Далия Трускиновская
Единственные
Зрение у Буревого было отличное, и он сразу заметил со сцены красивую девчонку в заднем ряду, сидящую так прямо, будто аршин проглотила. Красивые и тоненькие были необходимы для агитбригады – таланта от них не требовалось, только звонкие голоса и хорошая память. Его любимица, Вероника, могла сыграть все, что угодно, хоть Гамлета, хоть Фальстафа, хоть леди Макбет, да так, что мороз по коже. Но Вероника была некрасива, с толстыми ногами. В роли Мэгги она хоть могла их спрятать под длинной юбкой. Выпускать эту девушку на городской смотр агитбригад он не мог и не хотел. Однако на сцене следовало быть хотя бы шести девчонкам…
Буревой соскочил в зал и пошел к Илоне. Она встала и поняла, что говорить не может, то есть – вообще не может, что-то в горле нарушилось.
– К нам? – спросил Буревой.
Она кивнула.
– Вот и здорово. После репетиции поговорим.
Он убежал и так легко вспорхнул на сцену, будто напрочь отверг законы гравитации.
Илона схватилась за щеки – ощутила внезапный жар румянца. Сбылось, сбылось!
То, что жизнь дочки обрела тайный смысл, первым заметил отец.
– Ты вот что, – сказал он. – Я все понимаю, молодость и все такое… Но ты это, в общем, поаккуратнее.
Илона посмотрела на него не то что с изумлением, а даже с некоторым испугом. Этот человек, женившийся потому, что настало время жениться, и взявший за себя девушку, которой пришла пора выходить замуж, не мог понять, что происходит, хоть тресни! У него не было тех органов чувств, чтобы воспринять и уразуметь это. Родители свили гнездо, заботились о гнезде, родили и вырастили дочь – их задача на земле была выполнена, им оставалось только ждать приближения старости. В их жизни не было того безумия, которое гонит ночью стоять под окнами любимого существа, просто стоять – и ощущать близость.
Кончилось тем, что Буревой после успешного выступления в «Коммунарах» дал ей роль Мэгги во втором составе. Это так совпало с сессией, что Илона просто забыла про зачеты и экзамены. Роль была изумительная. Буревой то ругал, то хвалил, и жизнь стала насыщенной беспредельно.
– Никуда ты не поедешь, – сказала мать. – Хватит!
– Тебе шести копеек на трамвай жалко?
– Да! Жалко! Ты их сперва заработай, эти шесть копеек!
Но пропустить репетицию Илона не могла. Она выскочила из квартиры, хлопнув дверью, и забежала к соседке тете Тане.
– Теть-Тань, можно от вас позвонить?
– Ну, звони…
– Яр? Яр, это я! Слушай, Яр, ты можешь одолжить мне рубль?
Просить в долг шесть копеек – это было уж слишком.
Деньги у Яра водились, это Илона знала точно. И приятелем он был хорошим, надежным, после того вечера целоваться больше не лез, да и тогда полез скорее ради приличия: как это, проводить девчонку – и не поцеловать? Иногда он звонил, приглашал выпить кофе, но не у себя дома – Боже упаси, Илоне с пеленок внушили, что навещать молодого человека и сидеть с ним наедине в его жилище – стыдно, опасно и неприлично. Но Илона не считала Яра совсем уж молодым – ему тридцатник, примерно одних лет с Буревым.
– Могу, конечно, а что случилось?
– Ты сейчас где?
– Собираюсь на вокзал, встречать поезд.
– Подожди меня, я сейчас прибегу! Стой – знаешь, где? У пригородных касс! Я через четверть часа там буду.
В прихожей у тети Тани над телефонным столиком висело зеркало. Илона оглядела себя – ну, скромненько, но все так ходят: черная битловка и джинсы, купленные родителями полгода назад, пока дочь еще не вылетела из института. Фигурка в порядке, а распущенные волосы – лучшее украшение.
– Держи рубль, – сказал Яр. – Тебе точно хватит?
– Точно хватит.
– Как у тебя с «Аншлагом»?
– Дали роль Мэгги, – похвасталась Илона, не докладывая про второй состав. – Приходи на премьеру!
– Что вы там ставите?
