Кир Булычев
Монументы Марса (сборник)
Коралловый замок
Над дачным поселком висела розовая пыль. Поселок был устроен всего пять лет назад, и молодые яблони поднялись чуть выше человеческого роста. Крыши времянок блестели под солнцем. Коралловая пыль медленно оседала на крыши, на листву и искрилась, словно иней.
Сооружение на краю поселка спасатели уже прозвали «замком». Говорили, что утром оно и на самом деле было схоже с готическим замком, украшенным острыми башенками и флюгерами. Теперь же сооружение ни на что не было похоже. Розовая, с желтоватыми потеками глыба размером с трехэтажный дом пузырилась наростами, между которыми образовались впадины и ямы.
Метрах в ста, за линейкой сосен, пролегало шоссе. Пораженные странным зрелищем, шоферы останавливали машины, Грикуров уже вызвал милиционеров, и те, маясь от жары, перехватывали любопытных, не пропускали к поселку.
Жители ближайших времянок были выселены. Часть вещей они перетащили в дальние дома, остальные так и остались лежать на траве. Все это напоминало пожар, розовую пыль при некотором воображении можно было представить дымом, а дачников, расположившихся на матрасах, в соломенных креслах и на старых кушетках, принять за погорельцев. Не хватало лишь страха и суматохи, обязательных при большом пожаре.
Грикуров не успел позавтракать. Между разбудившим его звонком и появлением машины прошло минут десять, не больше. Приехавший за ним молодой человек был так взволнован, что пришлось отказаться даже от кофе. Разумеется, дачники не отказались бы накормить Грикурова, но сами они не предложили, а напрашиваться он не стал – рабочие тоже были голодны, а посланный на «газике» в станционную столовую старшина до сих пор не вернулся.
Грикуров подошел к палатке, в которой устроились химики, но войти в нее не успел.
– Кушак приехал, – сказал сзади молодой человек.
Говорил он тихо, со значением и обладал завидной способностью всем своим видом показывать, что знает больше, чем может показать непосвященным.
– Кто приехал?
– Кушак, Николай Евгеньевич, из Ленинграда.
– Ясно, – сказал Грикуров, поворачиваясь к дороге, где скопилось уже несколько «газиков», «Волг», стояла красная пожарная машина и «Скорая помощь». Санитары дремали под кустом сирени, пожарники играли в волейбол с девчатами из поселка.
У серой «Волги» стоял, глядя зачарованно на замок, высокий худой мужчина в слишком теплом, не по погоде костюме, с плащом, перекинутым через руку.
Грикуров подошел к нему. Кушак протянул узкую прохладную ладонь, потом достал из кармана мокрый платок и вытер пот со лба и залысин.
– В Ленинграде, знаете, дождь, – сказал он, словно оправдываясь. – Трудно было предположить, что в Москве такая жара.
– А вы плащ в машине оставьте, – посоветовал Грикуров.
– Правильно. Спасибо. Ведь машина подождет?
– Конечно.
– Поздно спохватились, – сказал Кушак. – На какую глубину он уходит?
Они подошли к замку. Он нависал над ними, как бочка над муравьями. Рядом была глубокая яма, возле которой валялась лопата.
– Вот видите, на два метра мы углубились, потом бросили.
Навстречу шагнул похожий на мельника бригадир бурильщиков. Брови, волосы, ресницы его были светло-розовыми. Розовая пыль пятнами покрывала комбинезон.
– Зарастает, – пояснил он. – Если заряд заложить, успели бы.
– Сами понимаете, что нельзя, – сказал Грикуров.
– А так – мартышкин труд, – сказал бригадир. Он сплюнул. Плевок был розовым.
– Отзывается? – спросил Грикуров.
– Стучит, – ответил молодой человек, шедший на полшага сзади.
– Сначала мы подумали, что эти звуки представляют собой некоторое подобие азбуки Морзе, однако затем мы пришли к выводу, что первоначальное заключение ошибочно…
Кушак покосился на блестящий портфель молодого человека, к которому почему-то не приставала пыль.
Со стороны Москвы показался вертолет. Вертолет летел низко и чуть в сторону. Но в полукилометре пилот разглядел замок и свернул к поселку.
– Я его вызвал, – сказал Грикуров. – У нас один парень забрался почти до вершины, но пришлось вернуться. Мне кажется, что наверху есть отверстие. Иначе бы он задохнулся.
– Может, ему с вертолета обед спустить? – спросил бригадир.
