Цзэдун Тао
Второй Император

Доктор Ли торжествующим взглядом обвел сидящих за столом.

– Ну, нельзя же так все упрощать, эскулап вы наш, – возмутился учитель Вейж. – Кто ж тогда, по-вашему, сотворил такой несовершенный мир? И зачем?

Наднесь вы цитировали Будду, но, как я знаю, вы не особо… как бы помягче выразиться, разделяете его идеи.

– Ну что вы, совсем наоборот, – невозмутимо отреагировал врач. – Учение Будды мне удобоприятно, как и мысли Лао-цзы30. Но, как практику, проводившему в загробный мир многих, мне ближе прагматизм Конфуция. Все хорошо, что можно использовать в реальной жизни, не отрываясь от самых простых, непосредственных нужд.

– Например, состояние нирваны в повседневной нашей суете. А если несподручно, так – ну ее! Закопать и забыть, – хихикнул математик.

– Как точно вы уловили мою мысль, уважаемый учитель, – почти обиделся доктор. – И еще говорите, что я упрощаю.

– А вы определенней выражайтесь, любезный наш доктор Ли, – тут же исправился математик, чувствуя некую бестактность своей иронии, – больше конкретики.

– Конкретики? Да сколько угодно! – вскочил доктор.

Но тут же сел обратно и задумчиво произнес. – Очень часто умирающий от болезни человек просит просто воды… Чашку воды, не более. А после того, как он испустит дух, жидкость исходит из тела, простите, естественным образом, как и прочее. В этом мало приятного… Жалкая ничтожная тварь в крайнем убожестве предстоит величию Вечности. Но за это человека можно пожалеть. И даже полюбить! Понимаете, я о чем?..

На глазах у доктора Ли на мгновение промелькнула слеза. За столом воцарилась гробовая тишина.

– Значение человека равносильно значению всего творения, вместе взятого, – тихо проронил один из еврейских купцов, переглянувшись со своим другом. – И тот, кто избавляет от страданий одну душу, как если бы спас весь мир.

– Прах, из которого создан Адам, собирался со всех концов земли, – кивая, добавил второй еврей.

Они снова многозначительно переглянулись.

– Венцом практики Дао есть полная тождественность истинной сущности человека с истинной сущностью всех вещей во Вселенной, – аргументированно заключил аптекарь Вейюан.

Собравшиеся замолчали. Слуги принесли полоскательницы. Омовение рук заняло некоторое время и разгрузило напряженную обстановку за столом. Потом был подан цветочный чай в виде аперитива. Еще принесли подогретое красное вино с имбирем и прочими пряностями, что считалось очень полезным перед трапезой во избежание разного рода пищевых отравлений, особенно жарким летом. Гости выпили по чашке, пожелав хозяину дома крепкого здоровья и долгих лет.

От вина лица гостей умилились, даже бледная невозмутимость аптекаря Вейюана слегка пошла румянцем, зарозовелась. Минж выпил и почувствовал себя совсем хорошо, молчавшие доселе чувства ожили с новой ясностью и остротой, словно с чистого листа. Но все равно, какой-то частью сознания Минж удерживался вне мира, находясь в роли наблюдателя. И это было поистине дивным открытием, если учесть, что он легко различал движения вокруг, входил и выходил из чувственной области, касаясь мира, но не смешиваясь с ним. Природным чутьем Минж отлично понимал, что такое чудесное состояние не вечно и напрямую связано с отсутствием страстей. А они, подобно магнитному камню, уже захватывали душу и увлекали в стремнины, из которых, возможно, не было возврата! Но пока Минж наблюдал.

Взбодрившись, гости готовы были продолжать спор, но никто не решался начать первым. Взоры обращались к главе дома, и тот решил подлить масла в огонь.

– Увы, – развел руками господин Гуожи, слегка облокотившись на кресле, давая понять, что рассказ будет долгим, – когда император Мин-ди увидал во сне Будду, он снарядил посольство в Бхарат31 за буддийскими текстами. Вместе с текстами и священными изображениями приехали два буддийских монаха. Им были оказаны почести, но возникла проблема переводов буддийских текстов на язык Поднебесной. Сначала переводчики пытались передать представления буддизма при помощи понятий традиционной китайской философии. Бодхи – Пробуждение – они определили как Дао, а нирвану – у-вэй. Но на практике, которой на то время и не могло существовать в Поднебесной, все оказалось… как бы поточнее выразиться?

