Данис Маннапов
Иван Петрович. Бытие алкаша
Иван Петрович ангел хранитель
Рок, Ангел смерти, готовился в этот день знатно пошалить, потирал костяные ручища, скалился, трясся в предвкушении. Были планы на десяток смертей, несчастных случаев и других жутко приятных ему вещей. Погода располагала. После вчерашней капели на улице звенел мороз. Кожа щек первых прохожих, сонных, с полузакрытыми глазами, спешащих на раннюю смену, трещала под укусами стужи. Онемевшие носы краснели, синели, белели. Не посыпанные песком дороги отражали январское, вымораживающее Землю солнце. Крыши домов тянулись зубастой сосульками пастью. Снег искрился и резал глаза.
Глаза Ивана Петровича медленно приоткрылись. Мутные, без искры сознания. Дневной свет жгуче кольнул их. Закрылись. Затем вновь приоткрылись узкой щёлкой. Привыкали. Пенсионер откинул одеяло, сел, опустив ноги на пол. Ступни мерзли. Сделав над собой усилие, Иван Петрович тяжело поднялся, крякнул.
Рок уселся поудобнее на диспетчерскую вышку в аэропорту «Пулково», свесив крокодильи лапы с когтями и перепонками и весело болтая ими. Его глаза горели. На змеиной морде оскал. Чёрные крылья, горделиво полураскрытые, с шипами наверху, блестели в лучах негреющего солнца, перья вибрировали на северном ветру. Он предвкушал праздник. Сотни невинных душ совсем скоро окажутся в его распоряжении. Ровно через час самолёт, наполненный пассажирами, взлетит в направлении Москвы. Ещё через две минуты, на пути следования лайнера пролетит стая гусей, чьи жирные тушки угодят в оба двигателя, выведя его из строя. И самолёт, не успев набрать высоту и скорость, со всей дури рухнет на землю. Бац! Полные баки с топливом взорвутся, создав огромный факел. Всё будет кончено. Рок торжествовал!
Командиром злополучного самолёта являлся пилот Рамиль Шакиров. Он должен уже ехать в аэропорт. Ангел смерти подключился ко всем информационным базам таксопарков Петербурга. Пилот заказал такси, машина ожидает уже как пятнадцать минут. Он не едет, опаздывает, ужас пробежал по морщинистой морде Рока, глаза расширились. Расправил широкие крылья, взмахнул, оттолкнулся лапами, полетел к дому Шакирова выяснить, в чём заминка, почему не спускается?
Пилот застрял в квартире, не может выйти. Дело в том, что Рамиль Шакиров сосед Ивана Петровича по лестничной площадке. Пенсионер, накануне вечером, возвращаясь домой навеселе, просто-напросто не запер металлическую дверь на защёлку, оставив её слегка приоткрытой. Дверь Рамиля при открытии в аккурат упиралась в неё. В обеих квартирах стальные двери были установлены давно, в начале девяностых, неким сварщиком Яшкой. С красными глазами на шатающихся ногах он заверил родителей Рамиля и моложавого Ивана Петровича, что такая установка самая верная.
Щёлкнул замок, и деревяная дверь отворилась. Через дверную щель в ноздри Рамиля хлынул знакомый утренний перегар.
– Иван Петрович, ну наконец-то, – обрадовался пилот.
– А, Рамильчик, полетел?
– Рад бы, да не могу.
– Чего ж так?
– Ваша дверь заблокировала мне выход. Я уже опаздываю на пятнадцать минут.
– Это мы сейчас мигом поправим, – пробормотал пенсионер, – и толкнул дверь.
Зацепившись за ручку соседской, дверь звякнула, но не открылась.
– Не открывается.
– Иван Петрович, Вы пока не толкайте дверь. Я свою закрою, тогда Вы свою открывайте. Хорошо?
– Без проблем, – икнул пенсионер.
Дверь открылась, пилот оказался на свободе.
– Я побежал, – крикнул Рамиль, сбегая вниз по ступенькам.
– Лети, – помахал ему рукой Иван Петрович.
Ангел смерти побледнел от злобы, заскрежетал зубами, глаза налились кровью, осанка уже не столь прямая, ссутулился, крылья плотно сжаты, трясутся.
