Чарлз Тодд
Свидетели времени
Charles Todd
WATCHERS OF TIME
A Novel
Глава 1
Остерли, сентябрь 1919 г.
Доктор Стивенсон отошел от постели больного, дыхание которого стало настолько слабым, что движение груди, приподнимавшей тонкое одеяло, уже практически прекратилось. Единственным признаком еле теплившейся жизни было беспокойное шевеление исхудалых пальцев, ухватившихся за край одеяла, – они непрерывно исполняли ритмичное постукивание, напоминавшее барабанную дробь. Дважды молодая женщина, сидевшая около него на постели, пыталась остановить эту беспокойную игру пальцев. Она накрывала их своими руками, но стоило их убрать, движение возобновлялось, пальцы отца снова начинали постукивать по одеялу, как у барабанщика, заученно повторяющего знакомое упражнение. Вздохнув, она прекратила попытки остановить их и выпрямилась.
Худое, измученное лицо больного было изборождено глубокими страдальческими морщинами, их еще больше подчеркивала отросшая местами щетина, контрастом выделялись обветренные загорелые лоб и нос. Кустистые седые брови нависали над впалыми веками. И все же в теле, обессиленном болезнью и возрастом, оставались еще силы, и сейчас в нем шла упорная борьба за остатки жизни. Старик не сдавался, потому что не привык сдаваться перед трудностями.
Доктор поймал взгляд одного из сыновей, оба стояли неподалеку, их лица оставались в тени, потому что настольная лампа была занавешена легким шарфом, и кивком отозвал их в сторонку, чтобы его слова не мог слышать больной. Молодая женщина, сидевшая на постели, не шелохнулась – она не хотела знать, о чем они станут шептаться.
На дом обрушился еще один порыв ветра, он сопровождался усилением дождя, струи воды громко и настойчиво стучали по стеклам и карнизам. Шторм задержался на побережье, как часто здесь бывало, и не торопился перемещаться в глубь материка. Вот уже несколько часов он не давал возможности жителям городка высунуть нос из дома.
Старший брат наклонился, чтобы лучше расслышать тихие слова доктора.
– Он спокойно и мирно отходит. Я больше ничего не могу для него сделать. Но может быть, он хотел бы позвать мистера Симса? Да и вашу сестру утешило бы в какой-то степени его присутствие.
Мистер Симс был местным викарием.
Младший с готовностью отозвался:
– Я сейчас за ним схожу, – и пошел к двери.
Когда он проходил мимо лампы, легкий платок, наброшенный на абажур, шевельнулся от движения воздуха, и свет упал на его лицо, по которому текли слезы. Сестра сжала руку брата, утешая. Старший сказал:
– У него была длинная жизнь. У нашего Па. Хотя, по правде говоря, мог бы пожить еще. Всего шестьдесят четыре. Мы ожидали, что он еще пять – десять лет не оставит нас. Его отец, наш дед, умер в восемьдесят с хвостиком. А дядя Тед в свои шестьдесят шесть выглядит молодцом. – Он покачал головой.
– Ваш дядя Тадеуш обладает бычьим здоровьем, – согласился доктор Стивенсон, – скорее всего, он перешагнет и годы вашего деда. Но у вашего отца было больное сердце, и это разрушило его.
Хетти Болдуин, дочь его домоправительницы, нашла себе хорошего мужа в лице Мартина Бейкера, старшего сына. Доктор взглянул на лицо умирающего Герберта Бейкера, изможденное, высушенное бессонницей и болезнью. Мартин такой же, как отец, – богобоязненный, привязанный к семье, с сильным чувством долга. Мартин и Хетти были хорошей парой.
– Все в руках Божьих. Он каждому определяет свое время. И Он милостив к вашему отцу, избавляя в конце от мучений. – Доктор пытался найти слова утешения. Он кивнул в сторону постели и посоветовал: – Надо дать отдохнуть Элли, хоть немного. Она почти не отходит от него со вчерашнего утра. Мы ее позовем, в том случае… Иначе она сама свалится, если продолжит и дальше так сидеть и смотреть на отца.
