Бэзил Генри Лиддел Гарт
Сципион Африканский. Победитель Ганнибала

Полная версия

Глава 2
Заря

Таковы три эпизода из пролога к будущей драме карьеры Сципиона. Занавес же над ней поднимается в 210 г. до н. э., который был для Рима если и не самым черным часом в его смертной борьбе с Карфагеном, то по меньшей мере самым серым. Конфликт, в который Рим первоначально ввязался в 264 г. до н. э., был неизбежным следствием гегемонии в Италии, завоеванной благодаря сочетанию политического гения и воинского мужества, ибо эта гегемония не могла оставаться в безопасности, пока чуждая морская держава – Карфаген – правила над водами полуострова, являя собой постоянную угрозу побережью и торговле. Но когда, после многих опасностей, окончание 1-й Пунической войны в 241 г. до н. э. дало Риму безопасность на морях, мечты и амбиции Гамилькара Барки не просто оживили, но расширили масштаб борьбы между Карфагеном и Римом до уровня, когда итогом могло быть только мировое владычество или полный крах. В течение долгого промежутка, когда на поверхности соблюдался мир, этот карфагенский Бисмарк занимался психологической и материальной подготовкой удара в самое сердце римской державы, обучая своих сыновей и приверженцев воспринимать завоевание Рима как цель и используя Испанию как учебный полигон военной школы Баркидов и базу для будущих военных кампаний. В 218 г. до н. э. Ганнибал, перейдя через Альпы, начал вторжение в Италию, чтобы сжать урожай, семена которого посеял отец. Его победы на Тицине, на Требии, на Тразименском озере росли в масштабах, пока не достигли вершины на поле при Каннах. Если стойкость римлян, верность большинства италийских союзников и стратегическая осторожность Ганнибала выиграли для Рима передышку, то пять лет непрерывной войны так опустошили римские ресурсы и истощили силы союзников, что к 211 г. власть Рима – внутренне, если не на поверхности, – была, вероятно, ближе к окончательному надлому, чем когда-либо раньше. Машина, когда она новая и в хорошем состоянии, может выносить повторяющиеся жестокие удары, но, когда она сильно изношена, толчка может оказаться достаточно, чтобы разбить ее на куски. Такой толчок пришел, когда, пока Ганнибал вел кампанию в Южной Италии, уничтожая римские армии (хотя, по-видимому, не приближаясь к своей цели – уничтожению власти Рима), карфагенское оружие в Испании было увенчано победой, поставившей под угрозу позиции Рима на всем полуострове.

В течение нескольких лет отец и дядя Сципиона, Публий Старший и Гней, командовали римскими войсками на Иберийском полуострове, одерживая победу за победой до тех пор, пока, разделив силы, братья не были разбиты по очереди и оба пали на поле битвы. Потрепанные остатки римских войск были загнаны на северный берег Ибера, и только отвага Марция, собравшего их воедино, помешала изгнанию римлян из Испании. Положение их оставалось опасным, ибо многие испанские племена в годину неудач бросили римлян.

Хотя решимость самого Рима оставалась, как и прежде, несокрушимой и катастрофа только подстегнула ее, выбор наследника Сципионов оказался трудной задачей. Наконец, для выборов проконсула Испании решено было созвать народное собрание. Однако никто не предлагал себя кандидатом на почетную, но опасную должность. «Народ, не зная, что делать, пришел в день выборов на Марсово поле, где увидел лица своих самых видных сограждан, которые, глядя друг на друга, горестно шептали, что дела их в ужасном состоянии, да и положение всего общества такое отчаянное, что никто не смеет принять команду в Испании. Тогда внезапно Публий Корнелий, сын Публия, павшего в Испании, двадцати четырех лет от роду, объявил себя кандидатом и занял место на возвышении, где его видели все» (Ливии). Выбор был единогласным, считая не только голоса центурий, но и всех присутствующих. «Но после того, как дело было завершено и страсть и порывистость поутихли, наступило внезапное молчание, и люди задумались про себя над тем, что же они сделали и не возобладала ли пристрастность над разумным суждением. Главным образом они сожалели о его юности; но некоторых ужасала судьба, которая постигла его дом и его имя, – ибо в то время как две семьи, к которым он принадлежал, были в трауре, он отправлялся в провинцию, где должен был вести военные действия среди могил отца и дяди».

