но и память души.

Она замерла. Не дышала. Не моргала. Только смотрела.

И в этот миг она поняла: она его знает. Не по имени. Не по лицу. Но по ощущению – как будто он уже был частью её сна, её молитвы, её тихого желания, которое она не осмеливалась назвать.

Она осторожно спустилась по лестнице из света, которую Дед Мороз создал из воздуха, и вошла в комнату. Тишина была такой густой, что казалось, будто время остановилось, чтобы не потревожить сон.

Она подошла к ёлке. Положила мольберт – лёгкий, но крепкий, из дерева, выросшего в тени старой берёзы. Рядом – набор красок, в которых каждая баночка была не просто пигментом, а каплей сна, где можно увидеть, как рождается картина.

И в этот момент – Сумочка Помощницы вибрировала и светилась тонким светом. Она вздрогнула. Открыла её. Внутри – не просто мешок, а сокровище: большой, но аккуратно завязанный мешочек из ткани, сотканной из паутины, что ловит утренний свет, полный конфет – не обычных, а тех, что пахнут воспоминаниями: ванилью бабушкиного пирога, мятой первого поцелуя, шоколадом, который ели под ёлкой в детстве.

А рядом – набор старинных монет, не просто металлических, а оживших, каждая с гравировкой, отражающей звёзды, будто они были выкованы в кузнице времени.

Она поняла: конфеты – для Есении. А монеты – для него. И не успев остановить себя, она достала маленькую записку и своей любимой ручкой, той, что писала письма в детстве, вывела: «Надеюсь, ещё увидимся».

Рука дрожала. Сердце билось так, будто хотело вырваться. Она положила записку рядом с монетами, медленно, будто боясь разбудить не только сон, но и чувство, только что родившееся в ней.

Потом – подошла к столу. Там стояло молоко в стеклянном кувшине, рядом – тарелка с печеньем, вырезанным в форме звёзд, сердец и саней. Она взяла одно печенье – для Деда Мороза. И, не удержавшись, выпила молоко. Тёплое. С каплей мёда. Как будто кто-то знал, что она прилетит. Она вернулась в сани.

– Ну что? – спросил Дед Мороз, не оборачиваясь.

– Он… – начала она, но не смогла закончить.

– Знаю, – сказал он тихо. – Некоторые встречи не случаются. Они запланированы.

Сани взмыли в небо. И в тот же миг, в квартире, Есения пошевелилась. Проснулась. Увидела мольберт под ёлкой и замерла.

Потом – закричала от радости, будто весь мир стал ярче.

– Даня…Даня – звала она, тряся брата.

Он открыл глаза, сонный, растрёпанный, с улыбкой, которая появлялась, когда он видел её счастливой.

– Что случилось, зайка?

– Подарки под ёлкой.

Он сел вместе с сестрёнкой ближе к ёлочке. Увидел мольберт. Улыбнулся.

– Ну, теперь ты настоящая художница.

А потом – заметил мешочек. Открыл. Увидел монеты. Замер.

– Откуда…?

И тут – заметил записку. Прочитал. И в его глазах что-то дрогнуло. Не удивление. Не радость. А озарение.