Даниил Журавлев
Огневой щит Москвы
За месяц службы на новой должности мне удалось более или менее обстоятельно побеседовать с командирами полков, политработниками частей. В лагере был собран весь находившийся там командный и начальствующий состав. Я представился ему и высказал свои пожелания. Там же познакомился я и с воинами многих подразделений.
Конечно, это были лишь мимолетные встречи. Мне еще предстояло изучать своих подчиненных – их запросы, интересы, способности. Ведь в бою я буду руководить этими людьми.
…Я еще и еще раз продумывал возможные варианты решений, которые придется принимать во время учения. Правда, учение предстояло штабное. Но для меня оно означало многое. Я должен был проверить свою способность уверенно ориентироваться в сложной воздушной обстановке, мгновенно оценивать ее и принимать обоснованные решения.
В три часа дня я уехал домой, а вскоре вместе с семьей был уже на выставке. Мы не спеша бродили по павильонам, не уставая удивляться и восхищаться. Особенно долго я любовался грациозными скакунами и могучими тяжеловозами. Они напомнили мне детство, проведенное в степной Башкирии. Конь был моим верным другом и в боях с басмаческими бандами.
Выставка произвела на нас огромное впечатление. Мы готовы были осматривать ее до ночи, но около одного из павильонов меня нашел адъютант.
– Товарищ генерал, – торопливо доложил он, – вам приказано немедленно явиться на командный пункт.
Я посмотрел на часы: восемнадцать тридцать пять. «Что бы это могло быть? Очевидно, что-то связанное с учениями». На КП оперативный дежурный сообщил:
– Вам нужно позвонить начальнику штаба округа.
Разговор связан с необходимостью вызвать из лагерей несколько подразделений.
Это известие утвердило меня в моем предположении.
Не успел я взяться за телефонную трубку, как на командном пункте появился М. С. Громадин.
– Только что звонил командующий округом, – сказал он. – Приказано вызвать из лагерей и поставить на позиции двадцать процентов из всех имеющихся там войск.
Мы решили, что учение будет проводиться с реальными войсками, и отдали распоряжение связаться с лагерем. «Что ж, наши зенитчики и прожектористы получат хорошую практику в совершении марша по тревоге», – подумалось мне.
Пока я вел переговоры по телефону с Л. Г. Лавриновичем о порядке отбора подразделений для отправки на позиции, а он проверял, какие из батарей уже провели стрельбы, поступило новое распоряжение: вызвать из лагеря не двадцать процентов, а половину всех войск.
– Ну, кому-то не спится, заново переделывают план учений, – ворчал Громадин. – Этак мы поломаем в лагерях весь график стрельб.
И снова связываемся со штабом лагерного сбора. Я представил себе, сколько хлопот у Лавриновича вызвали эти распоряжения, как забегали сейчас по уснувшему лагерю посыльные, как надсадно зазвонили во всех концах телефоны. Ведь нужно по-иному перестраивать четко налаженный распорядок, позаботиться о транспортных средствах, горючем. Шутка ли, сразу половину полков поставить на колеса! Не так-то уж богато у нас с автомобильным парком.
Где-то за полночь поступило еще одно распоряжение: выводить на позиции всю зенитную артиллерию.
Тут уж у нас начался подлинный аврал. Надо было прибегать к самым экстренным мерам, чтобы обеспечить находящиеся в лагерях подразделения тягачами и хотя бы минимальным количеством транспорта. Дело в том, что в наших частях, предназначенных для полустационарного размещения подразделений, и по штатному расписанию не предусматривалось достаточного числа тягачей и машин. А в наличии их обычно было еще меньше.
Все это может показаться странным, если боеготовность наших войск того периода оценивать с позиций сегодняшнего дня. В самом деле, допустимо ли, что подразделения не располагают необходимыми средствами тяги и транспорта, что части противовоздушной обороны – войск постоянной боевой готовности – в большинстве своем находятся в лагерях, а не на огневых позициях? В современных условиях это, безусловно, недопустимо. Но в 1941 году страна еще не могла полностью удовлетворить всех потребностей своих Вооруженных Сил. Вывод же частей в лагеря был вполне оправдан.
Дело в том, что в ту пору ни одна страна не имела таких военно-воздушных сил, которые были бы в состоянии осуществлять внезапные массированные налеты на тыловые пункты противника, удаленные на тысячи километров от государственных границ. При возникновении угрозы воздушного (нападения войска ПВО Москвы могли своевременно изготовиться к отражению налета. Так, собственно, и произошло в 1941 году.