– Я пытался, но безуспешно. – Мартин повернулся к окну и чуть отдернул штору. Струи дождя колотили по стеклу, рамы сотрясались под порывами ветра, шквал шел за шквалом. Ужасная ночь. В такую ночь страшно умирать. Он снова задернул штору. – Нельзя никак ей помочь? – спросил он у доктора.
– Я оставлю для нее несколько таблеток снотворного. После его ухода, когда все будет кончено, растворите в воде и дайте ей. И еще, Мартин, нельзя, чтобы Дик нес гроб. Его плечо еще не зажило, ключица никогда не будет такой, как прежде. Все еще существует опасность потерять руку, если он не будет осторожным. Военные хирурги не волшебники, хотя сделали все, что могли, надо поберечься.
– Я помню об этом.
– Молодец! – Доктор одобрительно похлопал Мартина по плечу и снова подошел к постели.
Он дотронулся до рук Элли, сжатых на коленях. Они были холодными и дрожали.
– Твой отец ничего не чувствует сейчас. Отдохни или хотя бы позволь Мартину набросить на тебя шаль.
Она кивнула, не в силах говорить.
Голова больного на подушке повернулась налево, потом направо. Вдруг Герберт Бейкер открыл глаза, его взгляд остановился на лице дочери. Раздался скрипучий голос:
– Я хочу настоятеля.
Доктор наклонился и ободрил:
– Мы уже послали Дика за мистером Симсом.
– Я хочу настоятеля, – повторил старик уже с раздражением.
– Но он сейчас придет, папа. – Элли с трудом сдерживалась, чтобы на зарыдать. – Ты слышишь меня? Он вот-вот будет здесь.
– Настоятеля, – услышали они, – а не викария.
– Герберт, – сказал мягко доктор, – позволь, я приподниму тебе голову, а Элли даст воды…
Герберт устремил на доктора взгляд – темные, провалившиеся глаза умоляли.
– Я хочу настоятеля.
Умирающий сказал это ясным голосом, не давая себя отвлечь.
Дверь спальни распахнулась, и показался мистер Симс, которого сопровождал Дик.
– Я встретил викария, он как раз направлялся к нам, – сказал Дик из-за спины священника, – шел узнать, не нужна ли его помощь.
Мистер Симс – высокий, худощавый, молодой, пожалуй, был немногим старше Дика.
– Я как раз навещал миссис Кворлс и решил, что зайду к вам, прежде чем идти домой, – объяснил викарий.
Герберт Бейкер умирал уже сутки, и весь город знал, что конец близок. Осталось в лучшем случае несколько часов. Симс уже заходил два раза перед этим. Он подошел к Элли, взял ее за руку и сказал мягко:
– Эллен, как ты думаешь, найдется для нас всех по чашке чаю? Не мешает согреться немного в такую ночь.
Она застенчиво покраснела.
– Чай? О, конечно. Я только что поставила чайник на огонь.
Разгладив одеяло на груди отца, она с неохотой покинула комнату. Симс сел на ее место на постели и внимательно взглянул на больного.
– У тебя была хорошая жизнь, Герберт Бейкер. Ты был женат на хорошей женщине, она была преданной женой и прекрасной матерью. Оба твоих сына вернулись живыми с войны и оба имеют работу. Господь был добр к тебе.
– Спасибо, викарий. И вы прочитайте за меня молитву, когда уйдет настоятель.
Викарий посмотрел на доктора, потом с недоумением на Мартина.
– Он попросил послать за настоятелем. Только что, перед вашим приходом. Я не знаю почему…
– Отец Джеймс – единственный настоятель в Остерли, – сказал Дик. – Но ведь он католик…
– Да, да, его. – Голос Герберта Бейкера вдруг окреп, а в глубине потухших глаз зажегся огонек надежды.
– Что ж, если папа так хочет, надо его ублажить, – сказал Мартин. – Дик, сходи спроси, может ли прийти отец Джеймс.
Дик замешкался, ему было неловко перед викарием, он виновато взглянул на мистера Симса, как будто потворствовал ереси. Но тот лишь кивнул ободряюще, и Дик вышел.
