Джеймс Клавелл
Тайпан
Струан посмотрел на нее сверху вниз. Он понимал, что она говорит серьезно.
– Ты представляешь себе всю опасность своего положения?
– Да.
– Вообрази на минуту, что у тебя будет ребенок.
– Опасность придает жизни остроту, тайпан. – Она постаралась проникнуть взглядом в самую глубину его души, и ее голубые глаза потемнели. – Только об одном я жалею, пригласив вас сюда. Теперь я никогда не смогу принадлежать вам. А я бы очень хотела этого.
Струан предоставил Мэри ее собственной судьбе. Она имела право устраивать свою жизнь так, как ей хотелось, и публичное обличение ничего бы здесь не поправило. Хуже того, оно погубило бы ее верного, преданного брата.
Сведения, полученные от нее, он использовал с огромной выгодой. Благодаря Мэри Благородный Дом добился почти полной монополии на торговлю опиумом в течение целого года и с лихвой вернул себе ту долю – двенадцать тысяч ящиков, которая пошла на выкуп за жизнь поселенцев. То, что Мэри сообщила ему о Броке, тоже оказалось правдой, и Брока удалось остановить. Струан открыл на имя Мэри секретный счет в Англии и стал переводить на него часть получаемой им прибыли. Она поблагодарила его за это, но никогда не проявляла интереса к этим деньгам – казалось, они для нее не существовали. Время от времени Мэри передавала ему новую информацию. Но так ни разу и не заговорила о том, как началась ее двойная жизнь и что послужило тому причиной. Господь всевидящий и милосердный, думал он, я никогда не научусь понимать людей…
Сейчас на берегу он пытался представить себе, что сделает Горацио, когда узнает обо всем этом. Мэри не сможет долго сохранять свою вторую жизнь в тайне – рано или поздно, но она неизбежно сделает ошибку.
– Что-нибудь случилось, мистер Струан? – спросил Горацио.
– Ничего, дружок. Я просто задумался.
– У вас есть корабль, который отплывает сегодня или завтра?
– Что?
– Отплывает в Макао, – рассмеялся Горацио. – Чтобы забрать Мэри в Макао.
– Ах да. Мэри. – Струан собрался с мыслями. – Завтра, по всей вероятности. Я дам вам знать.
Он стал проталкиваться сквозь толпу коммерсантов, направляясь к Роббу, который стоял у одного из столов и смотрел на море.
– Что дальше, мистер Струан? – выкрикнул Скиннер.
– А?
– Остров наш. Что теперь предпримет Благородный Дом?
– Будет строиться, конечно. Кто успеет построиться первым, выгадает больше всех, мистер Скиннер. – Струан добродушно кивнул и двинулся дальше. Интересно, подумал он, что сказали бы другие торговцы – даже Робб, – если бы узнали, что «Ориентал таймс» принадлежит ему и Скиннер получает у него жалованье.
– Ты не ешь, Робб?
– Позже, Дирк. Времени достаточно.
– Чай?
– Спасибо.
К ним присоединился Купер и поднял свой бокал:
– За Струанову Дурь?
– Если это действительно так, Джефф, – заметил Струан, – вы попадете в одну помойную яму вместе с нами.
– Ага, – добавил Робб. – И помойка окажется не из дешевых, если Дом Струанов будет иметь к ней какое-то отношение.
– Н-да, что-что, а делать дела красиво Благородный Дом умеет! Отличное виски, бренди, шампанское. И венецианское стекло. – Купер щелкнул ногтем по своему бокалу, и тот издал высокий чистый звук. – Великолепно!
– Сделано в Бирмингеме. Там только что изобрели новый способ изготовления стекла. Одна фабрика уже производит по тысяче бокалов в неделю. Не пройдет и года, как таких фабрик появится целая дюжина. – Струан на мгновение замолчал, а потом добавил: – Я готов доставить в Бостон любое заказанное вами количество. Десять американских центов за бокал.
Купер осмотрел бокал более внимательно:
– Десять тысяч. По шесть центов.
– Десять центов. Брок сдерет с вас двенадцать.
– Пятнадцать тысяч по семь центов.
– Идет – с гарантированным заказом на тридцать тысяч по той же цене в течение года начиная с сегодняшнего дня и гарантией, что вы будете покупать только у «Струана и компании».
