Сергей Цветков
Узники Тауэра
Рэйхаузский заговор
В последние годы царствования Карла II недовольство вигов и диссидентов[23] приняло форму мятежа, известного под названием Рэйхаузского заговора. По сути, это было два заговора, объединенные на суде в один. В первом принимали участие государственные люди и философы: герцог Джеймс Монмут, старший из многочисленных незаконных сыновей, признанных Карлом II; граф Артур Эссекс; лорд Томас Говард, внук леди Суффолк; лорд Уильям Рассел; лорд Форд Грей, Элджернон Сидней, Джон Гэмпден. Их цели были различны: одни просто требовали созыва парламента, чтобы надавить на короля; другие мечтали об основании на брегах Темзы некой справедливой республики.
Ко вторым принадлежали люди низкого происхождения – фермеры, столяры, виноторговцы, скототорговцы, содержатели таверен, члены разных сект, а также бывшие республиканцы и круглоголовые. Они вынашивали замыслы истребления королевской семьи и основания на месте нечестивого государства царства святых.
Первая группа заговорщиков не была заговорщиками в собственном смысле этого слова. Они действовали более-менее открыто, и опасаться их мог не столько Карл II, сколько герцог Йоркский, так как они были не прочь после смерти короля передать престол герцогу Монмуту. Их пути с группой цареубийц пересеклись случайно, или, вернее, их сблизили искусственно.
Трое людей руководили покушением на жизнь короля. Все они принадлежали к подонкам общества, хорошо знали друг друга и были уверены если не в верности, то в подлости своих товарищей. Первым из них был ирландский офицер Рамзей, разоренный и опозоренный герой таверен. Второй, Вест, некогда был адвокатом, а ныне – красноречивым болтуном, разглагольствовавшим днем и ночью об истреблении Ахава отродья.[24] Третий, Фергюссон, превосходил в низости первых двух. Великий сатирик Драйден заклеймил его именем Иуды: «Иуда, платящий пошлину изменника; Иуда, достойный древа своего тезки».
Этот шотландский проповедник, давно утративший и сан и веру, проповедовал Слово Божье в тавернах и писал памфлеты; он продавал свое перо всем партиям, собирая свои скудные серебреники. Участвуя в разных заговорах, он толкал на гибель других, а сам всегда выходил сухим из воды. Современники полагали, что Фергюссон обеспечивал себе безопасность доносами на своих товарищей тому самому правительству, против которого он якобы боролся.
Заговорщики привлекли на свою сторону Ричарда Румбольдта, который некогда служил офицером в армии Кромвеля. Человек старого закала, прошедший сквозь огонь десятков сражений, стоявший на часах возле королевского эшафота, Румбольд после Реставрации бросил оружие и занялся фермерством. Однако, оставшись республиканцем в душе, он всегда готов был восстать против такого короля и такого двора.
Румбольдт был нужен заговорщикам потому, что он владел Рэйхаузом – фермой, стоявшей возле дороги, ведущей из Ньюмаркета в Лондон. В это время король пребывал в Ньюмаркете и через неделю должен был возвратиться в столицу в сопровождении немногочисленной свиты – дюжины всадников, не более. Так что же могло помешать решительным людям напасть на него в дороге и избавить Англию от нечестивого тирана? Рэйхауз, огороженный высоким забором и окруженный рощей, представлял собой отличное место для засады, в которой мог легко укрыться целый конный отряд.
Румбольдт предоставил свой дом в распоряжение заговорщиков. Одному из них было поручено перегородить дорогу телегой при появлении королевского эскорта; остальные разделились на два отряда: первый должен был открыть огонь из дома, в то время как другой, состоявший из кавалеристов, – окружить короля и его свиту и покончить дело в рукопашной.
Полагали, что пожар в королевской конюшне Уайтхолла спас Карла и его брата, решивших вернуться в Лондон несколькими днями ранее ожидаемого заговорщиками срока. Но, кроме того, у короля имелись превосходные шпионы, так что спустя некоторое время верхушка заговорщиков, за исключением Фергюссона, была арестована.