– Вы останетесь? – спросил Мартин викария.
От постели прошелестело:
– Останьтесь.
Изможденное лицо Герберта вновь стало страдальческим, как будто он последние силы израсходовал на слова.
– Я пойду пока на кухню, – сказал викарий. – Кажется, Эллен нуждается в ободрении и чашке чаю больше других. – И, поднимаясь с постели, добавил мягко: – Не бойся, Герберт, я буду рядом.
Герберт кивнул и закрыл глаза. Ветер вдруг стал стихать. Теперь слышался лишь шум дождя по крыше, равномерный, больше похожий на летний. Доктор Стивенсон сказал викарию:
– Он в полном рассудке. Но умирающие часто имеют причуды, и лучше ему уступить.
– Я знаю. Видел одного на войне, так он пожелал быть похороненным вместе со своей собакой. Только собаки-то у него не было. Но когда он умер и его пришли хоронить, его руки были сложены на груди так, как будто он держал на груди маленькую собачку. Странное утешение, но кто может знать, что у Герберта на уме?
Викарий вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Послышались голоса, он говорил с Эллен, потом оба спустились вниз, и в комнате наступила тишина. Мартин посмотрел на отца и спросил у доктора:
– Он не будет мучиться?
– Он уйдет легко. Сначала остановится его сердце. Потом дыхание. Но перед этим он заснет, чтобы больше не проснуться. Я не ожидал, что он так долго будет бодрствовать. Думал, что наступила последняя стадия.
Герберт, видимо, услышал их голоса и снова спросил слабым голосом:
– Пришел настоятель?
– Еще нет, папа. – Мартин присел на кровать. – Дик уже пошел за ним.
Он накрыл руки отца своими, не в силах выразить словами горе, как все простые люди. Но тепло его пальцев, видимо, успокаивало умирающего. Мартин прочистил скованное спазмом горло.
Молчание затягивалось. Спустя четверть часа в дверях появился отец Джеймс – маленький лысеющий человек средних лет, за ним маячил Дик. Отец Джеймс поприветствовал доктора кивком. Потом подошел к Мартину и пожал протянутую руку. Его руки были холодными в этот непогожий вечер.
– Мне сказали, что ваш отец послал за настоятелем. – Его лицо выражало участие.
– Сам не понимаю, почему он так поступил…
– Это не важно. Я поговорю с ним в любом случае, – мягко ответил отец Джеймс, чтобы разрядить неловкость ситуации. Он подошел к кровати и наклонился над Гербертом.
– Мистер Бейкер, – произнес он. – Герберт? Это отец Джеймс. Чем я могу тебе помочь?
Глаза Бейкера открылись, моргнули. Казалось, он с трудом сфокусировал взгляд, увидев перед собой белый клерикальный воротник, выделявшийся на черном одеянии.
– Отец Джеймс, это вы?
– Да.
Тонкая исхудалая рука поднялась из-под одеяла, отец Джеймс взял ее, и пальцы больного цепко ухватились за его руку.
– Пусть они выйдут. Только вы и я.
Отец Джеймс взглянул на встревоженные лица обоих сыновей, потом на доктора Стивенсона. Все трое кивнули в знак согласия и вышли, слышно было, как их шаги удаляются по коридору в сторону лестницы.
Отец Джеймс ждал, пока шаги стихнут, тем временем оглядывая обстановку, чтобы получить представление о человеке, который сейчас умирал. Он, конечно, знал членов этой семьи, хотя редко обменивался с ними парой слов.
Большая комната прямо под карнизом крыши была обставлена простой, но добротной мебелью. На полу вытертый ковер. Картина какого-то доморощенного художника изображала волны, восход солнца и корабли. Морской вид был выполнен хотя и непрофессиональной, но твердой рукой. Наверное, семья гордилась картиной, раз поместила в рамку и повесила на стену. Единственное окно выходило на улицу. Ставни опущены из-за непогоды, шторы задернуты.