– Идет – если вы перевезете груз хлопка из Нового Орлеана в Ливерпуль на том же корабле.
– Сколько тонн?
– Триста. На обычных условиях.
– Идет – если вы выступите нашими агентами по закупке чая в Кантоне в этом сезоне. В случае необходимости.
Купер сразу насторожился:
– Но ведь война окончилась. Зачем вам может понадобиться посредник?
– Вы согласны?
Мозг Купера в этот момент напоминал муравейник. Договор Чуаньби безотлагательно открывал Кантон для торговли. На днях все они возвращались туда, чтобы опять разместиться в поселении. Они вернутся в свои фактории – или хонги, как назывались на Востоке дома, где располагались их конторы, – и останутся там, как всегда, до мая, потому что в мае заканчивался торговый сезон. Но сказать, что Благородному Дому сейчас понадобится посредник в Кантоне, было бы такой же глупостью, как заявить, будто Соединенным Штатам Америки нужна королевская фамилия.
– Так вы согласны, Джефф?
– Да. Вы ожидаете новой войны?
– Жизнь – лишь бесконечная череда проблем. Не об этом ли пытался сказать сегодня Вольфганг?
– Не знаю.
– Как скоро будет готов ваш новый корабль? – вдруг спросил Струан.
Купер прищурился:
– Откуда вы узнали о нем? Это секрет для всех, кроме правления нашей компании.
Робб рассмеялся:
– Наше дело все знать, Джефф. Этот корабль может оказаться слишком серьезным конкурентом. Если он поплывет так, как, по расчетам Дирка, должен поплыть, мы, возможно, перекупим его, чтобы он не достался вам. Или построим четыре таких же.
– С каких это пор британцы стали покупать американские корабли? – нахмурился Купер.
– О, мы не собираемся их покупать, Джефф, – сказал Струан. – У нас уже есть копии чертежей. Строить мы будем там, где всегда строили. В Глазго. На вашем месте я бы скосил мачты еще на градус и добавил по брам-стеньге на грот и бизань. Как вы его назовете?
– «Независимость».
– Тогда мы назовем свой «Независимым облаком». Если он будет этого достоин.
– Мы вытесним вас со всех морей. Мы уже дважды побили вас на суше, а теперь нанесем удар по вашему самому чувствительному месту. Мы отнимем у вас вашу торговлю.
– Надежд на это у вас столько же, сколько у грешников в аду. – Струан заметил, что Тиллман уходит. Его голос сразу стал жестким. – И вообще никаких, пока половина вашей страны живет за счет рабства.
– Придет время, и все изменится. Но начали работорговлю англичане.
– Ее начали подонки.
Да, а сумасшедшие продолжают их дело, с горечью подумал Купер, вспомнив яростные споры, которые постоянно вспыхивали у него с партнером во время частных бесед: у Тиллмана была своя плантация, и он торговал рабами. Как Уилл может быть настолько слеп?
– Каких-нибудь восемь лет назад вы все еще занимались этим делом.
– Струаны никогда не торговали живым товаром, клянусь Господом! И клянусь всем, что свято, я разметаю по волнам любой корабль, который поймаю за этим занятием! Будь то в британских водах или где угодно. Мы первые сказали всему миру: рабство вне закона. Да поможет нам Господь, пришлось ждать до тысяча восемьсот тридцать третьего года, чтобы эти слова перестали быть просто словами. Но теперь дело сделано. Поэтому запомните, любой корабль!
– Тогда почему бы вам не сделать еще кое-что для торжества справедливости. Используйте свое влияние, чтобы нам разрешили покупать опиум у этой трижды проклятой Ост-Индской компании, черт бы ее побрал! С какой стати на аукционы не допускают никого, кроме британских купцов? Почему нас вынуждают покупать низкокачественный опиум в Турции, когда в Бенгалии его предостаточно для всех нас?
– Вы прекрасно знаете, что я сделал больше, чем можно было от меня требовать, чтобы сокрушить Компанию. Пора и вам раскошелиться, приятель. Вложите деньги. Начните тормошить людей в Вашингтоне. Подтолкните брата вашего компаньона. Он ведь, кажется, сенатор от Алабамы? Или он слишком занят, присматривая за четверкой подлецов – охотников на черных пташек и за парой «рынков» в Мобиле?