Лорды-виги были совершенно непричастны к покушению, но жестокая ловкость королевских судей сумела замешать их в это дело. Нескольких из наиболее видных оппозиционеров арестовали и заключили в Тауэр. Граф Эссекс не то покончил самоубийством, не то был убит в своей темнице. Лорд Рассел 21 июля 1683 года взошел на эшафот. Из остальных двенадцати знатных узников, заключенных в Тауэр по делу о Рэйхаузском заговоре, мы остановимся лишь на Элджерноне Сиднее, имя которого навсегда останется в истории английской мысли.
Сидней напоминал своим соотечественникам античный образец гражданских добродетелей. Художники изображали его в тоге и сандалиях греческого философа, а поэты приписывали ему эллинскую мудрость и римскую храбрость. Действительно, любовь к родине доходила у него до страсти. Но он вовсе не был римлянином, язычником в английском костюме; его патриотизм был патриотизмом британца, а высшей целью на земле он считал христианскую жизнь.
Элджернон принадлежал к известному и знатному роду. Отец его, Роберт Сидней, умный и образованный человек, свободно говорил и писал по-французски, по-итальянски и по-испански; мать, леди Дороти Перси, была дочерью Вещего графа. Получив воспитание, приличное наследнику столь славного дома, и усовершенствовав его чтением, размышлениями, разносторонним общением и путешествиями, Сидней накопил драгоценный запас наблюдений. В двадцать лет он уже успел повидать Париж, Рим и Рейнсберг, побеседовать с герцогом Ришелье и Папой Урбаном; его храбрость при подавлении ирландского восстания за семь недель произвела его из капитанов в полковники. Во время одной атаки он упал вместе с лошадью, тяжело раненный, и непременно изошел бы кровью или попал в плен, если бы не один солдат, который, рискуя жизнью, отнес его в тыл. «Как тебя зовут, храбрец?» – простонал раненый. «Извините, сэр, я это сделал не для награды», – ответил солдат и ускакал на поле битвы. Сидней так и не узнал имени своего спасителя.
Во время революции он сражался на стороне парламента, и на его знамени было начертано: «В моей груди – святая любовь к отечеству». Победив короля, он не захотел сесть на скамью его судей. Работая в государственном Совете, Сидней многое сделал для укрепления английской армии и флота. Оставаясь честным человеком, он не раз решительно восставал против беззаконий Кромвеля, как ранее против произвола Карла I.
Диктаторские замашки лорда-протектора заставили Сиднея покинуть Англию, и пока Кромвель властвовал, он большую часть времени проводил в Гааге, где беседовал с великим пансионарием[25] де Виттом, изучал Мильтона и Библию. В короткое правление Ричарда Кромвеля он вновь занял место в парламенте, ораторствовал в пользу республики и принял место посланника в Швеции и Дании. Реставрация потрясла его республиканскую душу, и он вновь сделался эмигрантом. Живя попеременно в Дании, Германии и Италии, он, однако, нигде не забывал о родине и писал: «Если бы можно было хранить ее в принципах свободы и гражданской доблести, Англия была бы самой славной страной в мире». В продолжение семнадцати лет он влачил свое добровольное изгнанничество, и только смерть отца заставила его вернуться в Лондон. В это время Сиднею перевалило за шестьдесят, воинственные дни его прошли, он взялся за перо. Поселившись в своем доме на Джермин-стрит, он готовил трактат для друзей свободы. В дом его протоптали тропинку граф Эссекс, лорд Рассел и герцог Монмут, а в парламенте виги считались с его мнением по тому или другому вопросу.
Сидней обедал, когда королевский офицер принес приказ о его аресте. Все его бумаги были опечатаны, и он никогда не получил их назад.
В королевском Совете ему не могли предъявить никакого обвинения, и, тем не менее, он был заключен в Тауэр. На другой день все его имущество было конфисковано, у него отняли даже белье. К Сиднею никого не допускали, и его французский лакей Жозеф Дюка с трудом выпросил позволение прислуживать своему господину.
