Джеймс Клавелл
Король крыс
– Да ладно, братец! – рассмеялся Марлоу. – Сколько вам лет?
– Двадцать пять. Сукин сын, – сказал Кинг. – Лучшие годы жизни, а я заперт в этой вонючей тюрьме.
– Непохоже, что вы заперты. И мне кажется, что вам совсем неплохо.
– Как ни считай, а мы все-таки под замком. Как долго это еще продлится?
– Мы заставили немцев отступать. Это представление скоро закончится.
– Вы верите в это?
Питер Марлоу пожал плечами. «Осторожно, – сказал он себе, – ты никогда не был достаточно осторожен».
– Да, я так думаю. По слухам никогда нельзя судить.
– А наша война? Как насчет нас?
Поскольку вопрос был задан другом, Марлоу говорил не опасаясь.
– Думаю, наша война будет длиться вечность. Ну, япошек мы, конечно, разобьем, в этом я сейчас уверен. Но что касается нас, здесь? Не думаю, что мы выберемся.
– Почему?
– Ну, я не считаю, что японцы когда-нибудь сдадутся. Это означает, что нам придется высаживаться на их острова. А когда это случится, мне кажется, они нас всех здесь уберут. Если болезни не прикончат нас к тому времени.
– За каким чертом им это надо?
– Чтобы сэкономить время. Думаю, по мере того как сети станут сходиться вокруг Японии, япошки начнут втягивать свои щупальца. Зачем тратить время на несколько тысяч пленных? Япошки совершенно по-иному, чем мы, относятся к жизни. А мысль о том, что наши войска находятся на их территории, сведет их с ума. – Голос Питера звучал невыразительно и спокойно. – Думаю, наша песенка спета. Надеюсь, конечно, что ошибаюсь. Но думаю, именно так и будет.
– Ну и обнадежил, сукин сын, – кисло пробормотал Кинг и, когда Марлоу рассмеялся, сказал: – Над чем, черт побери, вы смеетесь? Кажется, вы всегда смеетесь не там, где надо.
– Простите, плохая привычка.
– Давайте посидим на улице. Мухи замучили. Эй, Макс! – позвал Кинг. – Не хочешь ли прибраться?
Появился Макс и занялся уборкой, а Кинг и Марлоу легко вылезли в окно. Непосредственно под окном Кинга стояли столик и скамейка под навесом из брезента. Кинг сел на скамейку. Марлоу уселся на корточки по туземному обычаю.
– Никогда не мог так сесть, – заметил Кинг.
– Очень удобно. Я привык на Яве.
– Как это вы научились так хорошо говорить по-малайски?
– Некоторое время я жил в деревне.
– Когда?
– В сорок втором году. После прекращения огня.
Кинг терпеливо ждал продолжения, но больше ничего сказано не было. Он подождал еще, потом спросил:
– Как получилось, что вы жили на Яве в деревне после прекращения огня в сорок втором году, если к тому времени все были в лагере для военнопленных?
Марлоу от души рассмеялся:
– Извините. Не о чем особенно рассказывать. Мне пришлась не по вкусу мысль о лагере. На самом деле, когда война закончилась, я заблудился в джунглях и случайно набрел на эту деревню. Меня пожалели. Я прожил там месяцев шесть.
– И как там было?
– Прекрасно. Туземцы очень добры. Я был одним из них. Одевался, как яванец, покрасил кожу в темный цвет – вы понимаете, глупость, конечно, потому что мой рост и глаза выдали бы меня, – работал на рисовых полях.
– Вы там были в одиночестве?
Помолчав, Марлоу сказал:
– Я был там единственным европейцем, если вы это имеете в виду.
Он окинул взглядом лагерь: тусклое солнце пробивалось сквозь пыль и ветер, подхватывающий и крутивший вихри этой пыли. Эти вихри напомнили ему о ней.
Он посмотрел на восток, на неспокойное небо. И она была частью неба. Поднялся небольшой ветер и покачал верхушками кокосовых пальм. И она была частью ветра, пальм и облаков над ними.
