Цзэдун Тао
Второй Император

Быстро договорившись вдвоем с пареньком распутать все заговоры и узнать все секреты, Фенг оставил его сторожить лодку (теперь у них была лодка!), а сам отправился на рынок, прихватив с собой петуха. На всякий случай, уж больно ловким оказался этот Энлей, что вызывало у Фенга определенные опасения.

На рынке, как и советовал ему во сне Петух, Фенг выбрал птицу повиднее, поноровистее. День был базарный, солнечный: люду на рынке – немыслимо; товара – не сосчитать. Но одна птица сразу бросилась Фенгу в глаз. Знатная птица. Правда, хозяин заломил за нее тройную цену. Не привыкший уступать, Фенг начал торговаться, но продавец наотрез отказался скидывать. Да и петух был просто красавец, пришлось-таки заплатить.

С трудом протиснувшись в первый ряд и поругавшись для приличия с несколькими торговцами, Фенг выставил купленную птицу напоказ. Петух взволновано кудахтал и косил по сторонам огромным зорким глазом. Это привлекло внимание Фенга: он вгляделся в черный птичий глаз – и молниеносно припал к земле. В следующий миг над головой просвистел уже знакомый посох, и Будда Просветления, отраженный в перепуганном птичьем глазу, унесся в соседний ряд, сокрушая гору глиняных мисок на тележке гончарного мастера. Следующий удар должен был раздробить Фенгу череп прямо на земле, но Фенг, не мешкая, нырнул под телегу гончара, успев при этом запустить горшком в наседавшего на него монаха. Монах увернулся, и горшок разбился о голову верзилы-кузнеца, торговавшего тут же своим железным товаром. Тот ухватил первое, что попалось под руку, и в считанные секунды начал конкретный замес – у Фенга глаза полезли на лоб. Оказалось, на рынке все отлично владеют кун-фу, особенно в такой погожий солнечный день. Фенг отдыхал под телегой, но любоваться мастерством фехтовальщиков долго не пришлось. Внезапно кто-то пнул Фенга в бок. Это был второй монах, тот самый, которому Фенг связал ноги, – его утащил водоворот. Но в руках последнего вертелся молот-метеор(38) – веревка с приличным куском коряги, – он мастерски крушил ею всё направо и налево, расчищая себе путь и продвигаясь к Фенгу.

В воздухе летали ласточки и другие мелкие птицы, а также куры, палки, пятки и ножи. Фенг вспомнил о петухах: стремный красавец, которого он продавал, с диким ором носился по головам, а «домашний провидец» напугано квохтал в корзине. Прикинув скорость и угол вращения карчи, Фенг успел в последний момент выхватить кошелку из-под ее траектории, и сам угодил под удар. Его унесло куда-то, навстречу солнцу, но оказалось, это просто медный таз, начищенный до блеска. На нем Фенг совершил удивительный полет в загородь со свиньями; те, в свою очередь, приняли этот сверкающий диск с высшим разумом как сигнал, призыв к перерождению и очередной катарсис. Воздух наполнился истошным визгом, свиньи бросились врассыпную, штук не меньше сорока, и вмиг смешались с пестрой массой более продвинутых форм жизни, составив с ней одно законченное целое – буйное, могучее, неуправляемое.

На этом фоне только один человек отличался абсолютным спокойствием – гармонией духа и тела: в меру упитанный, начисто выбритый мужчина в чистом праздничном халате и с огромным кухонным ножом. Это был мастер Ксан. Он неспешно бороздил разбушевавшийся океан сансары, легко уклоняясь от летающих предметов и чужих кулаков, выискивая то, за чем сюда пришел. За ним по пятам следовали два стражника, но им не удавалось так владеть ситуацией, как мастеру Ксану. Порванная одежда и синяки на лицах говорили о недостаточном утверждении их сердец в недеянии, что сразу отражалось на их внешнем образе и форме.

Выбравшись через брешь в частоколе, пробитую свиньями, Фенг лицом к лицу столкнулся с хромым монахом, тот был уже без карчи и быстро закатывал рукава. Оказалось, он совсем не страдал хромотой и, видимо, собирался дать ему хорошую взбучку. Фенг принял вызов с высокой северной позиции, начался бой.

