bannerbannerbanner
полная версияШимшон

Дан Берг
Шимшон

Полная версия

– У вас на небесах такой закон. Здесь на земле не важно, как достигнута отгадка. Я судил и научился многому!

Шимшон пылал яростью, и было от чего – нестойкость Нимары, крушение счастья, собственная глупость, хитроумие Пахдиэля, торжество ничтожеств, уязвленная гордость, унижение проигрыша.

Долг чести платить неизбежно, но сие следует соединить с местью. Одним подвигом больше. Шимшон вышел на торговый путь и стал подстерегать купцов-филистимлян. Тридцать человек убил и снял с них богатые одежды. Взвалил на спину тюк, отнес его к дому угрожавшего Нимаре наглеца и швырнул у ворот.

“Я сделал свое и возвращаюсь домой!” – крикнул Шимшон тестю и ушел, хлопнув дверью и не сказав прощального слова Нимаре.

***

Шимшон вернулся к родителям в Цору. Нескольких дней сердечных мук хватило ему, чтоб осознать потерю. “Прощу Нимару! – думал он, – да разве сам я не обидел ее?” И он снова направил стопы свои в Тимнату.

Тревожно встретил его Синей.

– Где жена моя? – спросил Шимшон, – пропусти меня к Нимаре.

– Никак нельзя, – плачущим голосом промолвил Синей, – ты развелся с Нимарой, и я отдал ее другому.

– Я не разводился с моею законной женой!

– Но ты сказал, что возвращаешься домой, и ушел! По обычаям нашим – это развод.

Кровь бросилась в голову Шимшону, и гнев не давал дышать.

Бедный Синей испугался не на шутку. Рухнули мирные планы. Он боялся мести бывшего зятя и еще больше страшился жестокости соплеменников. Как много злобы вокруг! А золото – дырявый щит против ненависти.

– Шимшон, драгоценный мой! – упал старик на колени перед молодым, – я дам тебе сестру Нимары, ты видел ее, она красивее!

– Ты отнял у меня жену, Синей! Все вы – лживый народ! Отныне я буду мстить вам, подлые филистимляне! – вскричал Шимшон и ушел, чтоб не возвращаться более.

Глава 7 Жажда и месть

Человек сознает крушение любви, и едкая горечь обволакивает душу, разъедает охранный покров ее, жжет нежную ткань. Ум ищет виновника, а сердце плачет. С днями размягчается кристалл обиды, душа взращивает панцирь надежнее прежнего, ожоги под ним рубцуются, и бальзам мести целит мечты.

Проиграв пари, убив три десятка филистимлян, заплатив долг чести и лишившись жены, Шимшон вернулся в Цору к родителям. Мать хотела было напомнить сыну, мол, твердила тебе, не бери чужую, слезами умоешься, но отец, выучившийся искусству угадывать мысли благоверной подруги, успел в последнюю минуту крепко сжать ей руку. Флалита за годы супружества также познала повадки Маноаха и удержала язык в пределах молчаливой мудрости. Молчание полезно – тогда вещи сами заговорят о себе.

Любовь к отцу с матерью не стесняла сына в глубине сердца ставить себя, наделенного Божьей миссией, выше неприметных родителей, вся заслуга коих состояла в простой вере. Где есть стремление к превосходству, найдется место и для зависти. Шимшону было досадно признавать правоту зрелой опытности против зеленого упрямства. Однако не отталкивал он протянутую руку помощи. Отринутый чужими – потянулся к своим.

Клич правосудного неба и глас попранной гордости гремели в ушах Шимшона, и состязались меж собою за первенство и требовали воздаяния недругам. “Месть филистимлянам станет единым ответом обоим вызовам!” – сказал Пахдиэль, знавший науку врачевания печали. Всякий раз, заподозрив надобность в своих настойчивых советах, ангел оказывался на месте. “Видно, планида моя такова – внимать назиданиям его, – думал Шимшон, – запряг меня в свою упряжку любомудр этот вышний”.