Хозяин дома слегка улыбнулся, обращаясь к гостям.– А как, собственно, можно выразить то, что невыразимо? Но, все же, нирвана подразумевает целенаправленное деятельное достижение полного освобождения от форм и образов мира, растворения в Абсолюте, тогда как у-вэй – отрицательное понятие, предполагающее только невмешательство в естественный порядок вещей и ход событий. Хотя и тут некий вид деятельности наблюдается. Я бы сказал, занятия делом недеяния, ибо такова сущность постоянно бездействующего, но все осуществляющего Дао. Далее, в трактате «Хуайнань-цзы»32 Конфуций также признает принцип недеяния, но распространяет его лишь на личность императора. Согласно его учению, из круга деятельности благородного мужа исключаются Малые пути. В обязанности Сына Неба входит только восприятие небесных эманаций Дао и передача их своему народу. Но это вряд ли можно назвать нирваной, по крайней мере, как результат чисто медитативной практики монаха.

– По факту, – господин Гуожи снова развел руками, – религия Поднебесной – это синкретизм трех религий: даосизма, буддизма, конфуцианства. Ну, и еще многих традиционных культов. Здесь нет четких границ. А значит, нет разделения, и следующей за ним религиозной нетерпимости и экстремизма. Это большое благо для жителей империи. А о благе империи я пекусь постоянно.

Хозяин дома сделал ударение на последней фразе, окинув довольно строгим взглядом своих подданных. И это был ответ, достойный первого министра империи.

– Традиция Дао в душе Поднебесной, – продолжил аптекарь Вейюан, – уловив еле заметный кивок хозяина дома в свою сторону. – Управляя государством, мудрый делает сердца пустыми, а желудки – полными, ослабляет волю народа и укрепляет кости его. Он постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было знаний, а имеющие их не смели бы действовать(33).

– Это противоречит принципу жэнь(34), человеколюбия, как основы семейных ценностей, – заявил один из художников. – Семья – ячейка общества; крепкая семья – крепкое государство.

– Но вы уже, совсем… – скорчил кислую гримасу математик. – Урок повторения в начальной школе.

– Да-да, я сообщаю избитые истины, но разве это умаляет их ценность. Пока человек обращен лицом к семье, пока он печется и заботится о своих близких и их благополучии, его просто невозможно уличить в каком бы то ни было пороке. Разве это не показатель духовного роста и созидания? Причем, абсолютно природным способом совершенствуясь в добродетельной жизни, год за годом постигая мудрость Дао, так сказать натурально, не теряя при этом человеческого лица, проявляя сострадание и милосердие к окружающим. Разве это не прекрасно! – закончил восклицанием мысль художник.

– Это просто чудесно! – воскликнул ему в тон математик, астроном и циник Вейж. – Но тот же Конфуций говорит: «Благородный муж, привязанный к домашнему уюту, не достоин зваться таковым». Что вы на это ответите, уважаемый Вейюан?

– А он произнес данную фразу до поисков достойного правителя в Поднебесной или уже после них? – настаивал на уточнении аптекарь.

– Следуя логике выраженной мудрости, я думаю, он произнес слова, собираясь в путь, – легко вычислил ответ математик Вейж.

– Но какое это имеет значение? У «великих» нет случайных мыслей, а человек уже рождается великим. Или вы не верите в предопределение судьбы?

– Все в равной мере не имеет значения. «Если не почитать мудрецов, то в народе не будет ссор», – с иронией ответил Вейюан.

– А как же мудрость мастера Дао? – задал очередной каверзный вопрос доктор Ли, имея ввиду сказанную выше цитату Лао-цзы.