Иван Петрович вышел во двор и направился, косолапя и кряхтя, в сторону алкогольного магазина. Дабы не свалиться на блестящем, ничем не посыпанном льду, держался рукой за припаркованный старый BMW, занявший место для скорой или пожарной. Приехал хахаль к Людке с третьего этажа, о чьей неразборчивости надписи в подъезде красноречиво сообщали. Пенсионер уже раз пригрозил владельцу, что разобьёт немецкую машину, если ещё раз поставит на месте для спецтранспорта.
– Ух, я тебе покажу, – потряс Иван Петрович кулаком над бело-синим логотипом, сокрушаясь ненормативной лексикой.
Нерасторопная мамаша с сыном-крохой, младенцем в коляске, выбралась на утреннюю прогулку. Капюшон натянут до бровей. Уткнулась в экран смартфона. Над её и сына головами уже взгромоздился ангел Смерти, возбуждённо хихикая. Раздался треск под его мощной лапой. Метровые, многопудовые, словно клинки, острые сосульки устремились вниз. Одна из них падала аккурат на голову мамаши, вторая предназначалась ребёнку.
Иван Петрович поскользнулся. Чтобы хоть как-то удержать равновесие, он инстинктивно схватился за первое, что оказалось под рукой, ручку детской коляски, повалив её и вместе с ней мамашу. Ребёнок заорал, мат негодования полился на старика. В это мгновение полтонны льда с грохотом обрушилась буквально в сантиметрах от них. Сосульки насквозь пронзили чудо немецкого автопрома, от капота до багажника, сотворив сталагмитовый ирокез.
Иван Петрович, краснолицый, испускающий алкогольные клубы пара, глядя на это усмехнулся:
– Вот так гораздо лучше.
Ангел смерти рвал и метал. Перья и космы с головы чудища летели в разные стороны. В крыльях показалась проседь. Никто не имеет права рушить его планы.
На мосту Александра Невского он приготовил ещё одну забаву. Вот-вот должна была произойти страшная авария. На выступление на концерте в местном театре по нему летел на высокой скорости автобус, наполненный мальчиками и девочками, членами детского ансамбля песни и танца. Концерт для питерских школьников начнётся через тридцать минут. В старом наглухо затонированном чёрном «Мерседес» с противоположной стороны моста мчался Абдул, владелец пары небольших павильонов на местном вещевом рынке. Любовь к эффектному старту, превратила резину в лысое, смертельно опасное оружие. По задумке Рока водитель «Мерседес» не справится с управлением, машину на большой скорости вынесет на встречную полосу, где она со всей дури ударит в бок мчащегося автобуса с детьми. Того повернёт, и он с размаху врежется в металлическое ограждение, пробив его. Автобус рухнет в ледяную воду Невы. Водитель, дети и их руководитель неминуемо погибнут. Кто при сокрушительном ударе автобуса об воду, кого-то разрежет стеклом или зажмёт крышей, остальные утонут.
Ангел Смерти уже сидел на мосту, давясь смехом. На этот раз никто не мог помешать.
– Умоляю, гоните, – торопил таксиста пилот Шакиров, – заплачу в три раза больше, только привезите меня вовремя в аэропорт.
– Э, делаю, что могу, дорогой, – сокрушался водитель с армянским акцентом, для убедительности вскинув правую руку с оттопыренными пальцами, – не видишь что ли, что с дорогами делается, скользко.
Таксист слегка подрезал чёрный «Мерседес» и проскочил на мигающий зелёный. Немец не успел. Кавказская кровь вскипела в жилах Абдула.
Ангел смерти подавился слюной. Смех прекратился. Задергался глаз. Уж половина перьев поседела. Ломило шею, затекла.
Автобус с детьми благополучно преодолел мост.
Загорелся зелёный, и «Мерседес» рванул с места. Абдул во что бы то ни стало хотел нагнать наглого таксиста и наказать его. Промчавшись вдоль моста, горячий горец не снизил скорость, чтобы повернуть направо, машину занесло, раскрутив юлой. Последовал удар в снегоуборочный «КАМАЗ». Приехали. Абдул живёхонек, с разбитым носом и губой, перебирает громко русский мат. Камазист и испугаться не успел. Его рабочий день закончен.