Он взмахнул рукой, показывая, как обед попадет к человеку, заключенному в замке. Взлетела розовая пыль, и молодой человек отстранился, оберегая портфель и костюм.
– Как его зовут? – спросил Грикуров.
– Вы не знаете?
– Только фамилию. Вольский. Правильно?
– Вольский. Гриша Вольский. Никогда не знал его отчества.
– Григорий Вениаминович, – подсказал молодой человек. – Он является владельцем садового участка. Однако там мог оказаться кто-то иной?
– Нет, – улыбнулся Кушак. – Это именно он. Когда его обнаружили?
– Часов в шесть утра его сосед позвонил в Москву. Со станции.
– В шесть сорок, – поправил молодой человек.
– Сосед рано поднялся, собирался на рыбалку. И вдруг увидел, что на крайнем участке стоит розовый термитник. Метров пять высотой.
– Это сосед сказал, что термитник?
– Да, он инженер, работал в Гвинее и видел термитники, – объяснил Грикуров. – А мне вот не приходилось.
– Я тоже не видел термитников, – сказал Кушак.
– А потом уж ребята прозвали его замком.
– Ну и что сосед?
– Услышал стук изнутри. А выхода из термитника нет. Он Вольского вчера вечером видел. Тот строил на участке какую-то загородку.
– Ну разумеется, – сказал Кушак.
– Сосед обалдел, – сказал бригадир. – Представляешь, идет на рыбалку, а у соседей сооружение. А изнутри стучат.
– Он и позвонил в милицию, – сказал Грикуров. – Приехал наряд – патрульная машина с шоссе. Ничего понять не смогли. А дальше все развивалось в геометрической прогрессии.
Грикуров показал на скопление машин у поселка.
– Позвать соседа? – спросил Грикуров.
– Гражданин Нестеренко отбыл в Москву, – уточнил молодой человек. – У меня все его показания при себе. – Молодой человек хлопнул чистой ладонью по блестящему боку портфеля.
– Он нам не нужен, – сказал Кушак.
Кушак подошел к розовой громаде замка и постучал костяшкой пальца по стене. Розовая масса чуть-чуть пружинила и, если приглядеться внимательно, была усеяна мелкими порами.
– Быстро меня разыскали, – сказал Кушак.
Розовые рабочие стояли, опершись о буры, и разглядывали Кушака. Перед ними в стене была глубокая впадина с оплывшими краями. Нижний ее край поднимался валиком, будто замок спешил залечить нанесенную бурами рану. Под ногами скрипела розовая крошка. В одном месте из нее выглядывала вершинка розовой пирамидки.
– На глазах выросла, – сказал один из рабочих, проследив за взглядом Кушака.
– Понятно, – сказал Кушак.
Изнутри, словно из бочки, донесся глухой удар. Потом серия коротких.
– Как бы он не задохнулся, – сказал Грикуров.
Вертолет, сделав последний круг над замком, спустился неподалеку, в поле. Уходя к машине, Кушак услышал, как подбежавший к Грикурову пилот говорит:
– Там дыра есть. На самой вершине.
– Вы слышали? – крикнул Грикуров вслед Кушаку.
– Я так и думал, – остановился Кушак. – У него тенденция расти по вертикали.
Кушак достал с заднего сиденья «Волги» чемодан. Настроение не улучшилось. Конечно, ничего страшного не случилось, но могло случиться. И виноват в этом только он сам. Кушак открыл чемодан. Ампулы были целы.
– Бурильщики вам нужны? – спросил, возвращаясь, Грикуров.
– Нет, я один справлюсь.
Вместе с Грикуровым к машине подошел один из химиков, расположившихся в палатке.
– Вас анализ интересует?
– Спасибо, я знаю состав.
– Там ничего особенного, – сказал химик.
– Тогда я отпущу бурильщиков пообедать, – сказал Грикуров.
– Конечно. Вы, наверное, и сами голодны?
– Это полезно, – ответил Грикуров. – А то я толстеть начал. Стыдно.
Грикуров провел ладонью по круглому крепкому животу. Теперь, когда появился человек, знающий, что надо делать, Грикуров сразу помолодел, скинул лет десять. К Кушаку он проникся благодарным расположением.