– Шимшон! – воззвал Пахдиэль.

– Вот я!

– Язычники заслужили кару, ибо первыми нарушили договор Авраама с Авимелахом, беззаконно отняв у тебя жену!

– Но до этого времени я успел убить три десятка их людей… – робко возразил Шимшон.

– Запомни, юноша: в делах мести не очередность событий, а сила и хитрость установят начало отсчета. Потому не им, а нам с тобой решать, кто пострадал первым.

– Боюсь, Пахдиэль, и они кумекают в том же роде.

– Неисправимый спорщик! Забыл, что с нами Бог?

– Какое причинить им зло? – смиренно спросил Шимшон.

– На их полях зреет урожай. Сожги им все посевы.

– Перехлест это. Я придал смерти тридцать язычников, а не хватил ли в гневе через край?

Сжечь всё – обречь на голод тысячи. Наказание поголовное, без разбору правых и виноватых. Несправедливый суд!

– Судья незрелый! Бичевать одних и не наказывать других – вот в чем несправедливость! Все недруги равны в желании нанести нам ущерб. Карая врага, мы создаем героя, щадя – уничижаем. Одному выпала удача, и он отличился, другому не повезло, но в этом нет его вины. Быть несправедливым к невиновному? – риторически воскликнул Пахдиэль и немигающим взором уставился в упор на собеседника.

– Вроде, гладко говоришь… – с некоторым сомнением пробубнил Шимшон, почесав в затылке.

– Вернемся к щедротам мести.

– Наделы велики, как сжечь их разом?

– Собери молодцов. Да не тех, что на мальчишнике глумились над тобой, а своих, из Цоры. Поймайте триста лисиц. Свяжите животных хвостами по двое, а в узлы воткните горящие факелы. Выпускайте пару за парой. Гонимые ужасом огня, лисицы помчатся в поле и сожгут посевы!

– Так в точности и сделаем! – ответил Шимшон, пряча улыбку.

Сколько мог, созвал Шимшон товарищей, они разбрелись вдоль нив филистимских и подожгли поля с четырех сторон каждое. Ночной ветер в помощь, и начисто сгорели посевы язычников. А удовлетворенный Пахдиэль увековечил в героических анналах земли Ханаанской живописный свой замысел.

***

Ранним утром филистимляне вознамерились навестить нивы свои, полюбоваться на крепкие стебли, потрогать наливающиеся колосья, помечтать о скором празднике урожая. Но не сверкала роса на зеленом ковре, только дымилась земля, побуревшая от злополучной напасти. Бесповоротностью разрушения впечатляет ремесло огня.

Кто-то мигом приволок из молельного дома деревянных идолов, и люди пали ниц перед истуканами, и стали со слезами и криками взывать к неверным богам и вопрошать: “За что? За что нам такое?” Но изваяния не снисходили до ответа и хранили степенное молчание.

Скептики из язычников не слишком уповали на богов и мало верили в вину высшей силы, зато сразу вспомнили о соседях-иудеях и смекнули, что бедствие сие – дело рук человеческих. Добровольцы отправились в Цору. Выкрали нескольких юнцов и связанными привезли в Тимнату. Приготовили инструменты пыток и посулили смерть за молчание. Один из пленников ставил любовь к жизни выше, чем верность клятве. Он все рассказал без утайки.

Собрались самые уважаемые в миру филистимляне для обсуждения обстоятельств и принятия мер. Окажись на этой сходке Пахдиэль – не вняли бы его изощренной мудрости. В конце дебатов взял слово старейшина.

“Твердолобые обрезанцы ждут от нас слепого гнева, убийств, насилий и поджогов. Но наш ответ собьет с толку дурачьё. И в самом деле, что, кроме глупости, могло подвинуть их на опрометчивую артельную расправу? Ведь обижать невинных – новых наживать врагов, а у иудеев и без того довольно зложелателей! Не слишком ли уповают на силу судьи-богатыря? Найдем и на него управу!”