По мере протекания поединка монах менял стили, используя Тринадцать врат, что явно указывало на Шаолиньскую «семейную» школу. Фенг находился в недоумении, желая прекратить бой, уступая позиции одну за другой, ведь ученики Шаолиньской школы никогда между собой не враждовали. Но монах даже не думал останавливаться. Он наседал, удары сыпались, как град, и Фенг, при всей своей ловкости, едва успевал уворачиваться от тычков. Он начал повторять приемы и стили в надежде, что монах заметит таолу, но подражание выглядело насмешкой и привело монаха в бешенство. Фенг принялся улыбаться при каждом уходе, всеми силами пытаясь показать противнику свое расположение, но его выпачканное в навозе лицо скорее напоминало издевающегося идиота – монах был вне себя от ярости. Наконец, глядя на рассвирепевшего противника, Фенг понял, что тот хочет его убить. От такой мысли парню стало не по себе, умирать не входило в его планы. Он испуганно замахал руками, отбиваясь, как попало и чем придется. Поглазеть на этот цирк тут же собралась толпа ротозеев: одни удивлялись странному стилю «пьяной обезьяны», другие падали и качались от хохота, что только злило монаха и доливало масла в огонь.

Понимая, что ничем хорошим эта драка для него не закончится, Фенг резко перешел на нижний южный стиль и захватил горсть песка. Со следующим поставленным блоком он раскрыл кулак, запорошив противнику глаза. Монах замешкался и враз полетел через ограду в свинарник; Фенг прыгнул следом. Один точный удар в область сонной артерии окончил это бесплатное представление.

Фенг поднялся, весь вымазанный в свином навозе; за частоколом стоял мастер Ксан и аплодировал редкими хлопками.

– У тебя отличное кун-фу, – сказал он, улыбаясь. – Заметь, ты свалил мастера из тайной секты «Дикий лебедь». Правда, не совсем благородным способом…

Он почесал большим пальцем ноздрю. – Но у тебя не было выбора. Вряд ли бы ты победил его в честном поединке. Ты еще совсем молод, и от тебя дурно пахнет.

Мастер Ксан брезгливо поморщил нос, указывая пальцем на Фенга, стоящего в дерьме. – Но, клянусь, мне нравится твое кун-фу! Сон в руку, ничего подобного я еще не видел.

При этом мастер Ксан точными движениями отбил несколько ударов случайного любителя кун-фу, вошедшего в раж и разметавшего стражников. Потом молниеносным тычком пальцев заставил его замереть на месте; тот постоял некоторое время и рухнул под изгородь.

– Сюда сбежалось много умельцев, – заметил повар. – Они только того и ждут, чтобы размять кости.

Фенг остолбенел, разинув рот. Он видел перед собой настоящего учителя, самого настоящего…

– Ну, и долго ты будешь там стоять? – спросил мастер Ксан. – Мне нужен твой петух. Я пришел сюда за ним. Пойди и поймай мне его.

Рыночный петух все еще носился над торжищем.

– Один момент, господин! – Фенг на секунду замер в поклоне. Подхватив ногой с земли палку, он запустил ею в петуха. Но петух оказался стреляной птицей, резко вывернулся и на лету, словно коршун, вцепился когтистыми лапами в палку, свалившись с ней в кучу дерущихся людей. Фенг не раздумывая, нырнул в эту гущу.

Над толпой то и дело взлетал Будда Просветления, мастер Ксан цокал языком, слушая вопли внезапно «просветленных», хмурился и покачивал головой, сочувствуя последним. В какой-то момент из базарного месива в небо вихрем взметнулись огненные перья; повар вздохнул, поправил пояс и полез в кучу. То тут, то там мелькал его праздничный халат и, словно подкошенные, падали дерущиеся люди.

