Д. В. Михель
Эпидемии и глобальная история

Полная версия

3
СРЕДНИЕ ВЕКА НА ЗАПАДЕ

Прекращение контактов между великими цивилизациями Старого Света, которое во многом было обусловлено эпидемиями III–VI вв., знаменовало собой начало затяжного кризиса, который охватил по меньшей мере два крупных культурно-географических региона Евразии – Дальний Восток и Средиземноморье. Его экономические и культурные последствия были весьма значительны, а политическим его выражением стало падение Ханьской империи и распад Римского «универсального государства»¹⁰¹. Не меньшие потрясения выпали и на долю других цивилизаций Старого Света – Ближневосточной и Индийской, однако в данном случае не вполне ясно, были ли эти потрясения связаны с эпидемической обстановкой, поскольку надежные данные на этот счет пока отсутствуют. Падение Рима – факт, который современники едва ли готовы были признать в полной мере, – почти сразу вызвал соперничество между главными преемниками античной Средиземноморской цивилизации – Византией, христианско-варварским Западом и молодой исламской цивилизацией, заявившей о себе также как о наследнице более древней Ближневосточной цивилизации. При этом почти по всему Средиземноморью, начиная с VII в. и вплоть до конца XI в., ислам одерживал верх над своими христианскими конкурентами, и эту тенденцию, видимо, нельзя до конца объяснить, если не принять во внимание факт демографического преимущества, приобретенного мусульманским миром после прихода Юстиниановой чумы. Эта грозная эпидемия, подточив силы древних средиземноморских народов, привела к серьезным опустошениям на территориях, занимаемых прежде римлянами и их соседями. Арабы почти не встретили сопротивления, когда начали свой поход по берегам Средиземного моря. Тем же обстоятельством во многом следует объяснить и постепенный перенос основных центров экономической, политической и культурной жизни с обезлюдевшего Апеннинского полуострова на север от Альп. В V в. на этих более густо населенных территориях начался процесс формирования совершенно новой цивилизации, которую теперь принято называть цивилизацией Запада. Ее длительное восхождение началось в эпоху, которую по традиции, возникшей еще в конце XV в., называют Средневековьем¹⁰².

Цивилизация средневекового Запада с самого начала была цивилизацией деревенского типа, и лишь к XI в. на охваченных ей территориях начался рост городов¹⁰³. Это было верным признаком начавшегося к тому времени демографического роста, обеспеченного помимо прочего также и более-менее благополучной эпидемической обстановкой. Разумеется, она не была совершенно свободной от прессинга болезней, присутствие которых, как и прежде, продолжало играть существенную роль в истории человечества. Однако наступивший период длительной изоляции не мог не оказать влияния на то, какие именно расстройства определяли биологический профиль этой цивилизации.

Рассмотрим теперь, какую роль в судьбах Запада играли некоторые наиболее значительные болезни, начиная от V в. и до прихода эпидемии Великой чумы в середине XIV в.

3.1. Эпидемическая обстановка в Средние века

Ранний период в истории западной цивилизации был временем многочисленных отступлений от рубежей эпохи римских завоеваний. К северу от Средиземного моря почти совершенно исчезли города, а вместе с ними многие ремесла и торговля на дальние расстояния. Вплоть до XI в. повсюду политические институты оставались очень слабыми, что стало причиной того, что руководство общественной жизнью повсеместно перешло в руки церкви. Были забыты или утрачены многие достижения римской техники, а философские знания и медицина и вовсе оказались чем-то чуждым в этом новом мире, представлявшем собой синтез языческого варварства и христианства.