– Вы желаете, чтобы я отвечал на это вам или вам? – вежливо, но холодно спросил аптекарь-даос, обращаясь поочередно к задавшему вопрос доктору Ли и к учителю-буддисту Вейжу. – Ибо разница категорий, в которых мыслит каждый из вас, налицо, а я не мальчишка прыгать через несколько ступенек.

– Ответьте по очереди каждому, – включился в беседу второй из художников.

– Что нельзя выразить тушью, удобно сделать красками. Хотя первое всегда более ценно.

– Вот видите, нет нужды усложнять простое, – возразил аптекарь. – Однажды Лао-цзы путешествовал со своим учеником. Присев у дороги, он увидел череп и сказал ученику, указывая на него: «Только он и я знаем, что ты не рождался и не умрешь, и поэтому мы счастливы». – «А как же остальные?» – спросил ученик. – «Череп и мастер знают истину за пределами смерти и рождения, остальные еще в пути», – ответил Лао-цзы.

– По-моему он назвал остальных глупцами, – вставил свое доктор Ли.

– А что это меняет? Важен опыт и факт абсолютного знания мастера, – подчеркнул мастер Вейюан.

– Любой опыт, даже самый невообразимый, может быть иллюзорным, как и любое знание может быть неполным. Я бы сказал, оно и должно быть неполным, ибо что такое мера знания? – произнес доселе молчавший Минж. – Я даже уверен, за пределами жизни и смерти есть много чего, превосходящего человеческие возможности познания. Мудрец не изрекает конечных истин, а лишь то, что видит, понимая, что он ничтожно мал и ограничен как человек, хотя и постиг несколько больше других. И всегда допускает, что, возможно, не совсем удачно постиг, если он действительно имеет чистый ум. Или не пришло еще время, – заключил Минж.

После этих слов кое-кто за столом остался сидеть с открытым ртом. И только еврейские купцы слегка улыбнулись, незаметно кивнув друг другу.

– Осуществление недеяния всегда приносит спокойствие, но если доброе не является таковым, то кто определил, что спокойствие, это как раз то, что необходимо человеку, – продолжил Минж. – Пусть даже оно открывает тысячу дверей, где уверенность, что в них необходимо заглянуть? Может, там для человека и нет ничего.

– Да, возможно, там пустота… – намекнул аптекарь. – Лао-цзы сказал: «Дао – это пустой сосуд, но в применении – неисчерпаемо, бездонно». Я наблюдаю тени сновидений, оставаясь пустым изнутри, подобно зеркалу, которое не цепляется за отражения, – красиво процитировал он не то свою мысль, не кого- то из великих.

– Я не считаю это достижением, – в тон ему возразил Минж. – Возможно, вокруг пустота. – Минж наглядно пощупал воздух вокруг себя. – Мы находимся в мире до той поры, пока связаны с ним, питаясь им, поддерживаем жизнь. А вокруг – бездна! Упавшему в реку надобно грести, иначе он утонет. Грести не из страха смерти, а из-за страха потерять жизнь. И это существенно.

– То есть, вы несогласны с Лао-цзы? – горько скривил губы аптекарь Вейюан.

– Слишком много слов сказано о том, чего нет, – ответил Минж.

К этому времени были поданы блюда, и хозяин предложил гостям приступить к трапезе. Вкус угощений заслуживал всяческих похвал, особенно петух, запеченный по особому, только повару известному рецепту. Гости хвалили еду и благодарили хозяина. Господин Гуожи велел позвать повара. Тот пришел, сдержанно выслушал похвалу, но тень на его лице говорила о том, что он чем-то озабочен. Господин Гуожи поинтересовался о причине, и выяснилось, что у повара пропал сын. Главный министр, не раздумывая, отдал приказ: несколько десятков слуг и множество охраны тут же отправились на поиски отрока. Повар поблагодарил хозяина и пообещал назавтра приготовить петуха еще получше.

Понятное дело, после этого случая, тем более после вкусного и сытного обеда, за столом уже никто не зачинал серьезных духовных разговоров: даже аскет Вейюан нахваливал петуха, запивая его раз по разу вином, споря о составе специй с доктором Ли и пытаясь определить их на вкус.

