Даниил Мантуров
Бесплатный сыр
Хочу ли я сидеть на шее?
Какая главная беда инвалидов и соинвалидов? Нет, не угадали – зависть! Как это не прискорбно звучит, чужая зависть – это наш второй грех после наглости! Казалось бы, ну чему тут завидовать: бесконечному бегу по реабилитациям, выкраиванием денег на оные, битве за положенные льготы и лекарства, слезам безысходности. Нет – пенсии, пособиям и многострадальному ЛОУ – зарплате соинвалидов, которой мы без иронии, безумно рады.
И все же, нам, прожигателям государственного бюджета, должно быть стыдно не только получать оттуда деньги, но и пытаться заработать самим хоть что-то.
Я хочу заработать! Пусть ночью, пусть в небольших перерывах, но хоть немного улучшить материальное положение своих детей, так как моя зарплата в виде ЛОУ не покрывает минимальные потребности других членов семьи, но НЕЛЬЗЯ!
Нельзя шить, вязать, лепить, пилить, точнее можно, нельзя иметь с этого доход иначе ты враг и все незаконно нажитое в количестве 500 рублей перечеркивает ЛОУ на корню.
Самозанятый! Ура! Шей, вяжи, пеки, но тихо. Так как в любую минуту заботливая длань правой государственной руки может щелкнуть тебя по носу, ибо ей абсолютно не интересно, что там накалякала левая.
– Девушка, – сую я нос в маске в щель приёмного окна. – Можно ли быть самозанятым?
– Можно! – радостно добавляет она, сверяя букашкин паспорт с базой данных, но ЛОУ мы с вас снимем!
– Как? – подгибаются колени. – В законе же написано можно.
– Ложь и провокация высшего порядка! – улыбается она во весь рот.
«Как же так?» – клокочет все внутри. Горы макулатуры перевернуты, карусели сайтов пролистаны и нельзя. Причем в других регионах можно, а у нас нельзя!
«Можно! – отвечает глава местного пенсионного фонда на письменный запрос. – Только пенсионные взносы не платите!».
«Не очень-то и хотелось», – чуть не сорвалось ответным письмом вместе с вопросом об уровне квалификации сотрудников, так уверенно вводящих граждан в заблуждение.
Теперь главное письмецо сохранить, так как не все сотрудники его прочли, и тыкнуть под нос очередному, прости господи, профессионалу, уверенно грозящему пальцем за сколоченный рублишко.
Сижу, читаю, радуюсь и мечтаю: «Еще бы за сопровождение собственного ребенка в школе рублем не наказывали, так мы бы вообще счастливы были, жаль не всем бесплатно работать дают».
Горсад только для здоровых людей
Лето, жарко, карусели
Закрутились, зазвенели.
Веселится детвора.
Только мне туда нельзя.
Между мною и весельем
Стеной встали две мамзели
Это все не для тебя!
Посмотрел? Домой пора!
Каждое утро
Общество – это тысячи осколков одного зеркала,
так кто же в нем отражается?
Марина
В кружке с остывшим кофе отражается покорёженный циферблат, расплывающийся с каждым глотком бодрящего пойла. Шесть двадцать, двадцать один, двадцать два. Восемь минут на отдых, затем пальто, сапоги, морозное утро сонного города и окна садика: маяка в непроглядной тьме чьих-то снов.
Марина не торопится, она любит свою работу, детей и их родителей. Только Семёнова, родительница, сидящая в декрете, раздражает молодую воспитательницу. Мерзко наблюдать каждое утро, как маленькая Яна плачет и пытается поцеловать равнодушную мать. Так и подмывает спросить: «Зачем ты ее родила?»
Мамаша нервничает и отпихивает повисшего на шее ребенка. Бежит вниз, избавившись от ненавистного груза, отчего сердце воспитательницы начинает щемить и хочется прижать к себе этого маленького кукушонка.
– Мы не сделали поделку. Я очень хотела, но мама не стала, – шепчет Яна сквозь накатившие слёзы.
– Это не страшно. Мы сделаем вместе, хорошо?
– Хорошо, – отвечает она и завистливо поглядывает на подоконник, где уже выстроились работы тех, кому есть дело до своих детей.
Марина не любит ввалившегося в раздевалку Павлика. Корит себя за непрофессионализм, но сердцу не прикажешь. Прочитав его историю в Интернете, обязательно бы всплакнула. Пожалела бы мальчугана с голубыми неуловимыми глазами, которому нет места среди «нормальных» детей. Пожалела бы тогда, но не сейчас. Когда он рядом, Марина не может с собой совладать. Она испытывает страх и отвращение, но только не эмпатию. Ведь в постах не говорится о боли окружающих от тяжёлых объятий бесстрашного неуправляемого Павлика. Ему нет места среди «нормальных» детей.
