Дана Арнаутова
Обрученные луной
Глава 6. Ночь перед грозой
Днем и вечером Хольм три раза отправлял слугу узнать, дома ли отец, и каждый раз посыльный отвечал, что вождь еще в городе. Брангард после утренней поездки тоже куда-то запропал, но это как раз было неудивительно, у младшего всегда хватало дел. Или удивительно? Разве не полагалось брату сейчас каждую свободную минуту проводить с Лестаной, очаровывая Рысь и убеждая ее, что в жизни у Волков нет ничего страшного?
Стоило Хольму подумать об этом, и на душе становилось муторно. Он ведь принял решение! А если не обманывать самого себя, решение приняли за него, и поделать с этим ничего нельзя. Желанную девушку не победить, словно врага, в поединке, не взять охотничьей добычей, не принудить полюбить того, кто ей не мил. Это у людей женщин часто превращают в рабынь, и все принимают это как должное, но в сердце тех, кто поет с луной, живет дикий зверь, который в неволе или умрет от тоски, или обезумеет и вцепится в горло тому, кто лишил его свободы.
Хольм оперся ладонями о подоконник открытого окна, вдохнул ночную дурманную свежесть. Восходящая луна, почти полная, круглобокая и желтая, манила перемахнуть подоконник одним прыжком, оказавшись во внутреннем дворе, а потом скинуть опостылевшую одежду – слуги утром подберут, им не впервой – принять рвущегося изнутри зверя, став им не только душой, но и телом… И долгий бег сначала по спящему городу, потом за ворота – и в лес!
Он даже глаза прикрыл, представляя, как мягкая влажная земля, покрытая листьями, ляжет под мощные лапы, как десятки и сотни запахов наполнят ноздри, а уши настороженно будут ловить малейшую тень звука… Свобода! Счастье! Звериная мощь, не знающая преград, не помнящая глупых человеческих ограничений вроде долга…
Едва не застонав от разочарования, Хольм вынырнул из сладкого предвкушения и заставил себя успокоиться. Бешено стучащее сердце, готовое перекачивать кровь для обращения, неохотно замедлило ритм, напряженные мышцы расслабились. Нельзя! Не сейчас. Во дворце слишком много чужаков, и в любую минуту отцу может потребоваться помощь старшего сына, а дружине – команды Клыка.
Но как же мучительно сознавать, что не ему бежать под полной луной, следя, как мчится впереди серебряная тень, словно летя по воздуху и маня: догони, поймай, овладей! Сделай своей и сам стань – ее! Любовная игра, старая, как мир, неведомая людям, что утратили своего зверя и с тех пор безуспешно пытаются заменить зов страсти деньгами, властью или насилием. О, как бы он догонял Лестану…
Скрипнув зубами, Хольм отошел от окна, сел на кровать. Стоило бы захлопнуть ставни, чтоб ночь не так сильно манила, но тогда в комнате станет душно. Сейчас бы дождя… Проливного, с грозой, чтобы молнии рвали небо в клочья, а гром рушился сверху тяжелыми ударами! Отец говорил, что Хольм родился в грозовую ночь, наверное, поэтому так любит бурю. А еще он всегда мрачнел, говоря о той ночи, и обрывал рассказ на полуслове.
И Хольм, конечно, знал, отчего в глазах отца мечется мучительное бессилие, стоит ему вспомнить рождение первенца. В ту ночь с грозовыми ударами и первым криком родившегося Волчонка его мать ушла небесными дорогами в Край Доброй Охоты. Оставила и мужа, и сына, едва успев приложить его к груди. Этого отец не рассказывал, Хольм сам узнал у старых Волчиц, которые воспитывали его малышом.
Они глядели сочувственно, а потом шептались между собой, что брачный союз, не подтвержденный в храме Луны и Матери-Прародительницы, счастья не приносит. И надо было вождю, если уж он полюбил деву из чужого клана, принести, как положено, жертвы и просить благословения на продолжение рода Волков чужой кровью. Истинно ведь, что если двое желают этого по-настоящему и союз доброволен, то различие их истинных зверей помехой не будет. И дети тогда рождаются здоровыми, а мать легко оправляется от родов.