Гришу Вольского Кушак знал еще по школе. Класса с третьего. Гриша Вольский собирал марки и монеты. Гриша был самым младшим в классе. Он был белокур и похож на ангела. Мать Гриши жалела его прекрасные кудри, и потому волосы у Вольского были длиннее, чем у других ребят, и он дольше всех носил короткие штаны и гетры. В войну этот наряд выглядел странно, и Гришу дразнили девчонкой. Гриша краснел и смущенно улыбался. Уже потом, подружившись с Кушаком, он сказал как-то:
– Мама очень хотела девочку, а папе было все равно.
Гриша был тихий, учился прилично, в классе к нему привыкли и не обижали. Тем более что Гриша всегда находил себе друга и покровителя из сильных ребят. Если Грише нужна была марка или какая-нибудь другая вещь, он не жалел времени и усилий, чтобы ее раздобыть. Брал он настойчивостью и терпением, не свойственными возрасту, провожал хозяина нужной вещи до дома, давал списывать на контрольной и угощал мамиными бутербродами. Он мало ел, потому что в войну бутерброды были выгодным обменом. Кушак с седьмого класса считался другом Гриши. Гриша умел вовремя сказать, что Кушак очень хороший парень, замечательный спортсмен, такой талантливый и добрый. Кушак не ценил вещей, и Вольский всегда у него чего-нибудь получал. А Кушак привык к искреннему восхищению, которым его обволакивал Гриша.
В десятом классе Кушак встречался с одной девушкой, а Вольский был его оруженосцем. Он передавал записки, стоял в очереди за билетами в кино и даже ходил с ней в кино, когда у Кушака оказывалась неожиданная тренировка или кружок в университете. Однажды та девушка сказала, что больше с Кушаком встречаться не будет, потому что сделала выбор. В пользу Вольского. Пусть Вольский маленького роста и не так знаменит в школе, но по своей отзывчивости и другим человеческим качествам он превосходит Кушака. Кушак был склонен примириться с потерей, потому что готовился к соревнованиям, но кто-то в классе пошутил, что Вольский выцыганил у Кушака девушку, наверное, за бутерброд – все помнили о бутербродах военных лет. Кушак обиделся на Вольского, и все думали, что он Гришу изобьет, но Кушак его не тронул. Вольский смотрел на него робко, жутко раскаивался и, как сам признался лет через пятнадцать, готов был в любой момент отказаться от девушки ради дружбы. Но девушка была против.
Кушак вернулся к розовому замку и, присев на корточки у раскрытого чемодана, начал собирать распылитель. Грикуров стоял рядом, молчал, думал, успеет ли домой к семи тридцати, к началу футбольного матча. Еще полчаса назад такие мысли не приходили Грикурову в голову – замок казался зловещей и неодолимой загадкой.
– Хорошо, что внутри человек сидит, – пробормотал Кушак, не поднимая головы.
– Почему? – удивился Грикуров.
– Какая-нибудь светлая голова додумалась бы кинуть на замок бомбу и подложить заряд. Колония бы разлетелась на куски и прижилась. Имели бы тридцать замков вместо одного. – Кушак махнул рукой в сторону заметно подросшей пирамидки.
– Колония? – спросил Грикуров. Он раздобыл где-то белую панамку, и в ее тени лицо казалось совсем черным, лишь голубели белки глаз.
– Колония. – Кушак кивнул в сторону палатки химиков. – Они вам, наверное, уже сказали?
– Я не очень поверил. А что вы будете делать?
– Это активная культура бактерии, которая их убьет. Чума.
– А не опасно?
– Чума только для них. Ни людям, ни растениям ничего не угрожает.
Они встретились через пятнадцать лет на стоянке такси. Кушак к тому времени переехал в Ленинград и бывал в Москве наездами. Наверное, поэтому и не приходилось встречаться со школьными товарищами. Кушак обрадовался, увидев Вольского. Вольский не потерял сходства с ангелом, хотя золотые кудри поредели и узкое тело равномерно обросло жирком. В тридцатилетнем мужчине сходство с ангелом не так чарует, как в мальчике. Вольский был одет в недорогой, но тщательно отглаженный костюм. Галстук тоже был недорогой, скромный, но респектабельный. Вольский был строителем и сравнительно высоко поднялся по служебной лестнице. Он очень интересовался жизнью Кушака. Спрашивал, повторял с сожалением:
– Только младший научный? Чего же ты, Коленька? И диссертацию не защитил? Чего же ты, милый? Ты же такие надежды подавал! – В голосе Вольского звучали материнские интонации.
Хотя нет, Кушак подумал, что, наверное, так реагировал бы на рассказ блудного сына его удачливый и послушный брат, пока на кухне свежевали тельца.
