Даха Тараторина
Змеелов
Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от судёнышка. И двигался столь твёрдо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы всего ближе к людям. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров словно нити, перепутанные игривым котом, с первого раза верную не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.
Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше судёнышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.
Наконец, дно прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошёл на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!
– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.
Ирга и сама не прочь ахнуть да спрятаться, вот только, если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, её никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя – промокшая до нитки, дрожащая и злая.
Гость, впрочем, среди остальных её не выделил – окинул всех хмурым недобрым взглядом. У Ирги от этого взгляда ажно дух перехватило. И от того, каким цепким он был, и от того, что зрячий глаз у чужака имелся лишь один. Второй прикрывали тёмные с проседью не по годам волосы, но всё равно из-под них виднелся белёсый шрам, перечёркивающий веко, и само око, покрытое белой пеленой.
– Ну здравы будьте, что ли, яровчане. У вас, никак, праздник? Или… – Колдун мельком глянул на Иргу. – Девку водяному в жёны отдаёте?
Голос его был хриплым, как после лёгочной болезни, у Ирги от него мороз по коже побежал. Да и не у неё одной: вон, все потупились! А ведь сколько народу на берегу, и все оробели перед безоружным чужаком! Хотя безоружным ли?
Тут бы вперёд выступить старосте, но Первак с женою не пожелали мешать молодёжи веселиться и, едва подкормив костры, воротились домой. Колдун меж тем двинулся в толпу, зорко всматриваясь в лица. Искал кого?
– Что ж молчите, яровчане? – Ходил он прихрамывая, словно каждый шаг приносил боль, однако боль привычную, почти позабытую. Остановился подле Дана, и любимый внучек бабки Лаи задрожал как лист осиновый. – Или заведённых обычаев не знаете? Забыли, как гостей встречать? – Мотнул головой, пробормотал «нет, не этот» и пошёл дальше. – Так я и напомнить могу…
Ирга и дух перевести не успела, обрадованная, что чужак отошёл подальше, как тот развернулся, указывая на неё длинным пальцем.
– Вот ты, водяница.
Рукав балахона задрался, обнажая предплечье, опутанное выступающими зеленоватыми жилами, как паутиной.
– Принеси-ка мне мёду. Или что у вас здесь пьют?
Всё существо девки вопило, что лучше бы не перечить колдуну. Послушаться да низко поклониться, коли примет дар и отпустит восвояси. Но Ирга, злая донельзя, возьми да и ляпни:
– Сам сходи. Или ты не только безглазый, но и безногий?
Ляпнула – и обомлела. Что ж это она делает, мамочки! Чужак развернулся к ней всем телом. Вот сейчас как превратит в лягушку! Выручил брат. Сжав локоть девки, силой отвёл её себе за спину. Ирга прошипела:
– Не тронь!
Но Василь не слушал.
– Здрав будь, чужой человек, – ровно сказал он, и только Ирга заметила, как звенел от напряжения его голос. – Коли можно тебя человеком величать. Мы в Гадючьем яре обычаи чтим и гостя всегда приветим. Да только гость ты али нечисть поганая? Явился невесть откуда, не назвался, а сразу угощения требуешь.
Не зря старики учат: последнее дело колдунов злить! Проклянут, опомниться не успеешь! А этот и без безлюдской силы страшен был что чудище лесное. Что ещё натворит? Но колдун… улыбнулся. Недоброй была та улыбка, не такая, от какой на сердце легче делается. Но всё ж глубокие морщины, залёгшие меж его бровями, маленько расправились.
– А ты, стало быть, самый смелый, яровчанин?
– Смелый-не смелый, а сестру в обиду не дам, – спокойно ответил Василёк, а в зелёных глазах его вспыхнули искры. – Коли назвался гостем, так и веди себя как гость, а не как господин.