После обеда гости вышли на террасу, где им снова предложили чай и вино. В свободном режиме велись разговоры о разном: южане говорили об урожае, об удобрении почвы и мелиорации; родня с запада – о векселях и об организации частных банков; доктор Ли – о прививках от оспы и необходимости воздержания при сладкой моче; художники рассуждали о воплощении в живописи настроений и переживаний человека, отражении его чувств и эмоций, о целостности и неуклонной точности образа.

Не желая слушать болтовню, Минж прошел в дальний угол террасы, которая являлась продолжением гостиной, но вслед за ним подались еврейские купцы, и один из них, тот у которого была дочь на выданье, накручивая на палец локон у виска, поинтересовался о здоровье.

– Все в порядке, чувствую себя значительно лучше, – ответил Минж, понимая, что это только прелюдия.

Наблюдая за купцами еще за обедом, Минж заметил, что они не проявляли особого интереса к разговору и кивали головами только ради приличия. Поведение их было сдержанным и осторожным, без эмоций: чувства, где-то глубоко, отчасти просто недоступны. Оживились странные купцы только, когда он резко возразил аптекарю. Всколыхнулась гладь души, дохнуло в лицо все с той же необъяснимой терпкой горечью – Минж ощутил ее прямо на губах. И поэтому, естественно, ожидал продолжения разговора.

– Но что за интерес говорить о моем здоровье, мне же не семьдесят, как господину Вейюану.

– Мы заметили, вы с ним не очень ладите, – произнес один из купцов.

– С ним или с его Дао?\

– Как сказал Лао-цзы, отрицающий Дао в расцвете сил выглядит дряхлым, – заметил второй, смеясь. – Не оттого ли вам нездоровилось?

– Наоборот. Как видите, после спора с аптекарем мне совсем полегчало. Вышел ветер.

– Это таки да, – подтвердили купцы, кивая.

У них была какая-то особенная манера качать головой, цокая при этом языком, как бы сочувствуя и удивляясь одновременно.

– Тут вот какое дело, – неуверенно продолжали они. – Нас заинтересовала мысль… Одна фраза, может, и произнесенная вами случайно… Так сказать, для придания выражению образной полноты. – Я с детства не говорю случайных слов, это знаю все, – рассмеялся Минж. —Что именно?

– Нет, поймите нас правильно… Возможно, дело совсем того не стоит. Но знания много места не занимают, – оправдывался один.

– Человек должен жить хотя бы ради любопытства, – добавил другой.

Они определенно хитрили, не решаясь обнаружить свой интерес.

– Нет-нет, напротив, я буду вам признателен. Если вам интересно, я с радостью отвечу, – самым искренним образом заверил их Минж, чувствуя себя виноватым в их нерешительности. Все-таки он – сын великого отца.

– Я убежден, – начал один из них, – Вселенная движется по пути совершенствования. И то, что сегодня считается исключительным, спустя время выбрасывают, как старый хлам. Вы произнесли в споре, уважаемый Минж, что возможно, истинному знанию время еще не пришло. Насколько нам известно, лучшие умы империи искали истину у древних, их почитали и превозносили: «Строго придерживаясь искусства Пути древних, ты достигнешь полноты управления настоящим, познаешь глубочайший исток вещей».

– Но вы же так не думаете? – пошел напролом Минж. – Иначе, как я понимаю, не возникло бы вопросов.

– Ну-у-у, – хитро улыбаясь, протянул один из купцов, – чтобы да, так нет. Но мы совсем другое дело. У нашего народа своя религия, и она обязывает нас ждать…

Он не закончил мысль, давая понять, что это сложная и длинная история.

– Вы рассуждаете необычно для Поднебесной. И вы умный человек, – заявил второй купец, который по большей части молчал. – Люди здесь мыслят так, как будто у них в запасе тысячи лет, а вы – как будто один день. Именно этот день.

– Поднебесная смотрит в прошлое и ее взору предстоят тысячелетия. Отсюда она черпает мудрость, словно из бездонного кладезя, соблюдая традиции благочестивых мужей и подражая героям, – неожиданно послышалось из-за спины.

