Полная версия:
Дарья Александровна Калинина Джинн из консервной банки
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
– Так что же мы медлим! Срочно туда!
– А пироги? – запротестовал Арсений. – Тут осталось еще больше половины. Они тебе не понравились?
Пироги были великолепны, но до тетушкиных им было еще расти и расти. Но рядом топтался официант, поэтому Фима не рискнула обидеть человека, который ей лично ничего плохого еще сделать не успел.
– Пусть упакуют, мы заберем с собой.
До Лесного Бора, куда ехать нужно было час двадцать, они добрались за сорок пять минут благодаря тому, что Арсений всю дорогу давил на педаль газа. При этом он делал вид, что не слышит, как рядом с ним ахает его спутница. Фима не первый день жила в этой стране и давно привыкла к тому, что водители всюду, где можно ездить на скорости шестьдесят, катаются почти на восьмидесяти. А там, где можно ехать девяносто, гонят под сто десять. И если точно знают, что на этом отрезки пути нет камер, то несутся еще быстрее.
Но Арсений включил какой-то особенный пофигистический навигатор, который предупреждал его о всех встречающихся на пути камерах и подбадривал, когда считал это возможным. А возможным он считал всегда или почти всегда. Так Фима узнала, что искусственный интеллект также склонен к авантюрам, как и его человеческий собрат. И неслись они с такой скоростью, что у Фимы захватывало дыхание, стучало в висках, а съеденные хинкали, взявшись за руки, стройными голосами выводили знаменитое грузинское многоголосие и просились тем самым назад на свободу.
Когда они добрались до места назначения, Фима долго не могла поверить своему счастью. В ушах не гудит, мимо ничего не проносится, а под ногами твердая устойчивая земля, на которую так славно прилечь.
– Снежок, – умиленно шептала Фима. – Беленький!
– Ты что? – встревожился Арсений, когда обнаружил, что Фима куда-то исчезла.
Обойдя машину, он заметил, что Фима прилегла в сугроб, и осведомился:
– С тобой все в порядке?
Но Фима лежала на спине и лишь блаженно смотрела на первые высыпавшие на небосводе звезды.
– Как же тут хорошо! – вырвалось у нее. – Тихо, спокойно!
– Ну а лежишь-то ты чего?
– Так… прилегла.
– Тебя что, в машине растрясло? Вроде бы я и ехал аккуратно.
Если бы у Фимы оставались еще силы, то она бы ответила этому самонадеянному умнику. Но у нее хватало сил ровно на то, чтобы просто лежать и наслаждаться покоем.
Постепенно ей стало легче. И она осознала, что сугроб – это далеко не лучшее место, которое может быть. Пусть в нем было и спокойно, но очень уж холодно.
С помощью Арсения она встала на ноги и, совсем чуточку пошатываясь из стороны в сторону, пошла по заснеженной дороге к воротам, на которых была укреплена вывеска «Школа-интернат поселка Лесной Бор».
– Вот мы и на месте. А вон и машина нашей подозреваемой.
Синяя «Лада Веста» стояла к ним битым боком. Это была та самая, которую видел свидетель возле Заячьего острова. И та самая, на которой уехала Полина.
– А где же она сама?
– Если машина тут, то и Полина должна быть рядом.
Они попытались проникнуть за ворота, но были остановлены бдительным сторожем.
– Стой! Кто идет!
Но продемонстрированное ему служебное удостоверение Арсения мигом вернуло на физиономию мужика приветливую улыбку.
– А что случилось-то? Неужели кто-то из наших ребятишек нашкодил?
– Вы знаете, чья это машина?
– Алешка на ней сегодня прикатил. Неужто угнал? Вроде бы хороший пацан.
– Один приехал?
– Один. А с кем ему быть?
– И машину эту вы прежде тут никогда не видели?
– Не приходилось. А что за машина-то?
– Можем повидать кого-нибудь из вашего начальства?
– Так кому же тут быть? Время-то уж позднее. Кроме дежурной воспитательницы никого и нет. Все разошлись. Да еще Пал Степаныч у себя во флигеле копошится. Разве что его позвать?
– Павел Степанович – это кто?
– Сейчас он учитель черчения и математики. Раньше заведовал учебными мастерскими. Но годы у него уже не те, стар стал, прихварывает. А все же уходить на пенсию не хочет. Да и что ему на пенсии этой делать-то? Семьи у него нет. Одинокий. Сидеть да в окошко глядеть? А тут он при деле.