Схватив задаром несколько хороших тумаков, Фенг поймал-таки птицу. Ползая по земле среди прыгающих и бьющихся ног и получая пинки, он вдруг заметил и свою корзину. Фенг обрадовался, вспомнив о петухе, сидящем в ней; сердце встрепенулось, стало вдруг по-домашнему тепло. Как-никак, этот петух был сейчас всей его семьей, живым напоминанием о доме. «А ведь еще недавно я хотел ему свернуть шею!» У Фенга даже выкатилась слеза, так ему стало жаль петуха. Он быстро пополз к корзине, но путь преградил монах с жезлом. Широко расставив ноги и держа посох наготове, монах стоял, вежливо улыбаясь, готов в любой момент проломить Фенгу башку.

Они уставились друг на друга; Фенг медленно поднялся, не упуская из виду ни малейшего движения противника – все решали мгновения… Понимая, что шансы невелики, юноша напрягся до предела – в руках всем телом напрягся рыночный петух. Судя по всему, последний был опытной бойцовской птицей, о чем Фенг даже не подозревал. Но теперь, чувствуя в руках, как бьется его сердце, мужественно и ровно, Фенг осознал, это не просто петух – это Провидение! оследние события вмиг промелькнули перед глазами: и как петух заметил монаха, и то, как ловко прыгал по головам, и как вцепился в палку. Петух сжался в руках, словно взведенная пружина. И, кажется, Фенг его понял… В следующий момент он бросил птицу прямо противнику в лицо, петух, подобно стервятнику, вцепился монаху в рожу. Тот дико рвал птицу, пух и перья целыми хлопьями взлетали над головой, но петух не ослаблял хватки.

Фенг поднял свою корзину. Внезапно за спиной возник мастер Ксан. Одним тычком пальцев он обездвижил монаха и осторожно снял с него петуха. Тот, на удивление, сразу отпустил когти.

– Ты-то мне как раз и нужен, – ласково произнес мастер Ксан и взял петуха под мышку. – Вот он – настоящий воин, – добавил повар, обращаясь к Фенгу, – а мы еще не освоили школу первого боевого кота(39).

Мастер Ксан поправил на петухе оставшиеся перья и направился прочь. За ним поплелись побитые стражники. Фенг стоял в недоумении, весь в навозе и синяках, внезапно нахлынувшая горечь охватила его сердце. И совершенно не потому, что ему не заплатили, о деньгах он совсем не думал. Сейчас, казалось, он теряет что-то главное, теряет навсегда. А ведь еще минуту назад он готов был отдать свою жизнь… Вдруг мастер Ксан обернулся и сделал удивленное лицо.

– Ты чего застыл, словно привратный столб? – спросил он Фенга. – Или ты думаешь, что за тобой пришлют носилки и зонт? Советую поторопиться… олагаю, мой сын Энлей к этому времени уже приготовил отменное угощение. И заметь, тебя ждет приличное вознаграждение от самого главного министра империи.

Мастер Ксан поднял указательный палец вверх, показывая, с каких высот на Фенга снизойдет благодеяние.

– Но сначала ты должен посетить баню… Без вариантов. От тебя ну просто невыносимо дурно пахнет.

Он поморщил нос и рассмеялся.

У Фенга от нечаянной радости земля ушла из-под ног. Он даже не мог себе вообразить, что, сам того не ведая, доставил пленника прямо к дому господина Гуожи, главного министра Поднебесной, где, собственно, и проживал маленький Энлей. Хотя надо отдать тому должное: рассказывая о чудесном Провидении, каждый раз возвращающем его домой, мальчик не подал и виду.

Прошло несколько дней с тех пор, как Фенг поселился в усадьбе господина Гуожи, точнее в удивительном саду, в домике повара над плесом, как раз у того места, куда он привез маленького Энлея. Новые друзья приняли Фенга, как родного: уже несколько дней его кормили до отвала и не позволяли ничего делать. Синяки проходили понемногу и искусанное большими муравьями тело перестало зудеть. Увидав его после бани, без единого живого места на теле, мастер Ксан долго цокал языком, удивляясь мужеству и выдержке Фенга. Опытный мастер кун-фу, он по достоинству оценил подвиг.

– Заметь, – сказал он, – я знаю немногих, способных без малейшего движения выдерживать эту пытку.

Наблюдая, как Фенг примет похвалу, мастер Ксан снова не заметил ни малейшего колебания – ни в голосе, ни на лице юноши. А следовательно, Фенг не ослеп от блеска собственного оружия(40).