Ангел смерти истощён, измучен, на себя уж не похож. Два щуплых крылышка, словно попугай, страдающий маниакальным расстройством. Сидит понурый, никуда уж не глядит.
Под колёса упомянутого «КАМАЗа» через два часа должен был угодить и быть раздавленным, словно кошка, ученик шестого класса средней школы номер восемьдесят шесть, Толя Зубков. Мальчик уже накачал оранжевую «ватрушку» и, чавкая, дожёвывал испечённый бабулей пирожок с капустой, запивая сладким чаем.
Рамиль Шакиров опоздал. Вылет самолёта был вынуждено перенесён на пятнадцать минут. Пассажиры, вечно правые и куда-то спешащие, негодовали, кричали матом, заливая стойку авиакомпании слюной, грозились жалобой. Стая гусей пролетела мимо. Никто не пострадал. Небо было чистым.
Ангел смерти, силясь, поднял потрёпанные объедки крыльев, взмахнул и полетел. В его списке значилось ещё два дела.
Сегодня первая смена Степана Игнатьевича, рабочего-высотника, после отпуска с семьёй, женой и дочкой, на Красной поляне в Сочи. Мечтали встать на лыжи, скатиться с горки с ветерком. Но коварный утренний салат поломал их планы. Наперегонки четыре дня подряд они занимали места в санузле в первом ряду, так и не выйдя из отеля. Вчера они вернулись в Питер. Степан Игнатьевич первым делом помчался в магазин за беленькой, намереваясь хоть в последний день отпуска поддать. Выйдя из магазина, рабочий тут же раскупорил поллитровку и жадно присосался. Приятная нега потекла от горла к желудку. Расслабился, похорошело, в голове посветлело, заиграло цветами. Поплёлся домой. Остановился, икая, принялся ощупывать себя. Нашёл сигареты, одну обронил. Выругался по-рабочему. Сунул в рот другую. Вновь принялся хлопать по карманам. Нигде. Наконец, из внутреннего кармана потёртой кожаной куртки вынул зажигалку. Развёл руками, обрадовался. Собрал ладони в кувшинчик, закурил. Затянулся, в осоловевших глазах счастье. Выпустил струю пушистого дыма и поплёлся домой.
По замыслу Ангела смерти сегодня Степан Иванович в семь утра, по кромешной темноте, отправится на смену на стройку. Взберётся на продуваемый всеми ветрами тринадцатый этаж строящегося высотного дома. В тринадцать часов тринадцать минут при подъёме краном паллеты кирпичей оборвётся стальная стропа. Опрокидывающийся поддон словно клюшкой по шайбе ударит по голове и грудной клетке Степана Игнатьевича, сбросив его вниз. Пролетев тринадцать этажей за три секунды, тело рабочего рухнет на торчащую арматуру, пронзенное как шампурами в шести местах.
Точно по расписанию Ангела смерти в тринадцать часов тринадцать минут при подъёме краном паллеты кирпичей, стальная стропа оборвалась. Поддон опрокинулся, но Степана Ивановича там не оказалось.
Тело Ангела смерти трясло от охватившего озноба, глаза впали и сильно воспалились, оставалась капля до нервного срыва.
Рабочий высотник не вышел на работу. Накануне вечером, доставая из внутреннего кармана куртки зажигалку, он обронил паспорт с вложенным свежим аттестатом на высотные работы. Без него явиться на стройку он не мог. Поругал жену, рявкнул на дочь, сидел подавленный, когда раздался звонок «з-з-з-з» в дверь. На пороге стоял Иван Петрович с протянутыми в руке документами. Возвращаясь из алкогольного магазина, смотря под ноги, чтобы не свалиться, пенсионер обнаружил на чёрном льду жёлтую кожаную корочку с двуглавым орлом. Такое событие следовало отметить. Две поллитровки в пакете Ивана Петровича пришлись весьма кстати. Через три часа поход в магазин повторили.
Начало девятого вечера. Иван Петрович на автопилоте плетётся домой. Ноги отказываются слушаться, не шагают, спотыкаются. Дар речи утерян на третьей бутылке, лишь пожимания плечами и выдох с мычанием. Устал, присел на трубу придорожного заборчика. Голова тяжёлая, тянет тело вперёд и вниз. Сон завладел им. Сделал попытку удержаться, но нет. Голова перевесила, и Иван Петрович всем телом, лицом вперёд, с голыми руками и шеей, рухнул в снег. Уснул. Минус двадцать пять. Мороз крепчает. На улице никого.
