Данила Андреевич Трофимов
Аллергик
Бабушка на кухне
Я остался с бабушкой один дома в первый раз. Недавно мама научила меня пользоваться домашним телефоном. Каждый раз, когда мне хотелось услышать маму, я звонил ей на работу, дышал в трубку и проговаривал:
– А Анастасию Сергеевну можно?
На другом конце доброжелательно отвечали, что, да, можно, только надо подождать. И я ждал. Приходилось, правда, сидеть на телефоне по пять-десять минут, слушать треск и чьи-то глухие голоса в трубке, но мне нравилось. Я маме звоню, она где-то там далеко, а всё-таки близко. Чувствовал себя важным и серьёзным: я же у телефона. Мама приходила, и я ей рассказывал всё, что со мной приключалось в школе, на улице, дома – везде:
– А нас с Виталиком учительница назвала лучшими друзьями. А сегодня Денис на улице подобрал буханку хлеба. И съел и начал всем показывать, что он пьяный теперь. Мам, я игру до пятидесятого уровня прошёл, представляешь!
Мама выслушивала терпеливо, а затем говорила «Ну хорошо!» и шла работать дальше. Она работала медсестрой в реанимации инфекционной больницы, рядом с нашим домом.
Я сидел дома, играл в Dendy, никого не трогал, а тут из кухни жуткий грохот. На четвереньках я прокрался в коридор и увидел бабушку на полу. Она лежала и не двигалась. Я забоялся: а вдруг умерла, вдруг сейчас в квартире труп – и что же мне делать с трупом? Где моя бабушка? А вдруг она оживёт или её дух, приведение поселится теперь в квартире и будет меня пугать по ночам… Бабушка пошевелила головой, издала неприятный звук и перевалилась на бок.
Я позвонил маме на работу:
– Здрасьте, а Анастасию Сергеевну можно?
– Сейчас…
Мама только сняла трубку:
– Бабушка лежит на кухне.
– Как лежит?
– Я не знаю.
– Она шевелится, дышит?
– Да, она упала, но сейчас лежит на боку и спит.
Мама выругалась:
– Пьяная…
Неужели все люди, когда пьяные, такие? Но вот дед, когда приходит из гаража, он же не такой. Он всё равно сильный, могучий. Он не упадёт, его не повалишь тем более. Но то дед…
– Ты иди в свою комнату, ладно? – попросила мама. – Закройся и сиди, поиграй, хорошо? Я скоро буду.
Сел играть в Dendy, а через какое-то время позвонили в дверь. Я не вышел, побоялся. Вдруг это бабушка уже встала, пошла куда-то, а теперь вернулась и опять упасть хочет. Или она там по квартире ходит, вдруг бабушка меня теперь совсем не любит, как деда или дядьку моего родного, её сына, ведь она на них постоянно кричит. «Чтоб ты сдох!» – надолго её голос отпечатался в памяти. А потом наутро выходила, как ни в чём не бывало. Это ведь из-за неё мой лучший друг, Рома, со своими родителями к нам не приходит. Потому что Роминой маме, тёте Свете, бабушка сказала, что она «шалава». «И что это такое? Не знаю, но в голове сразу появляется шалаш или забор», – рассуждал я, играя в приставку.
В детстве я узнавал слова и сразу их пробовал на взрослых, чтобы они рассказали всё, как есть. На шестилетие получил игрушку: солдатик на мотоцикле, – и назвал его «педерастом». Мама удивлённо посмотрела на меня и сказала, что это плохое слово и говорить его нельзя. «Кто тебя научил? Откуда ты узнал?» – спросила она. «В садике», – ответил я простодушно. Та же история повторилась и с «козлом». Так я, когда играл у Ромы дома, назвал ещё одну игрушку, и пришла его мама, и как наругала меня так, что раскраснелся я. А потом Рома рассказывал про «фалымитатыр», и я повторил восторженно за ним это слово, а он: «Тихо ты! Ты чего! Это нельзя говорить, слово-то!»