– Зовите Павла Степановича. Но самое главное, разыщите и приведите к нам Алешу, который вернулся на этой машине. И предупредите: если не хочет, чтобы его заподозрили в причастности к совершенному убийству, пусть не вздумает прятаться.
– О как! – крякнул мужик. – А кого же убили?
– Не слишком ли много вопросов, уважаемый?
– Все понял! Сейчас все сделаем! Вы пока по центральной дорожке к главному входу проходите, а я уж туда всех пригоню.
Охранник сдержал слово. И спустя совсем короткое время в небольшом холле с колоннами, тускло освещенном несколькими электрическими лампочками, появилось несколько человек. Одна из них была молодая женщина, зябко кутавшаяся в большой пуховый платок. Он делал ее старше своих лет, но воспитательнице было все равно. В помещении было весьма прохладно, и, чтобы согреться, она надела на ноги толстые колготки, носки, а поверх еще и теплую обувь.
Фима несколько раз с любопытством покосилась. То ли войлок, то ли что?
– Василий, что случилось?
– Да вот про Алешку нашего говорят, будто бы он в убийстве замешан.
Воспитательница ахнула. Алешка втянул голову в плечи и затравленно посмотрел на Арсения.
– Я ничего такого не говорил, – поспешил произнести тот. – Я лишь сказал, что мальчик является ценным свидетелем по делу об убийстве.
– А кого убили?
– Ты Полину Белякову знаешь?
– Это ее убили?
На глазах у Алеши тут же навернулись слезы.
– Ты давно ее видел?
– Сегодня. Я ее на Кронверкском подобрал.
– Случайно?
– Нет, мы договаривались с ней там встретиться.
– И куда потом Полина поехала?
– Сначала хотела домой ехать. Сказала, что отец ее к назначенному времени дома ждет. К трем она должна была дома быть. Опаздывала уже. А потом увидела машину и вовсе передумала домой ехать.
– А что с машиной случилось?
– Разве вы не видели? – угрюмо поинтересовался Алеша. – Стукнул я ее.
– Так это ты отмочил!
– Не виноват я, – забубнил мальчик. – На светофоре спокойно стоял. А этот гад мимо меня пронесся, крыло и дверь поцарапал.
– Наверное, и сам пострадал?
– Ему-то что? Унесся прочь. А я остался. Приехал за Полиной, она машину увидела – и в слезы. Ее родители и так после всего в черном теле держали. Эту машину отец со скрипом купил только для того, чтобы Полина могла на ней за продуктами ездить. А Полина мне ее дала, чтобы я мог немного подзаработать в такси. Доходы мы с ней пополам делили, минус бензин. И ей, и мне деньги очень нужны были. У меня родителей нет, а Полине ее предки тоже шиш да ни шиша давали. Но если бы ее папаша увидел царапины, то такое бы Полинке устроил! Она очень расстроилась. Ну, я ей и пообещал, что мы с ребятами в нашей мастерской машину подшаманим. Так-то там ничего особенного нет. Сможем выправить, да и подкрасим, сейчас не проблема нужный колер заказать. По крайней мере, в глаза бросаться не будет. Вряд ли ее батя станет особо приглядываться. Так-то ему на Полинку плевать.
– То есть ты на машине своей подруги вернулся в Лесной Бор. А где же Полину ты оставил?
– Она к Плутону отправилась.
– Почему не домой?
– Как бы она с битой машиной перед отцом показалась? То-то и оно! Он у нее строгий. И ни капли Полинку не любит!
– Не болтай! – шикнула на него воспитательница. – Много ты понимаешь!
– А вот и понимаю! Полинка мне говорила, что отец с матерью хотят от нее избавиться!
– Еще не хватало!
– Это правда!
– Замолчи!
Пока Леша препирался с воспитательницей, сыщики думали о своем. Получается, что Полина собиралась с Заячьего острова вернуться домой. И Михаил ждал дочь к определенному часу. И если бы не разбитая машина, которая полностью спутала все планы девушки, наверное, она бы приехала домой. И как знать, не нашли бы они в квартире Беляковых вместо одного сразу два трупа?
– По крайней мере, мы теперь знаем, почему Полина убежала с моста, не дожидаясь, когда ее приятеля осмотрят врачи.