Над телом старика склонился Ангел смерти, слушая замедляющееся дыхание, оно остывало, 35, 30, 28 градусов. Сердце не бьётся, лишь едва пульсирует, кровь в жилах остановилась. Иван Петрович умирал. Ангел торжествовал. Его смерть окупит все потери дня. Безобразная пасть растянулась в ликующем оскале. Расправил крылья, устремив пустые глаза к луне в предвкушении, что вот-вот душа воспарит и через огромные ноздри смерти будет поглощена вечной тьмой.
Прошла минута, вторая. Душа держится в бездыханном теле. За что она цепляется? Ангел смерти в ярости погрузил когтистую руку в ледяное тело Ивана Петровича, чтобы раздавить сердце. Мощный удар молнии отшвырнул его назад. С открытой в изумлении пастью он увидел, как тело старика заискрилось, из спины выросли огромные золотые крылья. Расправились, покрыв всё вокруг золотым светом. Мощный взмах, и тело Ивана Петровича взмыло в звездное небо. Вокруг него образовался переливающийся золотом и серебром силовой шар. И сколько бы ни пытался Ангел смерти атаковать его, он был бессилен причинить вред. Крылья отнесли алкаша домой, в квартиру, уложив в мягкую тёплую постель…
Когда Иван Петрович был Иваном
Его не всегда величали Иваном Петровичем. Было время простого Ивана. Пермь. Иван студент второго курса политеха. Тянулся 1969 учебный год. Общага. Бедно, но дружно. Кто картошки из дома притащит, кто макароны. Тарелки не входу и не в почёте, кормились из кастрюли, общей, покрытой сажей. Почуял запах хавки? Хватай, что будет под рукой. Когда голодный, кисель и суп пойдут и вилкой. Черпнул. Вкуснота. В те времена всё было вкусным, даже без масла, соли и лаврушки. Гуляли, пили тоже вместе. Добыли спирта, добавили воды, хоть из-под крана, хоть из лужи. Можно без неё. Так даже лучше. Увеселительный эффект, уверенность в себе придут быстрее. А дальше танцы, девушки. Шабаш.
Общага для парней отдельна от девчачьей. На посту морщинистый вахтёр. Зорко следит слепыми глазами за благочестием молодёжи. Девять на часах. Комендантский час. Ни выйти, ни зайти. Студент – существо изобретательное, особенно когда очень хочется и очень надо. Действовали проверенные схемы, внедрялись новые. Посему гулянки не проходили без очаровательного и обворожительного женского пола, полных загадок и тайн. Танцевали до утра, дрались, мирились и снова дрались. Первые свидания, поцелуи, долгожданная, неуклюжая и непутёвая, всегда наспех, близость. Отрывались на полную катушку. Одним словом, молодёжь.
В очередной такой гулянке участвовал и Иван по стечению странных обстоятельств, так сложились звёзды. По правде сказать, подобным образом они складывались на протяжении всей его жизни довольно-таки часто. Так вот, оказался Иван ближе всех к бутылке с горячительным напитком. Близость стала роковой. Через час все закружилось, в голове туман, ноги и руки не слушались. В желудке бурлило. К горлу подкатывала обжигающая блевотная масса. Лес разгоряченных студентов преграждал путь в коридор. Под руку подвернулась чья-то чёрная бейсболка. Со звуком «буээ» желудок опустел, головной убор наполнился.
Ещё спирт, затяжки сигареты довершили дело. Иван был в говно. Не помня себя, выбрался из места вакханалии на четвереньках, стоять он уже не мог, штормило. Добравшись до какой-то двери, боднул её головой. Открылась. Забрался внутрь и, лягнув, защёлкнул на замок. Сделал несколько шажков, силы иссякли. Сознание отключилось, и Иван рухнул посреди комнаты на пыльный половик. Уснул. Пожаловал пестрящий сон с вращающимся всё быстрее и головокружительнее сине-жёлто-красным калейдоскопом.