Питер Марлоу отогнал эти мысли и стал следить, как за проволокой бредет корейский солдат, обливаясь потом в остывающем пекле. Форма часового была потрепанной и грязной, а фуражка такой же помятой, как и его лицо; винтовка косо висела за спиной. Он был настолько некрасив, насколько прекрасна была она.
Марлоу еще раз посмотрел наверх, оглядывая небесную даль. Только тогда он чувствовал себя свободным – свободным от замкнутого пространства, наполненного мужчинами, мужскими запахами, мужской грязью и мужскими разговорами. «Без женщин, – беспомощно думал Марлоу, – мужчины становятся лишь безжалостной пародией на человека».
И сердце его обливалось кровью в этом солнечном пекле.
– Эй, Питер! – Кинг смотрел на склон холма, рот его был широко раскрыт от изумления.
Марлоу посмотрел в направлении взгляда Кинга, и его передернуло, когда он заметил приближающегося Шона.
– Боже! – Он хотел прошмыгнуть в окно и скрыться, но понял, что это вызовет еще больше подозрений. Поэтому он мрачно ждал, едва дыша. Ему показалось, что у него есть хороший шанс остаться незамеченным, потому что Шон был глубоко поглощен разговором с командиром эскадрильи Родриком и лейтенантом Фрэнком Пэрришем. Они склонили головы и что-то серьезно обсуждали.
Потом Шон посмотрел мимо Фрэнка в сторону и, увидев Марлоу, остановился.
Родрик и Фрэнк тоже остановились. Они все встревожились, но ничем эту тревогу не выдали.
– Привет, Питер! – крикнул Родрик. Он был высоким аккуратным человеком с тонкими чертами лица, настолько же высоким и опрятным, насколько Фрэнк был высоким и неряшливым.
– Привет, Род! – ответил Марлоу.
– Я мигом, – тихо бросил Шон Родрику и пошел к Кингу и Питеру Марлоу. Сейчас, когда первое потрясение прошло, Шон приветливо улыбался.
Марлоу почувствовал прилив ярости. Он поднялся и стал ждать. Он чувствовал, как глаза Кинга сверлят его.
– Привет, Питер, – произнес Шон.
– Привет, Шон.
– Ты такой худой, Питер.
– А я и не знал. Но не более, чем остальные. Я совершенно здоров. Спасибо.
– Я так давно не видел тебя. Почему ты не зайдешь в театр? Там всегда можно перехватить что-нибудь поесть, ты же знаешь меня, я никогда не ем много. – Шон обнадеживающе улыбнулся.
– Благодарю, – выдавил из себя Питер Марлоу, мучаясь от смущения.
– Я знаю, что ты не придешь, – грустно сказал Шон, – но тебе там всегда рады. – (Наступила пауза.) – Я ни разу тебя больше не видел.
– О, ну ты же понимаешь, как обстоят дела, Шон. Ты занят во всех представлениях, а у меня все хорошо, я занят на работах и разными прочими делами.
Как и Марлоу, Шон был в саронге, но не заношенном и сильно вылинявшем, как у Питера, а в новом, белого цвета, с каймой, расшитой голубым и серебряным узором. И еще на Шоне был баджу – жакет с короткими рукавами, заканчивающийся у талии, плотно подогнанный и подчеркивающий выпуклости груди. Кинг зачарованно уставился в наполовину распахнутый вырез баджу.
Шон заметил Кинга, бледно улыбнулся, поправил прическу, слегка растрепанную ветром, и забавлялся тем, как Кинг смотрел на него. Шон усмехался, про себя испытывая возбуждение, в то время как лицо Кинга вспыхнуло краской.
– Э, жарковато становится, а? – промямлил Кинг, чувствуя себя неловко.
– Думаю, да, – любезно сказал Шон, не страдающий от жары и, как всегда, не потеющий, даже если жара нестерпима.
Наступило молчание.
– Да, прости, – произнес Марлоу, увидев, как Шон смотрит на Кинга и терпеливо ждет, чтобы его представили. – Ты знаком…
– Боже мой, Питер, – рассмеялся Шон, – ты в расстроенных чувствах. Конечно же, я знаю, кто твой друг, хотя мы никогда не встречались. – Шон протянул руку. – Как поживаете? Познакомиться с Кингом – такая честь!