Дом походил на все другие дома в этом городке, простой и аскетичный, типичный дом рабочего человека. Расцвет Остерли остался в прошлом, задолго до рождения Герберта Бейкера. Хотя никто здесь не голодал, люди трудились в поте лица, зарабатывая на кусок хлеба.
Священник снова повернулся к постели и увидел фотографию женщины на столике рядом с изголовьем. Дождь почти прекратился, и вдруг новый порыв ветра так сотряс дом, что замигал свет лампы. Кто это? Жена Герберта Бейкера? Она умерла перед войной, кажется, а снимок сделан лет за десять до этого. Дочь, Эллен? Явное сходство. Те же темные волосы, милое лицо, распахнутые глаза, доверчиво глядевшие в камеру.
Отец Джеймс присел осторожно на край постели, где сидели до него Эллен и викарий, и сказал своим глубоким, проникновенным голосом, которым наградила его природа:
– Я здесь. Мы одни перед Богом. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, скажи, что я могу для тебя сделать?
Примерно полчаса спустя отец Джеймс спустился вниз и нашел всю семью, доктора и викария в маленькой викторианской гостиной. Чай был подан и разлит по чашкам, но едва они притронулись к нему, как ветер снова сотряс дом, снабдив появление священника почти театральным эффектом.
Все лица повернулись к отцу Джеймсу, когда он остановился на пороге. На них читалось ожидание с легкой примесью любопытства. Тишина стала напряженной. Отец Джеймс откашлялся, прочистив горло, прежде чем заговорить:
– Ваш отец сейчас отдыхает. Он сказал мне, что хочет быть похоронен мистером Симсом в соответствии с собственной верой и необходимыми атрибутами заупокойной службы. Я лишь немного его утешил, постарался, как мог, облегчить его уход. Если позовет меня еще, дайте знать. А теперь простите, но мне надо идти. Уже поздно…
Его поблагодарили и предложили чаю, он сел и выпил немного теплого чая, из вежливости. Доктор Стивенсон заметил словно бы отсутствующее и несколько напряженное выражение в его глазах, но отнес это к непривычной обстановке – ведь отец Джеймс находится среди людей иного вероисповедания. Им много раз приходилось разделять подобное долгое ожидание, и доктор всегда находил в настоятеле союзника, сильного и верного в утешении и последнем напутствии людей, отправлявшихся в мир иной, равно как и в соболезновании и утешении родственников. Впрочем, даже они не могли привыкнуть к смерти, хотя научились принимать ее как неизбежное завершение жизненного пути.
Отец Джеймс и сейчас нашел соответствующие случаю слова для детей Герберта, его глубокий, проникновенный голос, казалось, примирял их с неизбежностью. У Эллен, Дика и Мартина были усталые, измученные лица, но голос отца Джеймса, убедительный и умиротворяющий, придавал им силы. Они услышали, что их отец примирился с Богом и не изменил вере. Эти простые люди и сами не могли понять, почему так смущены внезапным желанием отца, им показалось странным позвать католического священника. И отец Джеймс, понимая это, говорил так:
– Ваш отец не стал легкомысленным и не поменял веру. Перед кончиной мы все ищем утешения, нуждаемся в Божьей милости, как дети перед Отцом. Я старше викария. Возможно, это имело значение для Герберта. – Он улыбнулся через стол молодому мистеру Симсу.
Около стула викария крутился пятнистый белый спаниель, ожидая, когда тот его погладит и почешет за ухом. Мистер Симс с некоторой застенчивостью, как будто извиняясь, объяснил:
– На фронте было то же самое. Они были все так молоды, большинство из них. Но уже имели такой опыт, что я не соответствовал. И я посылал некоторых к капеллану, который был по возрасту им как отец, так было для них лучше. – И потом поменял тему: – Вы должны благодарить Бога, что шторм не испортил осеннего праздника урожая в церкви Святой Анны. Это было как благословление.
– Мартин ходил на церковный базар с Хетти, – сказала Эллен, – он купил новый поводок и щетку для Тэнзи. – Слабая улыбка промелькнула на ее бледном лице. – Папа был еще вполне здоров.