Понимая преобладание этих сожалений и сомнений, Сципион постарался рассеять их, созвав собрание, на котором его благоразумные аргументы способствовали восстановлению доверия. Секрет его власти над мыслями толпы, особенно в моменты кризисов, необычной в таком молодом человеке, заключался в его глубокой уверенности в себе, которая излучала силу, для которой истории о его божественной вдохновленности были только вспомогательным средством. Понятие уверенности в себе или самоуверенности часто употребляется в пренебрежительном смысле, но у Сципиона уверенность в себе не только оправдывалась результатами, но и отличалась по сути, представляя собой духовное возвышение, выраженное Авлом Геллием как «conscientia sui subnixus» – «подъем с опорой на осознание себя».

К остаткам армии в Испании было добавлено десять тысяч пехоты и тысяча конников. Взяв эти подкрепления, Сципион поднял паруса на флоте из тридцати кораблей и отплыл из устья Тибра. Следуя вдоль берега, он прошел Генуэзский залив, побережье Ривьеры и Лионский залив, высадил свои войска у самой границы Испании и отправился маршем по суше в Тарракон – современную Таррагону. Здесь он принял посольства от различных испанских союзников. Понимание морального фактора и ценности личных наблюдений – двух жизненно важных элементов полководческого искусства – проявилось с первых же шагов. Войска противника находились на зимних квартирах и, прежде чем составлять какие-либо планы, он посетил княжества своих союзников и каждое подразделение своей армии, стремясь повсюду – более поведением, нежели словами, – восстановить уверенность и рассеять влияние прошлых поражений.

Его собственные моральные качества нигде не видны лучше, чем в его обращении с Марцием, человеком, который частично смягчил эффект римских поражений и которого честолюбивый полководец вполне мог бы рассматривать как соперника по положению и славе. Но «Марция он удержал при себе и обращался с ним с таким уважением, что было совершенно ясно, что ничего он не опасался меньше, чем того, что кто-то помешает его собственной славе». Ревность Наполеона к Моро, умышленное отодвигание в тень собственных маршалов находится в резком контрасте с поведением Сципиона. Одной из его лучших военных наград была неизменная любовь, которую чувствовали к нему подчиненные ему генералы. «Никто не герой для своего лакея», и очень немногие генералы оставались героями в глазах старших офицеров своего штаба, которые наблюдают своих начальников в интимной обстановке, когда их качества не скрыты за блестящими атрибутами власти и общественной репутации. Лояльные подчиненные будут поддерживать видимость непогрешимости ради блага армии так долго, как это необходимо, но они знают человека, как он есть, и в позднейшие годы правда выходит наружу. Поэтому стоит вспомнить, что вердикт Полибия основан на непосредственных беседах с Гаем Лелием, ближайшим помощником, которому Сципион доверял свои военные планы перед операциями.

Солдат, потерпевших поражение, он не упрекал, но мастерски соединял призывы к их разуму с обращениями к их духу, напоминая им, что часто в римской истории первые поражения были предвестниками конечной победы, что восстановление баланса уже началось, что для начальных катастроф уже нашелся противовес и что в Италии и на Сицилии все идет хорошо. Затем он указывал, что карфагенские победы объясняются не превосходящим мужеством, но «предательством кельтиберов и опрометчивостью полководцев, которые позволили отрезать себя друг от друга из-за своей веры в союзников». Далее он указывал, что невыгоды их положения перешли теперь к противнику: карфагенские армии разбросаны на большом расстоянии друг от друга, их союзники отчуждены бестактностью и тиранией, и, самое главное, личная вражда между командирами помешает им быстро прийти на помощь друг другу. Наконец, он возбудил энтузиазм солдат, коснувшись их любви к погибшим вождям. «Как вы можете увидеть сходство с отцом и дядей в моем лице, чертах и фигуре, так я восстановлю их гений, честь и мужество – так, что каждый из вас скажет, что его командир Сципион либо вернулся к жизни, либо родился снова».