Они встали один против другого. Василь – крепкий, румяный, с огненной головой – и чужак – истощённый и бледный, словно бы больной, одноглазый, хромой, рано поседевший и куда как меньше в плечах. И, сцепись они, никто не сказал бы сразу, кто победит. К ним протолкалась, обнимая живот, Звенигласка. Встала рядом с мужем: маленькая, кругленькая, светленькая, зато злая что кошка окотившаяся!
– Только тронь! – прорычала она. И поди объясни дурёхе, что колдуну перечить что отраву хлебать!
Один удар сердца минул, второй, третий. Зелёные глаза пылали яростью, синие – решительной тревогой. В единственном чёрном же глазу чужака не было ни следа живого огня. И тогда колдун… поклонился. Низко-низко, хотя всякий понял, как непросто дался ему этот поклон, ажно косточки заскрежетали! Он коснулся ладонью мягкой травы, а после, разогнувшись, той же ладонью провёл по темени, на мгновение откинув волосы от белёсого слепого глаза. Испокон веков так божились, что не свершат зла на той земле, на которую ступили.
– Хорошо говоришь, яровчанин. Заслушаешься! Что же, спрашивай, отвечу, как подобает гостю.
Василёк кашлянул и засучил рукава. Потом передумал, одёрнул и снова засучил. Яровчане сгрудились теснее – никому не хотелось упустить, что же скажет рыжий и что ему ответит колдун. Но никто, окромя Василька, слова взять не решился. Да никому другому колдун бы уже и не ответил. Тогда Василь велел:
– Назовись наперво. И скажи, зачем явился.
Чужак малость попятился, и люди, что обступили его, отшатнулись, как трава под порывом ветра. А колдун распахнул полы балахона и скинул его наземь. Верно, когда-то он был красив. Статен и силён, поджар, как охотничий пёс, ловок и гибок, как розга. Нынче от былой красоты осталось мало. Осунувшийся, сутулый и уставший, с глубоко залёгшими под глазами тенями. Нога, на которую колдун припадал при ходьбе, и верно была нездоровой: правый сапог плотно облегал штанину, в левый же без труда вошли бы три пальца. Пламя костров уродовало его исхудавшее лицо, делая глубже морщины и, что куда страшнее, высвечивая оскал, менее всего походивший на улыбку.
– Не узнали? – немного погодя, спросил чужак. – Что же, люди прозвали меня Змееловом. И я пришёл за гадюкой, убившей сегодня человека.
Глава 3. Колдун
Ходят враки, что рождён он самим туманом. Что мёртвый глаз его видит Безлюдье, а сердце, скованное железом, не гонит по телу горячую руду. Что ходит он по свету неприкаянный и во всяком селе, где заночует, скоро сбивают похоронные короба. Девки его боятся – страсть! Коснётся – проклянёт, навек в перестарках оставит! Всюду встречают его как гостя желанного, но плюют вослед да вешают рябину над окнами, куда заглянул мёртвый глаз.
Люди нарекли его Змееловом. И мало кто верил, что в самом деле топчет он землю.
Но вот же – стоял, ухмылялся, глядел так, что тошно делалось, и ждал, покуда гул растерянных селян утихнет. Первым снова заговорил Василь.
– Милчеловек, коли и впрямь ты человек, а не нечисть, рождённая Ночью Костров, накормить мы тебя накормим, напоить напоим. Вот только, не серчай, но зря ты приплыл. Гадюк-то у нас видимо-невидимо, что крыс в сараях на большой земле. Но никого из местных они испокон веку не трогали. А уж чтоб убить… Видишь, праздник у нас. Веселие. Шёл бы поплясал со всеми вместе.
Колдун хохотнул как каркнул и топнул костлявой ногой.
– Да уж, – хмыкнул он, – танцор из меня теперь знатный…
Василь побледнел: не чаял гостя обидеть, а ляпнул лишнего! Вот уж не только сестру при рождении Рожаница за язык дёрнула! Ну да чужак, вроде, только развеселился с его слов. Василёк, осмелев, добавил:
– Не было сегодня смертей.
– Значит будет, – показал зубы Змеелов.
