Чарльз Диккенс
Приключения Оливера Твиста
Глава 3. О том, как Оливер Твист едва не получил должность, которая отнюдь не была бы синекурой[1]
Целую неделю после совершения своей безбожной и наглой выходки насчет прибавки пищи просидел Оливер в темной и пустой комнате, куда его заключили по распоряжению мудрого и гуманного комитета. Казалось бы, на первый взгляд, и в этом не было бы ничего странного, что Оливер из чувства уважения к предсказанию джентльмена в белом жилете должен бы вынуть свой носовой платок и, привязав один конец его к крючку, повеситься на другом, тем самым доказав необыкновенную мудрость пророка. Но для исполнения такого предсказания существовало одно препятствие, а именно, комитет решил, что носовые платки – лишняя роскошь, и что питомцы могут обойтись и без них; решение это было написано и скреплено приложением рук и печатей. Вторым препятствием к этому являлся также детский возраст Оливера. Он только горько проплакал весь день, а когда наступила длинная томительная ночь, он закрыл глаза ручонками, чтобы не видеть темноты, и забрался в самый угол, стараясь заснуть. Время от времени он просыпался со страшным испугом и начинал дрожать, все больше и больше прижимаясь к стене, твердая и холодная поверхность которой, как казалось ему, может защитить от окружающих его мрака и пустоты.
Да не подумают враги системы, что во время своего одиночного заключения Оливер лишен был благотворного действия гимнастики, приятного общества и религиозного утешения. Что касается гимнастики, то ему разрешили, несмотря даже на холодную погоду, совершать каждое утро обливание под насосом на каменном дворе в присутствии мистера Бембля, который для предупреждения простуды пускал в ход свою палку, вызывая тем самым усиленное согревание в его теле. Относительно общества мы должны сказать, что Оливера каждый день водили в зал, где обедали мальчики, и там секли при всех розгами в предупреждение и пример другим. Для того же, чтобы не лишать религиозного утешения, его каждый вечер пинками гнали в тот же зал на вечернюю молитву и позволяли ему слушать, услаждая тем свою душу, как читали общую молитву, к которой было сделано добавление, утвержденное властью комитета, где мальчики просили помочь им быть добрыми, добродетельными, довольными и послушными и спасти их от пороков Оливера Твиста, который – говорилось дальше – находился под исключительным покровительством и властью злых сил и являлся прямым орудием и созданием самого сатаны.
В одно прекрасное утро, когда дела Оливера все еще находились в том же счастливом и благоприятном положении, по улице Хай-стрит шел мистер Гамфильд, трубочист, глубоко задумавшись над тем, как ему устроить, чтобы оказаться в состоянии уплатить просроченные деньги своему хозяину, который настойчиво требовал их уплаты. Несмотря на самые отчаянные арифметические вычисления, он решительно не мог ничего придумать, ибо финансы его были в таком положении, что не могли доставить ему необходимых для уплаты пяти фунтов. ломая себе голову над этим, он то и дело останавливался и бил палкой по голове осла. Проходя мимо дома призрения, он увидел объявление, прибитое к воротам.
– Стой! – сказал мистер Гамфильд своему ослу.
Осел находился в состоянии самой глубокой задумчивости, рассуждая, быть может, о том, угостят его или нет одним-двумя кочанами капусты, когда он доставит на место два мешка сажи, которыми была нагружена тачка, а потому не обратил ни малейшего внимания на отданное ему приказание и по-прежнему двигался вперед.
Мистер Гамфильд разразился бранью и проклятиями в сторону осла, особенно насчет его глаз. Бросившись за ним, он догнал его и нанес ему такой удар по голове, которого не выдержал бы ни один череп, кроме ослиного. Затем он схватил его за узду, крепко ударил по морде, чтобы напомнить, вероятно, кто его хозяин, и после этого повернул того обратно. Тут он еще раз ударил осла по голове, чтобы оглушить окончательно до своего возвращения, и пошел к воротам читать объявление.