– Что ж, я вижу рождение новой звезды, – добавил мастер Ксан, глядя в небо.

Без сомнения, действительно, что-то родилось той ночью и что-то умерло: возможно, это был страх и беспокойство за свою жизнь, за будущее, за все на этом свете. Перешагнув границу боли, Фенг мужественно принял смерть своих желаний и получил освобождение… Лишь бросив взгляд в бесконечные небеса, он пережил удивительное состояние: великое смирение, как мановение судьбы и дар свыше, – достойный ответ на давно интересующий его вопрос. На душе было свободно и легко, и как-то по-особому празднично.

Они сидели на маленькой деревянной площадке перед домом и смотрели, как где-то вдали, над горами, за большой желтой рекой догорал закат, постепенно терял краски, медленно уступая ночи законное право. За ним, словно от взмаха крыла невидимой птицы, вспыхивали звезды, еще несмелые и по-младенчески чисты, как поцелуй ребенка.

От господина Гуожи, как и было обещано, Фенг получил большое вознаграждение за спасение Энлея. Половину денег он отдал мастеру Ксану, а вторую часть попросил доставить своему отцу, что и было немедля исполнено. Ведь хозяину этого дома повиновалась вся империя. Вместе с деньгами в дом помощника цзедуши отправились богатые дары от самого главного министра и поскромнее, лично от мастера Ксана. А заодно – приказ о назначении отца на должность губернатора провинции. Удивлению Фенга не было границ. Он закормил петуха самым отборным просом, не переставая дивиться ловкости последнего. Хотя, глядя как-тот беспринципно жрёт просо, задним числом сопоставляя факты, Фенг понимал, что здесь дело явно не в птице. «Ну, разве мог простой петух вершить судьбы империи?» И это был еще один вопрос, в котором Фенг решил конкретно разобраться.

– Это в чем ты решил разобраться?

Петух, символ года Поднебесной, влепил подзатыльник спящему Фенгу. – Может быть, ты со мной хочешь разобраться? Отнести мастеру Ксану на кухню и запечь в кисло-сладком соусе? Поберегись, дракон атакует!

Петух лихо нанес Фенгу удар молота по голове, но тот успел подложить руки.

– Ты что опять дерешься? – завопил Фенг. – Разве мало я натерпелся от муравьев… и на рынке?

– Дурак ты, я совсем не дерусь с тобой. Я обучаю тебя настоящему кун-фу!

– В смысле?..

– В самом прямом. Или ты думаешь, что кун-фу – беспорядочно махать руками и ногами? Ты вспомни, как ты дрался в Шаолиньском монастыре с мастерами.

– Какие они мастера… – кисло произнес Фенг.

– А я что говорю! Настоящее кун-фу – это совершенство духа. Ну, и немножко всего остального. Те монахи не были настоящими, но и они бы хорошенько намяли тебе бока, не дерись я тогда вместе с тобой… в духовном мире. Или ты думаешь, что это ты сам разделал полсотни мастеров?

– Теперь уже нет, – ответил Фенг.

– Но признайся, – лукаво спросил Петух, – ты ведь мнил о себе после этого?

Все вы, люди, с этой гнильцой самомнения. Пока не надаешь вам по шее, каждый считаете себя пупом земли.

И Петух с огромным удовольствием снова влепил Фенгу затрещину.

– Ай-яй-яй, – заорал Фенг и как-то почти машинально ткнул Петуха пальцами в грудь.

– Ого?! – Петух отскочил на пару шагов. – Ты делаешь успехи. Если так пойдет дальше, ты вскорости сам начнешь меня колотить.

Фенг вопросительно уставился на него. Петух на Фенга.

– Ну, и тупой ты, братец… – заявил дух после продолжительного обмена мыслями.

– Не понял…

– Я же говорю: дурак. Кун-фу только тогда настоящее, когда им начинает заниматься духовная сущность человека. Причем, в совершенстве. А до этого человек больше похож на вареную лапшу, пусть он и машет кувалдами направо и налево и мнит о себе.