Мужики подобрались. Дан хмыкнул:
– Да шо ты говоришь? Уж не ты ли устроишь?
Чужак смерил его спокойным взглядом, и Дан отчего-то затих, а там и вовсе попятился. А Василь нахмурился.
– Давай-ка, гость дорогой, мы сначала к старосте сходим. Надобно уважить, поклониться, объяснить, что за беда у тебя…
Он по-дружески положил руку на плечо колдуну, чая между делом отвести того к Перваку. Однако Змеелов к таковому обращению не привык. Он чиркнул пальцами по ладони Василя и тот вскрикнул: рука обмякла плетью на гвозде. Колдун дёрнул плечом, брезгливо стряхивая её.
– У меня беда? Беда у вас. Только я могу её от вас отвести. – И пошёл.
Звенигласка кинулась к милому: что с ним? Оклемается ли? Ирга же схватила край балахона колдуна.
– Эй, ты!
Змеелов остановился. Смерил рыжуху долгим тёмным взглядом, всё рассмотрел: от босых грязных ступней до мокрой головы. Потом только отозвался:
– Ты или спрашивай, сколько мёда мне налить, или рта лучше не раскрывай. Бабе не к лицу.
– Бабе и морды бить не к лицу, но уж я потерплю! Верни брату руку! Ишь, помощник выискался! С тебя пока больше вреда, чем пользы.
Колдун сдвинул брови к переносице: он-то успел позабыть и про руку, и про самого Василя. Наконец, просветлел, вспомнив.
– К утру сама отойдёт. Где погост у вас?
Опешив, Ирга показала.
– Там. По мосткам.
А Змеелов возьми да и перехвати её ладонь, ещё и на локоть себе положил. Вдоволь насладился дрожью, что прокатилась по телу девки, и велел:
– Ну показывай, лягушонок.
***
Иргу Змеелов так и держал при себе. Сразу велел:
– Коли вы с братом самые смелые, вы меня и ведите.
Когда же Вас сказал: «Пусти Иргу. Я дорогу покажу», ответил:
– Показывать показывай. А пустить не пущу. Авось и ты посговорчивей станешь.
Потому они втроём шли впереди: Ирга об руку с колдуном, Василь маленько их обгонял и каждые два шага оборачивался. Прочий же люд, хоть и следовал на почтительном расстоянии, но не отставал. Деревянные мостки скрипели и проседали от непривычной тяжести, местами выдавливали из болота воду и проваливались, но любопытство оказалось сильнее страха.
Мертвец лежал, широко раскинув руки. Одна нога на мостках, а всё остальное тело медленно утопало в трясине. Помедли колдун, и утром Костыля уже не сыскали бы.
Змеелов удовлетворённо кивнул ещё прежде, чем Ирга разглядела труп.
– А говорили, не трогают местных, – усмехнулся он.
Отпустил девку, отпихнул с дороги Василя и дальше пошёл уже один. А у силуэта на мостках остановился и поднял руку. На кончиках пальцев затанцевал зелёный огонёк. Чужак присел на корточки, тёмные с проседью волосы упали на лицо, и не понять было, радуется он находке или горюет. Зеленоватый свет исказил черты Костыля. А может исказило их то, что он встретил перед смертью. Колдовского пламени едва хватало, чтобы узнать покойника, и никто – ни побелевший Василь, ни причитающая Залава, ни сдерживающий тошноту Дан, ни даже сама Ирга – никто, кроме Змеелова, не разглядел две крошечные точки на посеревшей щеке покойника.
***
В Гадючьем яре все друг друга знали, оттого весть о смерти Костыля затронула каждого. Так уж вышло, что родни у рыбака почитай, что и не было: сёстры выскочили замуж да покинули остров, отец сгинул в Лихоборе, сдуру попытавшись доказать, что нету ничего страшного в куске непроходимого леса на дальней стороне острова. Мать же повредилась рассудком с горя. Костыль выхаживал старушку и ничем не обижал, но навряд она узнавала сына. Вот и теперь, когда селяне принесли тело во двор, выглянула и заместо того, чтобы зарыдать, рассмеялась:
– Муженёк на санях едет, муженёк!