У ворот, заложив руки назад, стоял джентльмен в белом жилете; он только что вышел из заседания комитета, чтобы освежиться от волновавших его глубоких чувств. Сделавшись таким образом невольным свидетелем маленькой размолвки между мистером Гамфильдом и его ослом, он весело улыбнулся, когда упомянутое выше лицо подошло к воротам, чтобы прочитать объявление. Он сразу понял, что мистер Гамфильд именно такой хозяин, какой необходим Оливеру Твисту. Прочитав объявление, мистер Гамфильд улыбнулся в свою очередь – пять фунтов составляли именно ту сумму, которая ему необходима, а что касается мальчика, с которым связаны эти пять фунтов, то мистер Гамфильд, хорошо знавший образ жизни в доме призрения, был уверен, что мальчик по своей величине наверняка подойдет ко всем трубам. Он еще раз прочел объявление, начав его в этот раз с самого конца, а затем, приложив руку к шляпе в знак смирения, подошел к джентльмену в белом жилете.
– Здесь находится тот мальчик, сэр, которого приход желает отдать в учение? – спросил он.
– Да, мой милый! – ответил джентльмен в белом жилете, снисходительно улыбаясь. – А зачем он вам нужен?
– Если приход желает, чтобы он выучился приятному ремеслу, то почему ему не научиться хорошему, почтенному занятию трубочиста, – ответил мистер Гамфильд. – Мне нужен ученик и я готов взять его.
– Войдите, – сказал джентльмен в белом жилете.
Мистер Гамфильд подошел, влепил ослу еще один удар по голове, а другой по морде – вероятно, из предосторожности, чтобы тот не вздумал убежать во время его отсутствия, после чего последовал за джентльменом в белом жилете, который ввел его в ту комнату, где Оливер в первый раз предстал перед комитетом.
– Грязное это ремесло, – сказал мистер Лимбкинс, когда Гамфильд еще раз выразил свое желание.
– Мальчики частенько задыхаются в трубах от дыма, – сказал другой джентльмен.
– Все это было раньше, когда солому смачивали, а затем зажигали ее в трубе для того, чтобы заставить мальчика спуститься вниз, – сказал Гамфильд. – Было больше дыму, чем огня. А дымом разве заставишь мальчика спуститься? Он лишь заснет, а это ему на руку. Мальчики, джентльмены, очень упрямы и очень ленивы, и нет ничего лучше огня, чтобы заставить их стремглав спуститься вниз. Все это делается из человеколюбия, джентльмены! Застрянет мальчишка в трубе, ну, поджаришь ему легонько пятки, он и ринется вниз, как безумный.
Объяснение это, по-видимому, очень понравилось джентльмену в белом жилете, но он поспешил скрыть свое удовольствие, заметив взгляд, искоса брошенный на него мистером Лимбкинсом. Члены комитета несколько минут тихо совещались между собой, так что можно было разобрать лишь некоторые слова: «сокращение расходов» – «произведет приятное впечатление» – «печатный отзыв». Вот и все, что оказалось можно расслышать. Совещание наконец прекратилось, и члены комитета, снова заняв свои места, приняли таинственный вид.
– Мы рассмотрели ваше предложение, – сказал мистер Лимбкинс, – но не можем согласиться на него.
– Ни под каким видом не можем, – сказал джентльмен в белом жилете.
– Разумеется, не можем, – подтвердили остальные члены комитета.
Мистер Гамфильд, которого много раз обвиняли в том, что он забил до смерти трех-четырех мальчишек, вообразил себе, что это совершенно чуждое настоящему делу обстоятельство повлияло на решение комитета. Это был, по его мнению, какой-то необъяснимый каприз, нисколько не похожий на обыкновенный образ действий комитета. Не желая, однако, разбираться в ходивших о нем слухах, он смял в руках шапку и медленно двинулся к дверям.
– Итак, джентльмены, вы не желаете, отдать его мне? – спросил он, остановившись вдруг на месте.
– Нет, – ответил мистер Лимбкинс. – Ремесло ваше, видите ли, очень грязное, и вы должны кое-что сбавить с предложенной нами премии.