Хольм не знал, что случилось тогда, что пошло не так… Не мог ведь отец пожалеть даров для храма или не любить мать своего будущего сына. И она его тоже любила, если ради Черного Волка, тогда еще простого воина, бродяги и охотника, покинула могущественный клан Медведей. А отец молчал. И на осторожные намеки, и на прямые вопросы. Пока не сказал однажды, чтобы Хольм не лез не в свое дело и всю жизнь старался держать своего зверя в крепких оковах рассудка. Потому что кровь у него порченая, дикая.
«Порченая кровь, – шипела вслед ему Сигрун, когда отца не было рядом. – Звереныш, дикое нутро, до рождения проклятый…» Но Хольм привык думать, что это из-за его непослушного нрава, да и не за что мачехе любить пасынка, напоминающего родному отцу о потерянной жене. Слова отца стали ударом, выбивающим дыхание, у Хольма даже в глазах потемнело. И вопросов он больше задавать не стал. Зверь так зверь. Это была его шестнадцатая весна, и Хольм угрюмо подумал, что быть зверем для оборотня куда естественнее, чем человеком. А вот сейчас…
В дверь постучали, и слуга, которому Хольм велел доложить, как только отец вернется, осторожно заглянул в дверь
– Вождь приехал, – сказал он почтительно. – Сходил в купальню, а сейчас у себя.
– Ясно, – бросил Хольм, – благодарю.
Желание грозы или хотя бы дождя стало почти невыносимым. Пойти, что ли, в воду окунуться? Можно взять коня и съездить на реку, а можно просто поплавать в маленьком озерце возле города… Отогнав тоскливую жажду прохлады, он мрачно глянул в закрывшуюся за слугой дверь, встал и, поправив пояс с привычной тяжестью меча, вышел из комнаты.
«Полночь прошла уже пару часов назад. Лестана, наверное, давно спит, – думал Хольм, проходя притихшими коридорами дворца. – Интересно, что ей снится? Мать-Волчица, пошли ей светлые сладкие сны, а если милость твоя будет велика, позволь мне мелькнуть в них тенью, что станет беречь ее покой…»
Из-под двери отцовских покоев пробивалась полоска теплого желтого света, слишком яркая для ночной свечи, и Хольм постучал. Отец еще не спит, значит, можно попросить о разговоре.
– Входи, кого принесло! – раздалось из комнаты, и Хольм, толкнув тяжелую дверь, переступил порог.
И едва удержался, чтобы не поморщиться: отец был не один. К счастью, это оказалась не Сигрун, но и Брангарда сейчас видеть не хотелось. Брат расстелил на широком столе у окна листы тонко выделанного пергамента, придавив его парой подсвечников, полных горящих свечей – они-то и озаряли комнату, бросая резкие тени.
– А, Хольм! – сказал отец, поднимаясь навстречу ему с кровати. – Как поохотился? Что в дружине нового?
Охота? Дружина? Все это показалось таким далеким… Хольм даже не сразу вспомнил, что в самом деле вчера утром вернулся из леса. И надо было зайти к отцу сразу, но вчера они так и не успели поговорить до ужина, потом случилась драка с Медведем, и уже было не до бесед, а сегодня… «Живем, считай, в одном доме, – устало подумал Хольм, – а видимся как дальние соседи, разговариваем и того реже. И как отделаться от мысли, что отцу даже эти редкие разговоры в тягость? Раньше так не было? Или я просто не замечал? Или не хотел замечать?»
– В дружине все хорошо, – сказал он спокойно. – И охота была неплохой. А как прошел твой день, отец?
– Хлопотно, – хмыкнул тот, проходя мимо Хольма к возящемуся с чертежами Брангарду. – Думаем вот пристань расширять. Будь у причалов больше места, такого конфуза, как сегодня с Лисами, не вышло бы. Не разошлись кораблем с Барсуками, будто им река узкая!