Василь бросился закрывать умершего от женщины.
– Тётка Блажа! Что ж ты в одном исподнем выскочила? Надобно срам прикрыть…
Но блажная баба, и впрямь вывалившаяся из избы полуголой, понеслась по двору – поди поймай!
– Муженька заждалась! Муженька! – голосила она.
Безумная, она смотрелась куда страшнее искорёженного Тенью трупа, а от смеха и вовсе стало не по себе даже тем, кто уверенно заявлял, мол Костыль спьяну шею сломал и вся недолга. Ирга подле колдуна тряслась как лист осиновый. Но не из-за Блажи и не из-за купания, а потому, что зудели сбитые костяшки на руке. Под носом у Костыля темнела запёкшаяся кровь. Одно с другим связать недолго…
Веселье схлынуло, как вода с берега в отлив. Нарядные девки, парни, взбудораженные хмельным, топтались, раздосадованные: уже и на праздник не вернёшься, и уйти неловко.
Дан швырнул наземь шапку.
– Проклятый колдун! Нет бы до утра подождать! Да и сам Костыль хорош – всем праздник испортил!
На него шикнули, но не сильно-то осудили: Костыля, конечно, жаль, но закадычный друг у него был один – Василёк. Остальным же от смерти рыбака ни жарко, ни холодно. Мать покойного вовсе навряд понимала, что делается. Блажа скакала по двору ровно молоденькая. Перепрыгнула чурбачок у дровен, уцепилась и покачалась на двери хлева. Поймать её, конечно, много кто мог, да никто не хотел связываться. Один Василь сюсюкал, упрашивал зайти в дом да одеться.
– Тётка Блажа, дай-ка мы с тобой вот сюда лучше! Слезай! Да, вот так. А в избе-то потеплее! Пойдём, пойдём!
Ирга отвернулась. Когда жива была старая Айра, Блажа ещё не повредилась рассудком и частенько заходила к соседке – пожаловаться, что там натворили Василь с другом. То пояса у сестёр Костыля утащат да на самые высокие ветви яблонь привяжут, то спустят с цепи злого пса, а тот яровчан стращает, никому с крыльца сойти не даёт, то ещё что… Словом, часто бывала. Тогда Блажа была хороша. Крутобёдрая, ладная, коса до пояса. А как брови соболиные нахмурит – залюбуешься! Нынче от красоты не осталось и следа. Встрёпанная, с волосами, свалявшимися в колтуны и коротко стрижеными, как положено безумцам да хворобным. И страшнее всего были глаза. Ирга заглянула в них лишь раз: Блажа приходила просить совета у старухи Айры на другой день после того, как пропал муж. Глаза у неё уже тогда уже были мёртвые.
Дело затянулось. Ни поймать, ни успокоить женщину никак не удавалось. Как вдруг Блажа встала ровно вкопанная, потянулась к Васу и заговорила так, как бывало когда-то, ещё до болезни.
– Василёк, ты откуда тут? Василёк, ты ли?
– Я, тётка Блажа, я! Никак узнала?!
– А сынка моего не ви…
Осмысленный взгляд скользнул по толпе, мазнув по телу Костыля. Спасибо, кто-то догадался прикрыть его, но разве материнское чутьё обманешь? Живой огонёк мелькнул в зрачках – и потух. Когда Василь бережно обхватил её за плечи, чтобы увести в дом, она захохотала и оттолкнула его, а после кинулась в самую гущу людей. Туда, где лежал накрытый телогреей покойник.
Колдун перехватил её поперёк пояса. Грубо и резко, словно ударил. Блажа ажно пополам согнулась. А после поймал лицо безумной в ладони, и Ирга могла бы поклясться, что в глазах Змеелова мелькнула жалость. Он прижался своим лбом к её, и Блажа, обмякнув, как до того рука Василька, осела на землю.