– Вам известно мое отношение к этому, клянусь честью! – раздраженно бросил Купер. – Откройте нам доступ на опиумные рынки, и мы развернемся так, что вам негде будет приткнуться. Если уж говорить откровенно, по-моему, вы просто боитесь конкурировать на равных. Иначе зачем вам держать в силе Навигационные акты? Зачем издавать особый закон, запрещающий любым кораблям, кроме английских, доставлять груз в Англию? По какому праву вы монополизируете крупнейший потребительский рынок в мире?
– Уж никак не по божественному праву, приятель, – резко ответил Струан, – которое, похоже, безраздельно царит в американском образе мыслей и в американской внешней политике.
– Кое в чем правы все-таки мы, а не вы. Давайте соперничать честно. Чертовы тарифы! Свободная торговля и свободные моря – вот это правильно!
– Здесь «Струан и компания» с вами. Вы что, газет не читаете? К вашему сведению, мы ежегодно покупаем десять тысяч голосов, чтобы поддержать шестерых членов парламента, которые проголосуют за свободную торговлю. Мы делаем все, что в наших силах.
– Один человек – один голос. Мы голоса не покупаем.
– Что ж, у вас своя система, у нас – своя. И вот что я вам еще скажу. Британцы были против американских войн. Обеих. А также против этих выродков из Ганноверской династии. Не вы эти войны выиграли, а мы их проиграли. И проиграли с радостью. Почему мы должны сражаться с кровными братьями? Но если наши островитяне когда-нибудь решат воевать со Штатами, берегитесь, клянусь Господом! Потому что тогда вам конец.
– У меня, похоже, созрел тост, – объявил Робб.
Американец и шотландец с трудом оторвали глаза друг от друга и уставились на него. К их изумлению, он наполнил три бокала.
– Ты не будешь пить, Робб, – сказал Струан, и его голос прозвучал как удар плети.
– Буду. В первый раз на Гонконге. В последний раз в жизни. – Робб протянул им бокалы. Это золотисто-коричневое виски изготовляли специально для Благородного Дома в Лох-Таннох, откуда они были родом. Робб отчаянно нуждался в глотке спиртного, он мог бы сейчас выпить целый бочонок.
– Ты поклялся на Библии!
– Знаю. Но пить воду под тост принесет нам несчастье. А этот тост важен. – Рука Робба дрожала, когда он поднял бокал. – Я пью за наше будущее. За «Независимость» и «Независимое облако». За свободные моря. За свободу от любых тиранов.
Он отхлебнул, задержал обжигающую жидкость во рту, чувствуя, как все у него внутри сжалось, требуя этот глоток. Потом сплюнул, не проглотив ни капли, и выплеснул остатки виски из бокала на камни.
– Если я еще хоть раз захочу сделать это, выбей бокал у меня из рук. – Чувствуя невыносимую дурноту, Робб повернулся и зашагал прочь от берега.
– Для этого требуется больше сил, чем есть у меня, – покачал головой Купер.
– Робб, должно быть, сошел с ума, если решился так дразнить дьявола.
Шесть лет назад Робб начал напиваться до бесчувствия, до белой горячки. Годом раньше Сара приехала в Макао из Шотландии и привезла с собой детей. Некоторое время все шло прекрасно, но потом она узнала о китайской любовнице Робба Мин Су, с которой он жил уже много лет, и об их дочери. Струан помнил ярость Сары и боль в глазах Робба, и ему было жаль обоих. Им давно следовало бы развестись, подумал он, проклиная закон, согласно которому развод можно было получить только актом парламента. В конце концов Сара согласилась простить Робба, но только при условии, что он Богом поклянется немедленно избавиться от любовницы, которую обожал, и их дочери. Ненавидя себя, Робб дал согласие. Он тайком передал Мин Су четыре тысячи серебряных таэлей, и она с дочерью уехала из Макао. Он больше никогда не видел их и не слышал о них. Но Сара, хотя и смягчилась, так и не смогла забыть прекрасной молодой женщины и ее ребенка и продолжала сыпать соль на незаживающую рану. Робб начал пить. Вскоре алкоголь завладел им целиком, и он не трезвел месяцами кряду. Затем как-то раз он исчез. После долгих поисков Струан отыскал его в одном из вонючих винных погребов Макао, притащил домой, привел в чувство. Потом вложил ему в руку пистолет:
– Застрелись сейчас же или поклянись Всевышним, что больше не притронешься к спиртному. Это яд для тебя, Робб. Ты беспробудно пьешь уже почти целый год. Подумай о детях. Несчастные ребятишки боятся тебя как огня, да и как им тебя не бояться. А я… я устал вытаскивать тебя из сточных канав. Посмотри, во что ты превратился, Робб! Ну, давай, посмотри!