– Река не узкая, – отозвался Брангард, увлеченно что-то намечая на карте. – А вот пристань – да. Я давно говорю, что новый причал строить надо. И не здесь, а ниже по течению. Здесь русло сужается, будто бутылочное горлышко.
– Зато отмелей нет, – возразил отец, склоняясь над столом. – Даже в самое сухое лето никто на мель не сядет…
Про Хольма они словно забыли. Он стоял и слушал, как отец и брат спорят, закладывать ли новую пристань или расширять старую, и в горле комом стояла обида. Ладно, пусть он в этом деле не мастер, так ведь и Брангарда не учили строить и торговать, брат до всего доходил своим умом. Хольм не собирался лезть неуклюжими лапами туда, где ничего не смыслил, но это и его город тоже. Ему потом эту пристань охранять, а то и отправлять воинов на кораблях. Его же… просто отодвинули. Так, словно Хольма уже нет в городе. Словно его нет в этой семье.
Брангард, будто почувствовав неладное, обернулся, махнул рукой.
– Иди сюда, глянь. Что скажешь?
Хольм очень хотел огрызнуться, с чего это им понадобился его совет, но загнал обиду поглубже. Ладно, чего уж, сам виноват. Меньше пропадал бы на охоте, глядишь, и отец бы чаще звал его поговорить о делах.
Он подошел и глянул на подробную карту, где черными чернилами была обозначена старая пристань, а красными – явно рукой Брангарда – новая, ниже по течению и дальше от города.
– Оба правы, – сказал он мрачно, еще злясь то ли на родичей, то ли на самого себя. – Старая пристань уже не годится, но здесь и правда мелко. Вот! – Он указал на линию, обозначающую старую протоку, пересохшую много лет назад, от русла реки остались лишь мелкие озерца и болотца. – Надо делать запруду выше по течению и пускать сюда воду, а выводить ее в основное русло. Тогда и в сухой год отмелей не будет.
– С ума сошел? – возмутился отец. – Мы тебе что, Бобры, запруды делать? С чего ты вообще взял, что вода сюда пойдет? Это же сколько копать и строить – где людей взять? А если вода снова уйдет?!
Он фыркнул, и Хольм молча пожал плечами. Ну да, сил пришлось бы вложить немерено! Это не то же самое, что просто выстроить новый причал. Нужно чистить старое русло, убирая все, что вода может вынести и коварно подкинуть под днища кораблей. Нужно строить даже не запруду, а целую плотину. И Волки – точно не Бобры, значит, придется звать это умелое, но жадное племя, чтобы помогли хотя бы с разметкой, а то и всю плотину отдавать им для строительства. Сложно. Дорого. Окупится не скоро, а люди нужны в других местах. Опять он глупость придумал, иначе Брангард бы давно предложил это сам.
– Отец, а ведь Хольм прав… – с обидным удивлением сказал Брангард, что-то с лихорадочной быстротой помечая на карте. – Денег уйдет, конечно! И Бобров надо звать, без них никак. Но если получится… Ты только посмотри, если получится, мы поднимем уровень воды, и здесь даже тяжелые корабли Кабанов проходить смогут! Мы же у Медведей тогда торговый путь отобьем, по нашей реке до побережья в полтора раза ближе!
– Глупости говорите, – недоверчиво проговорил отец. – Откуда вода лишняя возьмется? Хоть на два русла дели, хоть одним пускай – больше ее не станет.
– Станет, – заверил его Брангард, улыбаясь до ушей и выглядя довольным, словно кот, запустивший лапу в крынку сметаны. – И как я сам не подумал?! Забыл совсем про эту излучину!
Хольм промолчал, хотя мог бы сказать, что Брангард забыл протоку, потому что вряд ли видел ее вживую. Дел у младшего поблизости не было, а охотиться на птицу, которая там гнездовалась, Брангард не любил, предпочитая встречаться с утками и гусями, когда их уже подали на стол. Вот и не помнил о старом русле, которое Хольм излазил вдоль и поперек еще в детстве.
– И где ты раньше был, а? – прочувствованно возмутился брат. – Кстати, а правда – где? Какая муха тебя укусила, что ты от источника сам домой уехал?