В доме зазвонил телефон. Я прокрался в коридор снова, снял трубку, голос мужской, басистый, как у попа: «Ты чего, Дим, дверь не открываешь?» Оказывается, крёстный, брат бабушки, хотел зайти. Через пару минут пришёл снова. Не разуваясь, с порога:
– Привет, Дим! Где бабушка?
– Там, – показываю на кухню.
Крёстный выглянул из-за угла коридора, увидел тело, распластанное по полу, и попросил меня уйти в комнату.
Я ушёл, закрыл за собой дверь, но притаился, стал подслушивать. Издалека – ругань, хлопки какие-то, дверью, что ли, хлопали, крики опять. Кажется, я слышал не только басистый дядин голос, но ещё и дедов.
Спустя несколько лет, когда я уже начал понимать слово «пьяный» слишком даже хорошо и распознавать пьяность в голосе, движениях, лице, случай был, и мрачный. Дед с бабушкой хотели ехать на дачу, но бабушка выпила много с утра, опять превратилась в злую, нехорошую, которая всех ругает и всем говорит сдохнуть. Спускаясь по лестнице после ругани, долгой и страшной, бабушка вышла из квартиры, споткнулась о ступеньку и полетела вниз. Она разбила голову, по кафелю разлилась бурая лужа крови. Я в тот день шёл в школу и думал, как там бабушка, потому что никто ей не помог встать: ни дед, ни мать, ни дядя. Она просто лежала в крови, рядом валялась сумка с её вещами, косметика по лестничной клетке рассыпалась. А вдруг она умерла? Почему они ничего не сделали с ней? Может, всё-таки ей потом кто-то помог? Наверное, помог. Напротив нас живёт Слава, про него говорят, что он сумасшедший, но добрый и «к богу близок». Он ей помог: поднял её, довёл до квартиры, положил на кровать, поставил рядом с кроватью иконку, а потом на следующий день повёл гулять около монастыря. «Там такой воздух – сразу любой дурман исходит».
Я вцепился в приставку, сделал погромче звук на телевизоре и играл, чтобы не думать о том, что творится на кухне. Жаль, ещё громче не сделать телевизор, уж больно за дверью там громко.
– Дим, привет, – в мою комнату зашёл дед. – Ты чего так громко телевизор сделал?
– Привет, дед! Так шумно было, дед. Сейчас сделаю потише.
– А ты завтракал хоть, обедал что?
– Нет, бабушка делала еду, а потом упала.
– Ладно, я понял. Пойдём на кухню.
– Но, дед, там же бабушка.
– Нет её там уже.
Комната бабушки с дедушкой рядом с кухней, дверью, когда сильно выпьет, бабушка всегда хлопает. Хлопнет и заведёт своё: «Чтоб ты сдох!» А что такое «сдох»? Собаки сдыхают. Сын её, Митя, всё время дурной, но бесстрашный, говорил: «Я знаю, что подохну под забором». Потом я слушал песню группы «Гражданская оборона», там Летов рычал: «Кто сдохнет первым?» Первым убили Митю: его зарезали у метро или в квартире. Меня поставили перед фактом: дядя умер, его больше нет. Вот так просто: «Доброе утро, Дима, просыпайся, Митю убили». Это было в начале января, почти после самого Нового года. Мы с мамой снимали игрушки с ёлки, и мама плакала. Никогда потом больше не видел, чтобы она так сильно плакала. «Сдох»? Наверное, это и есть «сдох» – когда внезапно наутро все узнают – нет человека, где-то на полпути неизвестно откуда и неизвестно куда взял он – и кончился.
В комнате рядом с кухней собрались крёстный мой, Митя и дед. Они укрывали бабушку одеялом, а она вместо дежурного «чтоб ты сдох!» сказала вдруг «спасибо». И было почему-то радостно от того, что пришёл крёстный, что сегодня так рано вернулся домой дед с Митей, значит, скоро и мама придёт. Все живые и здоровые пока, все в доме. И не надо ничего бояться, не надо делать громче телевизор, чтобы не слышать страшных звуков. Всё так ясно и спокойно…
Уходя, крёстный подошёл к своему рюкзаку, вытащил алюминиевую банку вишнёвой колы и протянул её мне.