– Э-э-э, спасибо, – пробормотал Кинг, едва касаясь руки, такой маленькой по сравнению с его собственной. – Хотите… э-э-э… закурить?
– Спасибо, но я не курю. Но если вы не против, я возьму сигаретку. Даже две, если можно? – Шон кивнул в сторону тропинки. – Род и Фрэнк курят, и я знаю, что они будут рады.
– Конечно, – сказал Кинг. – Конечно.
– Благодарю. Очень мило с вашей стороны.
Вопреки своему желанию Кинг почувствовал тепло улыбки Шона. Вопреки самому себе он сказал, что думал:
– Вы были великолепны в «Отелло».
– Спасибо, – оживился Шон. – Вам понравился «Гамлет»?
– Да. А я никогда особенно не увлекался Шекспиром.
– Это в самом деле похвала, – радостно улыбнулся Шон. – Мы сейчас ставим новую пьесу. В основном она написана Фрэнком и должна получиться очень смешной.
– Даже если она самая обыкновенная, то будет знаменитой, а вы будете великолепны, – польстил Кинг, чувствуя себя более непринужденно.
– Как мило с вашей стороны. Спасибо. – Шон посмотрел на Марлоу, и глаза его еще сильнее заблестели. – Но боюсь, Питер не согласен с вами.
– Хватит, Шон! – резко проговорил Марлоу.
Шон не смотрел на Марлоу, он не отводил взгляда от Кинга и улыбался, но под улыбкой таилась ярость.
– Питеру я не нравлюсь.
– Хватит, Шон! – оборвал его Марлоу.
– Почему? – разразился Шон. – Ты презираешь людей с отклонениями, – кажется, так ты называешь гомосексуалистов? Ты выразил свое отношение совершенно ясно. А я не забыл!
– И я тоже!
– Ну вот это уже что-то! Мне не нравится, когда меня презирают, и менее всего, когда презираешь меня ты!
– Я сказал, хватит! Сейчас не время и не место. И мы это уже обсуждали, и ты все высказал прежде. Я извинился. Я не хотел тебя обидеть!
– Да. Но ты по-прежнему ненавидишь меня. Почему? Почему?
– Это не так.
– Тогда почему ты всегда избегаешь меня?
– Так лучше. Ради бога, Шон, оставь меня в покое.
Шон уставился на Марлоу, а потом успокоился так же внезапно, как рассердился.
– Извини, Питер. Ты, вероятно, прав. Я глупо себя веду. Это просто потому, что время от времени мне бывает одиноко. Хочется просто поговорить.
Шон потянулся и дотронулся до руки Марлоу:
– Извини. Я хотел, чтобы мы снова стали друзьями.
Питер Марлоу ничего не мог ответить.
– Ну, я думаю, мне лучше уйти, – замялся Шон.
– Шон, – окликнул его Родрик с тропинки, – мы уже опаздываем.
– Сейчас приду. – Шон еще раз посмотрел на Марлоу, потом вздохнул и протянул руку Кингу. – Рад был встретиться с вами. Прошу извинить мое дурное поведение.
Кингу не удалось избежать повторного рукопожатия.
– Рад был познакомиться с вами.
Шон колебался, глаза его были сумрачными и ищущими.
– Вы друг Питера?
Кинг почувствовал, что все услышали, когда он, запинаясь, произнес:
– Э-э-э, конечно, да, думаю, что так.
– Странно, не правда ли, что одно и то же слово имеет столько значений? Но если вы его друг, то не сбивайте его, пожалуйста, с пути истинного. У вас дурная репутация, а я бы не хотел, чтобы у Питера были неприятности. Я очень люблю его.
– Э-э-э, да, конечно. – Колени Кинга были ватными, спины он не чувствовал. Но обаяние улыбки Шона пронизывало его насквозь. Ничего похожего он раньше не испытывал. – Представления – это лучшее, что есть в лагере, – сказал он. – Здорово скрашивают жизнь. А вы – лучшее, что есть там.