– То есть, ты хочешь сказать, что если мне удастся побить тебя во сне, я стану настоящим мастером?

– Ну, конечно! – обрадовался Петух. – Человек рождается, душа его входит в плоть, становится аморфной, похожей на сырое тесто или глину. И только путем постоянных упражнений усваивает себе ту способность, к которой ее приучит тело. А тело, в свою очередь, к деланию побуждает дух, если он ответственный и не дармоед.

Петух многозначительно поднял «палец» вверх. – Ну, типа меня.

– А-а-а… – протянул Фенг.

– Ага, – подтвердил Петух.

– А я думал…

– Ошибался! – заключил Петух. – Но это только в общих чертах. Вводная часть, так сказать. Да и то хорошо, что ты уже умеешь немножко видеть.

– Я хорошо вижу. Может ты хотел сказать что-то другое? – недоумевал Фенг.

– Я сказал то, что сказал. «Видеть» – это сопряжение всех естественных сил человека, преобразование их в динамическую, подвижную, сущность в духовном мире. И только после этого человек сможет различать духовные движения… Вот так!

Пытаясь понять «увиденное», Фенг потерял из виду самого Петуха, перед глазами пошли красные круги. Дух резко оборвал свою речь и тупо уставился на Фенга.

– Короче, хватит с тебя на сегодня духовных истин. Ты и прозрел-то только, буквально на днях…

– Да я в порядке, – произнес Фенг заплетающимся языком, с трудом восстановив резкость в глазах.

– Не мели чушь, – словно из бочки отозвался Петух. – Ты еще очень слаб. Усвоение знаний нужно сопоставлять с мерой духовной силы. Иначе необратимо повредишься. Уж лучше вообще прожить жизнь в полном неведении, чем подъять больше своей меры, надорваться и… вылететь в трубу. Люди падки на духовные познания, но не понимают главного – своей меры.

– Какой еще меры? – озабочено спросил Фенг.

– Самой простой, выстраданной, – ответил Петух, красноречиво скрутив себе

шею и высунув язык. – Духовные откровения подаются по мере, за большие труды, скорби и приобретенное через них смирение. Упорный и постоянный труд… Под лежачий камень вода не течет.

– То есть, легких и быстрых путей не существует? А как же?..

– Да никак! – не дал ему закончить Петух. – Душу умертвить легко, оживить

– трудно. Знание без меры похлеще самых страшных ядов.

– Но как определить, каково оно, знание? – не унимался Фенг. – По мере или нет?

– Определить просто. Правильное знание не несет в себе ничего такого, что изменяет человека. Не возбуждает, не озаряет, не дает сверхспособностей…

– Тогда зачем оно нужно? – в очередной раз удивился Фенг. – И какая была нужда великим получать какие-то откровения? Что-то тут не сходится.

– Это в твоей голове не сходится, – продолжал Петух – Разве Лао-цзы говорил о сверхспособностях? Правильное знание дает ответы на вопросы. Главные вопросы жизни. Да, оно из области откровений, и его невозможно забыть.

– Ну, а то, что ты мне сейчас говоришь, оно из какой области? – задал конкретный вопрос Фенг.

– Оно из области духов, – не моргнув глазом, ответил Петух. – И, сказать по правде, мы играем с огнем… Пройти по грани дано не каждому.

– Так какая же разница между настоящим откровением и твоими советами?

– Разница? Хороший вопросик, – закивал головой Петух, снова высунув набок язык. – Откровение – это истина, а мир духов тебя просто дурит, пытаясь завладеть твоим умом, сознанием, душой. Короче, конкретное надувательство.

При этих словах Фенг остолбенел с открытым ртом.

– Не беспокойся, такие вещи случаются порой и промыслительно. У нас с тобой поставлены большие цели. А цель, как ты понимаешь, оправдывает средства. На сегодня – все!

Петух вдруг завернул себя крыльями и исчез, лопнул, словно мыльный пузырь.