“Шимшон одержим безумством мести за жену. Синей и Нимара равно виноваты перед ним: отец не прозорлив, а дочка малодушна. Накажем своих и этим огорошим иудеев, убаюкаем пугливость их и чуткость. Живьем сожжем Синея с Нимарой. Огонь за огонь, мера за меру – так они в книгах пишут! Пленников отпустим восвояси. Доносчика не наградим, чтоб не убили за измену. Он нам еще сгодится”.

Тут раздался глас народа: “Старейшина, ты не помянул о мести!” Мудрейший филистимлянин успокоил гневную толпу: “Вот-вот наступит время сбора урожая. Взломаем амбары в Цоре и с лихвой возместим потери. На их луга выгоним овец, а на пашнях устроим военный лагерь. Голодные, они добровольно отдадутся в рабство. Утративших разум лишим пищи!”

***

Язычники сожгли Синея и Нимару, объяснив своим богам сие действо принесением жертвы во искупление грехов. Отчасти увенчался успехом мнимо самобичующий замысел филистимлян: удалось огорошить простых людей Цоры усыпить бдительность их. Но Маноах и Флалита изрядно встревожились, ибо предчувствовали новое исступление бешенства Шимшона. Что впереди? Муки, кровь, нищета, изгнание?

Нимара была первой глубокой страстью Шимшона. И ее отца он любил, филистимлянина благонамеренного и неспесивого, высоко ставил уважительное расположение вельможи. Кусал себе локти Шимшон – зачем сгоряча обещал Синею мстить народу его? Пылает душа, а искры летят изо рта. Он мечтал о чуде – вернуть Нимару и помириться с тестем. “Говорят, мол, нет нового под солнцем, – размышлял Шимшон, – не означает ли это, что любое невероятие случиться может?”

Когда предавал огню поля язычников, уступая убедительности Пахдиэля, подозревал Шимшон, что губит мечту. Но страшной казни невинных Нимары и Синея предвидеть никак не мог.

Бедствие необратимости потрясает душу. “Прав, однако, ангел – вернусь к щедротам мести! Лишь тогда отступлюсь от вас, дикари-язычники, когда сравняю вашу боль со своею!” – поклялся горячо.

Пригодились Шимшону сила и смекалка. Подстерегал и заманивал, избивал и калечил, жег и громил. Остановился, наконец. То ли остыла злость, то ли почуял неотвратимость расплаты. Скрылся в ущелье. Соорудил хижину на склоне, охотился на мелкую дичь, воду пил из ручья и жил отшельником.

Пустынническое прозябание после бурь людских располагает к самокопанию. “Кто я таков, чтоб судить и наставлять? Достоин ли стать спасителем? – спрашивал себя Шимшон, – я ведь и назир-то несостоявшийся! Верно, что вина не пью и запретного не ем, но реки крови пролил. Плохой пример для народа-грешника!” А иной раз он услаждался мыслью о превосходстве своем: “Я к Богу приближен, я сказочно силен, человек и зверь – все боятся меня и суда моего, а власть – души ликование!”

Шимшон размышлял о горькой доле, о несправедливости, о жестокости и о любви. Угрызался совестью и других винил, злорадствовал и каялся, о себе скорбел и отца с матерью жалел. Ни к чему не пришел. Одно твердо уяснил: судьба его – вечное одиночество.

 

***

Снова пришла очередь язычников добавить свое звено в цепь мести, которую они куют сообща с иудеями. Как и обещал старейшина простонародью, филистимляне разграбили амбары соседей, на луга их выгнали свои стада, а на полях устроили стоянки воинские. И не оставили без последствий недавние неистовства Шимшона. Наложили дань на жителей Цоры, на недовольных смельчаков надевали колодки, а невинных дев предавали сраму.