Будто не понимает! Хольм стиснул зубы, пережидая накатившую злость, и вдруг поймал тревожный взгляд младшего. Ну нет, никаких оскаленных клыков и потери человеческого облика. Он не только зверь, что бы там кто ни говорил!
И вдруг остро кольнула мысль, неужели хитроумный и всезнающий Брангард не разнюхал давным-давно историю с появлением Хольма на свет? Почему они никогда не говорили об этом?
Мысль была такой болезненной и не ко времени, что Хольм пока отложил ее подальше и, решившись, глянул на отца.
– Нам бы поговорить, – уронил он просительно. – Если ты не очень устал.
– А я пойду, пожалуй! – торопливо заявил брат. – Доброй ночи, отец, еще завтра подумаем. Хольм, и тебе добрых снов.
Бережно взяв со стола драгоценные чертежи, он свернул их, у самой двери оглянулся на Хольма и, кажется, хотел что-то сказать, но промолчал и торопливо вышел, а Хольм, оставшись с отцом наедине, вдруг почувствовал себя одиноким, как воин, чью спину в бою никто не прикрывает. С чего эти глупости? Причем тут бой, ведь он пришел поговорить с родным отцом! Но чувство не проходило, становясь только сильнее, и Хольм глубоко вдохнул все ту же ночную духоту, мимолетно пожалев, что не облился водой по пути сюда. А потом обернулся и снова поймал тяжелый отцовский взгляд.
* * *
Лестана спала и знала, что спит. Это был очень странный сон, она словно качалась на волнах сладкой дремы, не отдаваясь ей полностью, но и не просыпаясь. Волны уносили ее все дальше, они пахли солнечным светом, горячим пушистым мехом, прелой листвой, грибами и земляникой. Словно она оказалась в родном лесу возле Арзина!
Подчиняясь этим волнам, Лестана повернулась на живот, будто собираясь плыть, и вдруг поняла, что вместо рук у нее – лапы. Толстые мягкие лапки, покрытые светло-серебристым мехом. Она подняла их к лицу, удивленно разглядывая розовые подушечки, такие нежные, словно никогда не ходили по земле. Напрягла пальцы – и над подушечками блеснули полупрозрачные лезвия когтей…
Ничему не удивляясь, но с восторженным чувством правильности происходящего, Лестана потянулась, выгнула спину… Мир вокруг плыл красками и запахами, непривычный, полный непонятных ощущений! И стояла она в какой-то необычной позе, вроде бы на четвереньках, но это было так удобно… Естественно!
«Так вот как это бывает? – с тем же тихим сладким восторгом подумала Лестана. – Я Рысь? Настоящая Рысь!»
Чувство легкости и правильности захватило ее полностью, Лестана снова томно потянулась… Вокруг был лес, но, пожалуй, не лес Арзина. Здесь пахло как-то иначе. Более резко, более опасно? Ее уши встрепенулись, поворачиваясь, и Лестана поняла, что слышит вой. Холодный жуткий вой, почему-то наводивший на мысли о лунном свете, будто был пропитан им. Лестана прислушалась – и ей стало жутко. Разнеженное удовольствие, только что наполнявшее ее тело, вмиг исчезло, смытое тревогой. Она попыталась вскочить на ноги, но тело не слушалось. Оно не желало вести себя ни по-человечески, ни по-звериному.
«Я Рысь! – с нарастающим ужасом подумала Лестана. – Я могу взобраться на дерево! Никакие волки там меня не достанут! Я могу…»
Но лапы, такие стройные, сильные и упругие, эти лапы беспомощно путались, не подчиняясь, а вой все приближался – и она закричала, зовя на помощь, но из горла вырвалось лишь жалобное мяуканье.