Лицо мистера Гамфильда просияло, и он быстрыми шагами направился обратно к столу.
– Сколько же вы хотите дать, джентльмены? – сказал он. – Не будьте жестоки к бедному человеку. Сколько же вы дадите?
– По-моему, три фунта десять шиллингов будет вполне достаточно, – сказал мистер Лимбкинс.
– Десять шиллингов следовало бы еще скинуть, – сказал джентльмен в белом жилете.
– Что вы! – сказал Гамфильд. – Дайте четыре фунта, джентльмены! Четыре фунта, говорю, и вы навсегда избавитесь от него. Так-то!
– Три фунта десять, – твердо повторил мистер Лимбкинс.
– Эх! Ну, поделим разницу, джентльмены! – настаивал Гамфильд. – Три фунта пятнадцать.
– Ни одной полушки больше, – был ответ мистера Лимбкинса.
– Вы отчаянно притесняете меня, джентльмены! – сказал Гамфильд.
– Какие пустяки! – сказал джентльмен в белом жилете. – Он и сам по себе ценная вещь, а не только с премией. Берите его с собой, глупый вы человек! Самый подходящий для вас мальчик. Без палки с ним ни на шаг, она ему очень полезна. Содержание не причинит вам больших расходов, так как его никогда не перекармливали с самого дня рождения. Ха-ха-ха!
Мистер Гамфильд искоса взглянул на лица сидевших вокруг стола и, заметив на всех улыбку, сам улыбнулся в свою очередь. Торг был кончен. Мистеру Бемблю немедленно дали знать, чтобы он сегодня же днем отвел Оливера Твиста в магистрат, где ему должны дать разрешение и затем засвидетельствовать контракт.
На основании этого решения Оливера, к его великому удивлению, выпустили из заключения и приказали надеть чистую рубаху. Не успел он окончить эту непривычную для него гимнастику, как мистер Бембль сам, собственными руками, принес ему миску с кашицей и к ней воскресную прибавку в две унции и четверть хлеба. При виде этого необычайного явления Оливер горько расплакался; он подумал, и в этом нет ничего неестественного, что комитет решил его убить для какой-нибудь полезной цели; в противном случае, решил он, незачем было бы его там откармливать.
– Не плачь, Оливер, глаза будут красные. Ешь лучше, что тебе принесли, и будь благодарен, – сказал мистер Бембль с особенной выразительностью в голосе. – Ты будешь теперь учиться ремеслу, Оливер!
– Ремеслу, сэр? – ответил дрожащий мальчик.
– Да, Оливер, – ответил мистер Бембль. – Добрый и хороший джентльмен, который заменит тебе родителей, Оливер, потому что у тебя своих нет, хочет взять тебя в ученики, дать тебе средства к жизни и сделать из тебя человека. Это стоило приходу три фунта десять шиллингов! Три фунта десять, Оливер! Семьдесят шиллингов! Сто сорок шестипенсовиков! И все это ради капризного мальчишки, которого никто не может полюбить!
Произнеся эту речь глухим голосом, мистер Бембль остановился, чтобы перенести дух, а у бедного мальчика слезы ручьем полились из глаз, и он горько зарыдал.
– Полно тебе! – сказал мистер Бембль уже менее напыщенным тоном, так как все чувства его были удовлетворены результатами собственного красноречия. – Полно, Оливер! Вытри глаза обшлагом свой жакетки и не лей слез в кашицу; это совсем не благоразумно, Оливер!
И действительно это было неблагоразумно; в каше и без того находилось уже достаточно воды.
По пути в магистрат мистер Бембль учил Оливера, как он должен вести себя. Лицо у него должно быть совершенно счастливое, и когда джентльмен спросит его, желает ли он учиться, то он должен ответить, что желает. Оливер обещал исполнить все то, что ему говорят, тем более что мистер Бембль сделал маленький намек на то, что с ним будет, если он не исполнит чего-нибудь из сказанного. Когда они пришли в магистрат, мистер Бембль отвел мальчика в небольшую комнатку и приказал ему оставаться там до тех пор, пока он не придет.