– Так и было, – отозвался викарий, улыбнувшись в ответ, – он был как кремень каждую весну в день Святой Троицы. Я всегда был рад с ним поговорить.
Как только позволили приличия, отец Джеймс поднялся и попрощался. Мартин проводил его до двери, еще раз поблагодарил, и священник вышел в ночь. Дождь опять прекратился, и только порывистый ветер сопровождал его на пути к дому.
Доктор Стивенсон снова поднялся в спальню к больному – священник оказался прав. У Герберта Бейкера был умиротворенный вид, он отходил в мир иной. И вскоре тихо умер в окружении детей. Дочь Эллен всхлипывала негромко, а сыновья смотрели в страхе, как отец сделал несколько отрывистых вдохов, потом словно шелест слетел с губ – и все было кончено. Викарий, сидя рядом, молился за душу Герберта Бейкера.
Похороны были устроены по всем правилам, и кучер Герберт Бейкер отправился к праотцам, сопровождаемый добрыми словами соседей: они знали его как честного, прямодушного человека без пороков, без особых талантов, за исключением преданности и верности.
* * *
Спустя неделю после похорон доктор Стивенсон поздним вечером вернулся к себе в старинный флигель и увидел у двери отца Джеймса.
– Приятная встреча! – обрадованно воскликнул Стивенсон. – Входите, только позвольте сначала налью себе выпить, а потом я к вашим услугам. Первый ребенок редко спешит появиться на свет. Этот заставил нас ждать всю ночь и следующий день до вечера, так что я пропустил время завтрака и ланча.
Он вошел в дом, пригласив священника следовать за собой в кабинет. Там стоял запах смеси воска и дезинфекции, немедленно вызвавший у отца Джеймса приступ чиханья. Он поспешно вытащил из кармана платок и чихнул в него три раза подряд. Потом улыбнулся доктору, объяснив:
– Слышали бы вы меня в церкви, когда там натирают скамьи и исповедальню. Слава Богу, что кадило с ладаном меня не беспокоит.
Кабинет доктора был небольшой, стены приятного голубого цвета. Три стула для посетителей и одно удобное кожаное кресло для самого доктора располагались перед широким письменным столом. Отец Джеймс занял свое привычное место. Стивенсон достал бутылку спиртного, посмотрел вопросительно на священника, но тот отказался.
– Нет, благодарю. У меня еще один вызов к женщине, обладающей характером непредсказуемым и вспыльчивым. Если учует запах шерри, моя репутация будет поколеблена.
Стивенсон ухмыльнулся.
– Как же она тогда причащается у вас?
– Вино для причастия освящено, из винограда изгнан дьявол.
Доктор рассмеялся и налил себе шерри.
– Да, люди иногда удивляют своими причудами и странностями.
– Знаете, я пришел к вам именно по такому поводу, – сказал священник.
– О? Даже так? – Стивенсон отхлебнул из стакана, с удовольствием чувствуя, как тепло разливается по телу.
– Хотел спросить вот что – Герберт Бейкер был в здравом уме, когда позвал меня перед смертью?
– Бейкер? Ну, это было довольно странно, согласен с вами. Но он умирал от сердечной недостаточности, и его мозг не был затронут болезнью. Насколько я мог судить, он до конца сохранял ясную память. У вас есть причина сомневаться? – Доктор был доволен собой и предпочитал видеть в своих пациентах только хорошее.
– Нет. Но меня нечасто приглашают в дом, где живут прихожане мистера Симса. И наоборот. Тем более викарий уже был там, когда я пришел. Это было так необычно, что заставило меня над этим задуматься. Герберт Бейкер, на мой взгляд, был вполне адекватен, хотя, конечно, очень слаб физически, что понятно. Но кто знает, что движет людьми в последний момент жизни?
– Кстати, насчет поведения одной из ваших прихожанок, – вспомнил вдруг доктор. – Вы заговорили о людских странностях, и я подумал про нее, потому что как раз хотел поговорить с вами об этом. Дело в том, что эта женщина отказывается принимать пилюли, убейте меня, если я понимаю почему!