– Спасибо. – Шон повернулся к Марлоу. – Это действительно делает жизнь стоящей. Я очень рад. И мне нравится в них участвовать. Питер, это действительно делает жизнь стоящей.
– Да, – согласился раздраженный Марлоу. – Я рад, что все в порядке.
Шон в последний раз нерешительно улыбнулся и, быстро повернувшись, поспешно ушел.
– Будь я проклят! – Кинг сел.
Марлоу тоже сел. Он достал коробочку с табаком и свернул сигарету.
– Если бы не знать, что он мужчина, можно было бы поклясться, что это женщина, – заявил Кинг. – Красивая женщина. – (Марлоу устало кивнул.) – Он не похож на остальных трудяг, – рассуждал Кинг, – это совершенно точно. Нет, сэр. Совсем не похож. Боже, в нем есть что-то, чего не… – Кинг запнулся, попытался найти слово и беспомощно продолжил: – Не знаю, как сказать. Он… он, черт побери, женщина! Помните, как он играл Дездемону? Боже мой, да готов поспорить, что от его вида в женском наряде у каждого парня в Чанги становилось тесно в штанах. Нельзя винить человека за то, что его вводят в соблазн. Я соблазнен, как и другие. И если мужчина говорит обратное, то наверняка врет. – Потом Кинг поднял глаза на Марлоу и внимательно стал рассматривать его.
– О, бога ради! – раздраженно бросил Марлоу. – Вы что, считаете меня тоже гомиком?
– Нет, – спокойно ответил Кинг. – Мне, вообще-то, все равно. По крайней мере настолько, насколько меня это касается.
– Ну так я не гомик.
– Звучит чертовски убедительно, – с ухмылкой заметил Кинг. – Что, поссорились с любовником?
– Убирайтесь к дьяволу!
Спустя минуту Кинг вкрадчиво спросил:
– Вы давно знаете Шона?
– Он был в моей эскадрилье, – неохотно признал Марлоу, – и я был выделен приглядывать за ним. Я очень близко узнал его. – Он погасил горящий кончик своей сигареты и высыпал остатки табака в коробочку. – Короче говоря, он был моим лучшим другом и очень хорошим летчиком. – Питер посмотрел на Кинга. – Он мне очень нравился.
– Был ли он таким прежде?
– Нет.
– О, я понимаю, что в то время он не одевался как женщина, но, черт возьми, должны же были проявляться его склонности.
– Шон никогда так себя не вел. Он был очень красивым, ласковым парнем. В нем не было ничего от женщины, просто он отличался некоторым… состраданием.
– Вы видели его когда-нибудь голым?
– Нет.
– Это существенно. Никто другой не видел тоже. Даже полураздетым.
Шону была отведена в театре отдельная клетушка. Никто другой в Чанги такой привилегией не пользовался. Даже Кинг. Но Шон никогда не спал там. Мысль о Шоне, который один в комнате с замком на двери, была слишком опасной: многие в лагере не скрывали своей похоти, а у остальных она была готова выплеснуться наружу. Поэтому Шон спал всегда в одной из хижин, но переодевался и мылся в отдельной комнате.
– Что произошло между вами? – спросил Кинг.
– Я чуть было не убил его. Однажды.
Разговор внезапно прекратился. Оба собеседника внимательно прислушались. До них донеслось что-то вроде вздоха, неясного ощущения. Кинг быстро оглянулся по сторонам. Не увидев ничего необычного, он встал и влез в окно. Марлоу последовал за ним. Мужчины в хижине тоже прислушивались. Кинг пристально посмотрел в направлении угла тюремного здания. Вроде бы все было в порядке. Пленные по-прежнему сновали туда-сюда.
– В чем дело? – тихо спросил Кинг.
– Не знаю, – ответил, прислушиваясь, Марлоу.
Люди по-прежнему перемещались по лагерю, но несколько проворнее.
– Эй, посмотрите-ка! – прошептал Текс.
К ним вверх по склону, огибая угол тюрьмы, шел капитан Браф. Следом появились другие офицеры, направлявшиеся к хижинам, где содержался рядовой состав.
– Могут быть неприятности, – кисло заметил Текс.
– Возможно, это обыск, – предположил Макс.