Его первым шагом было восстановление и укрепление уверенности в себе в собственных войсках и войсках союзников, следующим – атака на самоуверенность врагов, нацеленная не на плоть их, но на их моральную ахиллесову пяту. Его острое стратегическое чутье – в дни, когда стратегия, отличная от тактики в бою, можно сказать, еще не родилась, – заставило его понять, что Испания была подлинным ключом к исходу всей великой борьбы. Испания была реальной операционной базой Ганнибала; здесь он обучал свои армии и отсюда ждал подкреплений.

Первый шаг Сципиона демонстрировал применение понимания моральной цели к Испанскому театру военных действий. В то время как его убеждали напасть на одну из карфагенских армий, он решил ударить по их базе, по их «дороге жизни». Вначале он сосредоточил все свои войска в одном месте, оставив один маленький, но компактный отряд в 3 тыс. пехотинцев и 300 конников под командой Марка Силана, чтобы обезопасить собственную операционную базу в Тарраконе. Затем со всеми остальными (25 тыс. пехоты и 2500 конницы) – поистине экономия сил – он перешел Ибер (совр. Эбро), «никому ничего не говоря о своих планах». «На самом деле у него и в мыслях не было делать что-либо из того, о чем он говорил перед войсками; внезапным нападением он решил взять город», именуемый Новым Карфагеном» – современную Картахену.

Для этой цели «он дал начальнику флота Гаю Лелию тайное приказание идти к названному выше городу; Лелий один был осведомлен о его плане. Сам Публий с сухопутными войсками быстро продвигался вперед». Как подчеркивает проницательный Полибий, этого юношу отличала расчетливость, ибо «он, во-первых, брал на себя ведение войны, которая… казалась народу безнадежной; во-вторых, взявшись за дело, он не думал о мерах обыкновенных, очевидных для каждого, но изобрел и решился осуществить такой план, которого не подозревали ни друзья, ни враги его».

«По прибытии в Испанию он настойчиво расспрашивал всех и каждого о положении неприятеля и узнал, что войска карфагенян разделены на три части». Магон стоял вблизи Геркулесовых столпов, т. е. у Гибралтара; Гасдрубал, сын Гискона, вблизи устья реки Таг (совр. Тахо); а Гасдрубал Барка был занят осадой какого-то города в районе современного Мадрида. Ни один из них не находился ближе к Новому Карфагену, чем на десять дней пути. Самому Сципиону, как показали события, потребовалось семь дней форсированного марша. Новости о его атаке должны были достичь противников лишь через несколько дней, и, если бы он взял город внезапным ударом, он мог бы перехватить любую помощь, а в случае неудачи «он мог, поскольку был хозяином на море, переместить свои войска в безопасное место». Далее Полибий рассказывает нам, как он еще «во время зимней стоянки занялся собиранием подробных сведений об этом городе от людей знающих». «Он узнал, что Новый Карфаген – чуть ли не единственный город на всю Иберию с гаванями, удобными для флота и морских войск, что вместе с тем он расположен весьма удобно для карфагенян на пути из Ливии. Далее, он услышал, что в этом городе помещаются основные денежные средства карфагенян, все их военные припасы и даже заложники из целой Иберии; что Акрополь охраняется – и это самое важное – отрядом солдат всего человек в тысячу, так как при подчинении карфагенянам почти всей Иберии никому, казалось, и в голову не могло прийти произвести нападение на этот город; что остальное население города, хотя и весьма многочисленное, состоит сплошь из ремесленников, рабочих и корабельщиков, совершенно чуждых военному делу. И он счел, что это будет работать против защитников города, если он внезапно появится под стенами». Снова мы видим расчет на моральный фактор. «Поэтому на зимней стоянке он отложил в сторону все прочие дела и занялся только этим планом», но «он скрывал свое решение от всех, кроме Гая Лелия». Из рассказа видно, что Сципион владел еще двумя атрибутами полководческого искусства: способностью держать свои намерения в тайне до тех пор, пока их открытие не станет необходимым для выполнения планов, и мудростью, чтобы понять, что военный успех зависит по большей части от тщательности его подготовки.