Иван очнулся от колющей боли в животе. За окном безлунная ночь, в комнате кромешная тьма, тишина, ни музыки, ни голосов, склеп. Предпринял попытку подняться на ноги. Не вышло. Вращающаяся спиралью голова завалила всё тело в штопор. Рухнул на пол. Махнул в темноте рукой. Родилась идея. Ощупав вокруг себя, наткнулся на газету. Стянув штаны, присел над ней и навалил тёплую кучу, накопленную за пару дней. Завернув своё парящее, полужидкое творение, взял в руку и, как солдат с гранатой, по-пластунски, пополз в сторону одинокого окна. С превеликим трудом, превозмогая себя, цепляясь за батарею, подоконник, раму, вскарабкался к форточке. Отворил её и со всего размаха метнул свёрток. Рама, подоконник, батарея, пол. И на четвереньках вернулся на полюбившийся коврик. Провалился в сон. Перед глазами замелькали цветные огни каруселей, верх и низ американских горок.
Слепящие лучи солнца красным сиянием пробивались сквозь закрытые веки Ивана. Сон сбежал. Прикрываясь рукой, студент открыл глаза. Голова трещала, вращалась волчком. Коварный спирт продолжал циркулировать в жилах студента. Во рту Сахара. Он обнаружил себя в чужой комнате, кроме него, никого. В нос ударил едкий запах фекалий. Иван осмотрелся вокруг в поисках зловонного источника. Несло от окна. Поднялся на едва окрепших ногах, подошёл поближе. Вонь усилилась. Он на верном пути. На подоконнике покоилась порванная в нескольких местах газета, которую Иван ночью метнул, словно гранату-лимонку, наружу. Кругом, на откосах, подоконнике, полу лежали, свисали и болтались разлетевшиеся на сотни бесформенных фрагментов, фекалии, испускавшие удушающе ядовитый аромат. Иван поднял удивлённые осоловевшие глаза на форточку. На него смотрела коварная москитная сетка.
Артём спрыгнул с балкона
Пенной будоражащей волной накатывают воспоминания о другом происшествии в бытность студенчества Ивана. В тот злополучный день, а точнее вечер, гулянку закатили на хате Андрея, гордо носящего фамилию Грицук. Вернее сказать, на квартире его родителей. Но для истории это особливо не имеет значения. Квартира по тем меркам огромная. Три комнаты, кухня, коридор, балкон, раздельный санузел и встроенный шкаф с легкостью умещались в советский норматив в сорок пять метров. Шаг влево, шаг вправо – стена. Прыжок на месте, осторожно – люстра, потолок. Одной комнате не хватило изолированности, став проходной в следующее жилое помещение. Советскому человеку нечего было скрывать, посему звукоизоляция архитектором не предусмотрена. Разговаривали шёпотом и жестами, а секса, как известно, не было. Чуть что, и одинокая соседка шваброй долбит тебе по стене: «прекратите это безобразие».
Располагались хоромы на третьем этаже панельного девятиэтажного дома, чуда дизайнерской и строительной мысли. Жить в «трёшке» считалось великим счастьем. А всего-навсего следовало нарожать двух отпрысков. Родители Андрея с этой задачей прекрасно справились. И когда в роддоме раздались крики маленькой Лены, они автоматически стали обладателями квартиры-мечты. Единственным, ну может, не единственным, недостатком района, где возвели это величественное здание, являлась близость нефтеперерабатывающего завода. Частенько жители микрорайона Нагорный, а таких было ни много, ни мало, тридцать тысяч душ, ощущали нефтяной аромат и ещё целый ряд углеводородных пряностей. Упоённые радостью, что завод выполняет установленный партией план, закрывали наглухо форточки и старались дышать через раз или два.
Район был поистине прекрасным местом для роста и развития мальчиков. Тут было всё, что можно только пожелать для счастливого, незабываемого детства, оставляющего неизгладимые шрамы на теле и ноющие в старости ребячьи переломы. Три пруда поблизости давали раздолье для водных забав и процедур. Берега не оборудованы, поэтому спуститься к воде оборачивалось целым приключением. Аккуратно, затаив дыхание, склонивши голову, вперев взгляд, сканируешь мокрую блестящую глину, стараясь не ступать на стекло с краями-бритвами и ржавые гвозди, торчащие из сгнившей лестницы. И всё равно ноги соскальзывают, летят вперёд, а твоя задница непременно вниз. И чистые плавки становятся измазаны чем-то непотребно коричневым, не оставляющим у детворы сомнений. Взрыв смеха, указательные пальцы направлены на тебя. И ты, даже не вставая, на карачках заползаешь в воду, где трёшь свою стыдобу.