Имущество зажиточного дома Маноаха и Флалиты подверглось основательному расхищению. Но не о том была печаль родителей Шимшона. Сын где? Жив ли? Найти его, помочь ему, спрятать от неизбывной злобы!

Шимшона искали все. Друзья опередили врагов. Великим числом прибыли к нему иудейские посланники. Встали у края ущелья и громким хором принялись вызывать его.

– С чем пришли, братья? – спросил Шимшон, высунувшись из хижины и подозрительно глядя на толпу оборванцев.

– Поднимайся к нам. Дело важное, – раздались несколько голосов одновременно.

– Пусть один говорит!

– Я скажу за всех. Нимрод мое имя.

– Слушаю тебя, Нимрод.

– Отец и мать твои живы, но плачут по тебе.

– Неужто с этим пришли?

– Не только. Мы любим тебя, Шимшон.

– Дальше.

– Ты защищал нас. Судил и учил. Мы благодарны.

– Дальше.

– Худо нам. Язычники гнетут, грабят, насилуют, – произнес Нимрод, утерев слезу.

– Дальше.

– Куда уж дальше? Ты мстил и переусердствовал.

– Как они со мною – так и я с ними!

– Старейшина их долдонит, мол, выдайте нам Шимшона, и мы отступимся от вас…

– Почему большой войны нет меж вами?

– Боимся. И они боятся.

– Еще раз спрашиваю, Нимрод, с чем явились ко мне? Говори прямо, не хитри – хотите врагу выдать того, кому благодарны и кого любите?

– Любим, а теперь страдаем. Мы не желаем тебе зла. Но Совет мудрецов… – начал и не успел закончить Нимрод.

– Полагает, что беда одного весит меньше беды общей? – перебил Шимшон, – намекает, чтобы я по доброй воле искупительной жертвой сделался? Велика мудрость!

– Ты знаешь другую?

– Знаю! И плешивые книжники твои знают: все иудеи братья, а брата не продают!

– Иосифа продали…

– Его ненавидели!

– Дальше, – теряя терпение, бросил Нимрод.

– Куда уж дальше? Я согласен! Свяжите меня и выдайте, да только не совету седобородых, а врагам нашим! Я на Бога надеюсь. Играю со смертью ради любви к народу моему, а не из почтения к высоколобым!

***

Филистимляне встретили связанного Шимшона криками ликования. Что делать с пленником? Мнения разделились. Одни желали непременно побить камнями, другие требовали сжечь на костре, самые изобретательные предлагали осуществить обе казни в гармоничной последовательности. А Шимшон тем временем закатил глаза к небу, прошептал молитву, добавил от себя несколько слов во славу Господа, напряг могучие мускулы, и лопнули пеньковые веревки.

О том, что произошло сразу после этого, мы узнаём из записей, сделанных ангелом Пахдиэлем, который отличался, во-первых, изумительной способностью оказываться на месте судьбоносных событий, а, во-вторых, талантом достоверного и сочного их описания.

Итак, освободившись от пут, Шимшон поднял с земли оказавшуюся под ногами ослиную челюсть и ею учинил неслыханную расправу над лиходеями – лишил жизни тысячу филистимлян. Совершив этот подвиг, он, согласно Пахдиэлю, воскликнул: “Челюстью осла я убил тьму ослов!”

Поскольку сие доблестное деяние всегда волновало людей и вызывало законный публичный интерес, знатоки Книги не скупились на толкования. Самой смелой интерпретацией нужно признать предположение, что наш герой подобрал с земли челюсть того самого осла, на котором за много веков до рождения Шимшона праотец Авраам вез связанного сына Ицхака, дабы принести его в жертву всесожжения. Чудом сохранилась именно эта часть скелета животного.

Доподлинно известно, что от непомерно тяжкого труда мести пот градом катился с Шимшона, и, окончив битву, он попал в серьезную беду. Страшная жажда сдавила горло, иссушила губы и рот, отняла силу в ногах. Изможденный, он опустился на землю. Передвигаясь ползком, пытался отыскать воду, но помутневший взор его не находил ни ручья, ни родника, ни даже лужи.

