Дарина Долен
Клуб Анонимного Детства
«Я вижу град Петров, чудесный, величавый,
По манию Петра воздвигшийся из блат,
Наследный памятник его могущей славы,
Потомками его украшенный стократ!»
Это отрывок из стихотворения Петра Вяземского «Петербург», написанного в 1818 году, о нем Таня тоже из книжки узнала. В учебниках все излагалось довольно сухо, но, когда девочка въезжала в город, она поняла смысл красивых слов писателей о том, что улицы и здания Петербурга хранят живое дыхание истории. Еще не достигли города, а воздух уже переменился, стал гордым и великим, словно она прибыла в особенное, волшебное место. Несмотря на то, что во всей стране началось лето, в городе на Неве небо осталось серым, не мрачным, но молчаливым и внимательным.
Из книг девочка знала, что город стоит на Приневской низменности – это равнина с большим количеством заболоченных мест, поэтому ей стало понятно, почему все твердили про болото. Но, конечно, в подробности никто не вдавался. Интересно, что примерно двенадцать тысяч лет назад вся территория современного Петербурга была дном бассейна, который образовался под громадным ледником, покрывавшим весь север Европы. А река Нева возникла на месте ледникового пролива и звалась раньше «Нево». Таня с удивлением смотрела на дома, но все чаще и пристальнее всматривались в серебряную даль. Там клубились облака, они плыли и, казалось, пели тихую песню о прошлом. Небо Петербурга напомнило Тане океан – бескрайний, могучий и старый, как сам Бог. И все-таки стоило девочке увидеть Невский проспект, как ее внимание переместилось на него.
На главной центральной улице дома казались волшебными: столько барельефов и статуй, с трудом держащих колонны, огромные окна и арки, с подвешенными внутри фонарями – все это не умещалось в голове маленькой Тани. Где-то здесь Зимний дворец и Спас на Крови. Где-то здесь знаменитые «атланты» и Заячий остров. На нем 16 мая 1703 года была заложена крепость. Сначала Петр назвал ее по-голландски – Санкт-Питербурх, но позже, после постройки собора Петра и Павла, крепость назвали Петропавловской. Дата, когда заложили крепость, считается днем основания города.
Таня перебирала в голове знания, почерпнутые из книги, а автобус остановился. Вся толпа похватала сумки, кто-то закинул бутерброды с колбасой в карман, предварительно завернув их в обрывки фольги. Остановились, как и планировали, недалеко от «Медного всадника». Но и не близко – парковку днем с огнем не сыщешь. Пошли по узкой улочке, держась косяком: бабы вели детей, а иногда и мужей за руку, проклиная неудобные туфли и городскую духоту. Дошли до памятника, а там… народу видимо-невидимо! И куча таких же автобусов стоит. Уедет один – тут же на его месте появляется другой, и так без конца! Но наши были не из робких! Пошли сквозь толпу на железного коня смотреть. Таню душной, потной волной оторвало от стаи – разноголосый кутеж и борьба локтями как-то не вязались со святыней.
Не зная, что именно нужно делать, девочка просто встала. Она смотрела на зеленое поле, разделившее Петра и Исаакиевский собор, под круглым куполом которого прогуливались люди. Смотрела на толпу китайцев и сторонящихся их горожан, осмелившихся выйти погулять с собачкой в самый разгар туристической вакханалии. Смотрела на скрюченных в вопросительный знак людей в разных панамах. Они держали в руках кисти и бросали взгляд то на свои живописные полотна, усаженные на художественные треноги, то на открывавшийся пейзаж. Таня любила художников. Но эта картина достаточно быстро утомила девочку, и она развернулась к Неве.
Та, в свою очередь, гордо текла, окруженная каменистыми стенами. Таня смотрела на воду, и ей стало спокойнее. Она подумала о том, куда хотела попасть в Петербурге больше всего. Девочка никому не рассказала об этом, кроме Жоры.
В тот день, когда он объявил о поездке, зарезали порося и ели праздничные шашлыки. Паренек, зная Танину привычку произносить просьбы только шепотом и наедине, подставил ухо, когда они остались одни. Выслушав девочку – Таня говорила коротко, редко вдаваясь в подробности – и прожевав кусок сочного мяса с маринованным луком, Жора предложил отвести ее в «то место» в конце экскурсии.