Забот и хлопот с передислокацией войск в ту ночь у нас было много. Мы и не замечали, как летит время. Взглянув на часы, я поразился: было около трех утра. Значит, там, наверху, уже начинает светать, а здесь, в нашем подземелье, об этом напоминают лишь стрелки хронометров.
На душе было как-то тревожно – уж не война ли это? Такой же вопрос я читал в глазах своих подчиненных. Но, разумеется, вслух его никто не задавал.
На командном пункте собрались все, кому положено там быть во время боевой работы. В помещении стало шумно: высказывались предположения о том, как сложится предстоящее учение, звонили командиры частей, докладывая о ходе развертывания подразделений, отдавались различные распоряжения.
В этой деловой суете никто сразу и не обратил внимания на звонок одного из телефонов, стоявших рядом с моим пультом управления. А телефон, помолчав немного, снова зазвонил, длинно и требовательно. Моя рука машинально потянулась к трубке, но вдруг застыла в воздухе. Звонил «запломбированный» телефон.
Секунду помедлив, снял трубку. Далекий взволнованный голос несколько раз повторил:
– Москва, Москва, говорит Минск. Бомбят аэродромы Гродно и Лиды. Вы слышите, Москва?
– Слышу, – ответил я и подумал: «Значит, учение уже началось». Все еще не верилось, что это война.
Пока мы обсуждали полученное сообщение, наносили на карту данные, телефон зазвонил снова.
Говорил оперативный дежурный с командного пункта ПВО Киева:
– Самолеты противника бомбят город. Горит Соломенка.
Почти без паузы раздался еще один звонок:
– Самолеты неизвестной принадлежности сбрасывают торпеды в акваторию Севастопольского порта. Зенитная артиллерия кораблей и береговой обороны ведет по ним огонь.
Сомнений быть не могло – это война.
Вскоре поступило донесение о воздушном нападении на Брест. Почти одновременно М. С. Громадин получил официальное сообщение о вероломном нападении Германии на нашу страну и приказал принимать меры согласно мобилизационному плану.
А «особый» телефон продолжал звонить. Поступило донесение о бомбардировке Вильнюса…
В 4 часа 40 минут утра был отдан приказ о приведении всей системы противовоздушной обороны Москвы в боевую готовность и приняты меры для вызова в части приписного состава.
Глава 2. Боевой приказ отдан
Части готовы к бою. Налет? Нет, учебная тревога. Новые формирования. Выполняем директивы Ставки. Противник ведет разведку. Первые победы. Бомбы падают на ложные объекты. Сталин принимает у нас экзамен
Как только был подписан приказ, в войсках началась напряженная работа по выполнению мобилизационного плана. К тому времени зенитные батареи, прожекторные и пулеметные роты, прибывшие из лагеря, уже заняли огневые позиции, другие подразделения находились в пути, третьи еще ожидали своей очереди. Нужно было ускорить развертывание корпуса. Для этого предстояло скрупулезно уточнить наличие транспортных средств, по мере надобности перераспределять их между частями, организовывать наиболее рациональное использование автомашин и тракторов. Заняться этим я поручил свободным от дежурства работникам штаба. Самое деятельное участие во всех мероприятиях приняли и работники отдела политической пропаганды корпуса под руководством Н. Ф. Гритчина.
Сейчас, восстанавливая в памяти события первых дней войны, перелистывая документы, удивляюсь: «Поразительно, как мы успевали со всем справляться? Ведь в штабе и отделе политической пропаганды корпуса было в то время всего около 80 человек».
После выступления по радио Народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова в стране повсеместно прошли короткие митинги. Народ выражал свою непреклонную решимость грудью встать на защиту Родины, дать достойный отпор врагу.
То обстоятельство, что в первых агрессивных актах гитлеровцев против нашей страны участвовали большие силы авиации, заставило нас особенно остро осознать свою роль в обороне государства.
Находясь на командном пункте, я имел возможность довольно точно знать, как продвигаются колонны подразделений, следующие из лагерей к Москве, как оборудуют позиции те, кто уже встал на «точку». К сожалению, не все шло гладко. Хотя мобилизационный план, казалось, предусматривал все, на деле обнаруживались изъяны, и приходилось оперативно вносить коррективы, требовать от подчиненных командиров инициативнее решать возникшие вопросы.