Вместе с тем новая историческая ситуация не была безнадежной. Во многих местах возникали ростки нового, в чем-то более успешного мира. Характерным признаком большей части эпохи Средневековья стало отсутствие эпидемий наиболее опустошительных болезней, таких как чума. Ввиду слабого развития городов отсутствовали и многие болезни, неизбежные в условиях скученности городского населения, прежде всего инфекционные болезни, передающиеся воздушным путем (грипп, туберкулез, дифтерия). Кишечные инфекции теперь также не могли распространяться слишком быстро, хотя санитарная обстановка и была не самой лучшей¹⁰⁴. При этом, поскольку большая часть населения вынуждена была вести самодостаточный деревенский образ жизни, характер питания зависел прежде всего от того, что давало собственное поле и огород. Несмотря на то что на протяжении всего раннего Средневековья климат в Европе был мягким и благоприятствовал ведению сельского хозяйства, любой неурожайный год легко приводил к возникновению голода и болезней, вызванных нехваткой питательных веществ, в особенности цинги, рахита и эрготизма. Цинга была следствием нехватки витамина C, получение которого в пищу в условиях большей части Европы было традиционно затруднено, в том числе и для наиболее благополучных групп населения¹⁰⁵. Рахит был результатом недостатка витамина D, что приводило к нарушению метаболизма и сказывалось на развитии костной ткани организма, прежде всего у детей¹⁰⁶. Причиной эрготизма было употребление в пищу испорченного зерна, в первую очередь пораженной особым грибком ржи. Болезнь давала о себе знать в двух формах – конвульсивной и гангренозной, известной среди народа как «огонь Святого Антония». Некоторые подсчеты свидетельствуют о том, что в период с 591 по 1789 г. в Европе произошло 132 эпидемии эрготизма. При этом во Франции, например, в 922 г. эпидемия унесла жизни 40 тыс. человек, а в 1128 г. в одном только Париже – 14 тыс. человек¹⁰⁷. Несмотря на то что в питании наиболее бедного населения Запада преобладали зерновые продукты, средневековые европейцы также ели много калорийной пищи, в частности мяса и молока, и на протяжении долгого времени оставались «мясными варварами»¹⁰⁸. Это всеобщее пристрастие к мясу, возможно, способствовало распространению сердечно-сосудистых заболеваний, однако, безусловно, была еще одна проблема, связанная с традиционным европейским мясоедством. Поскольку крестьяне обычно держали скот в тех же жилищах, где жили сами, возникала опасная близость с животными, способствующая распространению среди людей различных инфекционных болезней. Наиболее вероятной болезнью, которая могла вызывать летальный исход тех и других, была сибирская язва. Еще одним косвенным подтверждением этого обстоятельства была традиционно высокая женская смертность. Вплоть до конца XIII в. численность мужского населения неизменно превышала женское¹⁰⁹, что было вызвано, очевидно, и более скудным по сравнению с мужчинами характером питания, и специфическим характером труда, в частности необходимостью ухаживать за домашним скотом.

Характерной особенностью периода V–XII вв. было слабое развитие врачебной медицины. Помощью врачей, использующих наследие античного медицинского знания, могли пользоваться очень немногие знатные люди, главным образам в городах Италии. К северу от Альп практически все население, включая королей, пользовалось услугами многочисленных и разнообразных народных целителей, от колдунов до святых¹¹⁰. Однако даже после XII в., когда появились первые университеты с их медицинскими факультетами и несколько выросло число врачей, роль медицинских знаний на средневековом Западе продолжала оставаться незначительной. В частности, в народных представлениях о болезни господствовали магические объяснения, а духовенство пропагандировало библейскую точку зрения на болезнь как результат Божьего наказания за грехи. При этом в период раннего Средневековья священники часто пользовались популярными магическими объяснениями, что было проявлением тесной связи между культурой клириков и народной культурой.

Сразу после падения Римской цивилизации и в условиях весьма слабой политической власти на территории варварских государств духовенству пришлось взять на себя исполнение многих важных административных функций. Наряду с организацией элементарного образования и оказания моральной помощи нуждающимся многие епископы и приходские священники руководили организацией разнообразных общественных работ. Так, в Италии, Франции и других местах им, например, часто приходилось бороться с последствиями наводнений, строить плотины и осуществлять дренаж на затопленных землях. В исторических хрониках и житиях этого времени такие работы традиционно описывались с помощью весьма запутанного языка символов, в результате чего о самом их факте специалисты догадались далеко не сразу. В частности, раннесредневековые авторы изображали эти общественные работы как мистические сражения святых с драконами, которые чаще всего оканчивались не уничтожением чудовищ, а их укрощением и изгнанием. В самом начале 1970-х гг. Ж. Ле Гофф предпринял попытку дать объяснение этим сюжетам, взяв случай с полулегендарным Марцеллом Парижским, который традиционно считается основателем первой христианской общины в Париже в начале V в. Согласно Ле Гоффу, победа святого Марцелла над драконом была ничем иным, как актом основания нового поселения (знаменитый парижский квартал Сен-Мишель, ныне территория Ботанического сада в Париже)¹¹¹.