– Все уже устанут и спать будут, а ты сходишь, куда хотела, и я с удовольствием составлю тебе компанию.
На том и порешили, сойдясь на мысли, что «то место», кроме Тани, никому толком не интересно. Но вслух произносить этого не стали.
Таня искала в Жоре черты персонажей книги «Анна Каренина», но не было в нем ничего ни от статного Вронского, ни от постоянно смущенного Левина, ни от изменявшего жене Облонского. Не то чтобы кто-то из них нравился юной читательнице, но где-то в глубине души она отчаянно желала найти подтверждения словам, написанным, казалось бы, не так уж и давно. Она мечтала отыскать сокровище, сокрытое от всех, и сильные мужские качества, свойственные тем героям, нужны были ей для утешения или подтверждения, что за современностью скрывается что-то еще. Стоит только зайти в «ту дверь», и там все еще продолжаются балы, шуршат красивые платья, прикрывая лодыжки. Горят свечи, а девушки томно ждут писем от поклонников. Эпистолярный жанр, муфты, мир, полный чувства.
Многое, написанное гением русской литературы, Таня в силу возраста не могла понять, но у нее был собственный словарик, в который она записывала непонятные слова и тут же искала их значение в интернете. Словарик пополнялся ежедневно и скрупулезно, иногда важных и интересных слов было так много, что от них кружилась голова!
Но, увы, мир дышал современными реалиями и Жора был обычным. Рубаха-парень, любил жевать свинину, плеваться и спать на печи. А в интернете можно было найти видео, в котором молодой человек ночью мочился на тот самый памятник. Аh мadame, c'est si tragique1.
Но вернемся к нашей компании. Пропажу Татьяны приметил батька, он – худой и разящий перегаром – незаметно протиснулся сквозь толпу зевак, предварительно вверив жену соседке-балаболке, с которой они дружили с младых ногтей. Таню он нашел быстро, девочка все на Неву смотрела. Подошел тихонько, взял за руку, и пошли они, ни слова не сказав, обратно в толпу. Насмотрелись на памятник, по полю прогулялись, сделали миллион фотографий на память. До Зимнего дворца пешком дошли, Таня «атлантов» посмотрела, большой палец им потерла, по Дворцовой площади походила, увидела людей, наряженных в костюм Петра Великого. Народу было много. Солнце в Петербурге то выплывало из серого океана, то заныривало обратно. Когда все умаялись – пошли в автобус.
Витя никогда не повышал голос на дочку, звал по полному имени, иногда Танюхой, если, например, приносил домой хороший улов грибов или самогонка была очень вкусной.
– Эй, Танюха, иди-ка сюда! Смотри, сколько батька грибов на засолку притащил! А? То-то!
Несмотря на жизненные перипетии, Витя нос не вешал, даже после смерти первого сына в младенчестве. Плохо им в этот момент было: Лида тогда до костей похудела, глаза как черные ямы стали. Витя нюни распускать не смел, тем более при жене, но один раз после попойки выплакался – так волком выл, что в самой Москве Красная площадь тряслась. Даже топиться пытался, но дед один удержал.
У мужиков была традиция: если все хорошо, они на увеселения сходят да домой вернутся – к женам в кровать или на печку бока кладут. А если дело было худо, то мужики собирались и уходили в лес с самогоном. Костер там жгли хоть зимой, хоть летом, садились в круг и пили до тех пор, пока того, у кого горе, не прорвет. Бабы тот обряд знали, спокойно отпускали мужей и узелочки на ночь с закуской давали – спички и стопку с солью обязательно. Целовали в дорогу, крестили и за дела брались: кто вязать садился, кто башкой в красный уголок тыкался. Всю ночь тоже не спали, и никто в такой день, а тем более ночью, щи не варил.