“Бог милосердный! – из последних сил взмолился Шимшон, – Ты спас раба Твоего, а теперь оставил меня умирать от жажды, и попаду я в руки этих необрезанных?” Тут вышел из-за скалы ангел Пахдиэль и воскликнул: “Жажда сия – остережение Господа за сомнения твои!” Произнеся эти слова, Пахдиэль отвалил камень, что лежал рядом с головой Шимшона, и заструился источник на этом месте. Шимшон пил, и возвратился дух его, и он ожил.

Глава 8 Шимшон и Длила

Учиненный Шимшоном разгром заклятым недругам произвел глубочайшее впечатление на оба враждовавших народа, на виновника торжества победы и на всех прочих героев этой правдивой повести. Возможно, неизгладимости достигнутого эффекта способствовала диковинность орудия избиения – подобранная Шимшоном на земле ослиная челюсть.

В сердцах филистимлян смешались ненависть, страх и уважение к силе. Они затаились, притихли, отступили с завоеванных позиций, и праздник владычества сменился буднями искания компромиссов.

Почва под ногами иудеев обрела относительную твердость. Расположение простых людей к Шимшону стало поистине всеохватным. Соплеменники превозносили его, но уколы совести за постыдное посольство мешали разгореться в полную силу пламени любви. Совет мудрецов заявил, что подвиг героя явился воплощением Божьей воли и в завуалированном виде был предсказан Советом.

Маноах и Флалита сияли родительским счастьем: “Отпрыск жив и здоров. Правда, безбрачен, деток не породил и снова взялся за беспросветный труд исправления человечества, но ведь молод он, поумнеет и наверстает!” Не упрекнем отца с матерью за важничанье – ходили по Цоре, задравши нос. Кто еще мог похвастаться таким сыном?

Вчерашние господа вернули Маноаху и Флалите отобранное имущество и возместили ущерб. Родители Шимшона построили сыну дом на полпути меж Цорой и Тимнатой. Место удобное – близко и к своим и к язычникам. Ни те, ни другие не отличались праведным поведением, и часы досуга редко случались в обители судьи.

***

Первое время после громкой победы Шимшон в охотку винил, оправдывал и наставлял. Когда не помогали слова – убеждали мускулы. В судейском деле это приемлемо: не важно, прям ли, крив ли путь к утверждению законности – надо дойти до конца.

Язычники, казалось, смирились с уздой. А иудеи меньше бродяжничали и больше трудились. Шимшон отправлял крепких парней в ученье к кузнецам филистимским. Собственные мечи и копья защитят надежнее древних союзов.

Годы шли и уносили с собой первоначальный избавительский пыл назира. Пахдиэль с сожалением отмечал, что иудеи много охотнее осваивают железоделательное ремесло, нежели покидают торную тропу греха ради ухабистой дороги праведности. Ангел винил в этом Шимшона. Его холостяцкая петушиная жизнь, возможно, не подавала доброго примера единоверцам. Однако опровергнуть сие предположение не труднее, чем доказать. Раздраженному фактами эмиссару небес неизменно вспоминались слова Второго друга: “Вождь – человек, значит, не без изъяна… Внушением не одолеть жестоковыйности…”

Вне всякого сомнения, проницательный читатель успел уже сделать вполне резонное предположение о том, что Шимшон не чурался сладких утех в своем обиталище, неосмотрительно пожалованным ему родителями. Женатику ведомы приятности, а холостая жизнь изобилует удовольствиями. Пусть пока не находилась равная замена огненной Кушит или целомудренной Нимаре, но, шагая по лестнице чувственных наслаждений, назир, как казалось ему, ступень за ступенью поднимался к вершине, где ожидал его дар судьбы. Флалита совершенно не одобряла затянувшуюся свободу родного чада, да и Маноах выражал пассивное согласие с супругой.