– Убедилась, что его вытащили, что он жив, и убежала.
– Видимо, Полина очень сильно опасалась опоздать домой и тем самым провиниться перед отцом. Но когда она увидела разбитую машину, то поняла, что ситуация куда хуже. Опоздание ей бы еще простили, а вот разбитую машину вряд ли.
– А кто такой Плутон? – спросил Арсений у Леши.
– Приятель ее дядьки. Они в соседних квартирах живут, так что сосед. Дядька сейчас в больнице. Тетка тоже. Дети у Плутона живут. Полина ему с уходом за ребятами помогает.
– Адрес знаешь?
– Показать могу. Дом помню. И квартиру найду.
– Завтра поедешь с нами.
Алеша кивнул, но в разговор вмешалась воспитательница:
– Куда это вы его забираете? Никуда он без разрешения старшего воспитателя не поедет.
– А где ваш старший воспитатель?
В этот момент раздалось старческое покашливание. И в дверь главного входа вошел сухощавый старичок. У него была седая голова и седенькая бородка. Несмотря на то что вошел он с мороза, он был без шапки и в одной лишь меховой безрукавке. Двигался он тяжело. Да, в неуклюжих огромных то ли носках, то ли валенках из того же материала, что и обувь на ногах у воспитательницы, это было и невозможно сделать.
– Что тут происходит? – спокойно осведомился он.
И, рассмотрев удостоверение Арсения, кивнул.
– Пройдемте ко мне. Детям пора спать. Я вам даю слово, что Алеша никуда не денется. Так ведь, Алеша? Если виноват, нужно отвечать.
– Да, Павел Степанович. Но я, честное слово, не гонял. Спокойно на светофоре стоял, а он в меня врезался.
– Вот теперь ты точно так же спокойно ложись спать. А завтра разберемся.
Алеша уже повернулся, чтобы уйти, но внезапно вспомнил о чем-то и остановился.
– А кого убили-то? – спросил он.
– Отца Полины.
– А мать?
– Пока только отца.
– Ну, туда ему и дорога, – произнес мальчик.
И под строгим взглядом педагога потопал обратно, вверх по лестнице.
Глава 6
Павел Степанович жил в двухэтажном флигеле, который хоть и примыкал к главному зданию, но попасть в него можно было только через свой отдельный вход с улицы. Сыщикам показалось, что тут у старика в гостях еще холодней, чем в основном здании. Хотя и там было, мягко говоря, совсем не жарко. Но несмотря на низкую и совсем не комфортную температуру, внутри в комнатах у пожилого учителя было неожиданно уютно. На стенах висели многочисленные поделки. Симпатичный дракон, собранный из деревянных шестеренок. Полированные сферы из мутного белого стекла, качающиеся на тонких пружинках и напоминающие одуванчики. И венец всему – огромная, собранная из металлических шайб башня, которая высилась посредине комнаты и доходила почти до потолка.
– Присаживайтесь, гости дорогие. В ногах правды нет.
Старый учитель присел на кушетку, сразу же укутавшись шерстяным пледом. Арсению досталась самодельная табуретка, впрочем очень прочная и основательная. А Фиме повезло еще больше, ей досталось настоящее кресло-качалка, искусно сплетенное из ивовых прутьев. Раздеваться они не стали, температура в комнате была совсем к тому не располагающей.
Но Павел Степанович, казалось, не замечал ничего. То ли привык к холоду, то ли был озабочен другими мыслями.
– Вы не подумайте ничего такого, Алеша у нас хороший мальчик, только несколько непосредственный. Но если говорить честно, то в глубине души я с ним согласен. Понятное дело, что воспитанный человек не должен прилюдно радоваться смерти другого человека, но родители Полины всегда вызывали во мне такую бурю чувств… что я не могу сердиться на Алешу за высказанное им вслух. Уж простите!
– Вы хорошо знали родителей Полины?
– Совсем не знал.
– Тогда откуда неприязнь к ним?
– Достаточно было посмотреть, как они обращались со своей дочерью. Вы что-нибудь знаете про нашу школу?
– Нет. Думали, вы нас просветите.
– Сейчас-то уж мало что напоминает о былом. Но в прежние времена, когда я еще пришел сюда после института, тут было что-то вроде коммуны Макаренко для трудных подростков.