Минж обернулся. С чашкой чая в руке, словно застывший богомол, стоял аптекарь Вейюан.

– Юность смотрит в будущее, а старость – на свою юность, – кратко заметил Минж (купцы опять переглянулись). – Но самые красивые иероглифы можно нарисовать только на чистом листе.

– Хотелось бы все-таки услышать ответ на наш вопрос, – заволновались евреи, предполагая новую и длинную дискуссию, в которой они были как бы не у дел.

– Вне сомнений, – произнес Минж, – Лао-цзы – великий мыслитель, достигший духовного ведения и мудрости. Но слишком важные вопросы остались без ответов. Из этого я делаю вывод, что нет абсолютного знания, а есть последовательность, с которой провидение открывает свои тайны. И, вероятно, им нет предела.

– Какие такие еще вопросы? – принял угрожающую позу аптекарь-богомол. – Как творит Дао, например. Ведь Дао – пустота! Не подскажете ли нам, мудрый Вейюан?

– О, мальчишка! – воскликнул Вейюан. – Непостижимо… Дао творит непостижимым образом. Разве не об этом говорится в «Дао Дэ Цзин»? – Прекрасно, – поблагодарил Минж. – Именно это я и хотел услышать. Теперь вы понимаете, что факт непостижимости уже указывает на наличие ответа и на то, что он находится за гранью познания. А раз ответ есть, вполне реально предположить, что для откровения оного не пришло еще время.

– А вам не кажется, что такое познание невозможно в принципе для человека?

– Для человека невозможно, но все возможно Провидению. И я уверен – время наступит…

Минж на мгновенье прервался, подбирая точные слова к тому, чему сам явился свидетелем этой весной, и Кого никак нельзя было назвать « ничем» и « пустотой». Он поискал вокруг, в пространстве, и вдруг ответ возник сам собой – простой и неопровержимый. – Посредством у-вэй мастер постигает Дао, но, я уверен, это не конечный результат, а только то, что отпущено человеку постичь на определенном отрезке жизни. – Минж двумя пальцами наглядно показал ничтожно малый кусок пространства. – Закончится время, – он убрал руки, – и явится Создатель всего, возможно, как антимир целому, в том числе и Дао. Он Хозяин и Господин, и только в Нем – конечная истина всего творения.

– Это серьезное заявление, – закивали головами купцы.

– Выглядит грандиозно, – согласился Вейюан. – И даже логично… Но любопытнейший вопрос: откуда такие сведения? Неужто я поверю вам на слово?

Аптекарь улыбнулся, чуть-чуть высокомерно, но не более. – Даже при всем уважении к отцу и роду, и вашему оригинальному уму.

Он отпил чай из чашки, наслаждаясь тонким вкусом. Тут же возник слуга и долил чай. Вейюан развел руками.

– Увы, это факт: гостеприимство этого дома неисчерпаемо, как Дао. И, сказать по правде, вы удивили меня, дорогой Минж, удивили своей настойчивостью. Пусть даже с вами можно согласиться… Но почему « как антимир»?

– Это трактовка учения Дао о Творце и творении, вам ли не знать, уважаемый Вейюан, – довольно искренне ответил Минж.

– Хвала Всевышнему! – воскликнули евреи, подняв руки к небу.

– Уж не хотите вы сказать?..

– Скорее нет, чем да, – вмешался подошедший хозяин дома. – Извините, но я вынужден прервать ваш разговор. Минж еще слаб, и ему пора принимать моцион и лекарство, назначенное доктором Ли. Здоровье – это Небесный дар, не заботиться о нем – преступление.

Он сделал знак – вмиг подбежали слуги и увели Минжа в банную залу, где его уже ожидал полный комплекс водных процедур, растираний и массажа.

Аптекарь Вейюан умолк в недоумении на полуслове.