– Спасибо, дядь.
– Не грусти и не сердись на бабку.
Вечером по музыкальному каналу показывали клип группы Gorillaz. Я записал его на видеомагнитофон, переписал поверх кассеты с мультфильмом про кота Леопольда. На нужном кадре нажал на кнопку стоп. Шуршащая блеклая картинка остановилась, иногда слегка подёргиваясь. Я открыл альбом и стал перерисовывать «крутых» человечков. В это время бабушка, похоже, уже проснулась, но ещё не протрезвела, так что я слышал, как из-за стены она что-то нехорошее кричит деду.
Велосипед
Если мама дежурила в ночь, меня отводили в соседний дом, к прадеду и прабабушке. Я забирал с собой туда самое дорогое – приставку – и играл целый день, чтобы этот день дурацкий поскорее закончился, потому что было ужасно одиноко: без мамы, без друга Ромы, к которому часто ходил вечером.
Рядом с домом ветвился сад: с вишнями, сливами и высоченной берёзой. В саду у прадеда стояла беседка, заваленная хламьём, из которого дед мастерил что-то нужное. Например, из тяжёлых дубовых досок он сколотил лавку, обил её линолеумом – до сих пор стоит. А мне, чтобы нескучно в саду возиться, поставил качели и баскетбольную корзину на столб повесил.
Дед говорил мало, да и не мог говорить, он после инсульта так и не восстановился. Работал человек сторожем, никого не трогал, а тут взяли бандиты, залезли ночью, голову ему проломили и украли-то мелочь. Но прадед, как и дед мой, был сильный, выжил и даже прабабку пережил – а она тоже ух была.
Я любил помогать прадеду: вбить гвозди, что-то покрасить, приклеить, припаять. Но однажды я на него очень обиделся. Он взял мой велосипед, ржавый весь, с облупившейся краской, который хранился у него в беседке и перекрасил его. В розовый. В какой было, в такой и перекрасил. Я с ним очень ругался тогда. На следующий день дед перекрасил велосипед в голубой. Я опять: «Дед, ну меня же засмеют, за что ты раскрасил его так, а!» Дед не понимал. Я и плюнул, сел на велик, поехал по району кататься, и тут мне в спину прилетел камень. Я обернулся и услышал, как какой-то рыжий пацан с оскаленными редкими зубами бежит за мной и орёт: «Голубой!» Я остановился, бросил в сторону велосипед и пошёл на пацана, а пацан забоялся, похоже, и дёру дал, гад такой.
Я приехал к деду, кинул ему под ноги велосипед и потом долго не говорил ни слова. Только прабабушке удалось меня примирить.
Прабабушка Люда (только перед смертью мы узнали, что её настоящее имя на самом деле Агафья – переехав в Москву, она хотела, чтобы не думали люди, что она деревенская) умела успокаивать. Вот и меня, чтобы я не злился, посадила на качели, села рядом на линолеумную скамейку и начала петь матерные частушки, я очень смелся. Под вечер бабушка сделала блинов и гречку с сахаром. Мы сели за стол, поели, бабушка осталась в кухне мыть посуду, дед отправился в свою комнату, а я к приставке – в другую. Ко мне заглянула бабушка: «Будь добр с дедом». И, шаркая, удалилась. Я продолжил играть, но что-то всё не шло, не то и не так, в итоге бросил приставку и пошёл к старикам в комнату. Сел рядом с дедом, обнял его, извинился, он в ответ ничего не сказал, только расплакался.
На следующий день мы, как ни в чём не бывало, вышли в сад, а дед взял велосипед и стал его красить в чёрный.
Всход
Если на подоконник поставить бутылку воды, она нагревается – это весна уже. Нам учительница сказала: «Принесите стаканчики с землёй. Будем выращивать цветы для клумбы».
Пришёл домой, рассказал маме о задании. На следующее утро мама вручила мне целлофановый пакет с заготовкой. Вместо стаканчика у меня оказался обрезанный пакет из-под молока и в нём земля, как и положено, чернозёмистая.