Однако последующая интерпретация этого и других аналогичных сюжетов, предложенная П. Хорденом, представляется более верной¹¹². Согласно Хордену, поселение, названное впоследствии в честь святого Марцелла, возникло как поселок каменщиков вдоль старой Римской дороги, у слияния Сены и Бьевра. Частые разливы рек то и дело приводили к затоплению этой местности, окруженной со всех сторон лесом (ныне от него остались только незначительные участки – Булонский и Венсенский лес). В результате этих разливов в данном районе возникала малярия, уносившая жизни многих людей. Борьба с последствиями разливов и малярией и была одним из важнейших дел Марцелла, который в глазах уже самых ближайших потомков предстал как укротитель драконов – губительных сил природы. «История франков» Григория Турского, «Жизнь святого Марцелла» Венантиуса Фортунатуса и многие другие тексты этого времени, распространенные от Ирландии до Италии, по мнению Хордена, содержат многочисленные отклики на такого рода события. Христианские священники, которые были наиболее образованными людьми раннего Средневековья, брались ли они за очищение земли от последствий потопов или обуздание эпидемий болезней, передающихся водным путем, выступили подлинными защитниками своих народов, а оказываемая ими помощь была не только моральной, но и самой что ни на есть материальной по своему содержанию.

Вплоть до XI в. Запад переживал многочисленные кризисы, наиболее явным проявлением которых стали набеги викингов последних трех веков раннего Средневековья. Однако начиная приблизительно с 1000 г. ситуация начинает стабилизироваться. Одновременно с этим во Франции и других странах христианского мира разворачивается аграрная революция, сопровождающаяся внедрением новых видов техники (хомут, плуг, мельница) и способов обработки земли. Вырастает урожайность зерновых культур, наблюдаются успехи в области скотоводства, и на этой основе начинается затяжной демографический рост. Период с 1000 по 1250 г. становится временем наибольших темпов прироста населения, и это приводит к началу великих исторических свершений. Растут города, развиваются ремесла и новые технологии, процветают искусства, возникают школы и распространяется грамотность, укрепляются армии, крестоносцы отправляются на Ближний Восток в поисках Царствия Небесного. После 1250 г. рост населения в Западном мире несколько замедляется, но темпы его будут еще достаточно высоки вплоть до великой демографической катастрофы, вызванной приходом Черной смерти в середине XIV в.

Все эти процессы привели к усилению средневековой западной цивилизации. Она расширила свои границы и вновь вступила в соприкосновение с Ближневосточным миром. Установление регулярных контактов с Восточным Средиземноморьем привело к сдвигу в установившемся балансе болезней, который поддерживался более-менее успешно в течение всей предыдущей эпохи. В наибольшей степени изменение эпидемической ситуации сказалось в городах, представлявших собой быстро растущие островки цивилизованной жизни.

3.2. Проказа и прокаженные

Период с 1000 по 1350 г. в истории западной цивилизации был отмечен распространением болезни, получившей у современников название проказы. Современная медицинская наука обозначает ее как «болезнь Хансена», в честь норвежского врача и бактериолога Герхарда Армауера Хансена, который в 1873 г. выявил возбудителя этой болезни – Mycobacterium leprae. Нет оснований сомневаться, что эпоха Высокого Средневековья на Западе была временем эпидемии болезни Хансена. Однако по сей день трудно сказать о том, как много средневековых европейцев болело этой болезнью. Вплоть до XIV в. медицинская диагностика проказы отсутствовала, а сама проказа воспринималась в первую очередь как болезнь души, а не тела. Вследствие этого решение об объявлении кого-либо прокаженным принимали не столько врачи, сколько церковь и местные сообщества. При этом с середины XIV в. эпидемия проказы на Западе явно начала угасать, и уже к концу XV в. случаи проказы в Европе перестали регистрироваться. Вместе с тем в Скандинавских странах – Норвегии и Дании – проказа существовала и в более поздний период, подтверждение чему дано современными археологическими исследованиями. К настоящему времени болезнь Хансена все еще широко распространена в мире, в особенности в Тропической Африке и многих странах с жарким климатом¹¹³.