Вой послышался совсем рядом, и вот между деревьями, окружая Лестану, замелькали тени. Серые, черные, белые… Она припала к земле, не в силах сделать ни шага, в нос бил резкий отвратительный запах, и с каждым мгновением ужас нарастал, пока она не закрыла глаза, спрятав нос в лапах и умирая от страха…
И тут все прекратилось. То есть вой смолк, но Лестана все равно чувствовала чужое присутствие – и совсем близко! Решившись, она открыла глаза и увидела, что перед ней, мордой к теням, застыл черный силуэт огромного волка. Мощного, напряженного, со вздыбленной шерстью. Волк тихо, но грозно зарычал, прикрывая ее собой, – и Лестана вынырнула из сна, едва удержав вскрик. С бешено колотящимся сердцем села на постели. В окно, раскрытое ради ночной прохлады, заглядывала почти полная луна, и Лестане показалось, что лик ее смотрит неодобрительно. Рысь – трусиха, где же это видано? Позор всему кошачьему роду!
«Я буду стараться, – проговорила она про себя виновато. – Обязательно буду… И стану настоящей Рысью! Только я не знала, что это так страшно».
Она снова легла, старательно отведя взгляд от луны и сама не зная, хочет ли возвращения этого сна? Там было так жутко! Но этот волк, что явился ей на защиту… Если бы он повернулся, она бы смогла узнать его, правда? Хотя разве могут быть сомнения, кто это? Конечно, тот, кого она любит и чью любовь просила у священного озера. Ведь сама Луна связала их судьбы…»
* * *
– Ну, говори, – глухо уронил отец, снова отходя от стола и возвращаясь к еще не разобранной постели.
Пока он садился и стаскивал замшевые домашние сапоги, Хольм подбирал слова. Точнее, пытался подобрать, но в голову не пришло ничего, кроме откровенного:
– Отец, почему ты позволил Сигрун изменить условия? Мы же обещали Рысям совсем другое!
– Мы обещали им брачный и союзный договор, – хмуро огрызнулся отец. – И обещания не нарушаем. Их наследница даже может выбрать, разве это не великодушие с нашей стороны?
– Выбрать, поплатившись за это своим наследством? – едко спросил Хольм, старательно сдерживая злость. – Ты же понимаешь, кого бы она ни выбрала, Рыси останутся недовольны. Это плохой союз, если он начинается с обмана. Я думал, мы ищем с ними верной и долгой дружбы, а с ножом у горла дружбу не заводят.
– Что ты понимаешь, мальчишка? – еще сильнее нахмурился отец, и его мохнатые брови, тяжело нависшие над глазами, почти сошлись над переносицей. – Твое дело – водить дружину, куда я укажу. А договоры оставь тем, кто поумнее.
– Сигрун то есть? – зло ухмыльнулся Хольм. – Это ведь не ты придумал! И не Брангард. Ладно, пусть я дурак, хотя тогда странно, почему ты доверил мне воинов. Но я Волк и такой же твой сын, как Бран…
– Вот и не забывай об этом, щенок дур-рной! – раздался рык, и отец оперся ладонями о колени, словно собираясь встать. – Я твой отец и вождь, мне решать, с кем и как заключать союзы. Рысей он пожалел! Ты что, не понимаешь, что они гладят мягкой лапой, но думают о своей пользе, а не о нашей? Хочешь отдать им Брангарда? Чтоб он всю жизнь сидел в золотом ошейнике у ног этой кошечки? Рысям не нужен вождь, им нужен супруг для их наследницы! Я не отдам своего сына Котам в домашние зверушки!
– Своего сына, значит? – очень тихо переспросил Хольм, чувствуя, как сознание застилает алый туман ярости. – А я – кто? Меня можно им отдать?
«Только бы не сорваться, – тревожно стучало в висках. – Только бы не выпустить на волю то, с чем сам не смогу совладать. Иначе я докажу правоту Сигрун, что не могу управлять своим зверем!»