– А мы думали, что у вас так называемая лесная школа, куда отдают на обучение детей со слабым здоровьем, чтобы они круглосуточно находились под медицинским присмотром и помимо обучения получали еще и какие-то процедуры.
– При старом директоре это так и было. Но когда эту должность заняла Тамара Михайловна, ситуация начала меняться. И дело даже не в ней, дело в том, что ситуация в стране стала другой. Все чаще у нас появлялись дети, чье физическое здоровье не нуждалось в поддержке. Но у них были какие-то другие сложности. Кто-то не мог освоить программу средней школы, а родителям хотелось, чтобы их чадо получило бы аттестат не коррекционной, а обычной школы. Другие родители были вынуждены по служебной надобности уехать в другой город, а ребенка было оставить не с кем или никто не хотел брать на себя такую ответственность.
– Хотите сказать, что у вас стали появляться дети, которым по показаниям тут нечего было делать?
– Дело в том, что и сами показания стали потихоньку меняться. Мы все меньше занимались проблемами, связанными со здоровьем детей, а все чаще получали истеричных, злобных, склонных к суициду или, наоборот, с садистскими наклонностями детей.
– То есть у вас тут стало что-то вроде исправительного учреждения?
– Да, но только с очень мягким режимом и присмотром сотрудника, который в любое время дня и ночи мог снять острый истерический припадок у ребенка.
– Наверное, ваша директриса получала за это определенную благодарность от родителей?
– Не буду это утверждать, потому что лично ни разу не наблюдал факт передачи такого вознаграждения, но каменный двухэтажный дом и новый гараж сами собой не построятся. И на зарплату педагога или даже директора тоже.
– Значит, ваша директриса принимала под свое крыло проблемных детей, а вам приходилось это каким-то образом расхлебывать?
– Те, кто был не согласен с новой политикой нашей школы, постепенно ушли в другие учебные заведения. Из прежних сотрудников остался один я.
– И почему вы остались?
– А мне неожиданно понравилось работать с трудными детьми. Я заметил, что очень часто их проблемы проистекали из собственной неуверенности. В родных семьях к ним предъявляли зачастую слишком завышенные требования. А дети в силу каких-то причин «не тянули», что вызывало еще большее раздражение родителей. Они начинали срывать свою досаду на том, кто был доступней всего и кого они считали виновником этого раздражения.
– На самом ребенке.
– Совершенно верно. И постепенно дети в ответ на родительскую агрессию тоже озлоблялись, в душе у них происходила трансформация, из просто недалеких они превращались в злобных или замкнутых зверьков, неспособных, как считали их учителя, к полноценному обучению.
– А что же делали вы?
– Наверное, окажись я в обычной школе, тоже ничего не смог бы поделать. Ведь сколько я мог наблюдать там того или иного ученика? Только во время уроков, иногда на перемене. Потом ребенок уходит к себе домой, и больше я его до следующих занятий не вижу, а значит, не понимаю, что там за пределами школы в его жизни происходит. А тут все ссоры, конфликты или даже простые поведенческие реакции детей постоянно находились у меня перед глазами. Любой бы сумел разобраться, что тревожит того или иного ребенка.
– Не скромничайте, думаю, что это доступно далеко не всем.
– Тут главное, чтобы ребенок осознал простую вещь: его никто и ни к чему не принуждает, никаких подвигов и свершений от него не ждут, а надеются, что он сумеет найти свое место в жизни, помогут ему в этом. Очень сильно помог ручной труд. Все эти выпиливания лобзиком, работа сначала с ручным инструментом, а потом и работа на станках помогала детям выплескивать свое раздражение. Простой пример: если вы на кого-то злы, совсем не нужно бить того человека в лоб. Вполне достаточно вколотить пару-тройку гвоздей в деревяшку, и вас уже отпускает. А дальше вы увлекаетесь процессом и колотите уже не со злостью, а со знанием дела, попадая точно туда, куда хотите попасть, и при этом испытываете удовлетворение от своего все возрастающего мастерства. Конечно, большинство родителей наших подопечных даже не рассматривали такую модель развития будущего, в котором их дети становились бы плотниками или токарями. Но мы и не являемся профессиональным лицеем, мы лишь использовали методику ручного труда для вывода детей из их состояния депрессии и озлобленности на весь мир. Они начинали понимать, что чего-то да стоят, и постепенно они становились другими. Я доступно вам изложил?