Священник улыбнулся.
– С ней действительно нелегко. Я могу предположить, что, как только наступает временное облегчение, она бросает их принимать. Потом снова начинает себя плохо чувствовать и поспешно глотает две сразу. У нее доброе сердце, но иногда отсутствует здравый смысл. Я бы посоветовал на вашем месте поговорить с ее мужем. Она прислушивается к его советам, он для нее как светило, вокруг которого она вращается.
Мужа, торговца скобяными товарами, считали самым мрачным человеком в Остерли.
Стивенсон рассмеялся:
– Она видит его глазами любящей женщины. Но надо что-то делать. Она серьезно больна и должна принимать эти пилюли. – Он посмотрел на вино, золотившееся в его стакане. – У меня был один пациент, он говорил, шерри – солнечный свет Испании, заключенный в бутылку. Никогда не был в Испании. Мне трудно выкроить даже пару свободных часов. Но согласитесь, в вине видна игра солнца. – Он допил шерри и спросил: – Как там поживает ваша тройня?
Отец Джеймс просиял. Тройня родилась у его младшей сестры, они жили в другом городке.
– Сара справляется с помощью двух нянь, которых я нашел для нее, да и все члены семьи помогают. Я сам тоже как-то дежурил ночью, когда пришла моя очередь. Кажется, эти дети станут настоящим кошмаром годам к восьми. Их отец в двенадцать был чудовищем.
Стивенсон заметил:
– Разве мы не все таковы? Ответственность придет позже. И скорее, чем мы думаем.
Лицо священника смягчилось.
– Вы правы. Что ж, пойду. Вам нужен отдых, вид у вас такой, как будто вы в нем очень нуждаетесь.
Проводив до двери и глядя вслед отцу Джеймсу, Стивенсон подумал, что ему самому пригодился бы такой же совет.
Прошло две недели после похорон, и доктор давно уже выбросил из головы странное поведение Герберта Бейкера. В тот вечер доктор сопровождал жену в гости к друзьям. Это был обычный очередной совместный ужин, они часто собирались, у всех по очереди, и сами приглашали. Доктор всегда старался поддерживать необходимый энтузиазм в общении, насколько было возможно. В круг друзей входили восемь пар, он знал их давно. Им всем было привычно и уютно друг с другом, у них было много общего, хотя большинство можно было отнести к его пациентам. Жена доктора вместе с другими женами заседала во всяких женских комитетах. Они устраивали церковные базары, выставки цветов, организовывали сбор продуктов для бедных, весенние праздники, занимались благотворительностью, навещали больных, приветствовали вновь прибывших в Остерли и представляли собой особую группу избранных.
С чего начался разговор и кто его начал, доктор уже вряд ли мог вспомнить. Кто-то за столом задал вопрос, кто-то ответил, его жена подхватила тему, и вдруг он сам уже рассказывал о пациенте, который перед смертью решил в следующей жизни заручиться поддержкой и викария, и священника-католика.
– Это старик Бейкер? – спросил кто-то. – Моя жена видела, как отец Джеймс выходил из его дома в ту ночь, когда лило как из ведра. Он прощался с Мартином. Я сказал, наверное, она ошиблась – Бейкер шестнадцать лет был звонарем у Святой Троицы и верным ее прихожанином.
Ричард Куллен заметил:
– Но он проявил предусмотрительность, на всякий случай. Кто там сказал, что Париж стоит мессы?
Они заспорили, был ли это Генрих Четвертый или кто-то другой, и Герберт Бейкер снова был забыт.
Поздним вечером второго октября отец Джеймс вернулся в старинный готический особняк, предназначенный для настоятеля церкви Святой Анны. Он вошел через незапертую дверь в кухню, где, к его удовольствию, на столике у окна была оставлена гореть лампа, и одобрительно втянул носом запах жареного бекона. Заглянув в духовку, он увидел жаркое, приготовленное ему на ужин, и приоткрыл крышку – мясо успело немного подсохнуть, но выглядело аппетитно. Экономка, помощница по хозяйству, миссис Уайнер, всегда помнила, что человек нуждается не только в духовной пище. Рот священника наполнился слюной. Это было его любимое блюдо – бекон с луком.