Скорее всего, проказа была занесена в Европу крестоносцами, хотя это мнение вступает в противоречие с некоторыми данными о том, что болезнь существовала на Западе и в более ранний период¹¹⁴. Однако несомненно, что именно начиная с эпохи Крестовых походов проказа стала восприниматься как серьезная социальная проблема. Подтверждением этого стали многочисленные меры церковных и светских властей в отношении прокаженных, принятие специальных законов по всей Европе, отличающихся друг от друга степенью строгости, популяризация образа прокаженного в средневековом искусстве и литературе¹¹⁵, а также строительство большого числа специальных больниц и целых поселений для размещения там прокаженных. По подсчетам Матвея Парижского, в этот период по всей Европе насчитывалось около 19 тыс. лепрозориев, притом в одной только Франции – 2 тыс.¹¹⁶

Поводом для широкого социального беспокойства оказались те неприятные для глаза симптомы, которые сопровождали болезнь в зрелой стадии ее протекания: гнойные язвы по всему телу, деформация костей, сопровождающаяся разрушением лицевой части черепа и отпадением пальцев. Лепроматозная форма болезни превращала человека в настоящую развалину, вызывая у окружающих смешанное чувство ужаса и отвращения. Примечательно, что не только на Западе, но и в других частях света, в том числе в Индии и Восточной Азии, больные проказой подвергались остракизму и принудительной сегрегации. Впрочем, на средневековом Ближнем Востоке, в частности в мусульманских странах, отношение к прокаженным было терпимое, и даже сама информация о них доступна лишь через тексты врачей и поэтов¹¹⁷.

Свое средневековое название болезнь Хансена получила из текстов греческих врачей, а также из греческого перевода Библии, где она называется лепрой (leprae) – проказой. Однако хорошо известно, что ни лепра античных врачей, ни лепра из Библии не тождественны тому, что называется истинной проказой, т.е. болезнью Хансена. Как одна, так и другая патологии представляли собой более мягкие по характеру заболевания, имеющие собственную этиологию. Вместе с тем на средневековом Западе «истинную проказу» упорно путали с «библейской проказой», которую авторы Ветхого Завета называли древнееврейским словом «зараатх» (zaraath)¹¹⁸. Причиной этой путаницы было то, что проказа трактовалась как Божье наказание за грехи, как «болезнь души», и именно священники, а не врачи выносили вердикт о том, кого считать прокаженным¹¹⁹.

Библейская модель отношения к болезни «зараатх» была изложена в 13-й главе книги Левит. Она представляла собой весьма подробно описание того, как священник должен был проводить распознание болезни среди евреев и что осуществлять после этого. «Если же на плеши или на лысине будет белое или красноватое пятно, то на плеши его или на лысине его расцвела проказа; священник осмотрит его, и если увидит, что опухоль язвы бела [или] красновата на плеши его или на лысине его, видом похожа на проказу кожи тела, то он прокаженный, нечист он; священник должен объявить его нечистым, у него на голове язва. У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист! Во все дни, доколе на нем язва, он должен быть нечист, нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его»¹²⁰. Тем самым книга Левит предписывала священникам изгонять больных с язвами кожи из общины вплоть до их очищения.

В эпоху Высокого Средневековья христианская церковь восприняла эту модель отношения к больным проказой, отождествив их с «нечистыми» изгоями Ветхого Завета. Однако, похоже, церковь не была инициатором такого рода реакции на болезнь. Известно, что обычно инициатива в обвинении кого-либо в проказе принадлежала соседям, а священникам лишь приходилось разбирать эти обвинения. Как показывает М. Дуглас, такие обвинения в эту эпоху строились по той же схеме, по какой несколько веков спустя выдвигались обвинения в колдовстве. При этом такие обвинения могли выдвигаться в адрес людей самого разного социального статуса, в том числе против богатых и знатных¹²¹.

В 1179 г. на Третьем Латеранском соборе была разработана формальная процедура исключения прокаженных из общины. По своему характеру она была унизительна и символизировала превращение живого человека в живого мертвеца. Обвиняемый в проказе должен был явиться к церковному алтарю, надев на себя в знак смирения черное одеяние с черным покрывалом на лице. После этого священник совершал над ним похоронный обряд, и на него высыпалась лопата кладбищенской земли. Затем зачитывался длинный перечень запретов, предписывающий прокаженному никогда более не вступать в храм, не приближаться к людям, носить особое одеяние, скрывающее лицо и все тело и пр.¹²²