Струан заставил его взглянуть на себя в зеркало. Робб дал клятву, и после этого Струан отправил его на месяц в море, распорядившись, чтобы ему не давали ни капли спиртного. Робб тогда чуть не умер. Прошло время, он опять стал самим собой, поблагодарил брата, вернулся к Саре и попытался помириться с ней. Но мира между ними быть уже не могло – как и любви. Бедный Робб, думал Струан. И бедная Сара. Ужасно, когда муж и жена живут вот так…
– Какого дьявола, зачем Робби понадобилось это делать?
– Думаю, он хотел предотвратить ссору, – сказал Купер. – Я уже начинал злиться. Мне очень жаль.
– Не извиняйтесь, Джефф. Это все моя вина. Ну, – добавил Струан, – пусть мужество Робби не пропадет даром, а? Его тост?
Они молча выпили. Бражничающие торговцы и матросы разбрелись по всему берегу.
– Эй, тайпан! И ты, чертов колонист! Идите-ка сюда! – Это был Квэнс, сидевший рядом с флагштоком. Он помахал им и прокричал вновь: – Черт возьми, вы идете или нет? – Старик взял понюшку табаку, чихнул два раза и неторопливо обмахнул грудь платком с французскими кружевами. – Ради Бога, сэр, – обратился он к Струану, глядя на него поверх очков без оправы, – как, дьявол меня забери, может человек работать в таком бедламе?! Это все вы и ваши проклятые бутылки!
– Вы попробовали бренди, мистер Квэнс?
– Напиток безупречен, мой дорогой друг. Как грудки мисс Тиллман. – Он снял картину с мольберта и поднял ее над головой. – Ну, что вы думаете?
– О Шевон Тиллман?
– О картине! Клянусь всеми пузырями бурды из молока с пивом, как вы можете помышлять о заде записной красотки, когда перед вами шедевр? – Квэнс взял еще понюшку, поперхнулся, хлебнул «Наполеона» из оловянной кружки и чихнул.
На картине акварелью была запечатлена сегодняшняя церемония. Тонко. Верно. И чуть-чуть сверх того. Без труда можно было разглядеть Брока и Маусса, Глессинг тоже был там с постановлением в руках.
– Что ж, картина хороша, мистер Квэнс, – похвалил Струан.
– Пятьдесят гиней.
– Я купил у вас одну на прошлой неделе.
– Двадцать гиней.
– Не пойдет.
– Пятьдесят гиней, и я напишу вас зачитывающим постановление.
– Нет.
– Мистер Купер. Шедевр. За двадцать гиней.
– Не считая тайпана и Робба, у меня самая большая коллекция Квэнса на всем Дальнем Востоке.
– Черт возьми, джентльмены, я должен где-нибудь раздобыть хоть какие-то деньги!
– Продай ее Броку. Его тут прекрасно видно, – посоветовал ему Струан.
– Чума на вашего Брока! – Квэнс сделал очень большой глоток из кружки и пожаловался хриплым голосом: – Он отказался покупать, черт бы его побрал! – Он яростно потыкал в картину кистью, и Брок исчез. – Клянусь Создателем, с какой стати я должен дарить ему бессмертие! И на вас обоих мне тоже плевать. Я пошлю ее в Королевскую академию. На вашем следующем корабле, тайпан.
– А кто оплатит фрахт? И страховку?
– Я оплачу, мой мальчик.
– Чем это, интересно?
Квэнс задумчиво разглядывал свое творение. Он чувствовал, что даже в старости по-прежнему сможет писать и достигать новых высот, что его талант живописца не потускнеет.