Между тем судьи рылись в его бумагах, чтобы найти хоть какие-нибудь улики против него, и наткнулись на одну рукопись. В 1680 году, когда издание памфлетов и газет было объявлено противозаконным деянием, а король отказался принимать прошения о созыве парламента, в свет вышла брошюра «Патриаршество, или Природная власть короля». Ее автором был Роберт Филмер, один из тех роялистов, у которых понятия о королевской власти простираются далее, чем у самих монархов. По мнению Филмера, первородный грех и свобода означают одно и то же. Цель его книги заключалась в том, чтобы спасти королей от постыдного учения, проповедуемого богоотступниками-республиканцами, – что людское стадо имеет право судить помазанников Божьих. Подобно тому, как Адам – первый отец и первый король – не был обязан своей властью Каину, Авелю и Сифу, как израильские цари не знали над собой никаких законов, кроме закона Божья, так и современные короли являются абсолютными владыками своих подданных, подсудными одному Всевышнему.
Эта книга стала при дворе политической Библией, и, конечно, Сидней не мог оставить ее без возражений. Часто бывает так, что незначительные книжонки вызывают великие возражения. Так случилось и на этот раз. В «Беседах о правительстве» Сидней разнес в пух и прах библейскую аргументацию Филмера о тождественности родительской и королевской власти. Он также не оставил камня на камне от теории наследования власти при помощи права первородства, якобы освященной Божественным авторитетом. Сидней показал, что право первородства не имеет никакого обоснования в Библии: Адам передал свою власть младшему сыну; также поступил и Ной; ни Авраам, ни Исаак, ни Моисей, равно как Давид и Соломон, не были первенцами. Следовательно, передача власти старшему сыну – установление людское, но никак не Божественное. Двенадцать английских королей вообще являются самозванцами, писал Сидней, так что современная королевская власть не имеет под собой никакого высшего авторитета. Безжалостная логика Сиднея, развеяв богословские хитросплетения, очертила подлинную философию государства и права в следующих словах: «Человек по природе свободен, лишить его этой свободы нельзя без причины, и отказывается он от свободы или от части своей свободы только для приобретения какого-нибудь большего блага». Оставив в покое древних евреев, греков и римлян, он проиллюстрировал свои доводы из истории англичан, датчан и швейцарцев.
Вывод Сиднея гласил: у королей нет другой власти, кроме той, которую им дает закон. За это ныне очевидное для всех положение Сидней поплатился головой.
Прошло четыре месяца, прежде чем Карл II продолжил расправу над участниками Рэйхаузского заговора. За это время многие товарищи Сиднея воспользовались правами Habeas Corpus act и были выпущены на поруки. Однако его продолжали держать в тюрьме и допрашивать. Сидней отказывался отвечать на вопросы и просил только предъявить ему обвинение.
– Вы, кажется, ищете улик и стараетесь выманить их из моих собственных уст, – говорил он судьям, – но предупреждаю вас, что от меня вы этого не добьетесь.
Действия правительства в отношении Сиднея нельзя назвать иначе, как юридическим убийством по всем правилам закона. Главная трудность заключалась в подборе присяжных, и их выискивали не в Лондоне, а в графствах, из числа отъявленных мерзавцев. Обвинительный приговор, составленный против Сиднея, представлял собой верх искусства крючкотворства и лжи. Подсудимый обвинялся в попытках отвратить любовь подданных от их природного государя и нарушить общественное спокойствие, в стараниях возбудить войну против короля, низвергнуть правительство и лишить его величество короны и жизни – все это при помощи неопубликованной революционной книжки.
7 ноября Сидней предстал перед судом. Прослушав пункты обвинения, он заявил, что не станет возражать против подобного вздора. Двенадцать свидетелей опровергли возведенные на него обвинения, не был доказан ни факт издания рукописи, ни даже авторство Сиднея. Однако присяжные, посовещавшись для виду с полчаса, вернулись с обвинительным актом. Сидней не изменился в лице. Не как римский стоик, а как христианский мученик, он отвел взор от презренных судей и произнес молитву:
– Освяти же, Господи, эти страдания, освяти истиной Твоей, да не будет этому народу смерть моя во осуждение, не осуди великого города, по которому поведут меня на место казни.
Прокурор прервал эту молитву с наигранным беспокойством о том, не повредились ли умственные способности осужденного. Сидней обратился к нему:
– Милорд, троньте мой пульс и убедитесь, что я нисколько не взволновался. Благодаря Богу я еще никогда не чувствовал себя лучше.
Его отвезли назад в Тауэр. В эти последние дни Сидней написал апологию своей жизни. Через две недели после вынесения приговора его казнили. На эшафоте он сказал: «Я знаю, что Спаситель мой жив», – но отказался от священника и предсмертной молитвы. Он был уже наедине с Богом.