– Более чем! За такой подробный экскурс в историю вашего учебного заведения огромное вам спасибо. Но все-таки, что же случилось с Полиной?
– Полина – это отдельный случай.
– Почему?
– У нас ведь тут не тюрьма, есть дети и с куда более сложными ситуациями, но их родители все же навещают. А если не могут, то хотя бы звонят, пишут, интересуются ими! А Полина была совсем как сирота! Никому не нужная, никем не опекаемая. Нам всем было ее очень жаль. Как могли, мы старались ее утешить. И мы, учителя, и дети. У нее появилось много друзей, но все это, понимаете ли, было не то. Настоящую родительскую любовь не способен заменить ни самый лучший на свете друг, ни самый внимательный педагог.
– И так было оба раза?
– Простите, я не понял вашего вопроса.
– Ну, Полина оказывалась в вашем заведении целых два раза. Первый раз ее привезли к вам еще совсем малышкой, она только-только пошла в первый класс.
– Нет, это невозможно.
– Как же так? Тогда она проучилась у вас четыре года, вплоть до окончания начальной школы.
– Повторяю вам, этого не могло быть. У нас нет детей младше двенадцати лет.
– Как это нет?
– Можете сами в этом убедиться. Ни одного ребенка младшего школьного возраста у нас в школе-интернате нет.
– Но это сейчас их нет. А несколько лет назад…
– С тех пор как я начал работать в этом месте, а было это больше двадцати лет назад, ни одного малыша тут не было. Наше заведение всегда специализировалось на детях подросткового возраста.
– Вы уверены?
– Молодой человек, я стар, но еще не впал в маразм. Конечно, если бы Полина училась у нас с первого по четвертый класс, я бы это запомнил. Но у нас даже нет соответствующих учителей. Кто стал бы ею заниматься? Директриса? Лично сама учила бы Полину читать, писать и считать? В принципе, такое возможно, но повторяю, не у нас в школе.
– А почему именно Тамара Михайловна должна была заниматься девочкой?
– Ну как же… Она же ее племянница.
– Чья племянница?
– Полина – это дочь родного брата нашей уважаемой Тамары Михайловны. Когда Полина только поступила к нам, директриса сразу дала понять, что девочка будет находиться на особом счету, но никаких поблажек ей делать не нужно. И про ее родство с директрисой тоже следует помалкивать. Ни к чему поощрять любимчиков.
– Хотите сказать, что Полина не знала, что Тамара Михайловна – это ее родная тетка?
– Знала, конечно. Не об этом речь. Я не вполне понимаю, как у них там в семье так получилось, но мне показалось, что Полина не имеет контакта ни с кем из своих родственников. Ни отец, ни мать, ни тетя ею не интересуются. Всем на нее плевать. В первое время девочка очень грустила в интернате и тосковала по своему дому и родителям. И как-то призналась мне, что просто мечтает, чтобы к ней хоть кто-нибудь бы приехал. Я сообщил об этой мечте Тамаре Михайловне, и вскоре к Полине действительно приехали посетители.
– Дайте я угадаю! Двое мужчин средних лет и солидной внешности?
– Нет. Не угадали. Это были мужчина и женщина. Совсем простые и небогатые люди. Из особых примет могу сказать, что женщина была сильно нездорова. Во всяком случае, бледный цвет ее кожных покровов мне совсем не понравился.
– Кто это были?
– Какие-то дядя Олег и тетя Таня. Ее знакомые. Так сказала мне сама Полина. И просила никому про них не рассказывать. Но она очень была рада их видеть. К сожалению, больше они не приезжали, и Полина сказала, что это потому, что тетя Таня плохо себя чувствует. А те двое мужчин, о которых вы говорили, да, они тоже приезжали. Это тоже не были родственники Полины, они являлись друзьями отца девочки, но она была рада и такому визиту. К тому же эти двое привезли ей гостинцы и подкинули деньжонок, что Полине было совсем нелишним.
– Что же она на эти деньги купила? Вы проконтролировали?
– Ей нужны были кое-какие вещи по мелочи, и в том числе средства личной гигиены. Родители по непонятным причинам не дали ей с собой ни копейки.
– Она не делала попыток сбежать?