На следующий день повар господина Гуожи вновь пошел на рынок за петухом. Но на этот раз пошел не один. С ним отправились два воина из личной охраны первого министра. Повар – сенсей, много лет практиковавший кун-фу, – сразу без ошибки вычислил продавца петуха, имеющего к нему особый интерес. Как настоящий мастер, он не подал виду, предоставив событиям развиваться в своем ключе, наблюдая за изменениями, которые они принесут. Итак, первое: вчера повар с удивлением заметил, что петух, купленный у юноши, после обычного пучка специй заимел такой изысканный вкус, которого ему не удавалось добиться в кулинарии за всю многолетнюю практику. Как результат – его пропавшего сына теперь искало полгорода. В людных местах развешаны объявления с описанием мальчика, в них было обещано приличное вознаграждение. Да за такие деньги любой в городе был готов отправиться на поиски! Во-вторых, ночью ему приснился странный сон: голенастый бойцовский петух, голый, почти без перьев, долго и подробно объяснял ему секреты кун-фу . Будучи опытным мастером, повар не мог не отметить большую ценность советов. А под конец петух велел идти на рынок и искать этого продавца. «Он знает намного больше, хотя с виду простак», – произнес в его сне петух. Затем молниеносно исполнил разворот ча- бу(35) и коварно нанес удар молота, от которого в голове повара загудело, как от удара колокола. В следующий момент ловкий петух исчез. Мастер проснулся с болью в голове. Поэтому, собираясь на рынок, повар захватил с собой двух стражников. Мало ли что…

Глава 6

Пройдя, по совету Петуха, вниз некоторое расстояние, Фенг наткнулся на непролазные заросли. Понимая, что нет других решений, он полез в самую их гущу, дико царапая лицо и руки и ругая в сердцах петуха, мирно дремавшего в корзине. «Раз ты такой умник, мог бы придумать что-нибудь и получше…» Но на деле получалось, что этот рдяный гад как бы намеренно глумился над ним. Медленно и необратимо в голове Фенга зрели различные планы мести. Укрывшись в чащобе возле реки, Фенг решил немного вздремнуть, хотя сделать это у него получилось не сразу. Здесь, возле воды, жутко донимали комары. И опять – от них страдал только Фенг, а петуху в перьях все было нипочем. Неистово чесались руки… И еще больше хотелось свернуть кому-то шею. Наконец, измазав густой глиной все голые участки тела, Фенг таки умудрился прикорнуть. Но как-только на него нашел сон, тут же явился Петух. И первым делом стукнул ему по макушке.

– Хочешь проспать все на свете? – спросил он явно издевательским тоном. – А что мне делать?! – отбивался от Петуха Фенг. – Я устал, мне нужен отдых.

– От чего же ты устал? Неужели от собственной глупости?

– От твоих нравоучений устал. Ты почему не даешь мне покоя? Вот взял я тебя на свою голову!

– Верно сказал! Именно, так оно и есть! – обрадовался Петух и стукнул Фенга еще раз.

– Что так и есть? – захныкал Фенг, но заметил, что теперь он может двигаться и даже отбиваться.

– Выражение «взять себе на голову» именно это и объясняет, – продолжал Петух, пытаясь влепить Фенгу затрещину.

– Что объясняет? – недоумевал Фенг, уворачиваясь от тычков.

– Объясняет то, что люди хватают руками все подряд, а оно потом садится им на голову!

Петух подпрыгнул, изловчился и плюхнулся Фенгу на затылок, накрыв собой голову. Фенг попытался скинуть вредную птицу, но та будто вросла в шею.

– Ты что делаешь? – заорал Фенг и принялся колотить себя по загривку.

– Показываю наглядно, что означает в духовном мире выражение «взять себе на голову». А ты как думал? Погоди, я тебе еще покажу, сколько люди таскают на себе всякой гадости. Да так, что и света Божьего не видят.

Действительно, из-под перьев мало что можно было разглядеть, и то, по большей части, только под ногами. Прелый запах, исходивший от птицы, дико дурманил мозги, Петух намертво прилип к затылку и стал с Фенгом одним целым. Тот продолжал колотить, как ему казалось, сидевшую на нем птицу, но болела голова и шея, да и только.