– Я умираю за наше Старое Дело, – были последние олова этого борца за английскую свободу.
Герцог Джеймс Монмут
Незаконнорожденный, но признанный сын Карла II и Люси Уолтерс надеялся когда-нибудь взойти на престол. Карл познакомился с этой смуглой красавицей, уроженкой Уэльса, в эмиграции, в Гааге, и вступил с ней в связь. Люси родила ребенка, который получил имя Джеймса Крафта. Многие сомневались, что отцом Джеймса является король, так как Люси имела еще несколько любовников помимо Карла, но так или иначе Карл признал мальчика своим сыном и питал к нему нежную любовь до самой смерти.
Став королем, Карл II пожаловал Джеймсу Крафту титул герцога Монмута и женил его на богатой и знатной леди Анне Боклей. Признанный королевский бастард сделался первым лицом при дворе, и многие стали смотреть на него как на наиболее желанного наследника престола, ибо брата короля Якова недолюбливали из-за его симпатий к католичеству. Благодаря такому настроению умов герцог Монмут стал вести себя как принц Уэльский. Он носил пурпур, принадлежавший по праву одним принцам крови, и не снимал шляпы перед королем вместе с членами королевского семейства. Хотя герцог Монмут был легкомысленный и пустой человек, некоторые его качества бросались в глаза и обеспечивали ему популярность. Он обладал приятной внешностью, бархатным голосом, открытыми, располагавшими к нему манерами, был отлично сложен и доказал личную храбрость в войнах на континенте (его возвращение в Лондон после того, как он возглавил английские войска, посланные на помощь Людовику XIV, стало грандиозным торжеством). Он сам или его сторонники сочинили целую историю, оправдывавшую его притязания на престол. Говорили, что Карл II и Люси Уолтерс вступили в тайный брак и что брачный контракт хранится в «черной шкатулке» в кабинете Карла.
Этими слухами воспользовались виги, считавшие, что лучше выбрать королем человека, не имеющего полных прав на корону, так как он будет всячески печься об общественном благе для сохранения своей власти. Начертав имя Монмута на своем знамени, они внесли в парламент закон, которым предполагалось лишить прав на престол всех членов королевского дома, исповедующих католичество. Карл II воспротивился принятию этого закона, но с этого времени герцог Йоркский, против которого, собственно, и был направлен законопроект, возненавидел Монмута и стал смотреть на него как на опасного соперника.
Как раз в это время был раскрыт Рэйхаузский заговор. Поговаривали, что Монмут знал о готовящемся покушении на короля и наследника. Как бы то ни было, Карл ничем не показал, что подозревает своего сына в черных замыслах против себя. Тем не менее, Монмуту пришлось вскоре удалиться в добровольное изгнание, в Голландию. Причиной тому была его любовь к Генриетте Уинтворт, баронессе Неттелстед. Ради этой необыкновенно красивой умопомрачительно богатой девушки Монмут бросил жену, троих детей и уехал из Англии, чтобы иметь возможность постоянно находиться рядом с Генриеттой, которая, к слову сказать, также души в нем не чаяла.
Вскоре, однако, он очутился в Тауэре.
Карл II до конца дней пользовался у англичан популярностью, и при известии о его болезни зимой 1685 года храмы наполнились толпами народу, молившегося о его выздоровлении. Но пока протестанты молились за своего короля, единственной заботой последнего было примириться с католической церковью. Католический священник исповедал и причастил его. Эта церемония держалась в тайне, поэтому потом, когда в королевскую спальню пригласили придворных и англиканских епископов, король хотя и отказался от Святых Тайн, предложенных ему архиепископом Кентерберийским, принял, тем не менее, от него отпущение грехов. Все его признанные внебрачные дети, кроме Монмута, собрались возле его постели, и Карл поручил их всех покровительству своего брата, герцога Йоркского. Затем король благословил всех присутствующих и умер так, как жил, – храбрым, остроумным и циничным человеком. Одна из его любовниц, герцогиня Портсмутская, плакала у его ложа, а его последняя мысль была о другой любовнице – Нелли Гвин. «Не дайте голодать бедной Нелли», – шептал он в минуту агонии своему наследнику.