Утверждение Полибия о том, что первый шаг Сципиона был продиктован мастерским расчетом, а не вдохновением или фортуной, находит косвенное подтверждение в ссылке на письмо, которое Полибий видел, а прямое – в приводимой Ливией речи Сципиона к войскам перед атакой. В одной фразе выражена вся стратегическая идея: «Вы атакуете стены одного-единственного города, но в этом городе вы сделаетесь хозяевами всей Испании». Далее он подробно объясняет, как захват заложников, сокровищ и военных припасов будет обращен к их преимуществу и к невыгодам врага – военным, политическим и экономическим. Даже если приведенная Ливией фраза была пущена в оборот позже, ее интонация настолько точно согласуется с действиями Сципиона, что она звучит как подлинная.

Глава 3
Штурм Нового Карфагена

На седьмой день месяца марта Сципион прибыл к городу и стал перед ним лагерем. Одновременно с ним в гавань прибыл флот, перерезав коммуникации со всех сторон. Гавань имела форму округлой бутыли, горлышко которой почти полностью запечатано островом, в то время как сам Новый Карфаген походил на свечу, прикрепленную к донышку. Город стоял на узком скалистом мысу, выступающем из материка. Этот маленький полуостров сильно напоминал Гибралтар, и перешеек, соединяющий его с материком, насчитывал всего четыреста метров в поперечнике. С двух сторон город охраняло море, а с запада – воды лагуны. Такой орешек нелегко было разгрызть – он казался неуязвимым для любых действий, кроме блокады, но на нее не было времени.

Первым шагом Сципиона было обеспечение собственной тактической безопасности. Он защитил внешнюю сторону своего лагеря частоколом и двойным рвом, протянутым от моря до моря. На внутренней стороне, обращенной к городу, он не возводил оборонительных сооружений – отчасти потому, что характер местности позволял защищать позиции, а отчасти поскольку не хотел стеснять свободу движений своих атакующих войск. Магон, карфагенский командующий, вооружил две тысячи наиболее крепких горожан и разместил их у ворот, обращенных к суше, для вылазки. Остальных он распределил по стенам, чтобы защищать их, насколько хватит сил, в то время как пятьсот своих ветеранов он разместил в цитадели на вершине полуострова, а еще пятьсот – на восточном холме. На следующий день Сципион окружил город кораблями, непрестанно бомбардировавшими город метательными снарядами, и около третьего часа дня^[2] послал вперед вдоль перешейка две тысячи отборных бойцов в сопровождении людей, которые несли лестницы, ибо узость перешейка мешала развернуть большие силы. Оценив невыгоду стесненной позиции при контратаке еще небитых защитников города, он ухитрился обратить ее к собственному преимуществу. Ожидаемая вылазка началась, как только Сципион приказал протрубить сигнал атаки, и последовала рукопашная схватка. «Однако сражающиеся получали неравное подкрепление от своих, так как карфагенянам путь лежал только через ворота на протяжении почти двух стадий, тогда как римляне подавали помощь вблизи с разных сторон, так что битва вышла неравная. Публий намеренно выстроил своих солдат у самого лагеря с тем, чтобы завлечь неприятеля возможно дальше от города». (Ливии говорит, что выдвинутые вперед римские солдаты отступали, согласно приказам, в резерв.) «Он ясно сознавал, что, если только ему удастся истребить этих людей, составляющих как бы душу городского населения, весь город придет в смятение, и никто из жителей не осмелится больше выйти из ворот» (Полибий). Этот последний пункт важен был для решающего шага.

Мастерским введением в битву последовательных резервов карфагенский натиск был сперва остановлен, а затем в беспорядке отброшен, причем преследование велось так быстро, что римлянам едва не удалось ворваться в город на плечах беглецов. Даже при этой относительной неудаче осадные лестницы удалось поставить в полной безопасности, но огромная высота стен помешала атакующим, и атака была отбита. Полибий изображает римского командующего в этот период боя, показывая, как Сципион соединял личное управление боем с необходимостью избегать опасности: «Публий сам принимал участие в схватках, по возможности, однако, уклоняясь от опасности. Так, при нем находились три щитоносца, которые ставили свои щиты в ряд и прикрывали Публия со стороны городской стены». Так он «видел все происходящее… и был сам на виду у всех и тем воодушевлял сражающихся, ибо благодаря его присутствию не было упущения ни в чем; напротив, все, что требовалось положением дела, исполнялось быстро и должным образом, согласно его приказанию».