– Замечательную пьесу, называется «Большеротая». Сам Буревой играет Томаса-Рифмача. И как играет!
– Я же говорил, что тебе там самое место.
Яр улыбнулся и стал еще больше похож на Буревого. Только у того глаза синие, аквамариновые глаза, а у Яра темные, и у Буревого черты лица острее, суше, но Буревой – один такой в мире, второго в природе нет, подумала Илона. И помчалась на репетицию.
Вернулась она заполночь, родители уже спали. Встала ближе к полудню. И оказалось, что ей приготовили сюрприз. Мать позвонила и сказала:
– Я встретила Варвару Павловну, она сказала, что им в редакции нужен дневной корректор. Так что с понедельника ты будешь ходить на работу. Работа – с двенадцати и сколько потребуется. Иногда в семь отпускают, иногда в девять. Поняла?
– Поняла! – воскликнула Илона. Что такое корректор, да еще дневной, она понятия не имела. Но график ее устраивал, а то, что мать соизволила пойти навстречу, даже радовало. Очевидно, родители не были так безнадежны, как ей казалось.
О газетах Илона имела темное понятие. В сущности, никакого – разве что ревновала к Ире из заводской многотиражки. Ира писала про все события «Аншлага», и Буревой водил ее пить кофе в буфете. Они сидели рядышком и ворковали – а Илона смотрела сквозь стеклянную дверь и злилась. Ира, впрочем, относилась к ней прекрасно и даже подарила клише. Или притворялась, что относится прекрасно? А сама втихаря издевалась над Илониной любовью? Этого Илона не понимала.
Мать объяснила, куда идти и как найти Варвару Павловну. Это нужно было сделать немедленно.
– У меня нет денег на троллейбус, – сказала Илона. – Это восемь копеек.
– Сдай бутылки – там есть большая молочная и две из-под кефира, – велела мать. – Это – двадцать и тридцать – это пятьдесят копеек. Восемь на троллейбус туда и обратно, на остальные купишь батон за двадцать две и булочек к ужину.
На завтрак Илоне были оставлены хлеб, масло и докторская колбаса. Она поела и отправилась в редакцию.
Газет в городе было три, да еще заводские и фабричные многотиражки. Две выходили утром, одна – вечером. Как раз в утренней и работала Варвара Павловна – возглавляла корректуру. Мать была с ней знакома потому, что когда-то она дружила со старшей сестрой, Верой, Илониной теткой. Было это, как считала Илона, во времена доисторические – сразу после войны. Фотографии той поры вызывали ужас – это ж надо так уродски стричься и одеваться! Примерно такой же, как найденная в материнской коробке с бусами бабкина брошка.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Илона услышала бодрый и залихватский мужской голос:
– Привет работникам пера, не написавшим ни хера!
Она от неожиданности остановилась. Начало было многообещающее.
Корректура занимала две комнаты – большую и маленькую, в аппендиксе длинного коридора. Варвара Павловна сидела в большой. Она выглядела именно так, как должна выглядеть пятидесятилетняя старуха: большая, основательная, с губами нечеловеческого цвета и с какой-то несуразной завивкой.
– Выход у нас пять раз в неделю, – сказала она. – Выходные – среда и суббота. Сейчас проверим на глазастость. Лида! Ты еще вчерашние гранки не убрала? Дай ей почитать!
Лида, похожая на Варвару Павловну, такая же задастая и грудастая, только лет на тридцать помоложе и с той самой кичкой на макушке, которая казалась Илоне символом всего отвратительно-бабского, откопала на полке рулончики и развернула их в длинные, сантиметров семидесяти, бумажные полосы.
Каждая полоса была десятисантиметровой ширины, сверху донизу шли прерывистые колонки текста.
– Садись вот тут, у окна… Авторучка есть? – спросила Лида. – Нет? Погоди…
Она достала из сумки запасную. Сумка у нее тоже была бабская – как у Илониной мамы, чтобы, спеша с работы, затолкать туда хлеб, банку сметаны, даже пачку пельменей.
Вошла еще одна корректорша, одетая – как картинка из эстонского журнала «Силуэт». Особенно изумил Илону изящный длинный жилет.