Фенг проснулся под утро, разбитый и с головной болью, уснуть снова не смог никак. Интересное дело, после ответов и объяснений Петуха, вопросов стало значительно больше. Целый день он бродил по саду сам не свой, постоянно разговаривая в уме с собой, точнее с Петухом. При этом Фенга не покидало чувство, что его бессовестно водят за нос. Факт налицо: никому нельзя доверять. Собственно, он догадывался об этом уже давно и без Петуха… «Но что же тогда делать? Ведь должен во всем этом мире существовать какой-то смысл. В его круговращении, стремлении к гармонии и совершенству, сквозь слезы, боль и мрак… Даже в том, что вокруг одна хитрость и ложь! Подумать только, меня учит жить собственный петух!»

Болезненно и тоскливо Фенг наблюдал, как тот вытаскивает из-под камня полураздавленного, крупного дождевого червя. «Какой кошмар!» Фенгу показалось, что это он попал под громадную плиту, которая раздавила его, словно ничтожную козявку. И имя этой глыбе – жизнь. И именно его сейчас извлекает этот пернатый гурман – страшное создание из потустороннего мира с чрезвычайно развитым интеллектом и животными инстинктами петуха.

Отдавшись ветру, под свист,

Кружит опавший лист.

Еще вчера он говорил с ним наравне…

Печальней танца нет.

Петух достал длинного червя, не без труда проглотил его, икнув пару раз, и довольно закатил глаз.

«Ах ты зараза! – произнес в сердцах Фенг. – Ну, подожди, стервец, меня так просто не возьмешь. Я тебе еще покажу удар молота». Тем более, учить кун-фу его пообещал сам мастер Ксан! Но как-только он произнес в уме это имя, мрачное расположение духа враз улетучилось. Где-то в конце тоннеля забрезжил свет, и монументальная могильная плита рассыпалась, словно пепел сгоревшего листа.

– Вот это да! – само собой вырвалось у Фенга.

– Лучший бой тот, которого не было(41), – послышалось вдруг.

Рядом, сложив руки на груди, стоял мастер Ксан, в выбеленном грубом холщевом халате с закатанными рукавами и с большим кухонным ножом. Он тоже наблюдал за петухом, и по довольному выражению на лице повара можно было предугадать судьбу птицы.

Глава 7

Дождавшись благоприятного времени Минж, как и обещал, отправился в гости к еврейским купцам. Их община жила обособленно в одном из самых опасных кварталов столицы, издревле славившемся сетью своих запутанных подземных ходов и лабиринтов. Что скрывали подземелья, точно не знал никто: по городу ходили легенды о спрятанных там несметных сокровищах, охраняемых самим главным Фу-Тсан-Луном(42); другие утверждали, что там живут Пан-Луны(43) – драконы рангом пониже, стражники потаенных мест, похожие на змей. Именно в этом квартале за большие деньги можно было приобрести кожу, сбрасываемую ими. Считалось, что обладатель данного артефакта получит ясновидение и бессмертие. Особо отчаянные отправлялись в подземелья в надежде добыть сокровища или кожу, что, собственно, было одно и то же. Но очень немногие возвращались оттуда, и не сразу, иногда через несколько лет, ослепшие, в лохмотьях, и рассказывали душераздирающие истории, больше похожие на древние героические сказания. В свое время было назначено даже имперское расследование: выживших допрашивали с пристрастием, и оказалось, что древние красивые истории сочинялись в еврейской общине специально для придания месту популярности. В квартале на каждом шагу размещались мануфактурные и бакалейные лавки, лабазы, трактиры, харчевни, духаны и прочие заведения, которые очень нуждались в клиентах и покупателях. Искатели сокровищ, вдоволь набродившись по темным подземельям, выходили на свет и тут же теряли зрение. А потом годами жили в квартале, питаясь подаянием, блуждая по лабиринтам улиц и улочек большого еврейского местечка, и никто им толком не хотел объяснить, как выбраться оттуда. Наслушавшись историй, они вскоре сами становились живыми носителями легенд и рассказывали их за деньги на площадях… Пока, наконец, кто-то не выводил их в большой мир. Но и здесь они продолжали жить и зарабатывать себе на хлеб рассказами на площадях.