– И марки все собираешь? Нет? А я собираю, хотя времени мало. Не отказываюсь от детских привязанностей. Нужно расслабляться. Правда? У меня восемь медалей за участие в выставках. Ты случайно не видел последний номер «Заммлер экспресс»? Это филателистический журнал из ГДР. Солидное издание. Там обо мне написано. А что-нибудь от старой коллекции осталось?
Подарил кому-нибудь? У тебя неплохие вещи были, я очень жалел, что не выменял их в свое время. Помнишь, в шкафу альбомы лежали? На нижней полке. Так и лежат? Здесь? У стариков? Не может быть.
Вольский затащил Кушака к себе.
– Ты же в Москве редко бываешь. Хочешь, чтобы мы еще десять лет не увиделись? Не хочешь? Тогда пошли. У меня кооперативная квартира. Две комнаты с лоджией. А мама в старой осталась. Недалеко, час потеряешь, не больше. И не мечтай отказываться.
У Вольского дома оказалась бутылка сухого вина, припасенная для гостей. Вольский подробно рассказывал, как, будучи членом правления кооператива, раздобывал польские кухни и дубовый паркет. Кушак жалел, что зазря потерял вечер, рассматривая марки, которые расплодились настолько, что занимали целый шкаф, запирающийся на ключик. Вольский записал адрес и телефоны Кушака, сказал, что приедет навестить, заодно возьмет у него марки.
– Если они, конечно, Коленька, тебе не нужны. За новинки я, разумеется, плачу, но ведь у тебя так, мелочь.
Кушак вспомнил, что собирался подарить марки племяннику.
– Сколько племяннику лет?
– Десять.
– Ты с ума сошел, он же ничего еще не понимает. Я ему подберу из дублетов, мы его не обидим. Зачем так, Коленька? – сказал он. – Ты же знаешь, как я всегда к тебе относился.
В комнате Вольского было много лишних вещей. Как и раньше. Солдатиков и автомобильчики школьных лет сменили фарфоровые статуэтки, часы, плохие картины конца прошлого века и иконы в штампованных посеребренных окладах. Кушак представил себе, как Гриша провожает домой пенсионерок и чьих-то наследниц.
Расставшись с Вольским, Кушак малодушно решил не подходить утром к телефону – с какой стати он должен отдавать Вольскому марки? Вечером он все равно уезжает в Ленинград.
Вольский оказался хитрее. Он пришел без звонка, в восемь часов разбудив Кушака.
– Я на минутку, перед работой, по дороге…
Он пришел с пустым потрепанным портфелем, долго говорил о том, как его ценят в министерстве, где он имеет отношение к внедрению новой техники, говорил, что получил участок и собирается строить домик. За разговором залез в шкаф, потому что помнил, где лежат альбомы, положил трофеи в портфель, обещал, если что нужно в Москве, достать, прихватил на прощанье пастушку – любимую статуэтку покойной бабушки.
Он быстро передвигался по комнате, маленький и красивый, шутил, смеялся, махал ручками, дотрагивался до книг на полках и отодвигал их, чтобы посмотреть, не спрятаны ли другие, более ценные, во втором ряду, называл Кушака Колей, Коленькой, Колюшечкой, а Кушак потом весь день злился на себя, потому что ему было жаль и марок, и фарфоровой пастушки, – стыдно было, что не отказал Вольскому.
Кушак, думая о Вольском, отламывал головки от ампул и сливал жидкость в контейнер распылителя. Потом поднялся и направился к стене замка. За последний час замок несколько раздался в боках. Стук изнутри раздавался реже и доносился слабее. За спиной Кушака собралась толпа. Там были и дачники, и спасатели, и санитары, и пожарники в майках и брезентовых штанах, и милиционеры, и, конечно, химики. Грикуров не возражал. Он и себя ощущал зрителем.
Все ожидали чуда от высокого лысеющего мужчины с большим пистолетом в руке. Кушак знал, что чуда не будет. Его беспокоило, сохранил ли раствор вирулентность. Раньше никогда не приходилось сталкиваться с такими масштабами. Кушак нажал кнопку. Мельчайшие капельки жидкости конусом устремились к стене. Кушак медленно шел вокруг замка, и толпа послушно двигалась за ним…
Вольский не пропал. Он дважды появлялся в Ленинграде и каждый раз разыскивал Кушака, привез ему в подарок ремешок для часов и растрепанную книжку по переплетному делу.