– Вот, – сказала она, кладя на стол гранки, исчерканные синим и сколотые скрепкой. – Опять отдел партийной жизни невычитанные оригиналы в набор отдает! Варвара Павловна, нужно докладную писать, сколько можно?
Эта корректорша Илоне сразу не понравилась.
Как бы ни протестовала Илона против материнских жизненных правил, а кое-что приняла без рассуждений. Нельзя цеплять на себя все золото, сколько его есть в хозяйстве, это неприлично. А корректорша в модном жилете носила большие золотые серьги, кулон на толстой золотой цепочке, два кольца неимоверной стоимости, золотые часы на золотом же браслете. То есть – хвасталась богатством на полную катушку.
Корректорша посмотрела на Илону с любопытством, и взгляд был очень неприятный, взгляд спрашивал: ну, это что еще за насекомое?
– Это Ветлугин опять? – спросила Варвара Павловна. – Сил моих больше нет… Регина, добеги до Петренко, скажи, что я прошу зайти. Лида, ты там припасла все ветлугинские перлы? Ну-ка, откопай их.
– Давно пора, – сказала Лида. – Варвара Павловна, мне нужно на полчасика выскочить.
– Найди оригиналы и беги, пока третья полоса не пришла.
Все эти слова были пока для Илоны китайской грамотой. Она села к окну и стала читать кривые колонки. Ошибки были, и она их подчеркивала.
– Ну, как? – спросила Варвара Павловна.
– Вот, шесть штук.
– Покажи.
Лида тоже подошла посмотреть.
– Вот тут перескок, – сказала она, ткнув авторучкой в гранку. – И тут перенос неправильный.
Илона изумилась – Лида вроде и не читала, а сразу увидела посреди гранки две ошибки.
– Учись, Илоночка, – усмехнулась Варвара Павловна. – Вот так работают профессионалы. Ну, попробуем взять тебя на месяц. Если хорошо пойдет – оформим на постоянно.
Спрашивать о зарплате Илона не стала – как-то неприлично сходу говорить о деньгах; к тому же, этот вопрос может и мать утрясти, она ведь будет звонить Варваре Павловне.
Оказалось – деньги небольшие, восемьдесят рублей в месяц, ну так и рабочий день неполный. И началась насыщенная жизнь – из редакции Илона, жуя на ходу булочку с корицей, неслась к трамвайной остановке – ехать в ДК, или бежала в театр – если давали спектакль с Буревым. После спектакля она ждала Буревого у служебного входа – нужно было понять, есть у него что-то с актрисой Гончаровой, или они случайно оказались вместе в троллейбусе, увозившем их после спектакля. Домой Илона возвращалась около полуночи и, засыпая на ходу, ужинала, устраивала постирушку, расстилала постель.
Репетиции были счастьем всей жизни. Но ставили не только «Большеротую» – в обязанности Буревого входила и подготовка агитбригады для участия в районном, городском и прочих смотрах. В агитбригаду удалось завербовать человек шесть заводских комсомольцев, но талантами они не блистали, и основную нагрузку тащили на себе аншлаговцы. Привлекались также ребята из вокального кружка, но с ними был сущий цирк – двое парней считали себя оперными певцами и обычную «Песню о тревожной молодости» исполняли так, что у Буревого глаза на лоб лезли.
Репетиции «Большеротой» вносили в жизнь смысл. Буревой в роли Томаса-Рифмача импровизировал, хулиганил, мог обнять Мэгги за плечи и даже шлепнуть по заду. Когда Мэгги была Вероника, а Илона смотрела из зала, это чуть до слез не доводило. Еще хуже получалось, когда Мэгги была она сама – тут же вылетал из головы текст, а тело становилось деревянным.
Его быстрая улыбка, его сильные пальцы просто сводили с ума.
Беда пришла, откуда не ждали. Практически оборвав репетицию на полуслове, Буревой удрал. Илона, не беспокоясь, что подумает вся студия, понеслась следом. Нагнав Буревого на остановке, она вскочила в тот же трамвай, только он сел в первый вагон, а она – во второй. Они доехали до центра, он выскочил, она успела это заметить и выскочила следом. Азарт погони и страх на равных владели ею. Он поспешил не домой, а совсем в другую сторону, по пути заскочил в телефонную будку. Илона следила из-за припаркованного грузовика. Разговор был коротким – Буревой вышел из будки и даже не пошел, а побежал к шестиэтажному дому. Туда за ним врываться Илона не стала.