Несмотря на различные трудности и некоторые неполадки, войска корпуса в целом достаточно успешно провели развертывание. К 19 часам 22 июня на позициях в готовности к боевой работе уже находились 102 зенитные артиллерийские батареи и 18 прожекторных рот, входивших в состав зенитных полков. На дальних и ближних подступах к столице развернулось свыше 530 постов воздушного наблюдения, оповещения и связи. Это была уже сила, способная дать отпор воздушному противнику. А еще через сутки, то есть спустя 38 часов после объявления приказа о развертывании, все наземные средства ПВО Москвы были изготовлены к бою.
Проще дело обстояло с авиацией. Части 6-го истребительного авиационного корпуса находились на своих аэродромах, на месте был весь летный и технический состав. Это случилось потому, что 23 июня по плану боевой подготовки предстояло провести учение. Авиационные штабы также были в боевой готовности.
Я не могу, конечно, утверждать, что мы предугадали развитие событий. Однако запланированное учение авиаторов являлось одним из звеньев той большой работы, которая проводилась у нас в целях повышения боеготовности войск.
В первые дни войны командование корпуса обратилось к воинам с воззванием. В нем, в частности, говорилось:
«Партия и правительство возложили на нас, зенитчиков-артиллеристов, вносовцев, аэростатчиков и прожектористов, почетную обязанность, поручив охранять Москву – сердце страны социализма, штаб мировой социалистической революции.
Выполнение этой великой задачи является делом чести, доблести и геройства каждого бойца, командира и политработника нашего соединения…»[2]
В эти дни под Москвой повсюду велись строительные и земляные работы. Зенитные батареи, расчеты прожекторов и звукоулавливателей, постов ВНОС и аэростатов заграждения оборудовали позиции, строили жилье, кухни. Авиаторы сооружали капониры, запасные аэродромы. Развертывались многочисленные командные пункты. Они нуждались в связи, и телефонные линии прокладывались но лесам и полям Подмосковья, а в некоторых местах даже по дну рек. Протяженность кабельных линий связи была огромной. Если бы представилась возможность вытянуть их в одну непрерывную линию, то она опоясала бы весь земной шар по экватору и еще остался бы солидный запас.
Таким образом, все звенья Московской противовоздушной обороны были связаны между собой и с главным командным пунктом, что позволяло управлять сложной системой средств ПВО, быть в курсе всей воздушной и наземной обстановки.
Корпус ПВО, развернутый по штатам военного времени, – это огромный и чрезвычайно расчлененный на обширной территории войсковой организм. Его деятельность немыслима без строжайшей централизации, теснейшего взаимодействия всех больших и малых звеньев. Нечеткость в работе одного из них может привести к бездействию всей системы.
Огромное внимание в войсках противовоздушной обороны уделяется службе времени. Расхождение в показаниях часов не только на минуты, но даже на секунды способно серьезно осложнить взаимодействие. Поэтому с главного командного пункта с первых дней войны по телефону и радио стали периодически передаваться сигналы точного времени для всех командных пунктов, огневых позиций, постов ВНОС и других точек.
По сравнению с предвоенным временем численность личного состава войск корпуса сразу же увеличилась в семь с половиной раз, а количество подразделений – почти вдвое. Обучить и натренировать сразу стольких людей было не так-то просто. Все понимали, что никто не может дать нам гарантии: учитесь спокойно, у вас есть время, боевой работы пока не предвидится. Поэтому вновь прибывших бойцов приходилось обучать по ускоренной программе, тренировать в выполнении лишь самых необходимых приемов боевой работы.
Нужно отдать должное нашим кадровым красноармейцам и младшим командирам, получившим подготовку в мирное время. Они стали костяком вновь сформированных подразделений, прекрасными инструкторами для новичков.
Проверка системы ПВО Москвы, нашей готовности к отражению налетов воздушного противника произошла очень скоро, гораздо раньше, чем мы научились по-настоящему решать боевые задачи.
На исходе вторых суток войны, в 3 часа утра 24 июня, группа наших бомбардировщиков возвращалась с боевого задания на один из подмосковных аэродромов. Они потеряли ориентировку и направились прямо к городу. Наблюдатели многих постов ВНОС в то время еще не имели практики опознавания самолетов по звуку моторов. Не удивительно, что с постов стали поступать самые противоречивые данные. Короче говоря, ситуация создалась сложная. Однако, коль скоро самолеты летели к Москве, было решено открыть по ним огонь.
