Crazyoptimistka
Мама, мне больше не страшно
Письмо №4 или « Мне больше не страшно, мама»
Не смотря на специфику своей работы, я до си пор недолюбливал психиатрические больницы. Особенно, когда приходилось бывать в государственных, а не в частных. Ты только переступаешь порог здания, как на тебя обрушивается чувство безнадежности и полного уныния. Как по мне, это как попасть в болото, которое рано или поздно утянет тебя на дно. Здесь стены некоторых коридоров несколько лет не видели свежего слоя краски. Двери кабинетов где-то были новыми и пластиковыми. А где-то деревянными, старыми и скрипящими при каждом движении петель. Не радовали здесь и запахи. Дешевой каши, лекарств и хлорки. Я не обращаю внимания на крики и стоны, доносящиеся со всех сторон. Как и на суровые и уставшие лица других врачей. Отмечаюсь в журнале, прохожу охрану с металлоискателем и после молчаливого разрешения, движусь наверх, к палате девочки. Попутно настраиваясь на диалог с ней. Сегодня во мне не осталось и следа от сомнений. В целом, как я уже говорил отцу, мне осталось лишь оценить степень распространения болезни и ее уклон.
– Здравствуй, Катя, – приветствую, когда оказываюсь в крохотной палате, где кроме кровати с проваленным матрасом есть только такой же маленький стол и стул.
Девочка, в данный момент сидящая на подоконнике, медленно повернула голову в мою сторону и сузила глаза. Не скрывая оценивающего взгляда, она прошлась им по мне сверху вниз и только потом недовольно хмыкнула.
– У вас изъян.
– Что, прости? – обеими руками опираюсь на трость, которую использую в помощь при ходьбе.
– Вы – калека.
– Уверяю, это никак не повлияет на нашу с тобой работу. – Делаю вид, что не замечаю выпады в свою сторону. – Мы же не на перегонки собрались бегать, а разговаривать. Верно?
– Пустая трата времени, – пожимает она плечами и соскальзывает с подоконника вниз.
– Это потому что вы считаете себя здоровыми?– Сразу перехожу к выбранной тактике. – С кем я сейчас имею честь общаться?
Катя замирает у стола и снова прожигает во мне дыру своим тяжелым взглядом. Так длится около минуты, а потом она будто отмирает.
– Умный доктор. – Усмешка. – А с кем ты хочешь поговорить?
– Мне нужна Катя Солнцева.
– Вот, – следует ответ и она протягивает мне еще одно письмо, которое я тут же разворачиваю прямо при ней.
А там всего одна строчка.
«Мне больше не страшно, мама»
На этот раз, подчерк настоящий и принадлежит Кате. Нехорошее предчувствие противнем слизнем скользит по коже, заставляя подняться все волоски на теле. Это ни что иное, как прощальная записка.
– Признаюсь, это не то, что я хотел бы увидеть. – Поднимаю голову и снова встречаюсь с ее немигающим взглядом. – Хочешь добавить немного драматичности, но зачем? Ты здесь под постоянным контролем врачей, так что навредить этому телу ты не можешь. Но вот этим письмом, ты только усложняешь все для себя. И подводишь к тому, чтобы оказаться в еще более жестких условиях. Разве ты хочешь для себя такой участи?
– Хотите правду, доктор? – отвечает она вдруг вопросом на вопрос. – Самую настоящую?
– Я тебя внимательно слушаю. – Опираюсь спиной об стену.
– Ваши запугивания для меня не страшны. Потому что я выше их. Я выше вас всех. И вы подвергните мукам ту девочку, а не меня. Знаете, я раньше слышал ее голос каждый день. Мне приходилось его слушать, чтобы выуживать из него подробности ее жизни для ваших чертовых писем. Но ей уже не страшно. Она устала бороться и смирилась со своей участью. Понимаешь, доктор, детский разум тем хорош, что его можно быстро сломить и подчинить. Детский страх, особенно такой первородный и чистый…ммм…вкусный. Ты его глотаешь и не можешь насытиться. Но вот беда, детское тело не такое живучее, как этого хотелось бы. Да и возможностей у него не так уж и много, если сравнивать со взрослой особью. Мне душно в этом теле, мало места. А твои письма стали той возможностью, которую жаль было бы упускать.
От меня не укрылся тот факт, что девочка вдруг заговорила о себе, используя мужской род. Значит, на разговор вышла доминирующая личность.
– Сколько тебе лет?
– Поболее, чем вам всем вместе взятым. – Усмехается Катя, но глаза остаются серьезными. И в них будто плещется тяжесть столетий, создавая дикий контраст с юной внешностью.
– И имя свое, конечно же, ты мне не назовешь. – Констатирую очевидные вещи. – Допустим, я приму твою игру. Правила расскажешь?
– У нас полное беззаконие.
– И кого ты подразумеваешь под «нами»?
– Тьму, доктор, кого же еще?
– То есть, – вздыхаю, – ты все-таки ассоциируешь себя с…
– Нет, – обрывает она меня,– я и есть то зло, которым всех пугают. Я пришел на зов девочки и никуда отсюда не уйду.
– Тише, тише, – выставляю вперед одну ладонь.
– Скажи, доктор, тебе стало страшно?
– Нет, – качаю головой. – Ты вызываешь лишь научный интерес. Но еще ты упомянула… упомянул о письмах. Как по мне, они не дали тебе желаемого. Тебя не выпустят отсюда. Ты же понимаешь это?
– Так я и не этого добивался. – Катя делает шаг мне навстречу. – Освобождение может быть совсем не тем, что ты себе представляешь. Я не собирался выпускать это тело отсюда. Мне нужно было, чтобы сюда явился ты. Родители мне изначально не подходили. Отец – мямля. Мать – слабачка. Хлипкие личности. Была бабка, но ее пришлось устранить. Слишком много видела, слишком сильно мне все портила. Другое дело, когда я увидел тебя. Сильный врач, хоть и с изъяном. Но мы все починим, не переживай…
– О, нет, – теперь настал мой черед усмехаться,– даже не старайся. Я знаю к чему ты клонишь, но у тебя ничего не выйдет.
– У меня уже вышло. – Скалится лицо напротив. – Ты говоришь со мной. Не с ней.
– Я говорю с душевнобольным человеком по имени Катя. – Стою на своем. – И я не верю во всю эту ересь с переселением и замещением душ.
– Врешь, доктор. И пусть ты перекрыл наколотый на предплечье крест уродливой рожей волка, но ты остаешься сыном своего отца. Но только потерянным, запутавшимся, отвергающим веру. А мне такой как раз по вкусу.
Я понимаю сразу несколько вещей.
Первая – на меня смотрят чужие глаза. Такое чувство, будто чернота расплескалась из дужки по всему белку.
Вторая – это от нее веет этим замогильным холодом.
Как бы ни был болен человек, на такие трансформации ему не под силу. Девушка меняется на глазах. Оттенок кожи становится почти бесцветным и отдает синевой.
– Катя? – взываю к ней.
Проходит минута. Две. Три. Пять минут той тишины, которая тяжелым ватным одеялом накрывает нас с головой. А потом слышится голос:
– Кати здесь больше нет.