– Ты… – начал было отец, осекся и махнул рукой. – Хольм, ты…
Он немного подождал, но Хольм упрямо молчал, глядя в упор, и вождь Волков заговорил снова:
– Ты тоже мой сын. Хольм, не думай, что ты не дорог мне. Ты кровь от крови и плоть от плоти моей любимой Махавиши… Она… была моим сердцем и душой. Сигрун – совсем другая. Но она стала мне верной женой и родила сына, я не могу не прислушиваться к ней. Да и советы ее всегда мудры. Хольм, ты же сам знаешь, что не годишься в вожди. Клык из тебя отменный, но управлять кланом – это не то, что водить дружину в походы. Брангард…
– Я все это знаю, отец, – прервал его Хольм так же негромко. – Скажи мне что-нибудь новое. Брангард – будущий вождь Волков, разве я когда-нибудь спорил с этим? Ты думаешь, я подниму меч против брата? Он мне дороже самого себя! Я и не хотел никогда иного удела, кроме звания Клыка. Но ты даже этого хочешь меня лишить? Брангарду, значит, не место у ног Рыси, а мне?
– Ты… знаешь закон, – с трудом проговорил отец. – Вождь передает клан самому достойному из сыновей, но как выбрать между тобой и Браном? Кого бы я ни назвал, будут недовольные. На Брангарда разве что не молятся купцы и ремесленники, но назови я своим преемником его – и дружина возмутится. Они хотят видеть меч вождя в твоих руках. И все правы по-своему. Я верю, что ты не встанешь против брата, но пойми, Хольм! Найдутся такие, кто решит за тебя! Ты угоден воинам. Кто-то может подумать, что если Брангарда не станет, выбор случится сам собой.
– Я не позволю! – яростно выдохнул Хольм, бросая ладонь на рукоять меча. – Никто из моих людей не ослушается!
– У тебя на глазах – да, – тяжело уронил вождь. – А если это будет стрела в спину или волчемор в кубке вина? А если кто-то, кому мил Брангард, решит, что лучше убрать тебя?
Он замолчал, отведя взгляд, и Хольм с пугающей ясностью понял, кто это может быть, хотя отец скорее проглотит язык, чем назовет имя. Но сообразить легко…
– Тебе же она по сердцу, – мягко и очень виновато проговорил отец. – Куда сильнее, чем Брану, я ведь тоже не слепой. Ну хочешь, я сам с ней поговорю? Постараюсь убедить, что ты будешь славным мужем наследнице и будущей хозяйке клана. Щитом и мечом, верной и надежной опорой. Хольм, видит Мать-Волчица, не стоит тебе здесь оставаться… Клан расколется пополам, и будет кровавая свара, пока не останется только один из вас. А можете и оба полечь… У Рысей тебе придется несладко, но я верю, что ты займешь достойное место – и по праву.
– Сигрун этого не позволит, – с той же холодной ясностью отозвался Хольм, скрестив руки на груди и привалившись к стене. – Она прочит Лестану в жены Брангарду. И добьется своего, вот увидишь. Лестана согласится остаться здесь. И кому тогда ты меня подаришь, отец? С кем заключишь еще один договор? Может, мне этого не дожидаться? Возьму десятка два дружинников из тех, кто сам захочет, – все равно Сигрун моим ближним жизни не даст – и махну в Дикие Земли. Или уйду в наемники – все лучше, чем в домашние зверушки, как ты говоришь…
– Прекрати… Хольмгар-р-рд…
Хольм по памяти мог пересчитать, когда отец называл его полным именем, и это испугало сильнее, чем рвущийся из горла вождя хриплый рык. Опустив руки на покрывало, отец комкал и мял его в пальцах, и Хольм волчьим чутьем понял, что еще немного – и зверь отца вырвется на волю.
– Почему у меня порченая кровь? – спросил он, зная, что на волос от смертельной опасности, если не самой смерти. Оборотни, призвавшие зверя в момент гнева, обычно собой не владеют и делают это, чтобы напасть. – Что со мной не так? Даже Сигрун знает, а от меня ты это скрываешь?! Я хочу знать правду, отец! И я хочу, чтобы Лестана выбирала между мной и Брангардом, а не между любовью и долгом. Пусть тот, кого она выберет, едет к Рысям, а оставшийся примет клан Волков, когда придет твое время. Будь справедлив, отец! Мы с Брангардом оба это заслужили.