Безусловно, мы быстро уяснили бы свою ошибку, если бы «заблудившиеся» бомбардировщики развернулись и поторопились выйти из зоны огня. Но летчики не сделали этого, а один из них даже дал пулеметную очередь по беспокоившей его батарее. К счастью, все обошлось благополучно. Для нас же с Громадиным инцидент был исчерпан значительно позже и прошел вовсе не бесследно.
В то время обязанности начальника Главного управления ПВО Красной Армии исполнял генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов. Он знал состояние дел в корпусе и быстро разобрался в случившемся. Но отчет о происшедшем эпизоде пришлось сделать и заместителю Наркома обороны армейскому комиссару 2 ранга Л. З. Мехлису. Он приказал Н. Н. Воронову и мне срочно явиться к нему. До этого мне не приходилось встречаться с Мехлисом, но довелось слышать о его крутом нраве, о нетерпимости к каким-либо возражениям.
Было раннее утро, когда мы прибыли в приемную замнаркома. Порученец сообщил, что армейский комиссар бреется, придется подождать. Ждать пришлось довольно долго. Наконец нас пригласили в кабинет. Поглаживав свежевыбритый подбородок, Лев Захарович произнес:
– Ночь не спал, а чувствую себя отлично.
Мне показалось, что это укор в мой адрес. Наверное, я выглядел не столь бодрым. Заботы и волнения ночи потребовали много сил. А бриться и принимать ванну просто не было времени.
После небольшой паузы Мехлис обратился уже прямо ко мне:
– Вам что, безразлично по кому стрелять: по немцам или по своим?
Смысл и форма вопроса показались мне очень обидными. Я стал отвечать довольно резко, что и впредь буду отдавать приказы об уничтожении любых самолетов, которые попытаются проникнуть в воздушное пространство Москвы, ибо такое указание имею и так понимаю долг войск ПВО. Меня поддержал Н. Н. Воронов. Он подтвердил, что самолеты действительно шли курсом к центру города.
– Допустить такие полеты авиации, да еще неопознанной, нельзя, – твердо сказал Николай Николаевич.
В самый разгар нашей беседы зазвонил телефон. Тон и выражение лица хозяина кабинета сразу изменились.
– Нет, нет, ничего, – говорил Мехлис, – мы только выясняем некоторые обстоятельства…
Положив трубку, армейский комиссар довольно быстро отпустил нас. Выходя из Наркомата обороны, мы решили, что Мехлису звонил Сталин.
Вернувшись на командный пункт, я застал там М. С. Громадина. Он рассказал, что недавно докладывал И. В. Сталину о ночном эпизоде. Сталин подробно расспросил обо всем, а потом потребовал разобрать со всеми командирами происшедший инцидент и принять меры к тому, чтобы подобные случаи больше не повторялись. В заключение он сказал: «Будем считать это учебной тревогой противовоздушной обороны». Так потом официально и было объявлено в печати.
Это разъяснение оказалось просто необходимым. Ведь москвичи пребывали в полной уверенности, что налетали вражеские самолеты. Многие из них не только слышали стрельбу, но и видели на улицах, во дворах, на территории предприятий многочисленные неразорвавшиеся «бомбы». Дело в том, что до войны наши зенитчики использовали шрапнель. Ею они вели огонь и в ту беспокойную ночь. При стрельбе шрапнельными снарядами убойные элементы разлетаются в воздухе, а стальные стаканы, в которых они находятся, падают на землю. Вот эти стаканы многие и приняли за неразорвавшиеся бомбы. Почти весь день в отделения милиции, в штаб Московского военного округа и военкоматы звонили с фабрик, заводов, домоуправлений с просьбой прислать саперов для обезвреживания обнаруженных «бомб».
Один такой шрапнельный стакан влетел в кабинет генерала П. А. Артемьева – командующего войсками Московского военного округа. Впоследствии он вручил мне этот «трофей» на память, запретив использовать шрапнель для стрельбы в городе. Этот стакан мне потом отникелировали, и он в течение всей войны стоял с карандашами на моем письменном столе, напоминая о тревожной июньской ночи.
Как ни досаден был эпизод с ночной стрельбой, но все же он принес и некоторую пользу. Мы подробнейшим образом проанализировали причины появления неопознанных целей, выявили пробелы в управлении.