В мгновение ока Кинг встал на колени, отпирая черную коробку. Марлоу торопливо бросил:
– Увидимся позже.
– Держите, – сказал Кинг, бросая ему пачку. – Ну а увидимся вечером, если хотите.
Марлоу выскочил из хижины и побежал вниз по склону. Кинг выдернул трое наручных часов, которые были спрятаны в кофейных зернах. Минуту подумав, он встал на стул и запихал часы в листья на крыше. Он знал, что все видели его новый тайник, но ему было все равно, потому что с этим теперь ничего нельзя было сделать. Потом он запер черную коробку, и в этот момент в дверях появился Браф.
– Ладно, парни, давайте выходите.
Глава 4
Питер Марлоу думал только о своей фляге с водой, пока проталкивался через потный муравейник пленных, строящихся вдоль асфальтированной дороги. Он изо всех сил пытался вспомнить, наполнил ли флягу, но ни в чем не был уверен.
Он взбежал по ступенькам в хижину. Но хижина уже была пуста, а в дверях стоял грязный корейский охранник. Марлоу знал, что ему не позволят пройти, поэтому развернулся, нырнул под свес крыши и перебежал к другому входу в хижину. Он успел проскочить к своей койке и схватить флягу до того, как его заметил охранник.
Кореец мрачно выругался, подошел и знаком приказал положить флягу обратно. Но Питер Марлоу торжественно отдал ему честь и заговорил на малайском, который понимали многие охранники:
– Здравствуйте, господин. Возможно, нам придется долго ждать, и я прошу вас разрешить мне взять мою флягу, потому что у меня дизентерия. – Говоря это, он потряс флягу. Она была полной.
Охранник вырвал флягу у него из рук и подозрительно обнюхал ее. Потом вылил немного воды на пол, сунул флягу Марлоу, снова обругал его и показал рукой на выстроившихся на улице людей.
Марлоу поклонился, чувствуя облегчение, и побежал в строй к своей группе.
– Питер, где тебя черти носили? – спросил Спенс, раздраженный приступами дизентерии.
– Все в порядке, я здесь. – Сейчас, когда у Марлоу была его фляга, он настроился легкомысленно. – Давай, Спенс, строй ребят, – сказал он, подначивая.
– Иди к черту! Парни, стройтесь! – Спенс пересчитал людей и потом спросил: – Где Бонэ?
– В госпитале, – объяснил Эварт. – Ушел туда сразу после завтрака. Я сам отвел его.
– Почему, черт возьми, ты мне раньше об этом не сказал?!
– Ради бога, я проработал весь день на огородах! Цепляйся к кому-нибудь другому!
– Да успокойся ты, черт побери!
Но Питер Марлоу не слушал ругательства, болтовню и сплетни. Он надеялся, что полковник и Мак тоже прихватили свои фляги.
Когда группа была пересчитана, капитан Спенс подошел к полковнику Селларсу, который лично нес ответственность за четыре хижины, и козырнул:
– Шестьдесят четыре человека, как и должно быть, сэр. Девятнадцать здесь, двадцать три в госпитале, двадцать два на работах.
– Хорошо, Спенс.
Когда Селларс получил данные по своим четырем хижинам, он передал их полковнику Смедли-Тейлору, отвечающему за десять хижин. Потом Смедли-Тейлор сообщил свои итоги дальше. Следующий офицер довел их до сведения своего начальства, и эта операция повторялась по всему лагерю, внутри тюрьмы и вне ее до тех пор, пока общие данные не доходили до коменданта лагеря. Тот сложил количество людей в лагере с количеством людей в госпитале и количеством пленных, занятых на работах, а потом доложил общие цифры капитану Ёсиме, японскому представителю. Ёсима обругал коменданта лагеря, так как в списке не хватало одного человека.