Василь заорал:
– Ты что наделал, погань?! Тётка Блажа!
Даже с кулаками кинулся на колдуна, но односельчане удержали. Дан зачастил:
– Сдурел никак, Вас? Тётку проклял, и тебя проклянёт! Ему что? Ему – тьфу!
Змеелов разве что досадливо поморщился, не выказав к потасовке никакого интереса. Бросил:
– До рассвета проспит, потом оклемается. Уберите. Мешает.
На сей раз помощники Васильку нашлись, и женщину поскорее унесли в избу. А колдун спросил:
– Ещё родня у покойника есть? Нормальная.
– Нет у него никого. На острове, – нехотя ответила Ирга.
– Добро. Заносите, – скомандовал чужак и повернулся к крыльцу.
Спесь, впрочем, сошла с колдуна быстро: шум выгнал из-под ступеней змею. Супротив чужака она вскинулась, показавшись на миг огромной, зашипела… Колдун шарахнулся.
– Тварь поганая! Вот я тебя…
Как знать, многим ли подумалось, что на том придёт конец чужаку и всем невзгодам, что он с собою приволок. Но ужалить змея не успела: Ирга кинулась наперерез и ловко ногой откинула гадюку в сторону.
– Они у нас что мыши, не обижай, – пробормотала рыжуха, избегая цепкого колдунова взгляда.
В избу покойника Змеелов вошёл уже по-хозяйски, швырнул балахон у входа, скинул со стола чашку с недоеденной кашей прямо на пол. Кивнул на освободившееся место.
– Сюда кладите.
Василь едва устроил уснувшую Блажу в женской половине, отделил её от вошедших занавеской и поднял с пола посуду. Одной рукой он управлялся ловчее, чем иные двумя.
– Ещё чего? – возмутился он. – На стол? А может сразу к волхве в нору отнесём, чтобы ещё больше богов оскорбить?
Змеелов пожал плечами.
– Мне до ваших богов дела нет. И спорить с тобой я тоже не собираюсь. Покойника – на стол. Одежду – долой. Кто против – вон со двора. Идите старосте на меня пожалуйтесь, чтоб не скучать.
– К старосте-то оно, пожалуй, вернее будет, – несмело подал голос кто-то.
Однако, стоило колдуну повернуться на звук, говорящий поспешил спрятаться за других яровчан, поэтому ответил Змеелов сразу всем:
– Староста тоже пусть приходит. Утром. Нынче не до него. Вот ты, – он наугад ткнул пальцем в скопище. Вышло, что на Дана, и тот онемел от страха. – Остаёшься помогать. Остальные убирайтесь.
Но прежде, чем колдун договорил, Дан, как девица прихворнувшая, лишился чувств, а может только вид сделал.
– Проклял! – взвизгнула Залава.
– Никак Дан обмочился! – брезгливо подметила её подружка.
Колдун растерянно моргнул и внимательно осмотрел свой палец, но, заметив Иргину ухмылку, спрятал руку за спину и снова принял вид равнодушный и зловещий.
Девка и сама от себя не ожидала, да кто-то по обыкновению дёрнул за язык. Ирга вышагнула вперёд.
– Я помогу!
Василь сразу вызверился:
– Не выдумывай!
Колдун же одобрительно кивнул.
– Ясно теперь, на вашем острове смельчаки не мечи, а сарафаны носят. Что же, лягушонок, оставайся. Остальные – прочь.
Ослушаться никто не посмел. То ли голос у Змеелова оказался дюже твёрдым, то ли зелёные искры, побежавшие по его ладоням, добавили яровчанам прыти, но скоро в избе остались спящая за занавеской Блажа, Змеелов, Ирга да покойник. И ещё Василь застрял в дверях, широко расставив ноги. Расставил бы и руки, да вторая, колдуном отнятая, так и висела плетью.
– Ты никак одурела? Я тебя с… – он воровато покосился на Змеелова, – не оставлю!
– А, стало быть, мне только с теми, кого ты подослал, можно? – прошипела Ирга.