– Так чем же, мистер Квэнс?
Квэнс надменно махнул рукой Струану:
– Деньгами. Серебром. Медью. Долларами. Наличными!
– Вам кто-то открыл новый кредит, мистер Квэнс?
Но Квэнс ему не ответил. Он продолжал молча восхищаться картиной, зная, что подцепил рыбку на крючок и она уже не сорвется.
– Ну же, Аристотель, кто это? – настаивал Струан.
Квэнс сделал очередной глоток, взял еще табаку и чихнул. Потом прошептал с заговорщицким видом:
– Присядьте. – Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Секрет. – Поднял картину. – Двадцать гиней?
– Хорошо, – согласился Струан. – Но смотри, твой секрет должен стоить этих денег.
– А, тайпан, вы истинный князь среди нас. Хотите табаку?
– Не тяни, выкладывай!
– Похоже, некая леди пребывает в полном от себя восхищении. Когда смотрится в зеркало. Без одежды. Я получил заказ написать ее в таком виде.
– Господь всеблагой и всемогущий! Кто?!
– Вы оба ее очень хорошо знаете. – Тут Квэнс добавил с притворной грустью: – Я поклялся не выдавать ее имени. Но ее попка силой моей кисти будет принадлежать грядущему. Она великолепна. – Очередной глоток из кружки. – Я… э-э… видите ли, настоял на том, чтобы ознакомиться с натурой. Целиком. Прежде чем согласился принять заказ. – Он поцеловал сведенные в щепоть кончики пальцев. – Божественна, джентльмены, просто божественна! А какая грудь! Боже милостивый, у меня едва не сделался приступ ипохондрии. – Еще один глоток бренди.
– Нам-то ты можешь сказать. Ну, кто это?
– Первое правило при адюльтере и при работе с обнаженной натурой – никогда не разглашай имени женщины. – Квэнс с сожалением прикончил содержимое кружки. – Но среди вас не найдется ни одного, кто не заплатил бы тысячи гиней, чтобы стать обладателем этого портрета. – Он поднялся на ноги, благодушно рыгнул, обмахнул платком сюртук, закрыл коробку с красками и поднял мольберт, бесконечно довольный собой. – Что ж, на эту неделю с работой покончено. Я зайду к вашему компрадору за тридцатью гинеями.
– Двадцать гиней, – отрезал Струан.
– Оригинал Квэнса с самым знаменательным днем в истории Востока, – презрительно покачал головой художник, – за сумму, которой едва хватит на бочонок «Наполеона». – Он вернулся на свой баркас и сплясал джигу среди хора приветственных голосов, встретивших его.
– Господь Вседержитель, но кто же? – произнес Купер после минутной паузы.
– Должно быть, Шевон, – сказал Струан с коротким смешком. – Как раз такая затея, которая пришлась бы по душе этой юной леди.
– Никогда. Признаю, она взбалмошное создание, но не настолько же. – Купер бросил тревожный взгляд в сторону плавучего склада компании «Купер и Тиллман», где жила Шевон Тиллман.
Она была племянницей его компаньона и приехала в Азию год назад из Вашингтона. За это время она стала первой красавицей в этой части света. В свои девятнадцать лет она была обворожительна, смела и представляла собой блестящую партию, но ни одному мужчине пока не удалось залучить ее – ни в постель, ни под венец. Ей сделали предложение все холостые мужчины Азии, включая Купера. Ему, как и всем остальным, она отказала и в то же время не отказала: держала на привязи, как вообще всех своих поклонников. Однако Купер не расстраивался: он знал, что рано или поздно Шевон будет его женой. В Азию под опеку Уилфа Тиллмана ее отправил отец, сенатор штата Алабама. Он надеялся, что его дочь понравится Куперу, а Купер – ей и их союз еще более упрочит семейный бизнес. Купер влюбился в нее без памяти, едва лишь увидел.
– Вот и прекрасно, тогда мы немедленно объявим о помолвке, – в восторге предложил Тиллман, узнав об этом.
– Нет, Уилф. Давай не будем спешить. Пусть она попривыкнет к Азии, да и ко мне тоже.