Церковная процедура исключения оставляла прокаженным возможность молиться и надеяться на Божье прощение. Если болезнь была наказанием, посланным свыше, за грехи, то и спасение могло быть дано только свыше. Тем самым церковь не брала на себя обязанность заботиться об этих несчастных. Но им дозволялось строить собственные храмы и молиться в них. Они также были обязаны жить в отдалении от людей в лепрозориях, ведя там благочестивый образ жизни. Приходя туда, они должны были явиться с досками и гвоздями, необходимыми для изготовления гроба. Необходимо было также иметь с собой средства для пропитания и некоторое имущество. Разумеется, далеко не все прокаженные проводили свою жизнь в этих закрытых поселениях. Наиболее бедные из них, которым не на что было жить в лепрозориях, добывали на пропитание нищенством на городских улицах. Но власти принимали регулярные меры по очищению городов от нежелательного присутствия нищих. Обычно они допускались в город лишь по большим религиозным праздникам, в частности в Страстную неделю. В этом случае они должны были просить милостыню, не приближаясь к людям, ставя свои чашки для сбора пожертвований прямо на землю. Звук колокольчика или трещотки должен был предупреждать об их появлении.

Поскольку с самого возникновения средневековой западной цивилизации церковь обеспечивала социальный порядок в христианском обществе, то ее реакция на проказу, несомненно, была компромиссом между требованиями тех, кто хотел бы совершенно избавиться от прокаженных, и тех, кто проявлял к ним сострадание и некоторую терпимость. Этим и была вызвана сама тщательность ритуала исключения прокаженных из общины верующих. Однако, несомненно, что само духовенство не хотело иметь ничего общего с проказой, избрав особую стратегию, позволяющую дистанцироваться от мира прокаженных. В частности, священники повсеместно утверждали, что главной причиной является грех сладострастия. Начатая около 1050 г. реформа церкви, инициированная Клюнийским движением, и особенно введение папой Григорием VII (1015–1085) обязательного для всего духовенства безбрачия способствовали тому, что проказа стала толковаться исключительно как проклятие мирян, ведущих невоздержанную плотскую жизнь¹²³.

Впрочем, культурную дистанцию в отношении проказы постаралась занять и значительная часть знати, что нашло свое выражение в тех негативных трактовках прокаженных, которые приписывались им в рыцарских романах, в частности в «Тристане и Изольде». Тем самым образ прокаженного в значительной степени оказался социальной конструкцией. Процесс конструирования образа прокаженного стал важной частью формирования структуры нового феодального общества, с его тремя сословиями – клириками, рыцарством и работающими простолюдинами. Проказа как болезнь, порождаемая сексуальной невоздержанностью, стала символической границей между элитой и простым народом и в какой-то мере между духовенством и рыцарством.

Вместе с тем отношение к прокаженным на средневековом Западе никогда не было однозначно отрицательным. Нередко в отношении их раздавалась проповедь милосердия. Наиболее ярким примером этого стала позиция Франциска Ассизского (1181–1226) в первой половине XIII в., который призывал современников видеть в прокаженных тех, кто избран Богом для страдания ради общего блага. В сущности, Франциск стал апеллировать к ветхозаветной модели отношения к прокаженным, основанной на евангельской истории о Христе, исцеляющем прокаженного. «И Он проповедовал в синагогах их по всей Галилее и изгонял бесов. Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая пред Ним на колени, говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись. После сего слова проказа тотчас сошла с него, и он стал чист. И, посмотрев на него строго, тотчас отослал его и сказал ему: смотри, никому ничего не говори, но пойди, покажись священнику и принеси за очищение твое, что повелел Моисей, во свидетельство им»¹²⁴.

Францисканская проповедь милосердия была дополнена и рыцарской благотворительностью в отношении прокаженных. Некоторые крестоносцы, вернувшиеся из Святой земли, начали строить больницы и устраивать лепрозории, поддерживая их обитателей материально¹²⁵. По-видимому, такая практика была следствием их знакомства с мусульманской моделью отношения к прокаженным, а также той традицией, которая сложилась в Латинском королевстве рыцарей в Иерусалиме в период правления там Болдуина IV, знаменитого прокаженного короля¹²⁶. Правда, если следовать логике Ш. Уоттса, то король-рыцарь Болдуин IV, возможно, лишь был объявлен прокаженным вследствие возникшего между ним и папой Александром III конфликта, который в 1174 г. издал на этот счет специальную энциклику Cornostrum¹²⁷.