Полчаса ждал Оливер, и сердце его трепетало от волнения. Но по прошествии этого времени мистер Бембль просунул в дверь голову, украшенную треуголкой, и сказал:
– Теперь, милый Оливер, пора идти к джентльмену. – Сказав это, мистер Бембль принял суровый и грозный вид и прибавил тихим голосом: – Не забывай, юный негодяй, что я тебе говорил.
Оливер, при этом совершенно противоположном первому обращении к нему, с недоумением взглянул на лицо мистера Бембля, но тот предупредил всякие замечания на этот счет, поспешно уведя его в соседнюю комнату, дверь которой была открыта. Это оказалась обширная комната с большим окном. За конторкой сидели два старых джентльмена в напудренных париках; один из них читал газету, тогда как другой, в очках с черепаховой оправой, читал что-то на небольшом листе пергамента, лежавшем перед ним. Мистер Лимбкинс стоял прямо против конторки с одной стороны, а мистер Гамфильд с чисто вымытым лицом с другой. Позади них прохаживались взад и вперед два-три человека в сапогах с отворотами.
Старый джентльмен в очках, по-видимому, начинал уже дремать над листом пергамента. Молчание длилось несколько минут после того, как мистер Бембль привел Оливера и поставил его против конторки.
– Вот он, этот мальчик, ваша милость, – сказал Бембль.
Старый джентльмен, читавший газету, на минуту поднял голову и затем потянул за рукав другого старого джентльмена, который тотчас же проснулся.
– О, так это и есть тот мальчик? – спросил старый джентльмен.
– Тот самый, сэр! – ответил мистер Бембль. – Поклонись судьям, голубчик!
Оливер постарался собраться с духом и поклонился. Он во все глаза смотрел на напудренные головы судей и с недоумением спрашивал себя, неужели они так и родились с этой массой белых волос?
– Хорошо! – сказал старый джентльмен. – Надо полагать, ему очень нравится ремесло трубочиста?
– Любит его до безумия, ваша милость, – ответил Бембл, слегка щипнув Оливера, чтобы он не смел отрицать этого.
– Он, следовательно, хочет быть трубочистом? – продолжал спрашивать старый джентльмен.
– Если завтра мы подумаем отдать его учиться какому-нибудь другому ремеслу, то он, ваша милость, наверняка убежит, – ответил Бембль.
– Следовательно, этот человек станет его хозяином, да, сэр? Будете ли вы хорошо обращаться с ним и кормить его в достаточной степени? Будете ли делать все, что ему нужно? – спросил старый джентльмен.
– Раз я сказал – буду, значит, буду, – проворчал мистер Гамфильд.
– Речь у вас грубая, мой друг, но на вид вы кажетесь честным и чистосердечным человеком, – продолжал старый джентльмен, внимательно присматриваясь к кандидату на премию, гнусное лицо которого служило верным отпечатком его жестокости. Но судья был наполовину слеп и почти впал в детство, а потому не мог рассуждать так верно, как другие.
– Надеюсь, сэр, что так, – ответил мистер Гамфильд.
– Я не сомневаюсь в этом, мой друг, – продолжал старый джентльмен, поправляя очки на носу и отыскивая чернильницу.
Наступил критический момент в судьбе Оливера. Будь чернильница на том месте, где ее думал найти старый джентльмен, он погрузил бы в нее перо, подписал контракт, и Оливера немедленно бы увели. Но так как она находилась непосредственно под самым его носом, то он, естественным образом глядя поверх контракта, само собой, не нашел ее. Во время этих поисков он нечаянно взглянул прямо перед собой и только тут увидел бледное и испуганное лицо Оливера Твиста, который, вопреки предостерегающим взорам и щипкам Бембля, смотрел на отталкивающую физиономию своего будущего хозяина с таким ужасом и страхом, что этого не мог не заметить даже полуслепой судья. Старый джентльмен положил перо и перевел взор с Оливера на мистера Лимбкинса, который, взяв понюшку табаку, старался придать своему лицу самое спокойное и беззаботное выражение.