Паника на час охватила лагерь, пока отсутствующего человека не нашли на кладбище. Полковник Рофер из Королевской медицинской службы накинулся на своего помощника, полковника Кеннеди, который пытался объяснить, как трудно быстро составить отчет, после чего полковник Рофер обругал его вторично и сказал, что это является его обязанностью. Потом Рофер отправился с повинной к коменданту лагеря, который выбранил его за плохую работу, а комендант лагеря, в свою очередь, пошел к Ёсиме и постарался вежливо объяснить, что человек был найден, но трудно без задержки выдавать правильные цифры. А Ёсима обругал коменданта за плохую работу и напомнил о его ответственности: если он не умеет уследить за несложными расчетами, возможно, пришла пора возложить на какого-нибудь другого офицера обязанность коменданта лагеря.
Пока строй пленных то тут, то там взрывался раздражением, корейские охранники обыскивали хижины, особенно офицерские. В них, по мнению охраны, был спрятан радиоприемник – связующая ниточка с живым миром, надежда людей. Охране хотелось найти приемник, как пять месяцев назад, когда один обнаружили-таки. Но и охрана, и пленные изнемогали от жары, и обыск был поверхностным.
Пленные обливались по́том и отчаянно ругались. Несколько человек упали в обморок. Дизентерийные больные вереницей бегали в уборные. Те, которым было очень плохо, садились где были на корточки или ложились на землю, отдаваясь боли. Здоровые не замечали вони. Она стала привычной, как привычны были непрерывное снование в уборные, да и сам процесс ожидания.
Через три часа обыск закончился. Людей распустили. Они хлынули в хижины и в тень, задыхаясь, улеглись на койки или отправились в душевые, раздраженно дожидаясь, пока вода не снимет головную боль.
Питер Марлоу вышел из душа. Он обмотал саронг вокруг пояса и направился в бетонное бунгало, где жили его друзья, его группа.
– Puki ’mahlu! – ухмыльнулся Мак.
Майор Маккой был упрямым шотландцем невысокого роста с хорошей выправкой. Двадцать пять лет, проведенных в джунглях Малайзии, оставили глубокие следы на его лице, свое дело сделали и любовь к выпивке, и нескончаемая карточная игра, и приступы лихорадки.
– ’Mahlu senderis, – ответил Питер Марлоу, с удовольствием присаживаясь на корточки.
Малайские непристойности всегда забавляли его. Это выражение не поддавалось дословному переводу на английский, потому что «puki» означало определенную часть женского тела, a «mahlu» – «срамной».
– Ублюдки, неужели вы не можете хоть один раз поговорить на хорошем английском? – сказал полковник Ларкин.
Он лежал на своем матрасе на полу. Ларкин задыхался из-за жары, а голова болела после перенесенной малярии.
Мак подмигнул Питеру Марлоу:
– Мы все время ему объясняем, но в его тупую башку ничего не лезет. Полковник безнадежен!
– Верно, приятель, – согласился Питер Марлоу, копируя австралийское произношение Ларкина.
– За каким чертом я с вами двумя связался, – устало простонал Ларкин, – я так и не пойму.
Мак ухмыльнулся:
– Потому что он лентяй, правда, Питер? Мы с вами всю работу делаем, а он сидит и притворяется, что встать не может, и все из-за того, что у него легкий приступ малярии.
– Puki ’mahlu! И дайте мне попить, Марлоу.
– Слушаюсь, сэр, господин полковник! – Он протянул Ларкину свою флягу с водой. Когда Ларкин увидел ее, то улыбнулся, превозмогая боль.
– Все в порядке, дружище Питер? – тихо спросил он.
– Да. Господи, я на какое-то время голову потерял!
– Мы с Маком тоже.
Ларкин отхлебнул воды и бережно вернул флягу.
– Вы хорошо себя чувствуете, полковник? – Питера Марлоу смутил цвет лица Ларкина.
– Проклятье! – проворчал Ларкин. – Нет ничего, что не могла бы вылечить бутылка пива. Завтра поправлюсь.
Питер Марлоу кивнул.
– Лихорадка у вас, по крайней мере, прошла, – отметил он, потом с подчеркнутой небрежностью вытащил пачку «Куа».
– Бог мой! – одновременно ахнули Мак и Ларкин.
Марлоу вскрыл пачку и дал каждому по сигарете:
– Подарок от Санта-Клауса!
– Где вы, черт возьми, их взяли, Питер?!