– Никого я к тебе не подсылал! Да что ты как дикая, право слово! Воротимся домой да поговорим нормально!
А у Ирги внутри всё будто льдом покрылось. Вспомнился и Костыль, братом подосланный, и то, как этот самый брат отказался с нею вместе на Ночь Костров идти, и платье материно, Звенигласке подаренное, и имя сыновца2 – всё разом вспомнилось. Ирга громко и уверенно произнесла:
– Нет у меня больше дома. И возвращаться мне некуда.
А после пихнула Василя в грудь да захлопнула перед его носом дверь. И то ли саму себя похвалить захотелось, то ли затрещину дать. Но решить, чего больше, колдун не дал. Ему-то до Иргиного горя дела нет, у него свои заботы.
– Ну, что встала? Вызвалась, – помогай.
Сам Змеелов времени зря не терял. Он стоял над телом, низко склонившись, щупал шею, щёки, отчего-то нос. Ноздри у колдуна хищно раздувались. Он замер лицом к лицу с покойником: оба бледные, ни один мускул не дрогнет, ресницы не опустятся. Так сразу и не разберёшь, кто отправился в Тень, а кто живой. Ноздри у колдуна трепетали, словно дух смерти казался ему сладким ароматом.
– Чем помочь?
– Наперво, на стол его переложим.
Девка сцепила зубы и взялась за ноги. Брезглива она не была, да и покойников каждый в Гадючьем яре хоть раз, а видал. А всё одно страшно… Ну как поднимется Костыль да как закричит: вот, мол, моя убивица!
На вид колдун был слаб да болен, однако вид оказался обманчив. Подхватил покойника под мышки да и поволок. А уж помогал себе колдунствами али нет, – того Ирга не ведала. Знай успевай ноги держать, чтобы по полу не скребли!
На стол они сгрудил труп ровно мешок с мукой. Змеелов знать не знал, что всего-то этим утром Костыль дышал, мечтал о чём-то, с девкой, вон, помиловаться надеялся. И то, что за занавеской на скамье мерно сопела его обезумевшая мать, колдуна не заботило тоже. Он потёр друг об друга и понюхал ладони, задумчиво хмыкнул и велел:
– Раздевай.
– А?
– Ты что же, глухая?
Ирга рассвирепела.
– Ещё чего!
– Тогда, верно, дурой уродилась. Раздевай, говорю! Покойника осмотреть надобно.
Девка попятилась. Почудилось, Костыль глянул на неё укоризненно из-под опущенных ресниц.
– Смотри… Что он тебе, мешает, что ли?
На мгновение Змеелов прикрыл глаза. Потом медленно пальцами зачесал назад волосы, и Ирга поняла вдруг, что он не только искалечен. Колдун ещё и смертельно, до невозможности устал. А потом он тихо и беззлобно произнёс:
– Пошла вон.
Ирга сцепила зубы и пошла. Но не прочь из избы, а к Костылю. И неуклюже негнущимися пальцами взялась распутывать воротник и пояс, стаскивать сапоги и порты. Всё ж таки дождался Костыль своего часа: Ирга его и обняла, и приласкала, и телом прильнула тесно-тесно. Да только теперь уже что толку? Тесёмки выскальзывали, непослушные пальцы, как назло, отказывались держать, и Змеелов взъярился:
– Да что ты как в первый раз, право слово!
– А это уже не твоё дело, в первый или не в первый! – рявкнула девка. И без того со страху того гляди ноги отнимутся, а тут ещё этот! – Толку с тебя что с козла молока! Если ты мужиков лучше раздеваешь, так и давай сам!
– Да корова, и та ловчее справится! Будь он живым, уже б от старости подох, покуда тебя дождался.
– А во ты знаешь, от чего он помер!