Закрыв духовку, отец Джеймс устало выпрямил затекшую от долгого сидения у постели тяжелобольного прихожанина спину. Стул у кровати был слишком низкий и поза неудобной. Он прошел по коридору мимо небольшой гостиной и музыкальной комнаты, которую превратил в приемную для прихожан. Священник уверенно передвигался в темноте, привычно ориентируясь в знакомой до мелочей обстановке. Достигнув передней, он услышал, как в гостиной начали отбивать время часы, и остановился, прислушиваясь и держась рукой за перила лестницы.
Чистые серебристые звуки боя напомнили ему дом, где он вырос, – эти часы были семейной реликвией. Вспомнилось прошлое: смех матери и отца, когда собиралась вся семья – дети у ног родителей слушали сказку на ночь, обязательный ежевечерний ритуал. Ему стало вдруг грустно и одиноко, он прожил жизнь холостяка. Марка убили на войне в боях при Сомме, Джудит умерла от испанки вместе с так и не родившимся ребенком. Зато Сара родила тройню, и теперь он радовался и ждал, когда веселые детские голоса и шумные игры оживят покой и тишину этого дома. Впрочем, им всего-то пока от роду три месяца. Он улыбнулся своим мыслям. Да, миссис Уайнер, благослови ее Бог, наверное, сразу уволится, когда здесь появятся трое шалунов.
Бой часов еще раздавался в тиши, когда он поднялся наверх, в свои комнаты. В кабинете было темно, но в спальне горела лампа. Он прошел туда, чтобы снять верхнюю одежду, положить сумку и вымыть руки перед ужином. Вернувшись в кабинет, слабо освещенный лунным светом, он не заметил темной фигуры, застывшей в глубокой тени у стены, где стоял небольшой алтарь. В лунном свете на мгновение на груди священника сверкнула золотая цепь. Заметив, что шторы не до конца задернуты, отец Джеймс подошел, чтобы их задвинуть. Он поднял руку, чтобы потянуть тяжелую бархатную портьеру, справился с одной половиной и хотел задвинуть вторую, когда темная фигура отделилась от стены и мгновенно оказалась за его спиной. В руке у незнакомца было тяжелое распятие, которое всегда стояло на алтаре между двух высоких тонких подсвечников. Распятие взметнулось вверх и с силой опустилось на лысую голову, в бледном свете луны казавшуюся неестественно белой, как будто с тонзурой. Удар пришелся в цель, священник охнул и стал оседать на пол, как бесформенная куча старой одежды. Распятие снова взметнулось, сверкнув в свете луны, и опустилось второй раз. Тело с неприятным стуком ударилось об пол, но тем не менее последовал и третий удар по окровавленному черепу.
Потом темная фигура отступила, распятие выпало из руки в перчатке. И убийца принялся методично и не спеша крушить все вокруг.
На следующее утро прибыла полиция, вызванная обезумевшей от горя и ужаса миссис Уайнер. Полицейские отметили нетронутый ужин в духовке, темную лужу крови у головы священника, тело которого лежало около окна, и полный разгром в комнате – весь пол был забросан бумагами, ящики столов выдвинуты и опустошены. Жестяная коробка, где хранились деньги, вырученные от церковного базара, была вскрыта ножницами, содержимое исчезло. Напрашивался вывод, что отец Джеймс вернулся домой и подвергся нападению грабителя, а значит, был случайной жертвой, а не целью.
Вероятно, грабитель орудовал в спальне, и священник, услышав шум, поднялся наверх, а когда понял, что происходит, поспешил к окну, чтобы позвать на помощь соседей, ведь рядом жила большая семья и было много взрослых мужчин. Секундное дело – отодвинуть задвижку, поднять раму и крикнуть. Но грабитель уже заметил его из спальни, смежной с кабинетом, и, схватив первое, что попалось под руку, – а именно распятие, ударил сзади священника по голове, чтобы его остановить. Потом сам испугался содеянного и, чтобы окончательно замести следы, нанес еще два удара и убежал, прихватив деньги. В кустах сирени на мокрой земле нашли отпечатки ботинка – один каблук был стоптан, на подошве – дырка. Из чего следовал еще один вывод – преступление совершил какой-то отчаявшийся бедняк.