Сразу же были приняты меры для установления более тесной оперативной связи со штабами ВВС и дальнебомбардировочной авиации. Мы обстоятельно договорились с ними относительно своевременного оповещения системы ПВО о всех полетах самолетов в Подмосковье, уточнили маршруты. Хотя в условиях войны вылеты самолетов проводились не по заранее установленному расписанию, а высоты полетов и маршруты выдерживать было довольно трудно, эта мера все же помогла, и столь досадные эпизоды больше не повторялись. А ведь с подмосковных аэродромов поднимались различные воздушные корабли. Это были дальние бомбардировщики, которыми командовал полковник А. Е. Голованов, самолеты ВВС, летавшие на бомбежку и штурмовку фронтовых целей, самолеты гражданской авиации и других ведомств. Словом, хлопот с организацией диспетчерской службы и взаимодействия было немало.
Мы с глубокой благодарностью восприняли помощь московских партийных и советских организаций, которые всегда с большим вниманием относились к нашим нуждам. МГК ВКП(б) мобилизовал специально для частей ВНОС 600 коммунистов. Нам помогли обеспечить все посты ВНОС биноклями, часами, альбомами силуэтов своих и вражеских самолетов. Все это делалось под руководством секретаря ЦК и МГК ВКП(б) А. С. Щербакова.
Внимательно относились к нам и в Центральном Комитете партии. Особенно это было заметно по тому, как заботливо подбирались кадры руководящих работников для нашего корпуса. Когда маршала С. М. Буденного назначили на пост главнокомандующего войсками Юго-Западного направления, на должность начальника ПВО он взял с собой полковника Н. Т. Селяха, моего заместителя. Признаться, в хлопотах я не успел ни к кому обратиться с просьбой о замещении вакантной должности. Об этом позаботился Центральный Комитет партии. Вскоре мне позвонили и сказали, что заместителем командира корпуса рекомендуется полковник С. И. Макеев.
Семен Ильич Макеев стал моим заместителем. Вместе с ним мы работали долгое время, и я всегда считал, что выбор Центрального Комитета был сделан очень удачно. С. И. Макеев – отлично подготовленный артиллерист-зенитчик, человек высокой культуры. До назначения к нам он работал в Управлении командующего артиллерией Красной Армии Н. Н. Воронова.
С самого начала войны стали приниматься энергичные меры по перевооружению и увеличению войск корпуса. Нескончаемым потоком к нам поступали новые 85-мм и 37-мм зенитные орудия, зенитно-пулеметные установки, самолеты, прожекторы. Особенно интенсивно этот процесс стал осуществляться после того, как Государственный Комитет Обороны 9 июля 1941 года принял постановление о противовоздушной обороне Москвы, в котором были изложены конкретные меры по увеличению численности войск, боевой техники и совершенствованию организационной структуры ПВО столицы. В том же документе предусматривалось создание городских аварийно-восстановительных формирований местной противовоздушной обороны. Вскоре появились специальные полки по восстановлению дорог, энергетических сооружений и отдельные батальоны по восстановлению других объектов городского хозяйства.
В соответствии с постановлением ГКО от 9 июля 1941 года 6-й истребительный авиационный корпус был усилен еще двумя истребительными авиационными полками: 95-м – командир полковник С. А. Пестов и 208-м – командир майор И. Кибирин. На вооружении этих полков находились двухместные многоцелевые самолеты Пе-3. На них были установлены по две 23-мм пушки и два пулемета, а под плоскостями имелось восемь держателей для реактивных снарядов РС-82 и РС-132. Самолеты обладали скоростью 550 километров в час и дальностью полета 2 тыс. километров. К концу июля мы располагали уже 340 новейшими самолетами МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1, в то время как 20 июня в корпусе их было всего 175. Число полков в соединении за первый месяц войны возросло до 29[3].
Увеличилось и количество наземных частей ПВО. Мы сформировали два новых полка зенитной артиллерии среднего калибра, три полка зенитной артиллерии малого калибра, два зенитно-пулеметных полка и два зенитно-прожекторных полка. К 22 июля 1941 года в корпусе уже насчитывалось 796 орудий среднего калибра (из них 564 пушки 85-мм и 232 пушки 76,2-мм), 248 орудий малого калибра (37-мм), 336 счетверенных пулеметных установок[4].