– Мальчик мой! – сказал старый джентльмен, облокачиваясь на конторку. Оливер вздрогнул и оглянулся с удивлением. Нельзя не извинить его за это: голос звучал странно ласково, а все странные звуки пугали его. Дрожь пробежала по всему его телу, и он залился слезами.
– Мальчик мой! – повторил старый джентльмен. – Ты так бледен и встревожен. В чем дело?
– Сторож, отойдите от него немного в сторону, – сказал другой джентльмен, откладывая газету и с видимым интересом прислушиваясь к разговору. – Не бойся, мальчик, и расскажи нам, в чем дело.
Оливер упал на колени, поднял руки кверху и, ломая их, стал молить, чтобы его отослали обратно в темную комнату… замучили голодом… исколотили… убили, наконец, если нужно, но только не отдавали этому ужасному человеку.
– Бог мой! – воскликнул Бембль, выразительно поднимая вверх глаза и руки. – Бог мой! Сколько я ни видал сирот, Оливер, ни один из них не был так хитер и лукав. Ты самый наглый из них.
– Придержите язык, сторож, – сказал второй старый джентльмен, когда Бембль кончил свои восклицания.
– Простите, ваша милость, – сказал Бембль, не веря своим ушам. – Не ко мне ли обратилась ваша милость?
– Да! Придержите ваш язык.
Старый джентльмен в черепаховых очках взглянул на своего товарища. Тот выразительно кивнул ему.
– Мы отказываемся подписать этот контракт, – сказал старый джентльмен и отложил в сторону пергамент.
– Надеюсь, – сказал мистер Лимбкинс, – надеюсь, судьи не составят ложного мнения о приходских властях, будто они виновны в каком-либо нечестном поступке, и не будут полагаться на несообразное показание ребенка.
– Судьи не обязаны высказывать вам свое мнение относительно этого дела, – резко прервал его второй старый джентльмен. – Отведите мальчика обратно в дом призрения и обращайтесь с ним ласково. Он, видимо, нуждается в этом.
В этот же самый вечер джентльмен в белом жилете утверждал самым положительным и решительным образом, что Оливера если и не повесят, то уж наверняка посадят в тюрьму и четвертуют. Мистер Бембль печально и таинственно покачал головой, а Гамфильд высказался, что очень бы недурно, если б мальчик попал в его руки. По всему было видно, что это навряд ли оказалось недурно.
На следующее утро снова вывесили объявление, что Оливер Твист отдается в учение, и тот, кто возьмет его к себе, получит пять фунтов награды.
Глава 4. Оливеру находят другое место, и он впервые выступает на поприще общественной жизни
Когда молодой человек из некой большой семьи достигает известного возраста, и ему не могут обеспечить сколь-нибудь выгодного места, или передать ему право на часть наследства, или дать возможность пользовался наследством, то его обычно отправляют в море. Комитет, подражая такому умному и душеспасительному примеру, собрал совет, на котором было решено отдать Оливера Твиста на какое-нибудь небольшое торговое судно, отправляющееся в далекий и нездоровый порт. По мнению комитета, это самое лучшее, что только можно сделать для него. Не исключено, что шкипер, придя в игривое настроение духа после сытного обеда, засечет его до смерти или выпустит ему мозг из головы при помощи железного прута. Забавы такого рода, как известно многим, представляют самое обычное явление среди джентльменов этого класса. Чем дольше комитет рассматривал это дело с вышеупомянутой точки зрения, тем больше находил он в нем преимуществ, а потому, в конце концов, пришел к заключению, что Оливера во что бы то ни стало следует послать в море, и чем скорее, тем лучше.
Мистеру Бемблю немедленно поручили собрать предварительные сведения и выискать капитана, который был бы не прочь взять юнгу, не имеющего ни друзей, ни родных. Возвращаясь обратно к дому призрения, чтобы сообщить о результатах своей миссии, Бембль встретил у самых ворот мистера Соуэрберри, приходского гробовщика.