– Вот так, – Петух спрыгнул с Фенга и поправил перья. – Не бери в руки того, что не в силах понести. А тем более, не бери чужого, иначе – каюк. Я мог бы сидеть на тебе до конца твоих дней, но у меня другие цели; ты должен научиться их ясно видеть и всегда иметь свежую голову. Кстати, выражение «иметь свежую голову» означает – освободиться от того, что на ней сидело. Отчасти, разгрузка сознания происходит во сне. И это вторая духовная истина за сегодня.

– Значит, я все-таки мог от тебя избавиться, – обрадовался парень. – Я ведь тебя даже поколотил немножко.

– Глупости, – категорически заявил Петух. – Освободиться от бремени можно только путем долгой борьбы со страстями. Да и то не благодаря собственным усилиям, а промыслительно, силою свыше. Но для этого нужно сделаться монахом и иметь достаточно решительности выстоять в деле до конца. Увы, такая жизнь не для обычного человека.

– Стоп. Что значит «силою свыше»?

– Любое знание полезно ко времени, – лаконично подчеркнул Петух. – Знание раньше времени делает человеку вред, позже – приносит огорчение. Для тебя на сегодня достаточно духовных истин. Пора заняться делом. Встань и подберись ближе к воде. Сейчас туда причалит лодка.

– Да как я встану? – возразил Фенг, – Я же сплю!

– Не волнуйся, сейчас я тебя разбужу.

Петух хитро улыбнулся во весь беззубый птичий рот, повернулся вокруг на одной ноге, и вмиг перед Фенгом предстало жуткое чудовище, какое описать не хватает воображения и слов. «Ужас, летящий на крыльях ночи!» С перепугу Фенг заслонил лицо рукой, а эта гадость долбанула его прямо в кисть. Он неистово взвизгнул, подпрыгнул и проснулся.

Сердце бешено колотилось в груди; с лица отваливались куски высохшей глины. В корзине заквохтал перепуганный петух. Фенг зажал ему клюв. Рядом в камыши тихо воткнулся нос плоскодонки.

– Ты слышал, в кустах кто-то вскрикнул, – прошептал один из монахов.

– Чепуха. Ночная птица, не более. Из людей никто не сможет забраться в такие тернии. Я это место высмотрел еще днем. Там с берега абсолютно непролазные дебри.

– Вот и хорошо. Но стоило бы проверить. Мне показалось, это кричал человек, – настаивал первый монах и шуганул для верности по кустам посохом с бронзовым набалдашником в виде Будды Просветления(36). Увесистый Будда прошел прямо над Фенгом, едва не снес ему башку и не освободил сразу от всего. Фенг втянул голову в плечи: кажется, он начинал понимать духовные истины…

В корзине снова взбеленился испуганный петух. Фенг лихорадочно зажал ему клюв, чуть было не оторвав голову. В висках звонко лупили удары пульса, и казалось, их слышит вся округа.

– Ну вот, я же говорил, птица, – засмеялся второй монах.

– Это петух, – подтвердил первый. – Интересно, откуда ему тут взяться?

– Мало ли. Может с рынка сбежал. А может, этот коварный мальчишка следит за нами, – произнес второй таинственным шепотом.

– Ты серьезно… Вот ведь напасть. Ну все, пришел его конец!

– Да успокойся, пошутил я, – ответил второй и рассмеялся.

Фенг сидел в шаге от них ни живой, ни мертвый. Благо, стояла безлунная ночь. Где-то в выси падающие звезды чертили безграничную черную грядь. Пели цикады, пищали комары, шипел под руками петух и на плесе сонно вкидывалась рыба. Повсеместно ощущалось дыхание настоящей и загадочной жизни. Необъяснимой и бесконечной.

Медленно истекали минуты, часы. Монахи долго о чем-то говорили, спорили, потом опять шептались. Фенг лежал в колючих кустах, боясь даже пошевелиться. Ночью невесть откуда взялись муравьи и принялись ползать по нему, залезая везде, куда можно, и кусая, за что вдумается. Состояние Фенга было близким к помешательству, хотелось взорваться на полные ноги и чесануть напролом, лишь бы не терпеть эту пытку. Но на корме судна действительно находился связанный ребенок, он хныкал время от времени, просился и плакал, и тем помогал Фенгу забывать о своих напастях. Фенг представлял себя спасителем младенца, героем во языцех, и проклятые муравьи отходили на второй план.