В начале XIV в. отношение к прокаженным на Западе тем не менее едва ли превратилось в благожелательное. Рост числа населения в городах, появление первых признаков наступающего экономического кризиса, усиление взаимной подозрительности – все это способствовало распространению слухов о злокозненных действиях разных закрытых групп и тайных сообществ. К традиционным для средневековых христиан подозрениям в адрес иноверцев – евреев и мусульман – добавились подозрения по отношению к прокаженным, чья малознакомая жизнь давала повод опасаться их козней. По-видимому, наиболее драматично ситуация развивалась во Франции. В период 1307–1312 гг. королевская власть там инспирировала разгром ордена тамплиеров, а в 1321 г. не без одобрения короля Филиппа V (1316–1322) был разоблачен так называемый заговор прокаженных в Пуатье, которым вменялось в вину то, что они вместе с иноверцами готовятся отравить колодцы и погубить христиан. В результате резня и сожжение на костре подозреваемых¹²⁸.

Несмотря на господство церковно-популярной интерпретации болезни как следствия греха, к началу XIV в. на Западе начала распространяться принципиально иная точка зрения на проказу. Это было вызвано развитием медицинского знания. В рамках формального медицинского образования будущие ученые-врачи штудировали тексты античных и восточных авторов. Примечательно, что в медицинских сочинениях греков отсутствовали надежные описания данной болезни, хотя греческие врачи и использовали термин «лепра», которым обозначали псориаз. Более полезными были работы персидского ученого X в. Авиценны, которые содержали как описание «истинной проказы», или «рака всего тела», так и рекомендации по ее лечению. Медицинская диагностика проказы оказалась непростым делом, поскольку болезнь было тяжело идентифицировать на фоне других поражений кожи. Кроме того, болезнь считалась неизлечимой, хотя врачи надеялись, что на ранней стадии ее протекания можно замедлить ее развитие. К началу XIV в. западные доктора предпочитали рассматривать проказу как проявление порчи одного из четырех жизненно важных соков, что в целом соответствовало идеям галеновской медицины. Отсюда разные формы проказы: elephantia представлялась результатом порчи черной желчи, leontia – желтой желчи, tyria – флегмы, allopicia, или лисья чесотка, – крови. Причиной проказы врачи называли вполне материальные вещи – прием грубой пищи, например, свинины, а также половые сношения с прокаженными людьми. Процесс лечения включал в себя диетические рекомендации и прием лекарств, а в случаях «закоренелой проказы» – паллиативные средства. Многие врачи этого времени одобряли хирургические вмешательства, прежде всего удаление «испорченной крови», а также ампутации деформированных органов. Но были и такие, как, например, мастер Иордан де Турре, которые принципиально избегали хирургии. Считалось, что наиболее подходящим лекарством является мясо ящериц и змей, содержащее в себе своеобразное противоядие от проказы. В большинстве случаев пациентами врачей в эту эпоху были знатные и богатые люди, однако ученые-доктора не пренебрегали и простыми людьми, которым они предлагали более дешевые и доступные меры лечения и профилактики¹²⁹.

С середины XIV в. западные врачи добились значительных успехов в диагностике проказы, однако в ту же эпоху число заболевших этой болезнью стремительно пошло на спад. Специалисты по-разному объясняют причины этого угасания проказы. Возможно, возбудитель болезни Хансена был вытеснен родственным, но более стойким видом инфекции, а именно бациллой туберкулеза. Кроме того, свою роль сыграли «новые болезни», прежде всего бубонная чума. При этом ее влияние могло сказаться опосредованно: колоссальная смертность, которую она вызвала, привела к экономическому упадку, а вследствие этого прекратились пожертвования на содержание прокаженных в лепрозориях и большинство из них просто умерло. Еще одно объяснение состоит в том, что благодаря развитию медицинского знания врачи отказались от слишком частой диагностики проказы и церковная интерпретация проказы как «болезни души» уступила место медицинской концепции болезни как телесного расстройства. Кроме того, приход чумы способствовал тому, что медики стали объяснять проказу как заразную болезнь, сходную с другими «контагиозными болезнями»¹³⁰.

В любом случае к концу XV в. повсеместно от Англии до Прибалтики вопрос о проказе утратил свое злободневное политическое и социальное звучание. Лепрозории в этих странах опустели, а их имущество было присвоено государством¹³¹. Оставшиеся очаги проказы в малонаселенных странах Северной Европы уже никак не влияли на общую ситуацию. Проказа исчезла, но тревожная память о ней осталась надолго¹³².