Мистер Соуэрберри был высокий человек, худощавый, широкоплечий, в черном поношенном костюме, в длинных штопаных чулках и в башмаках. Наружность его не производила приятного впечатления, а между тем он отличался присущей всем гробовщикам шутливостью. Движения его были эластичны, а лицо выражало внутреннее довольство, когда он подошел к мистеру Бемблю и крепко пожал ему руку.
– Только что снял мерку с двух женщин, которые умерли сегодня ночью, мистер Бембль, – сказал гробовщик.
– Вы составите себе состояние, мистер Соуэрберри, – сказал сторож и, сложив вместе большой и указательный палец, опустил их в табакерку гробовщика. Табакерка была сделана в виде маленькой модели патентованного гроба. – Повторяю, мистер Соуэрберри, вы составите себе состояние, – продолжал сторож, хлопая гробовщика по плечу своей палкой.
– Вы думаете? – сказал гробовщик таким тоном, который не то отвергал, не то подтверждал возможность такого события. – Комитет назначил слишком ничтожную цену, мистер Бембль.
– Каков гроб, такова и цена, – ответил сторож, слегка улыбаясь, как полагается снисходительному человеку.
Шутка эта приятно подействовала на мистера Соуэрберри, и он долго хохотал над ней.
– Так-так, мистер Бембль, – сказал он наконец. – Нельзя отрицать, что с тех пор, как введена новая система питания, гробы стали несколько уже и мельче, чем они бывают обычно, но ведь нужно же нам иметь хоть какой-нибудь барыш, мистер Бембль? Вовремя купленный лес требует больших расходов, сэр. Что касается железных ручек, то мы получаем их по каналу из Бирмингема.
– Что ж из того? – сказал мистер Бембль. – Нет ремесла без убытка. Брать барыш не грешно.
– Разумеется, разумеется, – ответил гробовщик. – Не получу барыша на отдельных статьях, наверстаю на целом. Ха-ха-xa!
– Верно, – подтвердил мистер Бембль.
– Хотя я должен сказать, – продолжал гробовщик, возвращаясь к тому, что он хотел сказать раньше, чем его прервал сторож, – хотя я должен сказать, мистер Бембль, что на мою долю выпадает очень большое неудобство. Дело в том, что скорее других умирают люди толстые. Люди, которые жили в хороших условиях и много лет подряд платили налоги, сваливаются раньше других, когда попадают в ваш дом. Так вот, видите ли, мистер Бембль, три-четыре дюйма сверх положенной мерки – крупная прореха в наших барышах, особенно когда у тебя на руках большая семья.
После этих слов мистера Соуэрберри, сказанных с негодованием незаслуженно обиженного человека, мистер Бембль почувствовал, что разговор этот может привести к разным рассуждениям, далеко не в пользу приходской общины, а потому решил сменить тему и перейти к Оливеру Твисту.
– Кстати, – сказал мистер Бембль, – не знаете ли вы кого-нибудь, кто пожелал бы взять отсюда мальчика, приходского ученика, который в настоящее время является страшной обузой для нас, мельничным жерновом на шее прихода. И на выгодных условиях, мистер Соуэрберри, за щедрую плату! – И мистер Бембль поднес палку к объявлению и три раза с промежутками ударил по словам «пять фунтов», которые были напечатаны романским шрифтом колоссального размера.
– Ах да! – сказал гробовщик, придерживая его за обшитые золотыми галунами фалды форменного сюртука. – Об этом-то, собственно, я и хотел поговорить с вами. Знаете… Ах, какие элегантные пуговицы у вас, мистер Бембль! Я никогда раньше не замечал их.
– Да, очень красивы, – ответил сторож, гордо посматривая на большие бронзовые пуговицы, украшавшие его сюртук. – Чекан на них такой же, как и на приходской печати – добрый самаритянин, врачующий больного и раненого человека. Комитет преподнес мне его утром нового года, мистер Соуэрберри. Насколько мне помнится, я надел его в первый раз в тот день, когда производилось следствие по поводу разорившегося купца, который умер в полночь у наших дверей.
– Помню, – сказал гробовщик. – Присяжные решили, что он умер от холода и оттого, что был лишен всего необходимого в жизни. Не правда ли?