Перед первым уроком мы все поставили на парты, чуть-чуть попачкав их землёй, свои заготовки. Я смотрю по сторонам и вижу – у всех стаканчики: из-под йогурта или шоколадного масла – маленькие и аккуратные. Учительница остановилась около моей парты, увидела обрезанный пакет молока и, недовольная, выдала:
– Дима, ну чем ты слушал! Я же просила – стаканчик…
Девочки засмеялись. И мне стало стыдно: «Да, зачем я вообще приволок такую здоровенную штуку?»
Каждому выдали по три семечка. Пальцами аккуратно мы разрыли землю и положили семена. Учительница передала двухлитровую бутылку воды и скомандовала:
– Полейте семена так, чтобы земля попила, не заливайте водой стаканчики, а то ничего не вырастет.
До меня дошла уже полупустая бутылка, я её наклонил, она булькнула и полила землю. Только почему-то вода не уходила, она осталась над землёй.
– Ну вот, – сказала стоявшая за спиной учительница, – ты залил её. Теперь уж не знаю, вырастет ли что-то.
На следующий день я пришёл в класс и сразу – к подоконнику, где стоял мой резаный пакет из-под молока. Вода впиталась, от неё только на земле бело-жёлтые разводы остались, пальцем я пытался эти разводы убрать. «Наверно, действительно залил, и земля заболела», – решил я.
Потом понемногу каждый день поливал, но ничего не росло. У всех начали вытягиваться тонкие зелёные ниточки из земли, а у меня – пусто. «Точно, залил ещё тогда, в первый раз», – грустил я. Мы скоро уходили на весенние каникулы: не учиться неделю, как хорошо, но что же с цветком?
– Так, дети, цветочки ваши будут без вас целую неделю. Но не переживайте, тётя Тоня их будет поливать.
На каникулах уже я всё думал, что придёт уборщица тётя Тоня поливать к нам в класс, а мой пакет с молоком выкинет. Увидит, что там земля одна – и выкинет, а землю высыплет куда-нибудь в клумбу. И тогда я на улицу вышел, подошёл к дереву, здоровенному клёну, стоявшему рядом с домом, и стал этот клён просить, чтобы он как-нибудь договорился с другими деревьями, а те как-нибудь передали хоть немного своей силы трём зёрнышкам из моего молочного пакета.
«Пожалуйста, дерево, клён ты или не клён, я тебя очень прошу, пусть у меня вырастут цветки, дай семечкам сил, пусть тётя Тоня их не заливает и тем более – не выкинет, пожалуйста, клён».
Когда я пришёл после каникул, то увидел на подоконнике в своём импровизированном горшке один маленький росток, он уже пустил три листочка, потом, через пару дней, проявился второй. Третий так и не вырос, но два других – день ото дня тянулись, росли – и вот их уже нужно было пересаживать – так быстро…
– Дима, какие у тебя хорошие для клумбы получатся цветы! – заметила учительница.
И когда мы вышли на улицу, высадили наши цветы в клумбу у входа в школу, я был рад, потому что мои в клумбе смотрелись могучими, сильными. Клумба расцвела в конце мая: цветы показали фиолетовые лепестки.
На следующий год в ту же клумбу высаживали свои цветы школьники на класс младше нас.
Сменка
Я забыл дома сменку. Учительница приказала сидеть без обуви – такое наказание. На перемене позвонил домой, бабушка (я уже умел определять, пьяная ли она, по одной фразе) сказала, что принесёт мне сменку. Я волновался, потому что знал: бабушка придёт пьяная.
Второй урок, математика. Неровный стук, приоткрывается дверь и заглядывает моя бабушка: «Здрасьте, извините… Дима – вот». И просовывает в проём мешок со сменкой. Я выбежал за дверь, кажется, за мной побежала и наша учительница. «Ты чего, – говорю бабушке, – не могла трезвая прийти. Все же видят тебя, а потом будут говорить про меня!» Бабушка оскалилась и сказала ненавистно: «Бери сменку, и помалкивай. Не твоё дело».