– Подождите, давайте немножко покурим, – мрачно сказал Мак, – перед тем как услышим плохие новости. Он, возможно, продал наши тюфяки или что-нибудь в этом роде.
Марлоу рассказал им про Кинга и Грея. Они слушали с растущим изумлением. Затем Питер поведал историю с обработкой табака, они молча ловили каждое слово, пока он не упомянул про предложенные ему проценты.
– Шестьдесят и сорок! – радостно выпалил Мак. – Шестьдесят и сорок, о бог мой!
– Да, – подтвердил Питер Марлоу, неправильно истолковав реакцию Мака. – Представьте себе! Так или иначе, я просто показал ему, как это делается. Кажется, он удивился, когда я ничего не взял взамен.
– Вы отдали способ даром? – Мак был ошеломлен.
– Конечно. Что-нибудь не так, Мак?
– Почему?
– Ну, я не мог вступать в сделку. Марлоу не торговцы. – Питер говорил так, будто имел дело с маленьким ребенком. – Это просто невозможно, старина.
– Бог мой, да у вас была прекрасная возможность заработать, и вы ее отвергли с тупой ухмылкой. Я полагаю, вам ясно, что, если бы за этим делом стоял Кинг, у вас хватило бы денег, чтобы покупать удвоенные пайки с сегодняшнего дня и до Страшного суда. Почему вы, черт побери, не держали рот на замке, и не рассказали мне, и не дали мне возможности…
– О чем вы говорите, Мак? – резко вмешался Ларкин. – Парень все сделал верно. Зачем ему связываться с Кингом?
– Но…
– Ничего, кроме этого! – отрезал Ларкин.
Мак мгновенно остыл, ругая себя за вспышку. Он вымученно рассмеялся:
– Я просто разыгрывал вас, Питер.
– Вы уверены, Мак? Бог мой, – грустно произнес Марлоу. – Я что, сглупил? Я не мог позволить себе унизиться.
– Да нет, паренек, это я просто так, шутил. Расскажите-ка нам, что еще было.
Питер Марлоу поведал им о том, что произошло, все время задавая себе вопрос, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Мак был его лучшим другом, практичным, никогда не терявшим самообладания. Он рассказал им про Шона, а когда закончил, то почувствовал себя лучше. Потом он ушел. Была его очередь кормить кур.
Когда он вышел, Мак сказал Ларкину:
– Черт… я виноват. Не из-за чего было срываться.
– Не вините себя, приятель. Он витает в облаках. У этого парня несколько странные представления. Никогда нельзя угадать наверняка. Может быть, Кингу все-таки пригодятся его способности.
– Ага, – задумчиво изрек Мак.
Питер Марлоу нес котелок, полный обрывков листьев. Он прошел мимо уборных к клеткам, где держали кур для лагеря.
Там были и большие клетки, и маленькие, клетка для одной тощей курицы и большая клетка для ста тридцати кур – они были собственностью всего лагеря. Яйца от этих кур шли в общий котел. Другие клетки принадлежали отдельным группам или составляли собственность нескольких групп, которые объединяли свои средства. Только Кинг был единоличным владельцем.
Клетку для кур группы Питера Марлоу построил Мак. В ней находилось три курицы – богатство группы. Ларкин купил этих кур семь месяцев назад, когда в группе была продана последняя ценная вещь – золотое обручальное кольцо Ларкина. Он не хотел расставаться с кольцом, но в то время Мак был болен и у Марлоу была дизентерия, а за две недели до этого лагерный рацион снова урезали. И поэтому Ларкин продал кольцо. Но не через Кинга, а через одного из своих людей, Тайни Тимсена, австралийского торговца. На эти деньги было куплено четыре курицы у китайца, который получил у японцев право торговать в лагере, а вместе с курами – две банки сардин, две банки сгущенного молока и пинта оранжевого пальмового масла.
Курицы оказались хорошими и исправно неслись. Но одна из них сдохла, и они съели ее. Собрали кости, положили их в горшок вместе с внутренностями, ногами, головой и зеленой папайей, которую Мак стащил, когда был на работах, и потушили все вместе. В течение недели они были сыты.