В современной войне ни одна черта не сказывается более тяжело на решающих результатах, как отсутствие личного наблюдения и управления со стороны командующего. Метод Сципиона, рассмотренный в свете современной науки, может дать нам способ оживить влияние командующего. Возможно, командиры будущего будут подниматься в аэропланах, в сопровождении патруля истребителей, и общаться со своим штабом по радиотелефону.

Сципион достиг своей первой цели, утомив защитников города и предотвратив дальнейшее вмешательство в его планы через вылазки карфагенян. Таким образом, была вымощена площадка для следующего решающего шага. Чтобы начать его, он ждал только отлива. План был придуман им еще давным-давно в Тарраконе, где, расспрашивая рыбаков, которые знали Карфагенскую бухту, он узнал, что при отливе лагуна проходима вброд.

Для осуществления этого плана он собрал на берегу лагуны пятьсот человек с лестницами, тем временем подкрепив свои силы на перешейке дополнительными людьми и лестницами в числе достаточном для того, чтобы «вся протяженность стен была покрыта лестницами», – ранний пример тактической аксиомы, гласящей, что «сковывающая» атака должна развертываться по возможно более широкому фронту, чтобы занять внимание врага и помешать ему обратиться навстречу решающему удару в другом месте. Сципион начал атаку одновременно с атакой флотского десанта, и, когда атака была в самом разгаре, «начался отлив, вода мало-помалу покидала верхние части лагуны и сильным, глубоким потоком хлынула через отверстие в соседнее море; при виде этого несведущие из римлян не верили своим очам, а Публий, уже имевший наготове проводников, посылал вперед и ободрял солдат, поставленных в этом месте. Сверх всего прочего он обладал большой способностью сообщать отвагу и воодушевление всем, к кому обращался со словами увещания. В то время как эти солдаты, согласно приказанию, шли вперед по обмелевшему озеру, все войско было убеждено, что происходящее есть дело промысла божества… и мужество их удвоилось» (Полибий). Ливии говорит об этом эпизоде: «Сципион это открытие, которым был обязан собственной проницательности, приписал богам и чуду, которые повернули течение моря, осушили озеро и открыли римлянам никогда ранее не хоженый путь, и приказал им следовать за Нептуном, как за вождем». Но интересно видеть, что, эксплуатируя моральный эффект этой идеи, Сципион извлекал практическую пользу из менее божественных проводников.

Пятьсот бойцов без труда перешли лагуну, достигли стены и поднялись на нее без противодействия, так как все защитники «были заняты, подавая помощь в те места, где появлялась опасность». «Захватив стену, римляне сперва бросились вдоль нее, сметая с нее врагов». Они явно вдохновлялись принципом, гласящим, что прорыв должен быть быстро расширен перед тем, как его углублять, – принцип, который в войне 1914—1918 гг. был усвоен только после тяжелых уроков в Лоосе и в других местах. Далее они сошлись у ворот на сушу, уже атакованных с фронта, и, напав на защитников внезапно и с тыла, преодолели сопротивление и открыли ворота главным силам атакующих. Захватив стены, Сципион сразу же использовал свой успех. В то время как масса воинов, взобравшихся на стены, приступила к обычному избиению горожан, сам Сципион позаботился о том, чтобы сохранить строй среди тех, кто ворвался в ворота, и повел их на штурм цитадели. Здесь Магон, «увидев, что город, вне всякого сомнения, захвачен», сдался.

Если по современным понятиям избиение горожан возмутительно, то в те времена и еще много столетий после оно было нормой, обычаем, а у римлян было обдуманной политикой, нацеленной на моральный фактор, а вовсе не бессмысленной резней. Прямые удары по гражданскому населению, в котором и гнездится враждебная воля, в наши дни могут быть возобновлены с помощью авиации, способной «перепрыгивать» через войска, составляющие щит враждебной нации. Такой курс, если он осуществим с военной точки зрения, вполне логичен, а безжалостная логика обычно перевешивает более гуманные чувства в борьбе не на жизнь, а на смерть.

Высокая дисциплина в войсках Сципиона видна из того, что резня прекратилась по сигналу, как только сдалась цитадель. Только после этого солдаты начали грабить. Резня, как ни трудно современным людям извинить ее, была военной мерой, а стремление людей к «сувенирам» – анархический импульс, влиявший на исход даже совсем недавних битв, – не помешало военным действиям Сципиона.