Но, как нарочно, соседский дом, обычно набитый шумными обитателями трех поколений, в эту роковую ночь стоял пустой – вся семья уехала в Восточный Шерман, чтобы познакомиться с девушкой, на которой собирался жениться один из сыновей. Вряд ли вор мог это знать.
Впрочем, если бы соседи были дома и поспешили на помощь, у грабителя все равно хватило времени забрать деньги и скрыться. Хотя кто-то из них мог его увидеть и дать потом описание.
Жители Остерли, независимо от того, были они прихожанами отца Джеймса или нет, все без исключения были потрясены случившимся. Они собирались небольшими группами, качали головами, обсуждая ужасное кровавое преступление, и все отказывались верить, что такое могло произойти. Слишком необычным и страшным было убийство настоятеля церкви Святой Анны. Многие женщины плакали, их глаза покраснели от слез. Детей усмирили, отослали по комнатам, не отвечая на их вопросы. Какое злодейство – убить священника! Ничего подобного не случалось даже в далеком прошлом Норфолка и уж конечно на памяти живых. Зато теперь об Остерли заговорит вся Восточная Англия.
Мистер Симс занимался теперь не только своими прихожанами, но и прихожанами отца Джеймса, в ожидании замены, которую должен был прислать епископ из Нориджа. Он выслушивал каждого, снова и снова, каким хорошим и добрым человеком был отец Джеймс, как всем помогал, в том числе и деньгами. Кто и зачем убил такого человека?
По городу поползли слухи, все стали коситься друг на друга, охваченные общей подозрительностью. Но постепенно люди стали приходить к выводу, что убийца не мог жить среди них, скорее всего, он откуда-то пришел. Исключено, что это мог сделать кто-то из местных.
Мистер Симс подумал, что, возможно, вернувшись домой, отец Джеймс застал там грабителя, увидел его и узнал, тот испугался, что священник не сохранит тайну, и убил из страха быть выданным.
Нанеся удар, он осознал, что произошло, и ударил еще и еще, чтобы заставить отца Джеймса молчать наверняка. Пока не найдут убийцу, невозможно угадать, что в действительности происходило той ночью.
Симс пытался сделать вид, что не замечает, какие вымыслы охватили город. Но и сам не мог не думать о том же. Человеческая природа у всех одинакова. Оказывается, он не отличался от своего соседа ничем.
Он был на войне и знал, что человек из страха может убить. Убить, чтобы остаться жить самому. Там убивали и воспринимали это как зло, неизбежное для окопов. Может быть, и тот, кто напал на священника, тоже бывший солдат, настолько ожесточившийся, что ему было все равно, чью жизнь он забрал.
И самое страшное, что один житель Остерли вполне подходил под этот критерий. Но Симс пытался не думать об этом, особенно о том, что убийца может убить снова.
Викарий всячески гнал грешные мысли, он не имел права сомневаться. Даже солдат, много убивавший, не сможет поднять руку на священника!
Убийца взял деньги приходской кассы, но насколько их хватит, прежде чем он снова выйдет на охоту? В ту ночь, впервые за девять лет своего пребывания в Остер-ли, викарий запер на ночь двери. Дом стоял за высокой стеной, перед обширной лужайкой, окаймленной деревьями, такими древними, что они видели не одно поколение его предшественников. Викарий гордился, что продолжает их дело служить церкви. Сейчас дом казался огромным, а его уединенность казалась пугающей и напоминала об опасности и уязвимости.
Он уговаривал себя, что поступает правильно, запирая двери своего дома, – предосторожность не помешает. Но его не покидало сожаление и горечь при мысли, что даже сан и одеяние священнослужителя больше не являются защитной броней, и клирик так же подвергается опасности, как простой прихожанин.