Ко времени смерти Карла II характер и стремления нового короля Якова II были уже достаточно известны. Из всех царствовавших Стюартов Яков был единственный, чьи умственные способности были ниже среднего уровня. Это был тупой и узколобый человек, хотя при этом ум его отличался методичностью и известной логичностью. К тому же, не в пример брату, он был упорен и искренен в своих стремлениях. Основными его желаниями были: упразднить парламент и восстановить в Англии католицизм. Яков серьезно изучал демонологию, сам написал трактат на эту тему, и при нем в Англии вновь запылали костры, на которых жгли еретиков и ведьм. Но первое время он держал свои намерения в тайне, и потому первые его слова при вступлении на престол – обещание «охранять порядок в церкви и государстве, как он установлен законами» – были восприняты с энтузиазмом. Зная ограниченность и узколобость Якова, англичане просто не считали его способным на коварство и двуличие.
Было еще одно обстоятельство, которое обеспечило Якову поддержку уставшей от междоусобиц страны в его борьбе с герцогом Монмутом. Дело в том, что Яков был бездетным, и после его смерти престол естественным образом переходил к мужу его сестры Марии, голландскому штатгальтеру[26] Вильгельму Оранскому, ревностному приверженцу протестантизма. Таким образом, вопрос о престолонаследии и судьбе протестантской религии в Англии решался легко, просто и без кровопролития.
Воцарение Якова было смертельным ударом для герцога Монмута. Его приятная и беззаботная жизнь в Голландии разом нарушилась. Вильгельм Оранский больше не мог принимать его, не нарушая приличий и добрых отношений с английским королем. Что было делать? В это время в Гааге появился шотландский граф Аргайл, обвиненный годом раньше в государственной измене и бежавший из тюрьмы. Этот мятежник предложил Монмуту совместную экспедицию против Якова, и герцог, очертя голову, бросился в свою последнюю авантюру. Две флотилии отплыли к шотландскому и уэльскому берегам. Аргайл высадился первым, но его отряд разошелся без боя, а сам он был схвачен и 30 июня 1688 года казнен.
Монмут в течение некоторого времени был счастливее своего союзника. Фергюссон, немедленно примкнувший к нему, наводнил страну прокламациями, достойными деревенского базара: Яков объявлялся в них изменником, самозванцем и даже убийцей Карла II, а герцог Монмут именовался единственным законным королем. Дворянство западных графств не поддержало претендента, зато в лагерь Монмута толпами стекались фермеры Девоншира и Дорсета, так как герцог провозгласил, что его требованиями являются парламентское управление страной и свобода вероисповедания для протестантов-нонконформистов. Города сдавались ему без боя. Горожане украшали дома гирляндами цветов, и депутации красивейших девушек подносили Монмуту Библию и городские ключи. Его армия достигла шести тысяч человек, но все было разом потеряно, когда Монмут провозгласил себя королем – без согласия того самого парламента, во имя прав которого он якобы восстал. Обе палаты немедленно предложили Якову свою поддержку и объявили «короля Джеймса» вне закона. Попытка мятежников захватить Бристоль и Бат провалилась, и это поражение послужило началом длинной цепочке уже не прекращавшихся неудач.
6 июля Монмут возглавил нападение на лагерь королевских войск близ Седжмура. Атака не удалась, и храбрые фермеры и рудокопы, остановленные в своем движении глубокой канавой, были после непродолжительного, но упорного боя рассеяны королевской кавалерией. Монмут бежал, и после бесплодных попыток уехать из Англии был схвачен милицией Портмана. «Король Джеймс» являл собой жалкое зрелище: одетый в какое-то пастушеское рубище, обросший, со спутанной грязной бородой, поседевший от горя и волнений, он стоял молча перед солдатами и дрожал. Все его дальнейшее поведение развеяло былое очарование его личностью и вызвало всеобщее отвращение своим гнусным малодушием. Впечатление от его низости сглаживается только тем, что Яков вел себя не лучше.