– Я помню, ты этим увлекался в шестом классе, – объяснил он. – Я стараюсь не забывать о друзьях. Пришлось много за нее отдать. Редкая вещь. Ну бери, бери.
– Я уже не увлекаюсь, – ответил Кушак. – И никогда не увлекался.
Но Вольский так и не согласился взять книгу обратно. Ремешок тоже пришлось оставить.
– Конечно, у тебя есть. Странно, если бы не было. Подаришь кому-нибудь. Мне из Тбилиси привезли. Три штуки.
Кушак понимал, что щедрые дары Вольского небескорыстны. За них придется расплачиваться. Так и случилось. Вольский оба раза уезжал в Москву, отягощенный трофеями, и с каждым разом его искренняя любовь к Кушаку крепла. Как-то Кушак дал ему решительный бой за часы-луковицу, купленные за бешеные деньги в комиссионном магазине, которые он все собирался починить, да времени не было. Он наотрез отказался расставаться с часами. Этот бой был битвой при Ватерлоо, и Кушак играл в ней грустную роль Наполеона.
В третий раз Кушак сказал Вольскому по телефону, что спешит на работу и увидеть его не сможет. Вольский расстроился и пришел в лабораторию. Каким-то образом ему удалось обойти вахтера, и он возник на пороге пустой лаборатории, как опостылевший черт, требующий расплаты за дружбу с нечистой силой. Вольский еще больше раздался в талии, но был по-прежнему оживлен, и Кушак с тревогой оглядел лабораторию, борясь с желанием запереть шкафы, чтобы гость чего не выцыганил.
– А почему пусто? – спросил Вольский. – Где народ?
– Библиотечный день, – сказал Кушак. – И в любом случае – людям надо выспаться. Мы три дня отсюда не вылезали.
На длинном столе, разделявшем лабораторию надвое, возвышались кубики и пирамидки розового цвета.
– А это что? Не секрет? – спросил Вольский.
– Это чтобы тебя оставить без работы, – сказал Кушак, отнимая у Вольского кубик, легкий и теплый на ощупь. – Придется тебе переучиваться.
– Я всегда учусь, Коленька, – сказал укоризненно Вольский. – Без этого в наши дни окажешься в хвосте событий. А при чем здесь строительство? Ты же какими-то беспозвоночными занимаешься.
Настроение у Кушака в тот день было отличное. Он даже с Вольским готов был поделиться радостью, понятной пока лишь ему и еще шести сотрудникам лаборатории.
– Это строительный материал будущего, – сказал Кушак. – Легок, как пемза, водонепроницаем, прочность выше, чем у бетона. – Вольский двигался вокруг стола, как кот вокруг слишком большого куска мяса, трогал суетливыми пальцами розовые кубики, поглаживал, несколько раскрывал рот, закрывал снова, и Кушаку казалось, что сейчас он скажет: «Дай мне».
Распылитель фыркнул и заглох. Раствор кончился.
– Все, – сказал Кушак. – Если ничего не случится, через полчаса ее можно будет распиливать. Больше расти не будет.
– Все? – спросил молодой человек и с упреком посмотрел на Грикурова.
Грикуров улыбнулся. Борьба с замком завершилась буднично.
Грикуров сказал:
– Тогда пойдем перекусим. Обед привезли. Расскажете нам.
Они прошли к палатке химиков. Там, на столе, освобожденном от приборов, стояла кастрюля с супом, окруженная разномастными, пожертвованными дачниками тарелками и ложками. Кушак понял, что проголодался. Суп остыл, но в жару это было даже приятно. Кто-то из химиков пожалел, что не привезли пива.
– Вольский, наверное, с голоду помирает, – сказал Грикуров.
– Несчастный человек, – согласился химик.
– Как сказать, – ответил Кушак.
– Сознайтесь, – сказал Грикуров, – что у вас не сработало?
– Все сработало, даже слишком хорошо. Только я, с вашего разрешения, начну с самого начала.
– С самого начала вы поешьте, – сказал Грикуров.
– Одно другому не мешает. В общем, идея родилась от неудовлетворенности тем, как мы, люди, строим свои дома. Сначала добываем и заготавливаем материалы – цемент, лес, камни, потом все это надо свезти на площадку, сложить из этого дом и так далее… А почему бы не воспользоваться опытом наших соседей по планете? Мы им уже пользуемся. Тутовый шелкопряд прядет для нас шелковую нить, наша обувь – кожа животных…
Вертолет зажужжал в поле, раскручивая винт. Словно нехотя оторвался от земли и низко завис, борясь с земным притяжением. Потом сразу набрал высоту и скрылся за лесом.