Поворачиваясь к Струану, Купер улыбнулся про себя. Такая дикая кошечка стоит того, чтобы ее подождать.
– Наверное, это одна из «юных леди» миссис Фортерингилл.
– Что ж, ее крольчата на все способны.
– Ну конечно. Вот только они не стали бы платить Аристотелю за это.
– Деньги могла бы дать сама Старая Кобыла. Дело от этого только выиграет.
– «Дело» и без того процветает. У нее сейчас лучшая клиентура во всей Азии. Ты можешь представить себе эту каргу дающей деньги Аристотелю? – Купер нетерпеливо подергал себя за бакенбарды. – Максимум, на что она может пойти, – это расплатиться с ним натурой. А может быть, он просто шутит с нами?
– Квэнс шутит над кем угодно и над чем угодно. Но над своим искусством – никогда.
– Кто-нибудь из португалок?
– Исключено. Если она замужем, муж разнесет ей голову из пистолета. Если она вдова… хм, что ж, тогда всей Католической церкви лежать в руинах. – Резкие черты лица Струана сложились в усмешку. – Я использую все возможности Благородного Дома, чтобы выяснить, о ком он говорил. Ставлю двадцать гиней, что узнаю это первым!
– Идет. Если выиграю, я забираю эту картину.
– Черт побери, теперь, когда Брока на ней нет, она мне самому начала нравиться.
– Тогда сделаем так: победитель получает картину и мы попросим Аристотеля вписать в нее проигравшего.
– Идет. – Они скрепили сделку рукопожатием.
Внезапно раздался пушечный выстрел, и они посмотрели в сторону моря. В восточной части пролива появился корабль. Он словно летел над водой. Его прямые паруса – фок, грот, марсели, брамсели, бом-брамсели – надувались кверху, выпирая прямоугольными куполами из-под врезавшихся в них бык-горденей и рифов; натянутые как струна снасти пели на разгоняющемся ветру. Клипер с косыми мачтами шел крутым бакштагом, так что брызги летели через планширь с подветренной стороны и волна из-под кормы взлетала вверх, а над пеной, отмечавшей его путь, – белоснежной на бирюзовом фоне океана – морские чайки выкликали свое приветствие.
Опять громыхнула пушка, и с подветренного борта отделилось облачко дыма. Юнион Джек развевался на корме, «Лев и Дракон» – на бизани. Те из присутствующих на берегу, кто выиграл свои ставки, восторженно встречали корабль, потому что огромные суммы ставились на то, чей клипер первым дойдет домой и чей первым вернется.
– Мистер Маккей! – крикнул Струан, но боцман и сам уже спешил к нему с биноклем.
– На три дня раньше срока – рекордное время, сэр-р, – объявил боцман Маккей, улыбаясь беззубым ртом. – Ох, сэр, вы только гляньте, как летит. Это обойдется Броку в бочонок серебра! – Он заторопился назад.
Клипер Струана «Грозовое облако» вырвался из пролива и теперь, когда ему не нужно было лавировать, пошел прямо по ветру, быстро набирая скорость.
Струан приложил бинокль к глазам и поймал в фокус условные флажки, которые искал. Послание гласило: «Кризис не разрешен. Новый договор с Оттоманской империей против Франции. Разговоры о войне». Затем Струан осмотрел корабль: краска свежая, снасти не провисли, пушки на месте. И в углу фор-бом-брамселя он увидел небольшую черную метку – это был условный сигнал, который использовался только в крайних случаях и означал: «Важные депеши на борту».
Он опустил бинокль и предложил его Куперу:
– Не хотите взглянуть?
– Благодарю.
– Это называется бинокуляры, или бинокль – «два глаза». Резкость наводится вот этим винтом в центре, – пояснил Струан. – Сделан для меня по специальному заказу.
Купер посмотрел в бинокль и увидел кодовые флажки. Он знал, что сейчас весь флот пытается разгадать, что они означают. Каждая компания тратила немало времени и денег, чтобы заполучить ключ к шифру Благородного Дома. Бинокль оказался мощнее обычной подзорной трубы.
– Где я могу раздобыть партию этих штук?
– Сто гиней за бинокль. Год на поставку.
Хочешь – соглашайся, не хочешь – твое дело, с горечью подумал Купер, хорошо знавший эту интонацию.
