Даниил Сергеевич Пиунов
Растворившийся во времени
Удивленный неудовольствию, воцарившемуся в душах чересчур смелых коллег, Дмитрий Александрович торопился покинуть офис, чтобы как можно скорее оказаться в теплой постели, где его бы не беспокоили своими глупыми призывами и жалобами те, кто еще совсем недавно хвастался новыми часами и иномарками, взятыми в кредит. Выходя на улицу, он было вдруг обернулся, чтобы выяснить, как долго прохиндеи на пятом этаже собираются обсуждать коварные планы. Часто моргая, Кротов шмыгал носом, борясь с последствиями недавнего гриппа, что не обошел стороной и заботящегося о собственном здоровье, порой оттого настолько дотошного и требовательного Дмитрия Александровича. Он стоял несколько минут, наблюдая, как сияет неоновая вывеска «СТРАХ-ИНВЕСТ». И первая часть названия кампании более всего обращала пристальное внимание боязливого и дрожащего то ли от холода, то ли от собственных опасений мужчины, затянувшего на шее в крепкий узел шерстяной шарф, связанный еще очень давно покойной маменькой, требовавшей носить его даже тогда, когда устанавливалась постоянная теплая температура. Этим, возможно, она пыталась доказать сыну, как много значит его присутствие в ее жизни, и как тяжело она перенесет известие о его мимолетной, бессовестно разгулявшейся болезни. А, возможно, ей просто не особо то и хотелось тратиться на бесполезные лекарства и пилюли, привычно выписываемые жадными докторами.
– Страшно мне. Зябко мне. У страха глаза велики – бормотал Дмитрий Александрович, пряча руки в карманах кашемирового пальто. – Боже правый, отведи от греха нерадивых и направь в храм Твой, где воздадут они покаяние – порой на несчастного Кротова находило что-то этакое, отчего он молился и невнятно причитал, обращаясь к Всевышнему в надежде на спасение.
Эта вера в незримое существо, обитающее где-то «там», по его мнению, сильно помогала ему. Особенно полезно было придаться размышлениям в минуты душевного смятения. Кротов брел домой, стараясь не вглядываться в злые лица людей, озарявшихся жестокими ухмылками и непонятными усмешками при виде быстро ковылявшего мужчины, одержимого лишь одной единственной идеей – идеей скорейшего погружения в сон, в царство, лишенного злобы и тусклого света, который излучал каждый, кто окружал апатичного Кротова. Чувство глубокой меланхолии сопровождало его с тех самых пор, как он произнес первое слово. Чувство это стало настолько близким и понятным, что сам мужчина не имел желания меняться или же вдаваться в подробности депрессивного состояния души, свыкнувшись со своей ролью в этом мире и эмоциями, захлестывавшими его каждый раз, когда Дмитрий Александрович смел появиться на людях.
Трясущиеся на морозе березы, пугавшие своей наготой и излишней пустотой на ветвях мрачного Кротова, не унимались, покачиваясь из одной стороны в другую. Распутица на подходе к родной пятиэтажке, в отличие от воющего ветра, уже не так вредила душевному состоянию мужчины. Ступать по грязи и мокрому снегу приходилось всегда. Главным для Дмитрия Александровича в такие моменты являлось желание запереться в своей одинокой и пустой квартире, с изыском обставленной антикварными вещами, но не становившейся от этого более милой, греющей душу и наполняющейся атмосферой уюта и гостеприимства. Буквально вбегая в свое скромное по метражу жилище, Кротов одномоментно захлопывал дверь и поворачивал ключ в личине несколько раз, конечно, проверяя при этом, а не ошибся ли он по глупости, по неразумению после очередного тяжелого дня, не принесшего ничего необыкновенного в скучную и размеренную жизнь клерка.