Колдун скрестил на груди руки и долго неприязненно смотрел. Ирге всё казалось, что слепой его глаз видит не меньше, а то и больше зрячего. Сразу подумалось, что рубаха, до сих пор не просохшая, льнёт к телу, а в волосах наверняка застряла водяная трава. Ох и неловко! Но колдун глядел вовсе не на девичью грудь под вышитым льном, а если и на неё, то умело скрывал. Он сказал:
– Знаю.
Иргу ровно за горло схватили. Дыхание спёрло, колени подогнулись. Ещё и этот… смотрит! Она выдавила:
– И как же?
Колдун тянул. Нарочно тянул, издевался, видел, как девка напугана и пил её страх ровно мёд, который та так и не поднесла ему. Он приблизился к нагому Костылю, а Ирга, как ни старалась смущённо отвести взгляд, выпучилась: ничего бы не пропустить! Засучил рукав – по зеленоватым жилам побежали искры, собираясь на кончиках пальцев. Провёл сияющей ладонью над покойником от самых пят и до темени, маленько задержавшись у лица. Спросил:
– Смотришь?
Ирга и рада бы ответить, да голос отнялся, и она просто кивнула. Колдун велел:
– Подойди ближе.
Когда девка послушалась, встал позади неё и поймал за локти. Горячий шёпот обжог ухо.
– Сама догадаешься?
«Знает» – поняла Ирга. – «Точно знает и насмехается!»
Пальцы Змеелова спустились от её локтей к ладоням. Колдовство покалывало кожу, пахло палёным, словно едва зарезанной свинье щетину прижигают.
– Скажи, – прошипел Змеелов.
– Я не… Это не…
– Посмотри внимательно, – кончики пальцев нежно огладили сбитые костяшки. – Что не так с ним?
– Он… Он…
Колдовское оцепенение сковало руки и ноги. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. А Змеелов нарочно прижимался всё теснее, заставлял Иргу ближе и ближе становиться к тому, что осталось от доброго соседа, звавшегося Костылём. Не так-то плох был одинокий рыбак, если подумать. Не зол, не жесток. А что клюквенную любил пригубить, что приставал в праздник… Так кто с девками в Ночь Костров не милуется? Быть может, согласись Ирга, останься с ним, поцелуй дурака, Костыль бы выжил? Под грудью вспыхнула злость, и её хватило, чтобы сбросить оцепенение. Вернулась сила в члены, и девка оттолкнула колдуна что есть духу.
– Чего тебе от меня надо?! Не знаю я, ясно?! Не знаю, кто его убил!
Змеелов поглядел на неё иначе. Так, как глядят на козу, вставшую на задние ноги, а передними сыгравшую на баяне развесёлую песню. Брови его взметнулись вверх, волосы с проседью будто бы дыбом встали.
– Вот оно как! – Он самодовольно похрустел суставами. – Стало быть, знаешь, что не сам он помер. Что убили.
Ирга процедила:
– Ничего. Я. Не. Знаю. – А набравшись решимости крикнула: – И знать не желаю! Разбирайся здесь сам, а я домой пойду!
Она ударила себя по правой щеке, чая сбросить наваждение, добавила по левой, когда не помогло. Когда же Ирга схватилась за ручку двери, Змеелов продолжил как ни в чём не бывало:
– Его убила змеевица. Гадюка. Я говорил там, на берегу. – Он мотнул головой в сторону. – Видишь рану на щеке? И разве не ты сказала, что дома у тебя больше нет?
Ирга вцепилась в спасительную ручку.
– Я не тебе это говорила, – жалобно выдавила она.
– Но брат тебя не услышал, а я услышал. Ты сама вызвалась в помощницы, так помогай.
Ладонь бессильно соскользнула. И то верно – некуда. Ирга воротилась к колдуну и покойнику.
– Что такое змеевица?
Теперь, когда колдун указал на них, Ирга и сама заметила две крошечные точки на щеке у Костыля. Не то соринки прилипли, не то при жизни где-то поранился. Вот только ядовитые змеи отродясь местных не трогали…
– Я расскажу. – Пообещал Змеелов. – Только условие.
– Какое?
– Что прикажу, всё выполнишь.