– Идет.
В этот момент были подняты новые флажки, и Купер вернул бинокль Струану.
Второе послание содержало только одно слово: «Зенит» – это был особый код внутри основного шифра.
– На вашем месте, – сказал Струан, – я бы избавился от хлопка, закупленного вами в этом году. И побыстрее.
– Почему?
Струан пожал плечами:
– Просто пытаюсь оказать небольшую услугу. Извините, мне пора.
Он зашагал навстречу Роббу, направлявшемуся к ним вместе с боцманом. Купер смотрел ему вслед. Что же кроется за этими чертовыми флажками, спрашивал он себя. И что он имел в виду, говоря о нашем хлопке? И почему, черт побери, до сих пор еще не прибыл пакетбот с почтой?!
Вот это и делает торговлю такой захватывающей.
Ты покупаешь и продаешь для рынка, который начнет заключать сделки через четыре месяца, зная только цены рынка, закрывшегося четыре месяца назад. Один просчет – и тебя ждут унылые стены долговой ямы. Тонко рассчитанный риск, который себя оправдал, – и ты можешь удалиться на покой и навеки забыть про Восток. Купер почувствовал, как в кишечнике поднялась и покатилась вверх волна боли. Эта боль никогда не отпускала его и уже давно стала для большинства торговцев неотъемлемой частью жизни на Востоке.
Так что же крылось за предостережением Струана: дружеская подсказка или намеренный обман?
Капитан Глессинг, стоя рядом с Горацио, провожал глазами «Грозовое облако». В его взгляде сквозила зависть. Корабль являл собой достойный приз, и, поскольку он был первым в этом году кораблем, вернувшимся из Англии с заходом в Калькутту, его трюмы сейчас буквально ломились от опиума. Глессинг тоже мучился вопросом, что означают флажки. И почему на фор-бом-брамселе появился черный квадрат.
– Прекрасный корабль, – заметил Горацио.
– Да, корабль замечательный.
– Даже если это пират? – с иронией спросил Горацио.
– Пиратом его делают владельцы и груз в трюмах. Корабль есть корабль, а это один из самых статных молодцов, когда-либо служивших человеку, – сухо ответил Глессинг. Остроумие Горацио его не позабавило. – Кстати, раз уж речь зашла о кораблях, – он старался, чтобы приглашение не прозвучало нарочито, – не согласитесь ли вы и мисс Синклер отужинать со мной сегодня? Я бы хотел показать вам свой фрегат.
– Это очень любезно с вашей стороны, Джордж. Я с удовольствием принимаю приглашение. И Мэри, я полагаю, будет в восторге. Она еще ни разу не поднималась на борт фрегата.
Может быть, сегодня, решил Глессинг, мне представится возможность выяснить, как Мэри ко мне относится.
– Я пришлю за вами баркас. Три склянки – последняя полувахта – вас устроят?
– Давайте уж тогда встретимся, когда пробьет восемь склянок, – небрежно заметил Горацио, желая показать, что знаком с морской терминологией: три склянки в эту вахту означали половину восьмого, тогда как восемь склянок отбивали в восемь часов ровно.
– Очень хорошо, – кивнул Глессинг. – Мисс Синклер будет первой женщиной, которую я принимаю на борту.
Господи, подумал Горацио, а ведь Глессинг, похоже, испытывает к Мэри нечто большее, чем мимолетный интерес.
Ну конечно! Приглашение предназначалось для нее, а вовсе не для меня. Какое нахальство! Как этот напыщенный осел смеет надеяться, что Мэри хоть на секунду может подумать о нем как о возможном спутнике жизни. Или что я позволю ей выйти замуж так рано!
Стук мушкета, упавшего на камни, заставил их обернуться. Один из морских пехотинцев потерял сознание и ничком лежал на берегу.
– Какого дьявола, что с ним такое? – раздраженно спросил Глессинг.
Главный старшина корабельной полиции перевернул молодого солдата:
– Не могу знать, сэр. Это Норден, сэр. Он уже давно как бы не в себе, недель этак несколько. Наверное, у него лихорадка.
– Хорошо, оставьте его где лежит. Соберите матросов. Морская пехота – к лодкам! Когда все поднимутся на борт, вы вернетесь и заберете его.