Она ждала полчаса – пока не поняла, что в этом доме он собрался ночевать. Тогда она позвонила Яру.
Яр не спал – он, как Илона подозревала, фарцевал и, где-то официально числясь на работе, то ли кочегаром, то ли грузчиком, имел ночной бизнес – принимал и передавал товар, явно смастряченный в тайных цыганских мастерских. Почему она так решила – и сама не знала; возможно, потому, что он про свою учебу и работу ничего не рассказывал, отшучивался.
– Яр? Яр, слушай, мне очень, очень плохо…
– Ты где? – сразу спросил он.
– Я… погоди…
Она вдруг забыла название улицы и заревела в три ручья.
С немалым трудом Яр выпытал у нее название трамвайной остановки.
– А что напротив телефонной будки? – спросил он. – Сквер или киношка?
– Кажется, киношка…
– Стой там, никуда не уходи.
Он примчался на такси, выскочил, чуть ли не пинками загнал Илону в машину, сел сам.
– Нечего тебе тут делать, поехали! Шеф, в аэропорт!
– Почему в аэропорт? – удивилась Илона.
– Потому что там кафе круглосуточное!
Яр рассчитал правильно – Илона ни разу не была в аэропорту, ночной рывок через весь город и малость потусторонняя обстановка здоровенного сарая из стекла и бетона стали для нее спасительной авантюрой.
Она еще в такси пыталась рассказать все сразу, но он не давал. И только в бессонном кафе, в самом углу, за чашкой дурного, но очень крепкого кофе, она смогла наконец выговориться.
– Знаешь, это беда, – серьезно сказал Яр. – Я тебе объясню так, как сам понимаю. Вот, допустим, есть Господь Бог…
– Ты что, веришь в Бога?
– Я сказал – допустим, – Яр поморщился. – Ну, считай, что… впрочем, это не вопрос веры… В общем, представь – рождается ребенок, и ему выдается сразу весь запас любви, на всю жизнь – ну, вроде командировочных, что ли… Одному – больше, одному – меньше. И вот тебе выдан очень большой запас – я так это понимаю. Это жутко, но это так. Поэтому ты так любишь Буревого. Всю любовь, сколько в тебе есть, ему отдаешь. Это не всем дано! И еще ты однолюбка. Этот Буревой – твой единственный. В общем, хочет он или не хочет, а будет твоим.
Илона невольно улыбнулась.
– А как? – спросила она.
– Откуда я знаю – как? Может быть, он попрыгает, попрыгает по койкам и поймет, что ты – лучшая? С нами, мужиками, так бывает. Нагулялся – и взял ту, которая тебя по-настоящему любит. У меня дядька так женился.
– Ты это серьезно?
Илона вдруг поняла, что совершенно не знает мужчин. Мальчиков она как раз знала – одноклассников, целовалась с ними без особого волнения, скорее из любопытства, знала, как ими можно управлять. Взрослый тридцатилетний мужчина Буревой был во многих отношениях выше ее разумения. Ей и в голову не приходило, что он может относиться к женщинам не так, как теоретически должен был бы.
– Я это серьезно, крошка. Любовь такой женщины, как ты, – незаслуженный приз для каждого мужчины. Ведь твой мужчина всегда будет в тебе уверен, ты не бросишь, не предашь. Повезло твоему Буревому! Пей кофе, остынет же.
– Яр, что мне делать?
– Ну, что делать? Любить и ждать. Он должен в конце концов понять – мой дядька же понял.
– Но, выходит, он не полюбит меня, а просто поймет, что я – лучшая?
– Сколько ему лет? Тридцатник? Ну так успокойся – в этом возрасте мужчины не влюбляются, как в шестнадцать. Они уже смотрят на это дело с точки зрения ума…
– Яр, а тебе сколько лет?
– Да как раз тридцатник. Поэтому и знаю.
Он был очень похож на Буревого, но чего-то недоставало.