Ныряли со всего, от чего можно было оттолкнуться, от берега и водокачки. Особый мальчиковый пофигизм, считаться настоящим пацаном, а не трусом, толкали на трёхметровую ржавую, густо обмотанную колючей проволокой, водокачку. Ныряли головой вниз, солдатиком – трус. Пруды тогда не чистили от торчащих труб и арматуры. Выжили.
Каждый двор – мальчиковая команда с военной иерархией. Не умеешь плавать – прочь из отряда. Не можешь переплыть пруд туда и обратно, получай звание рядового, и тебе может приказывать каждый и жареных семечек насыплют в последнюю очередь, если останутся. Умеешь плавать, делать сальто с гаража в снег, «страдовать», или по-другому «коммуниздить», яблоки в садах, уцепившись за автобус, ехать на корточках по заснеженной дороге до следующей остановки, делать бомбочки, курить пропитку, жевать гудрон и строительную липучку, собственноручно выколупанную из межплитных стыков, делать рогатки и стрелять друг по другу без какой-либо защиты в тёмном подвале? Лишь в этом случае получаешь право называться офицером. Андрей считался лейтенантом, чем чрезвычайно гордился.
Когда Андрея величали Андрюшей, а на вопрос «сколько тебе годиков», показывал на одной пухлой растопыренной ручке, в один из морозных, солнечных дней отец взял его с собой на пруд на прогулку. Сам был на беговых, его безудержно тянуло на лыжню. Бежать, толкаться палками, дышать полной грудью, показать свою прыть, обогнать парочку, другую лыжников. Почувствовать своё превосходство и продемонстрировать дамам отличную физическую подготовку. Сыну предложил побродить, погулять с полчаса, поиграться со снегом, пока сам сделает круг или два. На пруду был толстый лёд, бояться нечего. Отец укатил. Андрюша в тяжёлой шубе ниже колена и длинными рукавами, круглой на резинке шапке и валенках словно броненосец «Потёмкин» продвигался вдоль склона. Посмотрел здесь, постоял там. Сотни разновозрастных детей с визгом катаются кто на чём: на лыжах, санях, клеёнках, камерах, пакетах. Падают, втыкаются в сугроб головой, встают, отряхиваются, слизывают с лица снежинки, откусывают комочки снега с варежек. Есть пострадавшие, плачут, воют, кричат, махая грозно кулачком. Синяки, кровь, ушибы и вывихи. Этим их не напугаешь, не остановишь. И снова тащатся в гору, чтобы вновь скатиться. Шумно, бурно и весело в воздухе. Хорошо! Над головами кружат вороны, наблюдают за людским муравейником. От всего этого великолепия прилила в жилы Андрюши кровь кипучая, погнала его на лёд. Не в центр, а на край, где камыши, и втекающие теплые, клубящиеся зловонным паром, воды городской канализации не давали образоваться толстому льду. Двое краснолицых мужичков в пухлых ватниках склонились над лункой. Мальчик поковылял к ним поближе. От них тянулся устойчивый шлейф алкоголя. Рыбаки, догадался Андрюша. Только вместо рыбы они доставали ил, среди которого в металлической сетке плясали сотни красных червячков. Мальчик тут же признал, мотыль. У папы в холодильнике почти всегда зимой лежала круглая коробочка, доверху забитая таким зверьем. Иногда он вынимал их с заботливыми, млеющими глазами. Любил смотреть, как они танцуют. Бросал в воду. Кто исполнял джигу-джигу или другой экзотический танец, отправлялся обратно в коробочку, скромняг, лежащих бревном, папа безжалостно выбрасывал. Андрюшу привлекла зловонная гладь воды. Ему захотелось увидеть плавающих рыб, черепах, возможно, даже акул и кита. Ну, уж наверняка, к нему приплывут гладкие, улыбчивые дельфины. Он подобрал тонкую веточку, чтобы проверять толщину льда, и смело двинулся вперёд. Когда оказался практически у цели, лёд разверзся под его ногами. Посейдон открыл дверь и настойчиво пригласил зайти, погостить. Андрюша не успел отказаться и быстро погрузился в зловонную воду, по шею. Ощущение мокроты и тепла. Что ж, отсюда он сможет погладить дельфина или даже кита. Только мальчик собирался опустить голову в воду и заглянуть в подводное царство, как почувствовал, как четыре руки подхватили под мышки и потянули вверх. Краснолицые вытащили Андрюшу на лёд. Из-за их взмокших спин вынырнуло чем-то обеспокоенное лицо отца. Он вскинул сына на плечо и, словно Ленин бревно, потащил домой. Дома Алёшка вновь очутился в воде, в ванне. Он попросил добавить в горячую воду шампунь. Падающая из крана, она рождала тысячи радужных пузырей, которые размерено покачивались на волнах вместе с пиписькой-поплавком.