– Как я понял, отец в самых доступных выражениях объяснил Полине, чем это может для нее закончиться. У Полины к этому времени были проблемы с употреблением легких наркотиков и алкоголя. И кроме того, родители обвиняли ее в более тяжкой провинности.
– Она была воровкой и наводчицей. По ее указаниям дружки выносили из квартиры родителей ценные вещи и антиквариат, который затем сбывали, а на полученные деньги оттягивались на всю катушку.
– У меня несколько другая информация. Все было гораздо серьезней. Когда Полина поступила к нам, Тамара Михайловна собрала весь педагогический состав у себя в кабинете и объявила, что Полина совсем не такая уж невинная овечка и что племянница виновата в ограблении банка.
– Что?
– Как?
– Да, да! – подтвердил Павел Степанович. – И я знаю, что отцу девушки лишь ценой неимоверных усилий удалось замять это дело. Да и то это было сделано с условием, что Полина пройдет курс реабилитации в нашем интернате. На ее счастье, ей в тот момент еще не исполнилось восемнадцать, и поэтому к ее поступку отнеслись… снисходительно.
Глаза у Фимы и Арсения открылись одинаково широко. Да и немудрено было прийти в изумление от такого известия.
– Какие-нибудь подробности этого ограбления вам известны?
– Лично мне – нет. Но вы можете поинтересоваться у Тамары Михайловны.
– Мы так и сделаем. А где нам ее найти?
– Странно, – поежился старик. – Она давно уже должна была приехать. Я звонил ей, сказал, что у нас в интернате ЧП, прибыла полиция. Потом снова позвонил. Она сказала, что уже едет.
– И до сих пор ее нет?
Старик развел руками.
– Мы с вами разговариваем уже минут сорок. И сколько ей до нас ехать?
– От силы десять минут.
– Тогда она должна быть уже давно тут.
– Я тоже так думаю.
– Позвоните ей.
Павел Степанович послушно набрал номер, тыкая в кнопочный телефон. Фима заметила, что он не признавал быстрого набора номера и набирал цифры по памяти. Это внушало уважение. Спроси ее саму, она бы смогла назвать разве что свой собственный номер да еще номер их домашнего телефона, который уже много лет был отключен за ненадобностью. И вот скажите на милость, зачем до сих пор этот абсолютно никому не нужный номер хранится в ее памяти?
В это время самой Фиме позвонил Павлик. Голос братца звучал с деланой беззаботностью, так что Фима сразу поняла: что-то случилось. И чутье подсказало ей, что беда случилась с пирожками тетушки Риммы.
– Слушай, систер, тут такое дело! Ты домой сегодня возвращаться собираешься?
– Вообще-то мы с Арсением расследуем преступление. Так что даже не знаю, когда я вернусь. И вернусь ли вообще сегодня.
– Это отлично!
– Радуешься? Хочешь все наши пироги слопать?
– Скажешь тоже! Было бы что там лопать.
– А в чем дело?
– Понимаешь, мама оставила вам с Арсением по несколько штук, а Пятница их все сожрал.
– Пятница?
– Да.
– Тогда ему срочно нужно к врачу! Немедленно!
– Зачем? Пирожки вкусные были, ну, ты это и так знаешь.
– Везите его к ветеринару! Пусть срочно промывает собаке желудок. Мама присылала мне фотографию моих пирожков. Их там не меньше десятка. Каждый величиной с ладонь! Если Пятница их умял, то ему грозит заворот кишок! Он просто умрет.
– Погоди ты паниковать. Ну, может, он их и не все съел.
– А куда же они делись?
– Я ему немного помог.
– Или он тебе?
– Или он мне. Систер-сосистер, так мы договорились?
– О чем?
– Ты скажешь маме, что сама разрешила мне их взять? А то если она узнает, что я их съел, а тебе не оставил, то неделю не будет со мной разговаривать. Ты же знаешь, как она относится к тем, кто так поступает.
Фима знала и пообещала братцу, что не станет его выдавать. Павлик быстро рос, его организм постоянно требовал подпитки энергии. И мальчик часто съедал все подчистую, прежде чем успевал опомниться.
Она в душе посмеялась над братиком и вернулась к делу.
Дозвониться до Тамары Михайловны никак не удавалось. Звонок шел, но никто не отвечал. Приехала? Не приехала? Если не приехала, то почему? Никакой ясности не наблюдалось.