– Значит, думаешь, я не должна уходить из «Аншлага»?
– Это была бы непростительная глупость. Будь рядом с ним, понимаешь? И когда у тебя появится шанс – не упускай этого шанса, вот и все. И он будет с тобой. Допила? Я тебя домой отвезу.
– К себе?!
– Дурочка. У меня есть женщина.
– И что – она так просто тебя ночью отпускает? Не ревнует?
Яр рассмеялся.
– Вот тебе пример правильного мужского расчета. Она проводницей работает, по три, по четыре дня дома не бывает. И надоесть друг другу не успеваем, и соскучиться удается. И фрукты свежие привозит с юга. Все по уму!
– Яр, ты ее любишь?
– Люблю. Не так, как ты Буревого, но люблю. В соответствии с тем запасом, который я получил при рождении.
Он встал, встала и Илона.
– А она тебя любит?
– Пока – терпит.
Она вышли на площадь перед аэропортом, там дежурило полдюжины такси, шоферы дремали. Яр довез Илону до дома и пожелал спокойной ночи. Как ни странно, после всех страданий и крепкого кофе она быстро заснула. И заснула очень крепко – проспала все на свете, не услышала будильника и опоздала на работу.
Нельзя сказать, что работа ей совсем уж не нравилась. Там случалось много смешного – как будто в линотипы порой вселялся бес и устраивал невероятные опечатки. Опять же, интриги. Корректоров было семь – по трое в каждой смене плюс дневной корректор. Заведовала этим коллективом Варвара Павловна, она же возглавляла первую смену. Во второй работали Ася, Тамара и Жанна, которая на самом деле была Женей, Евгенией. Между сменами были давние нелады, внутри смен – тоже. Плохо переносили друг друга Лида и Регина. Лида однажды уже хотела перейти в другую смену, но там не нашлось желающих работать с Варварой Павловной, дамой довольно норовистой, и с Региной.
Как раз с Варварой Павловной Лида отлично ладила. Мало того, что между ними было природное сходство, так Лида еще и, вольно или невольно, старалась ей подражать. Ее повадки, ее интонации казались Лиде очень подходящими для будущей карьеры. А сделать карьеру она хотела – в разумных пределах, конечно. Хотя для девушки из захолустья работа в редакции городской газеты – это уже взлет в звездные выси.
Особенно конфликт обострился, когда Лида собралась замуж.
Как-то так исторически сложилось, что к Регине не сватались. Хотя она была невеста с приданым, родня (отец умер довольно давно) не жалела на нее денег, и на работу она пошла только потому, что быть тунеядцем и тунеядкой опасно – те же соседи могли проявить совершенно ненужный интерес и узнать много неожиданного про Регинино семейство. В редакции было несколько неженатых журналистов, но Регина, одетая с иголочки и увешанная золотом, интересовала их куда меньше, чем отчаянная Людка из молодежного отдела, тощая, глазастая, языкастая и способная на благородные безумства.
Вообще редакционные мужчины, журналисты и работники секретариата, казались Илоне безумцами и чудаками. Они могли, запершись в спортивном отделе, устроить глобальную пьянку; могли ворваться в корректорскую, когда все полосы уже были подписаны в печать, с криком: «Мне нужно внести правку!»; могли громогласно рассказать такой анекдот, что уши вяли. Насчет их талантов Илона была в большом сомнении – писали они коряво и даже с орфографическими ошибками. Но они часто набредали на болевые точки городской жизни и заваривали кашу, в которую вмешивались то горком комсомола, то горком партии, то горисполком. На корректорш они практически не обращали внимания – очень уж много о себе понимали.
Ася, Тамара и Жанна считали, что Регина ждет принца на белой лошади. Они-то уже повыходили замуж и могли вволю потешаться над старой девой. А вот Лиду они одобряли – не стала разменивать себя, не стала и нос задирать, а дождалась хорошего человека и сразу приняла правильное решение. Правда, хороший человек – вовсе даже не принц, не красавец писаный и не главный инженер завода, без избыточного образования, а всего лишь механик рефрижераторного вагона и ездит с целым составом рефрижераторов по всему Союзу. Ну так оно и неплохо – хотя зарабатывать мог бы и побольше.