Мистер Бембль кивнул головой.
– Затем был произнесен вердикт, – продолжал гробовщик, – в котором, сколько помнится, сказано: «Если бы члены комитета призрения бедных…»
– Ах, какие глупости! – перебил его сторож. – По горло будет дел комитету, если только он станет прислушиваться ко всему, что говорят ничего не понимающие присяжные.
– Верно, – ответил гробовщик, – дел было бы много.
– Присяжные, – сказал мистер Бембль, крепко сжимая свою палку, потому что начал сердиться, – присяжные люди невежественные, грубые, низкие.
– Да, это верно! – подтвердил гробовщик.
– Они не признают ни философии, ни политической экономии, ничего! – сказал сторож, прищелкивая пальцами.
– Разумеется, не признают, – сказал гробовщик.
– Я признаю их, – сказал Бембль и даже покраснел.
– И я тоже, – присоединился к нему гробовщик.
– Желал бы я, чтобы хоть один из этих присяжных независимого сорта попал к нам в дом на недельку-другую, – сказал сторож. – Правила и уставы нашего комитета быстро поубавили бы ему спеси.
– Да полно вам… Оставьте их лучше в покое, – сказал гробовщик, улыбаясь, чтобы успокоить разошедшегося сторожа.
Мистер Бембль снял свою треуголку, вынул платок и вытер пот, покрывший его лоб от волнения, затем снова надел шляпу и, обратившись к гробовщику, сказал ему уже более спокойным тоном:
– А как же насчет мальчика?
– О! – ответил гробовщик. – Вам известно, мистер Бембль, что я вношу весьма большой налог на бедных.
– Гм! – сказал мистер Бембль. – Что же из этого?
– А вот что, – ответил гробовщик. – Я думаю, что, внося такую большую плату, я имею полное право извлечь из них все, что только могу, мистер Бембль! И… я… я думаю, что возьму мальчика к себе.
Мистер Бембль взял гробовщика под руку и повел его в дом. Мистер Соуэрберри пробыл в комитете всего пять минут. Решено было, что Оливер сегодня же вечером отправится к нему на испытание, то есть если его хозяин по прошествии короткого срока решит, что он получит от него достаточную помощь, не вкладывая слишком много пищи, то оставит его у себя на несколько лет с правом заставлять его делать все, что захочет.
Когда маленького Оливера привели вечером к джентльменам, то ему сказали, что он должен сегодня же идти к гробовому мастеру, который берет его к себе в ученики. Если же он осмелится быть недовольным своим положением и вздумает вернуться обратно в приход, то будет отправлен в море, где его или утопят или убьют. Мальчик, слушая все это, выказал так мало волнения, что все в один голос признали его ожесточенным юным негодяем и приказали мистеру Бемблю немедленно увести его.
Вполне естественно, что члены комитета быстрее, чем кто-либо другой, должны были ощутить негодование и ужас при виде такой нечувствительности, хотя в этом случае они жестоко ошибались. Дело в том, что Оливер вовсе не был бесчувственным мальчиком; напротив, он чувствовал слишком сильно и, несмотря на жестокое обращение, которому подвергался в течение своей короткой жизни, он не был ни тупым, ни угрюмым. В глубоком молчании выслушал он новость о своем назначении и взял в руки свой багаж, который ему нетрудно было нести, так как он состоял из одного пакета коричневой бумаги в полфута ширины и три дюйма глубины. Надвинув на глаза шапку и ухватившись за обшлаг мистера Бембля, он последовал за этим важным сановником к месту новых страданий.
Некоторое время мистер Бембль вел Оливера, не делая ему никаких замечаний. Как и подобает приходскому сторожу, он шел, важно подняв голову кверху. День был ветреный, и развевающиеся полы сюртука мистера Бембля то и дело закрывали маленького Оливера, оставляя в то же время открытыми во всей прелести жилет с отворотами и плисовые панталоны сторожа. Когда они были уже недалеко от места своего назначения, мистер Бембль подумал, что следует взглянуть вниз и посмотреть, в должном ли порядке находится мальчик, чтобы представиться своему новому хозяину.