Марина не любит его мать, стыдливо прячущую глаза, сочувственно кивающую и разводящую руками: «Вы же педагог, у вас опыт! Работайте!»
У Марины нет опыта. Первая группа, незаконченный педуниверситет и одиночество в море чьих-то требований, недовольства, жалоб.
Марина не любит заведующую и коллег. Первая лебезит перед жалобщиками и укоризненно смотрит на воспитателей, выполняющих её же распоряжения. Вторые доказали, что у дедовщины женское лицо. Каждое утро.
Ирина
Ирина хватает назойливый будильник и прячет его под подушку. Трофим уснул час назад. Эти несносные выматывающие колики вместе с первыми зубами совсем её изнурили. В отражении ночного столика на Ирину смотрят огромные синяки под сонными глазами.
Спать – вот самое заветное желание. Из декрета в декрет, так получилось, а теперь кажется, что уже никогда не кончится. Ранее любимый город стал абсолютно чужим. Она уже не восхищается его широкими проспектами и зелёными улочками, перебегая с колясками от объекта А в объект Б.
Бабушки. Только сейчас она поняла весь смысл этого слова. Эти островки безмятежности остались в другом мире. Переезд, важная работа мужа и одиночество, из которого тебя постоянно вырывают чьи-то потребности. Во внутренней камере никогда не выключается свет.
Муж не может посидеть с ребенком, хотя бы с одним. Он поздно приходит и завтра ему опять на работу, ведь ипотека – это важно. Всё для детей. Она тоже уже не может, но надо будить Яну и одевать Трофима.
Утренние слёзы обоих невыносимы. Она бы с удовольствием разорвалась, но надо делать выбор. Каждый день, каждый час. Яна уже ходит, а сын еще настолько беспомощный, что дочь не в состоянии уравновесить чаши внутренних весов всегда.
Теплая машина, после холодной улицы, скользит по обледеневшим колдобинам из стороны в сторону, словно огромная колыбель. Трофим уже спит, и Яна тоже прикорнула, положив голову на спинку детского кресла. Веки Ирины тяжелеют, но впереди уже маячат спасительные окна детского сада.
– Яна, пойдем, – поднимает она сонную дочь и тихонько закрывает салон. С двумя тяжелее, поэтому надо действовать быстрей, пока один спит, а другая молчит.
Душная раздевалка, наполненная толкущимися телами, а внизу Трофим. Он один, и в голову лезут ужасные мысли.
– Яна, раздевайся, шевелись.
– Поделка, – шепчет дочь и показывает на шкафчик супер родителей.
– Яна, я тороплюсь, беги! – стаскивает она с шеи руки дочери, ведь там в машине Трофим.
«Чёртова поделка, – думает Ирина и ловит на себе негодующий взгляд воспитательницы. – Надо бежать».
Соня
Каждое утро Соня вздрагивает, услышав противное пиликанье будильника, и прячется под одеяло, надеясь отодвинуть на пару минут ежедневное испытание. Она не любит ходить в детский сад. Долго настраивается, перебирая в голове возможные реплики воспитателя, и готовит на них ответы, чтобы не потеряться, не сорваться, не перейти на крик, который вырвется тоннами испепеляющего негодования и неиспользованных аргументов, неспособных убедить даже Соню.
Она не просит ничего сверх положенного, и закон на её стороне, но кому это интересно? В суровой действительности нет места тем, чей взгляд невозможно поймать, в ком нельзя найти свое отражение.
«Это его право и их обязанность», – успокаивает себя Соня и ускоряет шаг, увидев огромные светящиеся окна. Павлик тоже их видит, дергает мать за руку и истошно вопит, падая на покрытый коркой льда асфальт.
Двести метров крика и негодующих взглядов родителей, чинно вышагивающих с весёлыми карапузами.
Неприветливая раздевалка с узкими шкафчиками и не умеющая скрывать свои чувства воспитательница. Шёпот за спиной о коррекционных садах и недоумках давно уже не волнует Соню. Как-то незаметно для себя она покрылась толстой шкурой и отрастила клыки, без которых невозможно выжить в гуманном обществе.
Соня приветливо здоровается, а улыбающийся Павлик уже несётся обнимать своих друзей.
Шишечный гусь с пластилиновой шеей занимает свое почётное место на подоконнике, а Соня переводит дух и готовится к вечерней битве. Этот бой не может быть проигран, иначе конец: квартирные стены вместе с её смертью превратятся в казённые со страшным названием Интернат.
Пока у Павлика есть шанс раствориться в толпе, влезть в лекало, стать как все, она будет бережно охранять его путь, восхищаться каждым шагом и с умилением смотреть на уродливого гуся, такого же, как у всех.