– Они хорошая пара, – считала благоразумная Ася.
Илона видела этого Бориса – Бориса Петровича, как уважительно называла его Лида. Ну и в самом деле ничего особенного – крупный, рукастый, физиономия – как съязвила однажды Варвара Павловна, в сковородку не поместится. Илоне такие основательные мужчины не нравились. Не было в них искры. Так ведь и в Лиде никакой такой особой искры не было. А была именно что основательность. Она заочно окончила какой-то институт, где готовят редакторов, в корректуре нарабатывала опыт и хотела перейти в издательство общественно-политической литературы – там платили гораздо больше. Но в издательство еще попасть надо – и Лида подготавливала это эпохальное событие с первых же дней работы в редакции.
Там, разумеется, была комсомольская ячейка, и она сразу, встав на учет, начала проявлять инициативу. Прежде всего она наладила выпуск стенгазеты ко всем календарным праздникам, потом с немалым трудом организовала субботник. В райкоме комсомола обратили на нее внимание, она стала комсоргом, а парторг редакции, Вахтанг Шалвович, намекнул ей, что пора подумать и о партии. Лида принялась добывать партбилет с той же несокрушимой уверенностью в себе, с какой ездила раньше на сессии.
Регину вся эта деятельность смешила – она не понимала, как можно всерьез заниматься такими глупостями, ладно бы еще партийным к зарплате прибавка была. Однажды Варвара Павловна, коммунистка с сорок третьего года, так ее одернула – Регина две недели ходила тише воды, ниже травы. Это вошло в анналы корректуры.
Была у нее с Варварой Павловной и другая стычка – уже при Илоне. Регина иногда приносила на продажу дорогие шмотки и устраивала в маленькой корректорской целые торги. Варвара Павловна почти не ворчала, однажды даже сказала:
– А что, девкам нужно же наряжаться.
Но Регина принесла продавать какие-то книжки. Илона даже не видела их – она была в типографии, стояла над душой у наборщицы Любки, чтобы как можно скорее получить гранки с официозом. Когда она вернулась, разборка уже закончилась.
– Чтоб этого базара в конторе больше не было! Поняла, нет?! – рявкнула Варвара Павловна. – Ишь, барахолку развела! Еще раз узнаю, что ты тут спекулируешь – вылетишь из редакции, как пустое ведро, со свистом! В дворники не возьмут!
А слово Варвары Павловны имело-таки вес. Фронтовичка!
Будь Варвара Павловна при том, как Регина обидела Лиду, – точно бы дело кончилось большим скандалом. А Регина после примерно двух недель затишья сказала по поводу Лидиной грядущей свадьбы:
– Вот тоже радость – нищету плодить!
Тут уж Илона налетела на нее с проповедью обязательной для супружества любви и рая в шалаше. Регина сперва даже растерялась. Может, склока бы разрослась, но в маленькую корректорскую заглянул выпускающий Рома – принес из типографии полосы с правлеными гранками. А при Роме воевать не стали. Так оно и заглохло.
Но результат был предсказуемый – Лида стала с Илоной дружить. Она научила Илону любить булочки с корицей и особым хитрым образом готовить растворимый кофе – сперва долго растирать порошок с сахаром и капелькой воды, пока масса не посветлеет, и лишь потом доливать кипяток. Получалась красивая пенка.
Растворяшку они брали в столе заказов при типографии – Лида поладила с типографским комсоргом Леной, и та внесла подружку в профкомовские списки. Типографских снабжали хорошо – производство считалось вредным, и им даже дорогой сервелат перепадал, даже консервированный лосось, даже кофе в зернах.
И месяца не прошло, как Лида взяла Илону с собой к портнихе на примерку белого платья, а Илона рассказала ей про Буревого и показала фотографии.
Теоретически им бы не следовало дружить, слишком были разные – Лида много читала только перед сессиями, потом вся книжная премудрость у нее из головы успешно вылетела, а на свободное место пришли премудрости домашние, хозяйственные. Если она и покупала книги, то дефицитные кулинарные. Илона же всякий раз, как Буревой поминал всуе какого-нибудь поэта, бежала в библиотеку. Но Илона, сама того не осознавая, уже хотела вить гнездо, Лида же чувствовала, что нет в ее жизни той любви, как в «Песне о тревожной молодости», и потому норовила как-то пристроиться к Илониной любви. Противоречие между тем, что напел в уши комсомол, и тем, какова должна быть реальная жизнь, все же немного мешало ей.