Ларкин открыл одну из банок со сгущенным молоком в тот же день. Они съедали по ложке молока каждый день, пока оно не закончилось. Сгущенное молоко не портилось от жары. В тот день, когда из банки уже нельзя было ничего выскрести, они вскипятили в ней воду и выпили варево. Оно было очень вкусным.
Две банки сардин и последняя банка сгущенного молока были запасом группы. На очень черный день. Банки хранились в тайнике, который постоянно охранялся одним из членов группы.
Перед тем как отпереть запор на дверце курятника, Питер Марлоу оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подглядывает, как он открывается. Питер открыл дверцу и увидел два яйца.
– Спокойно, Нонья, – сказал он, обращаясь к их бесценной курице. – Я не собираюсь дотрагиваться до тебя.
Нонья высиживала семь яиц. Им потребовалась огромная воля, чтобы оставить яйца под курицей, но, если им повезет, они получат семь цыплят, а если эти семь цыплят вырастут и станут настоящими курами или петухами, то тогда их выводок будет огромным и они смогут выделить одну курицу для постоянного высиживания яиц. И им больше никогда не нужно будет бояться палаты номер шесть.
В палате номер шесть содержали слепых пленных, лишившихся зрения из-за бери-бери[10]. Любые витамины были волшебным средством против этой постоянной угрозы, а яйца – незаменимым и доступным продуктом. По этой причине комендант лагеря надоедал японским властям, вымаливая и требуя больше яиц. Но в основном на человека приходилось только одно яйцо в неделю. Некоторые пленные получали дополнительное яйцо каждый день, но это было уже бесполезно.
Именно поэтому курятники охранялись круглосуточно кем-нибудь из офицеров. Именно поэтому воровство лагерных кур или кур, принадлежавших группам, являлось тягчайшим преступлением. Однажды пленного, которого застали с задушенной курицей, забили до смерти те, кто поймал его. Власти постановили, что это убийство было оправданно.
Стоя в конце клетки, Питер Марлоу восхищался курами Кинга. Их было семь, откормленных и громадных по сравнению со всеми другими. В клетке Кинга был и петух – предмет гордости лагеря. Его кличка была Сансет. От него получалось прекрасное потомство, и всякий мог взять его на племя. Кинг установил и цену: лучший цыпленок в выводке.
Даже кур Кинга берегли и охраняли наравне с остальными.
Марлоу наблюдал, как Сансет повалил курицу в пыль и взгромоздился на нее. Курица выбралась из пыли и стала бегать с кудахтаньем и к тому же клюнула другую курицу. Питер Марлоу презирал себя за то, что наблюдал за курами. Он знал, что это проявление слабости. Он знал, что будет вспоминать Нья и томиться болезненным желанием.
Он вернулся к курятнику, проверил, надежно ли заперт замок, и ушел в бунгало, бережно неся два яйца.
– Питер, ну и парень! – ухмыльнулся Мак. – Сегодня у нас удачный день!
Питер Марлоу вытащил пачку «Куа» и разделил сигареты на три кучки:
– Мы разыграем две из них.
– Возьмите их все, Питер, – сказал Ларкин.
– Нет, мы их разыграем. Младшая карта проигрывает.
Мак проиграл и притворился недовольным.
– Чтоб тебе пусто было! – буркнул он.
Они осторожно разломали сигареты и ссыпали табак в свои коробочки, перемешав его с обработанным яванским табаком, какой у них был. Потом поделили свои порции на четыре части, три из них положили в другую коробочку и отдали коробочки Ларкину на хранение. Иметь столько табака было искушением.
Внезапно разверзлись небеса и начался потоп.
Питер Марлоу снял саронг, аккуратно свернул его и положил на постель Мака.
Ларкин задумчиво произнес:
– Питер, поосторожнее с Кингом. Он может быть опасен.
– Конечно. Не беспокойтесь. – Питер Марлоу шагнул под ливень.
Через секунду Мак и Ларкин разделись и последовали за ним, присоединившись к другим голым пленным, упивающимся стремительными потоками воды.
Их тела с радостью ощущали силу потока, легкие жадно вбирали прохладный воздух, головы светлели.
И вонь Чанги была смыта.