Итак, взяв с собой два десятка стражников, мастера Ксана, маленького Энлея и Фенга, которого рекомендовал повар, набрав подарков – тканей, чая и прочего, – Минж отправился в самый таинственный столичный квартал. Перед собой он послал гонца к купцам предупредить о приходе и спросить разрешения. Мало ли что… Поэтому уже на въезде в местечко их встретила целая еврейская делегация во главе с чиновником из правительства, управляющим всеми еврейскими общинами Поднебесной. Полностью ассимилировавшийся и ничем не отличающийся по внешности от остальных жителей столицы, чиновник спорил со встречающими на непонятном языке, ярко жестикулируя и выразительно закатывая глаза. Разговор происходил на таких высоких тонах, что Минжу казалось – еще миг, и они вцепятся друг другу в глотки. Пытаясь предотвратить драку, он замахал руками и выставил ногу из носилок. Но в тот же момент предупредительные евреи все, как один, протянули ему руки, улыбаясь, сверкая глазами, представляя одно благодушие, – ссоры как не бывало. Еще движение – и все бросились его целовать, обнаруживая при этом чудеса обхождения, в том числе и друг перед другом.

– Что-то случилось? – озабочено спросил Минж у правительственного сановника. – Отчего такой шум

– Какой шум? – удивился тот.

Все остальные, выказывая самое искреннее недоумение, вопросительно уставились на Минжа.

– Ну… – смутился всегда спокойный Минж, – если ветер дует из пустой пещеры, это не без причины.

– О, что вы, что вы, уважаемый Минж, нет никакого повода для беспокойства, – улыбаясь, заверил его чиновник. – Это мы просто решали, чей дом вы должны посетить первым.

– Конечно мой! – выступил наперед купец Аарон, пригласивший его в гости. – О чем тут спорить? Тут все абсолютно ясно. Разве этот разговор стоит ушей нашего уважаемого гостя! Ревекка давно накрыла стол, блюда сняты с огня…

– Стол подождет, блюда снова можно подогреть, – отодвинул его государственный чиновник. – Уважаемый Минж, вы сейчас же должны увидеть мой сад. В это время дня он особенно прекрасен!

Чиновник обнял Минжа, пытаясь тут же изобразить этот сад, вдали, под облаками, весь в солнечных лучах и сверкающей утренней росе.

– Стол подождет, Ревекка – нет! – категорически заявил Аарон. – Что может быть прекрасней моей Ревекки? В ее-то годы…

Он бесцеремонно отодвинул чиновника, взял Минжа под руку.

– Нас ждут изысканные угощения, и нам есть, о чем поговорить. Моя Ревекка просто бесподобно готовит фазана. И не только… Вы же знаете, как умна моя Ревекка. Поверьте, от общения с ней вы, мой дорогой Минж, получите незабываемое наслаждение. Так зачем медлить и перебивать аппетит?

И он фактически силой вырвал Минжа из цепких объятий правительственного чиновника.

Первое, что бросилось Минжу в глаза, это сплошная грязь на узких улочках и кучи мусора. Казалось, его тут никто не собирал от сотворения мира. Сами купцы был одеты очень богато, пальцы унизаны золотыми перстнями с драгоценными камнями, у многих во рту золотые зубы. Это как-то не вязалось с мусором на улицах – купцы его просто не замечали. И вели они себя так, будто мир для них не существовал; вернее сказать, чувствовали себя настоящими хозяевами в этом мире и просто попирали его ногами. Возможно, у них совсем не было календаря. Это противоречило традиции Поднебесной, где всякий стремился жить в гармонии с окружающим миром, внимая каждому движению вокруг себя, а все дела согласовывались с гороскопом и календарем. Конечно, в данном случае Минж подразумевал жителей столицы и других городов, имеющих образование и получивших приличное воспитание, а отнюдь не грязных невежественных крестьян, питающихся вшами и гадивших на головы своим свиньям. Но ведь и купцы были далеко не похожи на крестьян…

Разговаривая сразу на двух языках, Аарон успевал отбиваться от остальной горланящей когорты и успокаивать Минжа, заверяя его в полном, абсолютном мире и согласии. И это было второй отличительной чертой, особенностью еврейского колорита. Та кипящая бурная жизнь внутри общины – споры и разногласия, радость и веселье – никоим образом не касалась посторонних глаз и ушей.