– Оливер! – сказал мистер Бембль, приняв на себя снисходительный и покровительственный вид.
– Что, сэр? – ответил Оливер тихим, дрожащим голосом.
– Передвиньте шапку кверху, сэр, и держите голову выше.
Оливер беспрекословно исполнил его желание и затем свободной ручонкой провел по глазам, в которых блестели слезинки, когда он смотрел на своего проводника. Когда же мистер Бембль сурово взглянул на него, то одна из слезинок скатилась по щеке, за ней последовала вторая… третья… Ребенок употреблял невероятные усилия, чтобы не заплакать, но все было напрасно. Вытянув тогда другую ручонку из руки мистера Бембля, он закрыл лицо обеими и рыдал до тех пор, пока слезы не полились ручьем между подбородком и худенькими костлявыми пальчиками.
– Перестань! – крикнул мистер Бембль, останавливаясь и устремляя на Оливера злобный взгляд. – Перестань! Из всех неблагодарных испорченных мальчишек, каких мне приходилось видеть до сих пор, ты самый…
– Нет, нет, сэр! – зарыдал Оливер, хватаясь за руку, которая держала хорошо знакомую ему палку. – Нет, нет, сэр! Я буду хорошим! Да, да, я хочу быть хорошим, сэр! Я ведь маленький мальчик, сэр!.. И я такой… такой…
– Такой? Какой такой? – с удивлением спросил мистер Бембль.
– Такой одинокий, сэр! Очень, очень одинокий! – плакал мальчик. – Все ненавидят меня. О сэр! Не просите его, чтобы он был жесток со мной!
Мальчик положил руку на сердце и взглянул на своего спутника глазами, полными слез и невыразимого страдания.
Мистер Бембль несколько секунд с удивлением смотрел на молящие страдальческие глаза Оливера. Он три-четыре раза хрипло кашлянул и, пробормотав нечто вроде: «Этот несносный кашель», попросил Оливера вытереть глаза и быть хорошим мальчиком. Затем они двинулись дальше.
Гробовщик, который только что закрыл ставни своей лавки, записывал что-то в приходо-расходной книжке при свете свечи, вполне соответствующей окружающей обстановке, когда увидел входившего мистера Бембля.
– Ага! – сказал гробовщик. – Это вы, Бембль?
– И не один, мистер Соуэрберри! – ответил сторож. – Вот! Я привел мальчика. Оливер, поклонись.
– Неужели это тот самый мальчик? – спросил гробовщик, поднимая над головой подсвечник, чтобы лучше видеть Оливера. – Миссис Соуэрберри, будьте добры подойти сюда на минутку, моя дорогая.
Миссис Соуэрберри вышла из комнаты, находившейся позади лавки; это была невысокая, худенькая женщина с неприятной физиономией.
– Дорогая моя, – сказал мистер Соуэрберри, – это вот мальчик из дома призрения, о котором я тебе говорил.
Оливер снова поклонился.
– Бог мой, – воскликнула жена гробовщика, – он слишком мал!
– Ну, нет, он только ростом маловат, – ответил мистер Бембль, взглянув на Оливера с каким-то упреком, точно обвиняя его в том, что он не вырос больше. – Правда, он маловат, отрицать этого нельзя; но ведь он вырастет, миссис Соуэрберри, вырастет.
– Знаю, что вырастет, – сердито ответила эта леди, – на нашей пище и питье. Никакой пользы не вижу я от ваших приходских детей, никакой! На них всегда приходится тратить несравненно больше, чем они того стоят. Но мужчины всегда воображают, что они все знают лучше нас. Ступай-ка вниз, маленький мешок с костями.
С этими словами жена гробовщика открыла боковую дверь и толкнула туда Оливера, чтобы он спустился вниз по лестнице, которая привела его в темный и сырой подвал, служивший передней для подвала с углем и носивший название кухни. Там сидела крайне неопрятно одетая девушка в старых башмаках, до того изорванных, что нечего было и думать об их починке.