Яр несколько раз забегал в редакцию, однажды даже угостил подружек пирожными с кремом в домовой кухне за углом. Кофе там был из кастрюли, но терпимый. Потом он сказал Илоне:
– Ты за эту Лиду держись, она надежная. Кстати – Буревого на пробы в Москву вызывают. Имей в виду – он на пробы едет, а не на поиски приключений.
– Ты откуда знаешь?
– Сюда ребята с Мосфильма приезжали, натуру искать. Моя слушала, о чем говорят, запомнила. И туда, и обратно ее вагоном ехали.
А потом случилась беда. Борис Петрович раздумал жениться.
Он, дурак, позвонил в корректуру посреди рабочего дня и сказал в трубку что-то вроде:
– Знаешь, ничего у нас не выйдет, мы не пара.
Никто ничего не понял – Лида аккуратно положила трубку на рычажки и упала.
Варвара Павловна выскочила из-за стола, с трудом опустилась на колени, потрогала Лидино лицо, оттянула веко и заорала на Илону:
– Дура, что стоишь?! «Скорую» вызывай!
Но прежде, чем приехала «скорая», выпускающий Рома добежал до типографского медпункта и привел сестричку Антонину Васильевну с полным боезапасом – нашатырным спиртом, валерьянкой, валидолом и еще какими-то таблетками в коробочках.
В больницу Лиду не повезли, но Варвара Павловна успела пошептаться с фельдшерицей, делавшей укол. Когда «скорая» уехала, Варвара Павловна выгнала всех из корректорской, осталась наедине с Лидой, а потом, когда впустила Илону и Регину, была очень мрачна.
– Регинка, ты у нас самая шустрая, – сказала она. – Бери талмуд, ищи, какая контора в городе рефрижераторами занимается, добывай мне телефон парткома.
– Не надо, – возразила Лида.
– Чего – не надо?
– Ничего не надо.
Регина уже листала здоровенную телефонную книгу, разбухшую от закладок и вклеек, ее в корректуре называли талмудом и очень берегли – там были правильные названия всех предприятий.
– Поговори мне еще! – прикрикнула на Лиду Варвара Павловна. – Илонка, звони Жанне, пусть срочно едет сюда. Они потом с дежурствами разберутся. Звони, звони! Рома, ну-ка, добеги до Бекасова, если машина не в разъездах, скажи – мне нужна на полчасика.
Главный редактор, Бекасов, тоже был фронтовик, они чуть ли не в одной дивизии с Варварой Павловной воевали. Только он был подполковником, а она – связисткой.
Но Лида наотрез отказалась ехать домой и ложиться в постель.
Варвара Павловна и Регина отыскали нужные телефоны. Сразу звонить не стали – Варвара Павловна не хотела воевать при Лиде. Жанна все же приехала, села с Региной сверять полосу, а Илоне было велено вывести Лиду на свежий воздух – продышаться.
От здания, примыкавшего к типографии, где поселилась редакция, было пять минут до парка. Погода к сидению на лавочке не располагала – накрапывал дождь; это, наверно, был последний осенний дождь, и следовало ожидать снегопадов.
– Что я моим скажу?.. – безнадежно спросила Лида.
Ее родители жили в крошечном городишке, в семье старшего брата, и очень верили в светлое будущее своей младшенькой. Брат был не родной, а сводный, из прежней, еще довоенной семьи отца, и Лида, как Илона догадывалась, с ним не очень ладила.
– Ну, скажешь, что он оказался козлом.
– А ребенок?
Тут только до Илоны дошла суть дела.
– Н-ну, ребенок… Н-ну… это же не обязательно? – кое-как выговорила она.
Девицы из «Аншлага» недавно решали точно такую же проблему и общими усилиями искали вменяемого гинеколога для Нади, которая в «Большеротой» играла леди Гризел в первом составе. Все они хвастались своей отвагой – тут выяснилось, что Марина уже успела сделать целых два аборта, и ничего, чувствует себя прекрасно, и ночные кошмары ее не преследуют.