Это позволило повысить плотность огня в черте города, в частности над Кремлем, районами вокзалов и другими важными объектами. Значительное количество огневых средств было выделено и для усиления обороны города на наиболее вероятных направлениях налетов вражеской авиации. Система ПВО обеспечивала надежную защиту всей территории Москвы, и, кроме того, выделялись средства для обороны отдельных, наиболее важных объектов, расположенных вне города.
Боевые порядки зенитной артиллерии среднего калибра были развернуты с таким расчетом, чтобы каждое из угрожаемых направлений прикрывал один стоорудийный зенитный артиллерийский полк:
– северное направление – 176-й зенитный артиллерийский полк (командир – майор А. В. Кравцов);
– северо-восточное направление – 250-й зенитный артиллерийский полк (командир – майор Н. С. Никифоров);
– юго-восточное направление – 745-й зенитный артиллерийский полк (командир – майор П. А. Афанасьев);
– южное направление – 329-й зенитный артиллерийский полк (командир – полковник Е. М. Середин);
– юго-западное направление – 193-й зенитный артиллерийский полк (командир – майор М. Г. Кикнадзе);
– северо-западное направление – 251-й зенитный артиллерийский полк (командир – майор Е. А. Райнин);
– центральная группа, защищавшая центр города, – 864-й зенитный артиллерийский полк (командир – подполковник Ф. И. Ковалев).
Все командиры полков были отлично подготовленными офицерами, хорошими организаторами, а П. А. Афанасьев оказался еще и прекрасным хозяйственником.
К этому времени значительно возросло число постов ВНОС, прожекторных станций (с 318 до 618), постов аэростатов воздушного заграждения (со 124 до 303). В последующем из месяца в месяц усиливались все средства обороны города.
При разработке до войны планов противовоздушной обороны Москвы было установлено, что средства 1-го корпуса ПВО должны прикрывать город как единый объект в радиусе 8–10 километров. Организация защиты от воздушного противника важных объектов, не входящих в эту черту, возлагалась на командование Московской зоны ПВО.
Но командующий Московской зоной ПВО генерал-майор М. С. Громадин не располагал ни достаточным аппаратом управления, ни должными средствами для выполнения этих задач. Поэтому нашему корпусу – главной силе в зоне – стали поручать все новые и новые задания. Нас обязали выделить силы и средства для (Обеспечения противовоздушной обороны городов Электросталь и Серпухов, аэродромов истребительной авиации, водонасосных станций за пределами Москвы. Выделили мы орудия и пулеметы для усиления прикрытия Тулы.
А. С. Щербаков попросил нас позаботиться о противовоздушной обороне города Шатура и Подмосковного угольного бассейна. Они снабжали столицу электроэнергией и топливом. Оставить их без прикрытия было нельзя, и наши штабники стали изыскивать для них средства. Позже поступило распоряжение, исходившее непосредственно от Верховного Командования, – прикрыть важнейшие железнодорожные мосты в окрестностях Москвы. Теперь трудно было сказать, где сфера действия 1-го корпуса ПВО, а где – Московской зоны противовоздушной обороны.
Существовавшая в начале войны структура управления Войсками ПВО страны была еще недостаточно совершенной. Истребительная авиация, предназначенная для ПВО, находилась в ведении командования ВВС и только в оперативном отношении подчинялась начальникам противовоздушной обороны пунктов. В двойном подчинении находились и корпуса, дивизии, бригады ПВО. С одной стороны, их деятельностью, планированием боевой подготовки занималось Главное управление ПВО Красной Армии, а с другой – штабы военных округов, на территории которых эти соединения находились.
В ноябре 1941 года эта система была изменена. Государственный Комитет Обороны учредил должность командующего Войсками ПВО территории страны (им стал М. С. Громадин) и его штаб. Некоторые из существовавших ранее зон ПВО были реорганизованы в корпусные и дивизионные районы ПВО, уже не подчинявшиеся командованию военных округов. Правда, истребительная авиация в этот период по-прежнему оставалась лишь в оперативном подчинении начальников ПВО пунктов, и это вызывало немалые трудности.
Наш корпус до реорганизации управления Войсками ПВО страны подчинялся командованию Московского военного округа и входил в Московскую зону ПВО вместе с 6-м истребительным авиационным корпусом, Тульским и Калининским бригадными районами ПВО. Эти соединения составляли немалую часть сил и средств противовоздушной обороны страны.