Резня, кроме того, была отчасти компенсирована великодушным, хоть и дипломатичным обращением Сципиона с побежденными после того, как первоначальная безжалостность достигла своей цели, сломив волю защитников города к сопротивлению. Из десяти тысяч пленников-мужчин он освободил всех граждан Нового Карфагена и возвратил им их собственность. Ремесленников, в количестве двух тысяч, он объявил собственностью Рима, но обещал им по окончании войны свободу, «если они покажут добрую волю к Риму и усердие в своих ремеслах». Из оставшихся он отобрал самых крепких для морской службы, что позволило ему снабдить экипажами захваченные корабли и увеличить размеры флота. Им также обещали свободу после окончательного разгрома Карфагена. Даже к Магону и другим карфагенским вождям он отнесся по-рыцарски, приказав Лелию взять их под свое покровительство, пока они, снова под его опекой, не были отправлены в Рим как ощутимое свидетельство победы, которое должно было оживить дух римлян и удвоить усилия в поддержку его действий. Наконец, своей добротой к испанским заложникам, он завоевал себе новых союзников, ибо вместо того, чтобы сохранить их у себя в качестве невольных гарантов лояльности, он отправил их по домам в их собственные княжества.

Два случая, описанные и Ливией, и Полибием, делают более выпуклым характер Сципиона и укрепляют его репутацию как одного из самых гуманных и дальновидных среди великих завоевателей. «В числе пленных женщин находилась и супруга Мандония, брата Андобала, царя илергетов. Когда она упала к ногам Публия и со слезами просила поступить с ними милостивее, чем поступали карфагеняне, он был растроган этой просьбой и спросил, что им нужно. Просящая была женщина пожилая и на вид знатного происхождения. Она не отвечала ни слова. Тогда Публий позвал людей, на которых был возложен уход за женщинами. Те пришли и заявили, что доставляют женщинам все нужное в изобилии. Просящая снова, как и прежде, коснулась колена Публия и повторила те же слова. Недоумение Публия возросло, и, решив, что досмотрщики не исполняют своих обязанностей и теперь показали ложно, он просил женщин успокоиться. Для ухода за ними он назначил других людей, которые обязаны были заботиться о том, чтобы женщины ни в чем не терпели недостатка. Тогда просящая после некоторого молчания сказала: «Неправильно, военачальник, понял ты нашу речь, если думаешь, что просьба наша касается прокормления». Теперь Публий угадал мысли женщин и не мог удержаться от слез при виде юных дочерей Андобала и многих других владык, потому что женщина в немногих словах дала почувствовать их тяжелую долю. Очевидно, Публий понял сказанное; он взял женщину за правую руку и просил ее и прочих женщин успокоиться, обещая заботиться о них как о родных сестрах и дочерях, и согласно данному обещанию вверил уход за ними людям надежным» (Полибий).

Второй случай, также рассказанный Полибием, состоял в том, что «…несколько римских солдат повстречали девушку, между всеми женщинами выдающуюся юностью и красотой. Зная слабость Публия к женщинам, солдаты привели девушку к нему и предложили ее в дар. Пораженный и восхищенный ее красотой, Публий, однако, объявил, что для него, как для частного человека, но не военачальника, не могло бы быть дара более приятного… Солдатам он выразил благодарность и велел позвать отца девушки, которому тут же передал ее и посоветовал выдать замуж, за кого из своих сограждан тот сам пожелает. Этим поступком Публий доказал умение владеть собою и воздерживаться, чем снискал к себе большое расположение в войсках». Ливии расширяет картину, рассказывая, что девушка была ранее помолвлена с молодым вождем кельтиберов по имени Аллюций, который был в нее отчаянно влюблен; что Сципион, прослышав об этом, послал за Аллюцием и передал ее ему; что, когда его родители принесли ему благодарственные дары, он передал их Аллюцию как приданое от себя. Этот акт доброты и такта не только повысил его репутацию среди испанских племен, но и принес более ощутимые выгоды, ибо несколько дней спустя Аллюций появился вновь, чтобы с четырнадцатью сотнями всадников присоединиться к Сципиону.