– Это наши разборки, – ответил Аарон на немой вопрос Минжа. – Прошу вас, не обращайте внимания, оно того не стоит.

Вот так, под общий крик и визг, они добрались к дому Аарона, вошли внутрь, и слуги наглухо затворили кованные тяжелые врата.

– Вы должны понимать, – извинялся за своих сородичей Аарон, – для нас ваш визит – большая честь. И каждый из них желал бы принимать такого гостя в своем доме. Но на всех все равно не напасешься…

– Может, стоило бы заглянуть хоть к некоторым, дабы не оскорбить их гостеприимства, – тактично предложил Минж.

– Ой, вы не знаете наших людей! – аж подпрыгнул Аарон. – Ничего с их гостеприимством не произойдет. Там у каждого, почитай, дочь на выданье, а то и по несколько… А что я тогда скажу своей Ревекке? Пригласил гостя и не смог привести в дом… Тут понимаете, дорогой Минж, настоящая политика, – заговорщицки объяснил Аарон, скручивая пальцами локон у виска. И видя, что Минжа не смутил его намек, добавил уже совсем откровенно.

– Ревекка достойная девушка из рода самого Давида, царя Израильского. А как она готовит, а как поет, а как танцует! При этом получила лучшее образование в Поднебесной, – добавил Аарон почему-то шепотом. – И, наконец, она просто красавица!

То, что девушка красива, Минж знал и без объяснений отца. Высокая, статная, стройная, с абсолютно белой кожей, рыжими слегка вьющимися волосами и огромными глазами цвета липового мёда – ничего подобного Минж не встречал. Но не красота и статность Ревекки притягивали его внимание. Даже не то, что она была действительно умна и имела прекрасные манеры. Находясь с момента вышеописанных событий вне мира страстей, в некоем отстранении от «пульса жизни», так сказать, имея возможность свободного наблюдения, Минж и сам замечал в странной девушке какую-то высшую свободу и власть над миром, легкость и в тоже время необъяснимую глубину – вещи, удивительные по своим качествам и различные по сути. В Ревекке они сочетались безупречно, что являлось удивительной загадкой, и странным образом было созвучно его сердцу. Такую девушку просто невозможно было не любить… Если бы Минж не знал, как ее зовут, он бы назвал ее Любовью. И даже та легкая горечь на губах от общения ней, словно поцелуй вереска, всякий раз ложилась на ее образ в его душе каким-то новым свежим мазком, перебивая приторный вкус рутинных житейских тривиальностей.

Обед, приготовленный Ревекой, заслуживал наивысших похвал. Не привыкший есть помногу, тут Минж совсем не удержался и испробовал почти все блюда, тем более, что подавала их сама хозяйка дома. Матери у Ревекки не было, она умерла несколько лет назад, и с тех пор дочь сама вела домашнее хозяйство, умело управлялась как с финансами, так и с кухонной утварью. Слуг в доме было немного, но, судя по порядку, последние отлично знали свои обязанности. Тон всему задавала Ревекка. Она не забыла позаботиться о том, чтобы слуги и воины, прибывшие с Минжем, были накормлены и устроены на отдых в гостевом доме в саду.

Во время обеда прибыл начальник охраны. Он сердечно благодарил хозяйку за угощение, но его глаза выдавали обеспокоенность, и Минж подозвал его ближе к себе.

– Господин, – склонился он к самому уху младшего Чжао, – мне кажется, снаружи пытаются выломать дверь. Не полезно было бы нам вызвать подмогу? Впрочем, мои воины и сейчас готовы выйти за ворота и сразиться с кем бы то ни было.

– Нет нужды, – любезно ответил хозяин дома, по всей видимости, умеющий читать по губам. – Это ломятся к нам старейшины общины во главе с раввином, нашим… как бы сказать… главным Буддой. Все они – почтенные старцы, воевать там не с кем. Я их пригласил для беседы и велел подождать. Нет пира, который не кончается, но народ наш нетерпеливый… Поверьте, им есть что сказать! С вашего позволения, уважаемый Минж, я прикажу их впустить в дом; пусть подождут на террасе в саду.