Витька в ту ночь долго молчал, до утра почти, только в огонь глядел. Мужики уже задремали пьяные, а он как будто ждал момента: разделся до трусов, все тряпье аккуратно сложил, один крестик на шее остался, и к озеру босыми ногами пошел. Слава богу, с ними тогда дед Тихон был, у него бороду давно седина проела. Ворчун, на праздники его не дозовешься, за дурное слово палкой по горбу лупил и молодого, и старого, всю жизнь со своей старухою Верой Павловной прожил. Дед за Витькой всю ночь одним глазом глядел, а когда все пьяные уснули, оба глаза у него открылись. Витя за слезами не разглядел, что за ним смотрят, перекрестился и пошел. Уже у самого озера его Тихон остановил. Витька с перепоя и не понял, что случилось. А когда понял, все Тихону высказал, все на свете проклял. А Тихон держал его, слушал и кивал. Страшные слова тогда были произнесены, да скоро рассвет настал. Тихон те слова с собой на небо унес, там всему есть место.
Много по каким знатным местам наша компания еще помоталась. Часов до пяти точно кружили, а потом настало время в ресторан ехать, он заранее был забронирован. Всем хотелось столичной кухни отведать, тем более Лиде, у нее вообще профессиональный интерес! Ресторан у собора Владимирской иконы Божией Матери стоял, туда автобус и причалил. Таня сразу заметила огромные золотые купола, подпирающие серое небо. Но еще больше она загляделась на садик при соборе. Он казался тихим островком посреди океана: людей немного, а цветов видимо-невидимо. Девочке очень захотелось посидеть в этом садике, но все судачили о блюдах ресторанных и слушать, конечно, не стали. Но Татьяна на то и Татьяна, что, если заметку сделала, то будет так, как решила. Девочка мудрой росла и умела ждать.
С парковкой Жоре пришлось повозиться. Выпустил он своих в ресторан, а сам машину поехал ставить, говорит: «Вы идите, я сейчас сам приду». Постарался он поближе автобус поставить, знал, что наклюкается народ, тащить надо будет. Но как смог, так и смог, все же не в деревне они. Таня обрадовалась, что ресторан недалеко от садика был: через дорогу и налево, весь маршрут она в голове зарисовала.
Народ наш в столичные палаты кубарем ввалился – все веселые, румяные! Рассадили их за большой стол в отдельном зале, телевизор на стене песни заголосил. Сначала они долго в меню смотрели, в названия блюд пальцами тыкали. Назаказывали много всего: салаты, закуски и горячее, детям – картошку фри и бургеры, совсем малявкам – суп с куриными фрикадельками, мужикам – водку, девкам – винца разного. И понеслось!
Татьяна поклевала немножко того-сего, но все про садик думала. Мамка у нее так вкусно готовила, что еда ее не особо интересовала. Что у них в родной столовой, что в столичном ресторане – все хорошо. А еще лучше – дома за столом или на заднем дворе, когда батька рыбу коптит! Или огурец с грядки родной сорвать и схрумкать!
Прошел час, может, больше, народ захмелел и откинулся на спинки нарядных стульев, пошли разговоры о засолке овощей на зиму и про огороды. Таня поймала момент и попросилась выйти прогуляться до церкви. Одну ее, конечно, отпускать никто не хотел, но тут подоспел на подмогу Жора. Парень уже съел все, до чего мог дотянуться, ему было скучно, и он ковырялся во рту зубочисткой.
– Мы быстренько поглядим и обратно! – упрашивала Таня.
– Ну… Если с Жорой, то ладно. Но смотри, парень, глаз не своди с Танюхи, а то между грядок тебя закопаю или вместо чучела насажу, – говорил Витя шутливо, но Жора знал, что в каждой шутке есть доля правды. На том и порешили, Таня весело упорхнула в сторону выхода, Жорик пошел следом.
Движение в той части города было оживленным. На дороге мелькали машины, светофор переключал цвета, люди шли по своим делам, щурясь от солнца. Заветный садик находился совсем рядом, и Таня наконец-то оказалась там, где ей хотелось. Вживую все выглядело еще лучше, чем из окна автобуса. Небольшое засаженное цветами пространство сочилось зеленью и спокойствием, посередине стоял небольшой фонтанчик, вокруг располагались резные скамейки. На одной из них Таня приметила девочку в платке.
Тане страсть как стало интересно поговорить с той девочкой, она подошла ближе и встала напротив. Девчушка была очень худенькой, с тонкими пальцами. Цветастый платок, серенькое хлопковое платье, подол которого падал прямо на землю, в руках – остатки булки.
– Ну садись, коль пришла, – голос новой знакомой был тихим и тонким, девочка продолжала отрывать кусочки от булки и крошить их на землю, не поднимая головы.