Приходящие фемины доставляли преходящие радости. Все явственней слышался Шимшону шорох одиночества. Он стал меньше ценить народную любовь, подозревая в ней корысть. Волны сомнений накатывались и отступали. Годен ли он для исполнения высокого Божественного посланничества? Раздумья – путь к измене: а нужна ли его миссия? Не слишком ли высокую цену приходится платить за исключительность, и не лучше ли стать, как все? Порой хотелось куда-нибудь скрыться, порвать с этой жизнью, а то и с жизнью вообще.

Правда, мысль о несомненной практической пользе судейства теснила черную меланхолию. Но ведь души-то людские он не исправлял, слов убеждения не находил и примером не служил. Пахдиэль высокопарно ободрял: “Волшебной силы подвиги сотворили героя. Ты навеки станешь легендой, питающей гордостью корни племени твоего. Без живительной этой влаги высохнет древо жизни народа!” Шимшон соглашался и утешался на время.

Мудрая Флалита знала, что счастливый брак рассеет туман мужской тоски и упадка духа. Маноах держался такого же мнения. Сознавая малость своего влияния на отпрыска, родители скрепя сердце решились обратиться за содействием к Пахдиэлю. Дождавшись очередного схождения ангела с высот, они изложили небесному созданию земной взгляд на вещи. Внешне снисходительно, но с внутренней заинтересованностью гордец выслушал стариков и обещал обсудить предмет с Шимшоном. События благоприятствовали переменам.

***

Среди филистимлян было немало людей с тугим кошельком, поэтому несколько раз в год в Тимнату прибывал торговый караван из Египта. Купцы неизменно оставались довольны – сбывали дорогие ткани, украшения, посуду и цены брали хорошие.

На сей раз к торговцам с берегов Нила пристала молодая филистимлянка по имени Длила. Родители увезли ее ребенком в Египет. Сперва нажились отменно, потом удача забыла о них, и богачи превратились в лавочников средней руки. В Тимнате оставался дом под присмотром двух племянников, двоюродных братьев Длилы.

Боги не дали родителям Длилы других детей, а единственную дочь они отправили обратно под опеку братьев. Странный этот поступок явился щедрым подарком досужим языкам, утверждавшим, что, якобы, нескромное поведение дочери вынудило отца с матерью вернуть ее в Тимнату ради сбережения своего доброго имени. Мы не станем прислушиваться к ядовитым сплетням. Злоречие порочит невинное и пятнает чистое.

Заметили люди, что Длила недурна собой и нрава пылкого. Она была не столь красива, как умна, и не так горяча, как добра. Вездесущий Пахдиэль поведал питомцу о новоприбывшей. Шимшон выказал живой интерес. Он легко нашел благовидный предлог для знакомства и гостеприимства.

Невзначай, не в ущерб величию своему, ангел обмолвился Флалите и Маноаху о свежих обстоятельствах, касающихся сына. Старики с радостью встретили новую надежду: “Ну и пусть она филистимлянка – перед Богом все равны!”

Говорят, мол, в старости мозги костенеют, теряют способность к ревизии взглядов. Однако пример родителей Шимшона показывает несостоятельность такого воззрения. Хотя, порой, гибкость ума не молодостью определяется, а диктуется недостатком выбора.

***

Чудо, случившееся меж Шимшоном и Длилой, зовется взаимной любовью с первого взгляда. Ему не было никакого дела до перипетий ее прошлого, а она до поры до времени не проявляла любопытства к будущему его славы. Они растворились в настоящем.

Нимало не тревожась худословием благонамеренных жителей Тимнаты и, пренебрегши остережениями двоюродных братьев, Длила переселилась к Шимшону. Ее заботливая рука и замечательный вкус совершенно преобразили по-холостяцки одичалое жилище, что до недавней поры хоть и часто освящалось женским присутствием, но всякий раз слишком кратковременно.

Рейтинг@Mail.ru