Так он вытерпел несколько часов.

Приближался рассвет, а монахи все беседовали. Фенга начало волновать то, что еще немного и рассветет, и его обнаружат. «Правда, Петух обещал…» Но на деле все происходило далеко не так гладко. Скорее, даже наоборот. После бессонной и мучительной ночи Фенг готов был уже на все. От огненных укусов муравьев в нем что-то выгорело изнутри: возможно, это был страх. Глядя почти невидящими от боли глазами в звездное небо, Фенг в один момент ощутил величие Вечности и призрачность жизни – ничтожность человеческих желаний на фоне бесконечности Вселенной, абсурдность этих желаний, честолюбие и жалкую амбициозность, в конечном счете, просто глупость. Он понял это ясно, как никогда. И еще что-то… Очень важное! Но внезапно монахи поднялись. Они быстро простились, один вплавь удалился, а другой улегся спать и уже через минуту мирно храпел в лодке.

Пришло время действовать – легко, свободно, хладнокровно. Обогнув лодку, Фенг нырнул пару раз в омут с головой, потопляя ненавистных муравьев. Холодная вода быстро привела его в чувство, и, хотя все тело пекло и жгло от укусов, его душа ликовала в предчувствии победы, в первую очередь, над собой. Дальше все пошло по намеченному за безумную ночь плану. Монахи привязали лодку к большой коряге. Фенг отцепил конец веревки от лодки и осторожно связал спящему монаху ноги. Связал крепко, в несколько узлов. Расчет был простой: как только Фенг оттолкнул лодку от берега, монах тут же проснулся, вскочил и бухнулся за борт. С дикими воплями и связанными ногами он барахтался в прибрежном иле, пытаясь освободиться, но фантасмагорическая карча(37) цепко держала его за ноги. А лодка с Фенгом тихо растаяла в утреннем тумане, в неясном мерцании глубин оставляя за собой диффузию из галактик на покойном зеркале реки.

Проплыв с пару десятков ли по каналам и сделав несколько поворотов, Фенг нашел удобное и безопасное место в камышах возле какого-то большого сада. Сад был богатый, ухоженный, но небольшой обрыв, нависающий над плесом, создавал возле воды скрытый от посторонних глаз уголок.

Энлей, так звали пленного мальчика, оказался очень умным и смышленым не по годам. Его не пришлось долго уговаривать, что-то объяснять и тем более дурачить. Он сразу согласился сидеть в камышах, сколько нужно, пока Фенг выяснит, что происходит в городе. При этом он рассказал Фенгу удивительную историю.

Оказывается, мальчика похищали не впервой, и каждый раз Провидение чудесным образом сохраняло ему жизнь, возвращая в родительский дом. Их небольшая семья, два человека, жила в усадьбе важного чиновника, отец служил поваром и не только… Мастер Ксан, так звали отца, был личным телохранителем господина Гуожи и, конечно, мастером кун-фу, владеющим всевозможными тайными техниками и знаниями. Маленький сынок старался ни в чем не отставать от отца, особливо в области познаний, а ввиду сметливой и любознательной натуры быть в курсе дел дома Гуожи, тайной канцелярии императорского дворца заодно всех секретов империи. Так уж сложилось, чужие тайны дорого стоят; в этом плане маленький Энлей был невероятно богат. Особенно, что касалось разного рода краж… Энлей любил шастать по злачным местам большого города и подмечать такое, что взрослому даже не взбредет на ум. Самое главное – отец не запрещал ему этим заниматься, даже наоборот. Маленький шпион добывал ценные сведения, порой государственного уровня: о заговорах, крупных хищениях и прочем. Вести из притонов и разбойничьих трущоб напрямую достигали ушей главного министра империи, но для Энлея это была просто интересная и увлекательная игра. Хотя, как мы уже говорили, игра была довольно опасной: следопыт несколько раз попадал в неприятности, на которых только оттачивал свое мастерство. И это высоко ценил отец, мастер Ксан, обучая Энлея понемногу разного рода духовным премудростям.