За прудами колосился тёмный, пропитанный запахом ели, лес. Где-то там поселилась лыжная база с лохматыми горами, подъёмниками с бугелями и лыжными трассами. Детвора все зимние выходные и праздники проводила здесь, возвращаясь домой лишь поспать. Являлись перед мамой пропитанными насквозь, хоть выжимай. Коварный снег находил все лазейки. Сыпался под штанину, в валенки, за шиворот, в рукава. Такого ребёнка сперва обхаживали веником. Пять кило снега на полу. Тает маме на радость.
Андрей страстно любил нестись с горы на лыжах. Не на горных, на простых беговых, деревянных, вдвое длиннее его самого, со смоляной пропиткой. Принимал он гордую позу горнолыжника, какую видел у спортсменов по чёрно-белому пузатому телевизору. Ноги вместе, поджатые в коленях, палки подмышками, прижаты к бокам, лицо серьёзное и сосредоточенное. Он в совершенстве овладел искусством поворотов и мастерством торможения.
Жизнь полна сюрпризов, выскакивающих из-за угла. С рождества Андрея пронеслось восемь лет, шла девятая зима. Цель дня – покорить «Лысую» гору. Мало деревьев на склонах, снега нема, лысая она. Скользя мимо небольшой с крутым спуском горки со снегом выше колена, Андрей не устоял перед соблазном с неё скатиться, продемонстрировать присутствующим юным леди, катающимся на клеенке, своё мастерство. Особенно той, в розовом комбинезоне. Кровь кипит, самоуверенность зашкаливает, любые склоны по плечу. Оттолкнулся. Что-то пошло не так. Правую лыжу подбросило. Дальше только на левой, правая в воздухе, руки с палками в разные стороны, рот открыт, глаза большие. Не устоял. Полетел кубарем. Вроде, цел, лыжа в щепки. Леди хихикают. «Лысая» не покорена, цель не достигнута, вернулся домой. Отец, как чувствовал, растёт сын, чемпион, создал дома склад из новеньких лыж. Андрей хвать одну. Мастерски перекинул крепление, просмолил, погрел на газу. Готова. Вновь отправился покорять снежные вершины. Но и в этот раз не устоял, проходя мимо непокорённой горки. Юная леди в розовом ещё там. Это шанс покорить её сердце. Настроился. Сосредоточился. Оттолкнулся. Правая нога на этот раз удачно с амортизировала кочку. Но не вторую. Рот открыт, глаза по пять рублей. Свалился, вновь лыжа в хлам. Вновь домой. Повторилось ремесло. Десять минут, и уже в пути к непокорённой горе. Юной леди нет. Пофиг. Ради себя. Третья попытка увенчалась успехом. Скатился. Лишь в конце потерял равновесие, падал медленно, предпринимал отчаянные попытки устоять, сопротивлялся как мог. Полетели в стороны руки с палками, затем нога с лыжей. Распластался. Уф. Лыжи целы.
Поднялся, вытряхнул снег из карманов и ботинок, гордый, выпячивая грудь колесом, чрезвычайно довольный собой, заскользил на «Лысую».
Андрей окинул её оценивающим взглядом знатока. Гора знатная, великанша с затяжным спуском до самой речушки, огибающей её узкой блестящей змеей. Лишь голова «Лысой» покрыта пушистыми соснами, одним словом, красота и великолепие.