– Есть, сэр-р.
Старшина подобрал мушкет Нордена, перебросил его одному из пехотинцев и увел людей к лодкам.
Когда они отошли на достаточное расстояние, Норден, который лишь притворялся, скользнул в тень ближайших валунов и спрятался там. Господи Иисусе, ниспошли мне спасение и обереги, пока я не доберусь до тайпана, истово молился он. У меня больше никогда не будет такой возможности, как сейчас. Защити меня, благословенный Боже, и помоги добраться до него, прежде чем они вернутся за мной!
Брок стоял на юте своего корабля и смотрел на флажки в подзорную трубу. Шесть месяцев назад ему удалось получить ключ к шифру Струанов, и он смог прочесть первое послание. Теперь он ломал голову над тем, что это еще за «Зенит»? Что может значить эта чертовщина? И что есть такого важного и срочного в договоре с турками, что капитан решился вот так, в открытую, передать это сообщение, пусть даже и зашифрованное, вместо того чтобы тайно доложить о нем Струану, когда тот прибудет на борт? Может быть, они узнали, что я разгадал их шифр? Может быть, они специально подсовывают мне эту информацию, а «Зенит» означает для них, что это сообщение – фальшивка. «Кризис» и «война» должны означать, что цена на чай и шелк поднимется. И видимо, на хлопок тоже. Наверное, стоит начать скупать и то, и другое, и третье. Если только все это правда. Да, и, возможно, угодить прямо в капкан, который расставил для меня Струан. Где, черт побери, болтается «Серая ведьма»? На этот раз ее обставили – это никуда не годится. Дьявол забери Горта! Его нерасторопность обошлась мне в тысячу гиней.
Горт был его старшим сыном и капитаном «Серой ведьмы». Сыном, которым можно было гордиться. Рослый, как отец, такой же суровый и могучий, и вдобавок ко всему превосходный моряк, знавший все тонкости морского дела. Да, такой сын сумеет продолжить начатое тобой, с гордостью думал Брок, он достоин того, чтобы через год-другой стать тайпаном. Брок молча помолился за безопасность Горта, потом опять стал проклинать его за то, что тот пропустил «Грозовое облако» вперед.
Он перевел подзорную трубу на берег, туда, где стояли, беседуя, Струан и Робб, и пожалел, что не может слышать их разговора.
– Извините меня, мистер Брок. – Это был Нагрек Тум, капитан «Белой ведьмы» – крупный, крепко сбитый уроженец острова Мэн, с огромными руками и лицом цвета мореного дуба.
– Да, Нагрек?
– По флоту ходят слухи… Я не очень-то им верю, но, с другой стороны, кто знает – дыма без огня не бывает. По этим слухам, военный флот вот-вот получит распоряжение положить конец контрабанде опиума. И наши корабли можно будет захватить как пиратские.
– Да, такое не часто услышишь, – презрительно усмехнулся Брок.
– Я поначалу тоже смеялся, мистер Брок. Пока не услышал, что приказ будет оглашен сегодня, когда пробьет четыре склянки. И что Струан уговорил Лонгстаффа предоставить нам отсрочку на шесть дней, чтобы мы могли продать имеющиеся у нас запасы.
– Ты уверен? – Брок едва успел переварить эту поразительную новость, как со стороны трапа послышался шум. На палубу тяжело ступила Элиза Брок, крупная женщина с толстыми руками и силой здорового мужчины. Ее поседевшие волосы были убраны в неплотный пучок на затылке. Следом за ней на палубе показались две их дочери – Элизабет и Тесс.
– Доброе утро, мистер Брок, – приветствовала Лиза своего супруга, твердо встав на палубе и сложив руки на огромной груди. – Прекрасный денек, право слово.
– Где вы были, душа моя? Здравствуй, Тесс. Привет, Лиллибет, милая, – заговорил Тайлер Брок. Он обожал своих дочерей, и это чувство сейчас целиком заполнило его.
Элизабет Брок, шести лет, с коричневыми кудряшками, подбежала к отцу, сделала книксен, едва не упав при этом, потом вскочила к нему на руки и, обняв, крепко прижалась. Он рассмеялся.