– Здравствуй, – Таня присела рядом. В этот момент подошел Жора и, будто не заметив никого рядом, обратился к Тане.
– Я пойду в храм, поклонюсь, посмотрю, что там. Ты пойдешь? – Таня мотнула головой. – Ладно, сиди тогда здесь, никуда не уходи, ладно? – Таня кивнула, окончательно потеряв дар речи от того, что Жора даже не поздоровался с ее соседкой по скамейке, но, казалось, он в упор ее не видел.
Легкой походкой он направился к храму, все снова затихло. Татьяна слышала, как весело журчит вода в фонтане, перебирая солнечных зайчиков, как чирикают воробьи и воркуют голуби, как ветер шуршит зелеными толстыми листьями.
– Как тебя зовут?
Девочка ответила не сразу, она была очень увлечена своим занятием.
– Ксенией меня звать, – не поднимая головы, ответила девочка.
– Ты здесь живешь?
– Да. В Петербурге уж много лет живу.
«Странно, – подумала Таня. – Девочка на вид меня младше, а говорит, как наши бабушки. Что за манера?»
– Что читаешь? – ни с того ни с сего спросила Ксения.
Такого вопроса Татьяна не ожидала и ответила с запинкой:
– «Анну Каренину». Пытаюсь читать…
– Ах, поезда… Видала я ее, все еще плачет.
«Еще страннее, – подумала Таня. – Может, издевается девочка?»
– Как же ты ее видала, если она книжный персонаж?
Ксения все крошила булку, воробьишки залетали ей прямо на руки, садились на платок и радостно чирикали.
– А в Петербурге всем место есть, и тем, кто на страницах, тоже. Всяк жив здесь, – сказала Ксения.
Тонкие пальчики перебирали крошки. Таня так внимательно смотрела за ее движениями, что не заметила, как на коленях у Ксении появилась серая кошка. Маленький клубочек лежал на юбке и мурчал, да так громко, так сладко. Ксения погладила котейку, но продолжила крошить булку, словно это было очень важно.
– А я за всех вас кормлю, – отвечая на Танин немой вопрос, произнесла девочка. – Кто в Петербурге птичек кормит, тот долго жить будет.
Таня смотрела как завороженная на падающие крошки, и ей казалось, что все вокруг покрылось серым, полупрозрачным туманом. Солнышко ненадолго спряталось, а в воздух пришла милая сердцу прохлада. Еще Тане казалось, что она видит набережные и корабли, много воды и чаек, высокий золотой шпиль, устремившийся прямо в небесный городской океан. Она видела высокого мужчину с прямой спиной и усами, смотрящего на дома и корабли. Девочке представились кареты, дамы в широких платьях с веерами и джентльмены в костюмах. Но картинка менялась, и она увидела страшное: окопы и голод, людей, которые тащат воду, добытую из проруби, маленьких босых детей зимой на улице, замотанных в серые рваные тряпки, не спасающие от холода. Целые стаи огромных жирных крыс сновали по улицам и уносили бессильные тела в темноту. Таня видела смерть и подвиги простых, не сдавшихся людей.
Перед девочкой пронеслись множество домов, в той веренице серого камня она видела, как люди берегли книги, оставались работать в учебных заведениях, прятали зверей в зоопарке, боролись за каждое семечко в ботаническом саду. Они писали картины в академии художеств, а радио продолжало говорить. Горячие слезы потекли по щекам Тани, а потом ушли в окутавший ее туман.
– На, покушай.
Таня очнулась и увидела перед собой пять горячих, посыпанных белой пудрой пышек. Рядом стоял стаканчик кофе со сгущенным молоком. Все стало как прежде: садик, фонтан и лето. Ее новая знакомая засобиралась. От булки ничего не осталось, Ксения отряхнула руки и зашелестела юбкой.
Таня не могла очнуться от увиденного и все еще плавала наяву, словно во сне. Она смотрела, как Ксения собрала серый мешочек, встала и пошла в сторону церкви.
– Как тебя можно будет найти? Может быть, ты в соцсетях есть, скажи полностью свое имя. Я буду искать.
– Ксения Петербуржская меня зовут, а искать меня не надо, коли захочешь увидеться, я всегда здесь, в городе.