Принялся нарезать кренделя, то вправо вильнёт, то влево, наслаждаясь звуком «хыщ-хыщ», летящим из-под лыж вместе с брызгами снега. Он бог горнолыжного спуска, звезда фристайла. Так всё ловко и искусно получалось.
На горе показались старшеклассники, прыщавые подростки, с жиденькими усиками юноши и размалёванные девушки. Приволокли длинный оцинкованный лист, оторванную от трубы теплоизоляцию. Оставили жильцов без тепла и горячей воды. Веселуха. Зато подростки при санях, есть на чём с горы кататься. Вшестером взгромождались они на него, садясь друг за другом, мальчик, девочка, мальчик, плотно прижавшись и катились улюлюкая, свистя и прикрикивая «эге-гей». Оттолкнувшись на вершине горы, импровизированные сани становились неуправляемыми, неслись то вправо, то влево, крутились.
Андрей, выполнив очередной невероятный финт, достойный высшей награды, заехал на покрытый наледью пригорок, лишённый снега, не смог остановиться. Лыжи стремительно скользили вниз. Не удержавшись, упал, продолжая скатываться по ледяной глади. Услышал быстро приближающееся улюлюкание. Предпринял отчаянную попытку отскочить. Лист с краями-бритвами пронёсся рядом. Снег окрасился красным. Андрей почувствовал головокружение, пошёл домой. На пороге встретила обрадовавшаяся возвращению мама. Тоже краснощёкая, сияла. Недавно вернулась с работы. Алый цвет синих штанишек и капли, стекающие на паркетный пол, привлекли её внимание. Она ахнула. Позвала отца. Тот завёл сына в туалет и снял штаны с трусами.
– Да, у тебя пол жопы отрезало, – деликатно сообщил он сыну, и потащил в травматологию.
Операция прошла успешно, попу залатали. Всё бы ничего, но врач-штопальщик строго настрого запретил Андрею садиться, можно лишь пребывать в стоячем или лежачем положении. Какать тоже нельзя. Пять дней. Был канун Нового года, стол ломился от любимой еды и вкусняшек. А Андрей, бог горнолыжного спуска, стоял-лежал, лежал-стоял в сторонке.
Немного отвлеклись. Вернёмся к вечеринке. Андрей, студент-раздолбай, с внешностью необтёсанной деревенщины, с переросшими давно не мытыми белобрысыми волосами, свисающими склеенными космами, закрывающими занавесом уши и глаза. Забавно дёргал головой в попытке отбросить волосы назад, которые делали в воздухе причудливый пируэт и занавес вновь закрывался. В дополнение он регулярно трогал нос картошкой, словно там была эрогенная зона. И втягивал со свистом воздух. Он позвал Ивана, закадычного друга, по совместительству однокурсника. Был приглашён и Артём, школьный приятель. Парень с квадратным лицом и раздвоенным подбородком, слегка кучерявый, в глазах девушек не лишённый приятности. Позвали и Колю, парнишку с шестого этажа маленького роста, повсеместно пухлого. Помимо родителей и бабушки, с ним жил небольшой белый пёс, откликающийся на имя Бим. Он научил всю детвору, как определять, когда белый друг хочет пи-пи. Следует взять пальцами за пипиську. Если твёрдый и напряжён, то самое время мчаться к первому дереву. У Андрея тоже был пёс по имени Харэс. Мечтали о немецкой овчарке, ставшей легендарной и столь желанной благодаря фильму «Четыре танкиста и собака». Взяли маленького, похожего на медвежонка щеночка. Вся детвора его обожала. Время шло. И хозяева осознали, что у родовитой мамы-овчарки где-то на стороне случилась интрижка, перешедшая в короткий роман. Из медвежонка вымахал огромный волкодав, вдвое выше положенного на толстых и длинных лапах. Нечего было даже мечтать о выставках и блестящих звенящих медалях. Зато какая мощь. Детвора пищала от восторга. С превеликой щенячьей радостью он таскал прицепленный велосипед или сани с оравой улюлюкающих детей. Никто не решался проверить как Бима, когда Харэс хотел пи-пи. Он сам выводил хозяев на поводке на улицу, когда чувствовал зов природы.