Все практические вопросы мы решали с командующим Московской зоной ПВО М. С. Громадиным, его начальником штаба генерал-майором артиллерии А. В. Герасимовым. А наиболее важные, принципиальные проблемы противовоздушной обороны Москвы разбирались на самом высоком уровне – в Государственном Комитете Обороны и Генеральном штабе.
Для командования корпуса всегда были открыты двери к секретарю Центрального и Московского городского комитетов партии А. С. Щербакову, председателю Моссовета В. П. Пронину, секретарю Московского обкома ВКП(б) Б. Н. Черноусову и председателю Мособлисполкома П. С. Тарасову. Они всегда внимательно выслушивали нас, охотно помогали.
Вследствие особого положения нашего корпуса нам почти не приходилось обращаться за помощью в Военный совет Московского военного округа и в его штаб. Но так как 1-й корпус ПВО все же был подчинен округу, Военный совет, Политическое управление, штаб МВО считали себя обязанными контролировать нашу деятельность, руководить ею. Мы были признательны командующему округом генерал-лейтенанту П. А. Артемьеву и члену Военного совета бригадному комиссару К. Ф. Телегину за помощь нам советами. Однако для практического решения каких-либо вопросов у штаба округа просто не было возможностей.
Наоборот, командованию округа часто приходилось обращаться за помощью в корпус, так как уже в начале войны в округе почти не осталось других соединений, кроме соединений ПВО. Дело в том, что штаб МВО формировал дивизии, полки, батальоны, оснащал их всем необходимым, но они немедленно передавались фронтам. Приходилось изыскивать резервы для укомплектования новых подразделений. В этой большой и важной работе опорой и базой штаба округа стали части и тылы нашего корпуса.
Уже в первые дни войны, когда мы были поглощены работой по развертыванию системы ПВО, пришла директива о необходимости параллельного формирования противотанковых дивизионов и зенитных артиллерийских полков для противовоздушной обороны войск на фронтах. Мы понимали, как это необходимо: нашей пехоте не давала покоя вражеская авиация, господствовавшая тогда в воздухе. Нужны были средства ПВО, и мы отдавали свою боевую технику.
Особенно жаль было расставаться с новыми 85-мм зенитными орудиями, которые предназначались для защиты Москвы от воздушного противника. Но и с этим приходилось мириться. Дивизионы, вооруженные такими пушками, прекрасно воевали с танками неприятеля. Зенитные бронебойные снаряды, обладавшие высокой начальной скоростью полета, оказались отличным средством борьбы с бронированными машинами врага.
Корпус ПВО выделял из своего состава для вновь сформированных частей кадровых военнослужащих, а взамен принимал новичков.
В эти дни к нам прибыла и большая группа выпускников Рязанского артиллерийского училища. Как родных, встретил я своих бывших воспитанников. Приятно было видеть, какие умелые командиры из них получились. Очень хотелось оставить ребят в корпусе, но по требованию приказа пришлось направить их во вновь формируемые части.
Позже, в декабре 1941 года, я получил письмо от майора А. И. Малофеева. «Товарищ генерал! – писал он. – Наш полк, где почти 40 процентов начсостава Ваши воспитанники-рязанцы, дерется на малоярославецком направлении. Деремся мы неплохо. Выпустили уже 8 тысяч снарядов. И выпустили не напрасно. Семь человек представлено к правительственным наградам. Среди них командир 1-й батареи лейтенант Шершнев, которого Вы, наверное, помните курсантом. Здесь, на фронте, мы убедились, что училище многое нам дало…»
Я и сейчас храню это письмо как дорогую реликвию. Прислали мне и альбом с фотографиями, отображающими боевую деятельность полка. Он сейчас находится в Музее боевой славы Московского военного округа.
Судьба многих бывших воспитанников Рязанского артиллерийского училища мне неизвестна, но уверен, что все они с честью выполнили свой воинский долг.
Инициатива формирования новых частей за счет наших войск исходила, конечно, не от штаба Московского военного округа. Такие решения могли принимать лишь Государственный Комитет Обороны и Ставка Верховного Командования. Так, 17 июля 1941 года мы получили от Ставки срочное задание – сформировать 10 противотанковых полков. На выполнение этой задачи нам дали всего сутки. Корпус выделил из своего состава 200 орудийных расчетов с их техникой, а потом пришлось «заделывать бреши», готовить новое пополнение.