– Я не хочу избавляться от ребенка, – сказала Лида. – Я не могу, понимаешь?
– А что ты с ним будешь делать? Это же – с работы уходить, на что-то жить… Знаешь что? Тебе нужно поговорить с Борисом Петровичем! Может, он вообще пьян! И сам не понимает, что лопочет!
– Не был он пьян.
– Лидка, нужно с ним увидеться. Пока Варвара не позвонила в партком. Он ведь у тебя партийный?
Илона была просто уверена, что правильная Лида не пойдет замуж за беспартийного.
– Я не могу.
– Да что ты заладила – не могу, не могу…
Положение Лиды Илона прекрасно понимала – каких родителей обрадует явление дочки с безотцовщиной на руках? Вот если бы выйти замуж хоть на полгода – другое дело.
– Ну, что я ему скажу? Пожалей меня, дуру, женись на мне?! – вдруг взорвалась Лида.
– Ты хоть понимаешь, почему он передумал?
– Я вообще ничего не понимаю…
– Вот что. Я позвоню Яру, он что-нибудь придумает, – решила Илона.
– Ну, что он может придумать?..
– Не опускай руки, ты что?! Ты совсем уже размазня какая-то? – закричала Илона. Крик был от бессилия – она видела, что сама ничем не может помочь подружке.
Потом они вернулись в редакцию, и Илона вызвонила Яра. Он обещал прийти – и не пришел.
– Ты свободна, – сказала ей Варвара Павловна. – Беги уж в свой театр.
Илона встала у дверей, соображая, что сейчас будет правильно – нестись на репетицию или остаться, чтобы вместе с Лидой поехать к ней домой, на окраину, в комнатушку, которую она снимала у дальней родственницы. Родственница прописала ее у себя, чтобы Лида могла устроиться на работу, но брала за комнатушку бешеные деньги – тридцать рублей.
Немалыми усилиями она принудила себя остаться. До конца смены было еще не меньше полутора часов, Илона пошла в типографский буфет. Там к концу дня оставались обычно пирожки с капустой, очень даже неплохие пирожки по четыре копейки. В буфете к Илоне подошли чумазые наборщицы и верстальщицы, вся бригада, – они уже знали про Лидин обморок.
– Вы, девчонки, завтра же поезжайте к этому сукину сыну на работу, – сказала Любка. – Что, в самом деле, за так-твою-мать? А если Лидке какая-то оторва дорогу перебежала – так ее шугануть, чтобы вообще про мужиков думать забыла! Скажи – кислоты в зенки плеснешь, поняла?
– Может, она не знала, что у Бориса Петровича есть невеста?
– Не знала – так узнает!
Типографские нравы были просты и незатейливы. Там образовалось несколько пар, состоявших в романах, все это знали – и все молчали. Но если бы у замужней линотипистки кто-то вздумал увести мужа, да она бы пожаловалась подружкам, да привлекли бы к этому делу всех знакомых, – очень скоро у разлучницы начались бы крупные неприятности по служебной линии.
Лида напрочь отказывалась разговаривать, и Илона молча проводила ее до автобусной остановки. Потом подумала – и так же молча села с ней в автобус. Раз уж репетиция не состоялась, то можно и совершить доброе дело. До Савеловки, которую совсем недавно приписали к городу, было сорок минут езды. Все сорок минут Лида, отвернувшись, смотрела в окно, хотя ничего там в темноте не могла увидеть.
В конце концов Илоне стало страшно. Нельзя же так тупо молчать! Страх и острая жалость погнали ее искать телефон-автомат. Она позвонила домой и сказала, что останется ночевать у подруги. И тут такое началось!
Мать приказала немедленно ехать домой. Прозвучала давняя угроза – что случится, если Илона принесет в подоле. Случилось бы жуткое – ее бы с пресловутым подолом просто на порог не пустили. Мать даже блеснула интуицией – заподозрила, что у дочки в «Аншлаге» завелась любовь. И во весь рост встала проблема утраченной и невосстановимой девственности.