– Вон! – закричал отец, поднимаясь на постели, и его черты исказились. – Хочешь знать про свою кровь? Она проклята! Проклята зверем! И не старайся копать дальше, побойся гнева Матери-Прародительницы. Вон, говорю тебе! Дурной щенок…
Он упал на кровать, терзая скрюченными пальцами покрывало, и Хольм понял, что больше ничего не узнает, разве что станет причиной мучительного обращения отца и мишенью его гнева. Повернувшись, он молча вышел, от души хлопнув дверью.
Ночь уже приближалась к рассвету. Еще пара часов – и заря разольется по небу, Хольм чувствовал это всей своей сутью. Устало подумалось, что нужно вернуться к себе и поспать хоть немного…
Он свернул в коридор, ведущий к его комнате, и тут наперерез ему метнулась темная тень, а мигом раньше чутье донесло знакомый запах, горячий и терпкий. Вытянув руки, Хольм едва успел поймать кинувшуюся в его объятия девушку.
– Ингрид? – спросил он удивленно. – Что ты здесь делаешь?
– Тебя жду!
Волчица откровенно прижалась к нему, пытаясь закинуть руки ему за голову, и Хольм нахмурился. Проклятье, этого еще не хватало! Он совсем забыл… Да ему и нечего было особо помнить! Ингрид пришла к нему сама год назад, и они иногда встречались, проводя жаркие ночи, но Хольм никогда ничего ей не обещал, да и она ничего не требовала. Принимала подарки, смеялась, говорила, что делит с ним постель ради удовольствия. Последние пару недель они не виделись, и Хольм даже не вспомнил об Ингрид, вернувшись в город. Если совсем честно, он ни разу не вспомнил о ней с тех пор, как увидел Лестану…
– Ингрид, перестань, сейчас не время, – сказал он, пытаясь отстранить девушку.
Ее длинные тяжелые косы легли на его руки толстыми черными змеями, гибкое тело упорно пыталось прижаться, и Хольм чувствовал сладкий запах благовоний, мешающийся с ароматом самой Волчицы.
– Не время? – подняла она к нему красивое смуглое лицо. – А когда оно будет, время? Я видела, как ты смотрел на эту белесую кошку! Думаешь, ты ей нужен? Она с Брангарда глаз не сводит, еще чуть – и спину начнет выгибать, мерзавка драная…
– Ингрид!
Хольм встряхнул девицу, но тут же опомнился и отпустил ее плечи, сделав шаг назад. Что она себе вообразила?! С чего вообще взяла, будто Хольм ей что-то должен?
– Что – Ингрид? – негромко прорычала Волчица. – Я тебя люблю, Хольм! Я буду твоей парой! Рожу тебе детей, настоящих Волков! А она? Не позорься, Хольм, не стелись у ног этой девки! Разве нам было плохо вместе, мой вождь?
Она снова попыталась прильнуть к нему, и на мгновение Хольм вспомнил, как им и в самом деле было хорошо. Как Ингрид ласкала его, оставляя на коже отметины зубов и ногтей, как вскрикивала под ним от удовольствия, обвивая его руками и ногами, как сладко целовала и шептала горячие томные слова…
И тут же вдруг понял, что все прошло. Да, Ингрид по-прежнему была красива и желанна, Хольм видел это, как увидел бы любой мужчина. Но… желанна не для него. Девушка, стоящая перед ним, смотрящая на него со смесью злости и мольбы, была чужой. Совершенно чужой, словно они и не были никогда вместе.
– Прости, – сказал Хольм, мягко отстраняя ее. Сил на объяснения не было, да и что тут можно объяснить? Что он почему-то больше не может представить себя ни с одной женщиной, кроме одной-единственной? Глупо. Как такое можно сказать другой? – Прости, Ингрид, – повторил он. – Пусть Мать-Волчица даст тебе настоящее счастье.
Он сделал шаг назад, и лицо девушки застыло каменной маской.
– Ненавижу, – прошипела она. – И тебя, и эту кошку. Будьте вы прокляты!
И так же быстро она кинулась прочь, только туфельки простучали гулко по пустому коридору.
«Безумный день, – измученно подумал Хольм. – А завтра – ярмарка. То есть уже сегодня и совсем скоро…»