Когда до Якова дошла весть о взятии герцога в плен, он арестовал его троих малолетних детей от Анны Боклей и заточил их в Тауэр. Спустя четыре дня туда же привезли их блудного отца. Монмут сильно пал духом, зная, что дядя его не такой человек, который прощает подобные преступления. Уже с дороги он написал королю униженное письмо, каясь в своем поступке и прося о снисхождении и пощаде. Теперь он все свои надежды возлагал на личное свидание с Яковом, молил его величество допустить кающегося грешника к своим стопам, где он признается во всех своих заблуждениях и сообщит кое-какие важные сведения, касающиеся безопасности королевской особы.
Яков согласился на просьбы Монмута только ради второго пункта предложенной программы покаяния. «Короля Джеймса» встретили изысканными оскорблениями: приведя со связанными за спиной руками в королевскую приемную, заставили дожидаться, пока его величество отобедает. Когда Яков вошел, Монмут со слезами упал на колени, ползал во прахе и старался прильнуть губами к пряжкам королевских башмаков.
– Я сын вашего брата! – взывал он к родственным чувствам Якова. – Если вы отнимете у меня жизнь, то прольете собственную кровь!
Но поскольку ничего нового о своей безопасности король не услышал, узнику не было оказано никакого снисхождения. Смертный приговор над ним был произнесен и лежал на столе короля, ожидая только его подписи.
Все время, пока длились следствие и суд, Монмут жил в Наместничьем доме. Он не просил позволения видеть двоих своих сыновей и дочь, хотя расстался с ними более двух лет назад и вряд ли помнил хорошо их лица. С девочкой в Тауэре от испуга случились нервные припадки, но ее отцу было не до того. Он был озабочен одним: не может ли еще кто-нибудь помочь сохранить ему жизнь? Но все вельможи, к которым он обращался, отказывались хлопотать за него. Монмут просил передать королю, что сделается католиком, если ему будет сохранена жизнь. Яков только презрительно усмехнулся: «Он хочет спасти свое тело, а не душу». Анна Боклей просила мужа о свидании, и он согласился, надеясь, что она принесет ему весть о свободе; но, узнав, что она пришла всего-навсего для того, чтобы повидаться с ним в последний раз, он отвернулся от нее и стал говорить с сопровождавшим ее графом Кларендоном о помиловании.
Двое епископов провели всю ночь перед казнью в его комнате. Они хотели пробудить в его сердце раскаяние – если не в измене королю, то, по крайней мере, в измене жене. В эту ночь, за несколько часов до смерти, Монмут произнес единственные свои благородные слова, заявив епископам, обличавшим его в прелюбодействе, что «Генриетта – его единственная законная жена перед Богом». Епископы не решились причастить его, и когда наступило его последнее утро на земле, он все еще не примирился с Богом и людьми.
В девять часов утра жена привела к нему детей. Монмут был вежлив с ней, но холоден как мрамор. Всем, кого он видел, он поручал передать его предсмертный привет леди Генриетте Уинтворт. Рыдающая жена упала без чувств к его ногам, дети всхлипывали, но Монмут оставался равнодушен к своей семье.
В десять часов за ним приехала карета. Осужденного повезли к месту казни сквозь ряды солдат. Последние минуты «короля Джеймса» были ужасны. Он так и не смирился с мыслью о смерти и то умолял отсрочить казнь, то впадал в уныние и апатию; однако священникам так и не удалось раскаять его. Поднявшись на эшафот, он подал палачу шесть гиней.
– Вот вам деньги, – сказал Монмут, – я вам даю их, чтобы вы меня не мучили, как лорда Рассела. Покончите со мной скорее.
Но палачу Джону Кегу, известному своей жестокостью, вознаграждение показалось слишком незначительным для такой важной особы. Первый удар топора только поранил шею Монмута, который с упреком поглядел на своего мучителя. Следующие два удара также не прекратили страданий осужденного, и только с четвертого раза Кег отделил голову Монмута от тела. Действия палача вызвали в толпе взрыв сочувствия к «королю Джеймсу», и садиста Кега едва не растерзали на месте, однако солдаты отстояли его от народного гнева.
Герцога погребли в цепях в церкви Святого Петра. Сыновья и дочь Монмута после его казни провели еще три месяца в Тауэре, после чего им было дозволено посещать школу. Генриетта пережила своего возлюбленного всего на несколько месяцев и умерла от тоски по нему.
Что касается иуды Фергюссона, то он опять уцелел – как говорили, не без помощи короля Якова.