– Сначала мы остановились на кораллах, – продолжал Кушак. – Коралловые рифы тянутся на тысячи километров. Миллионы поколений коралловых полипов, умирая, вкладывают свои скелеты в стену общего дома. Но кораллы живут в воде, строят рифы в течение тысячелетий и, кроме того, нуждаются в органической пище, дабы ускорить процесс размножения мадрепор, а с попытками извлечь их из воды мы потерпели неудачу. И успеха мы добились в конце концов не с кораллами, а с мутациями фораминифер, раковинных амеб…
– Материал этот, – объяснил Кушак Вольскому, – если рассматривать под микроскопом, состоит из ракушек амеб.
– У амеб нет ракушек, – поправил его Вольский.
– Это раковинные амебы, близкие к фораминиферам.
– Так бы и говорил. – Вольский сказал это так, словно всю жизнь возился с фораминиферами.
– Из останков этих простейших, – сказал Кушак, – сложены известняки Крыма и Усть-Урта. Мы научили их жить в воздухе и размножаться с завидной быстротой. Вот этот кубик, который ты держишь в руке, вырос у нас вчера за пятнадцать минут. Ты представляешь, что это значит?
– Представляю, – сказал Вольский.
Пока что он ничего не представлял. Он только хотел заполучить этот кубик.
– Скоро начнем полевые испытания, – сказал Кушак. – И, возможно, столкнемся с тобой на деловой почве.
– Разумеется, – сказал Вольский, – я окажу всяческое содействие.
– Мы представляем себе это так: делается металлическая опалубка, и в нее закладывается затравка амеб. – Кушак показал на полку, где выстроились рядами пробирки, заполненные розовым веществом. – Как только раковины амеб заполнят пространство внутри опалубки, их убивают, и дом готов. Конечно, это не так просто, как кажется на словах…
Вольский подошел к полке, снял одну из пробирок.
– А что они жрут?
– Это самое главное. Извлекают азот из воздуха. А материал для раковин берут из земли, одновременно строя фундамент дома.
– А дом в яму не ухнет?
– Нет, наш «раковин» – материал пористый, он как бы вытесняет почву и заполняет свободное пространство. А вес дома невелик.
– Теперь все ясно, – сказал Вольский. – Значит, так: ты даешь мне образцы материала, я еду в Москву. Это же докторская диссертация. И не одна. Тут и тебе, и твоим людям, и мне самому хватит. Правда, Колюша?
В глазах Вольского горели светлые огни подвижника, жертвующего всем ради дружбы. Судьба намеревалась отплатить ему сторицей за бескорыстие. Он все понял.
– И попрошу тебя, Коленька, пойми меня правильно, без моего сигнала в министерстве ни с кем не связываться. Я сам организую. Завтра же я на приеме у замминистра. Он меня лично знает. Какое счастье, что ты обратился за помощью именно ко мне!
Когда Кушак постарался как-то приглушить его энтузиазм, Вольский и слушать его не стал. Он совершал выгодный обмен. Он засовывал в портфель куски розового «раковина», и Кушак в очередной раз сдался. В конце концов, внедрение займет много месяцев, а энергичный Вольский лучше многих сможет пробить ведомственные барьеры. А куски «раковина» были мертвы и никакой опасности для окружающих не представляли.
Потом Вольский принялся выпрашивать пробирку с живой культурой, но тут уж Кушак встал намертво. Полчаса они спорили, и в конце концов Вольский ушел ни с чем, а Кушак остался в лаборатории, оглушенный, но гордый тем, что впервые устоял перед натиском Гриши.
А когда на следующий день лаборантка сказала, что одной пробирки не хватает, Кушак не связал ее исчезновение с визитом Вольского. Он представлял себе, как Вольский обходит служебные кабинеты и выкладывает на столы розовые кубики. Он ждал звонка из Москвы. На третий день ему позвонили. И попросили немедленно вылететь. Но не в министерство, а в подмосковный дачный поселок. Там растет его «коралл». И ничего с ним не могут поделать. Стоит отрубить от него кусок, как это место зарастает вновь. Подкоп тоже не дал результатов. Но самое грустное – внутри «коралла» оказался человек. И извлечь его пока не могут.
– Он унес одну из пробирок, – сказал Кушак, поднимаясь из-за стола. – Добро бы притащил в министерство, а то решил извлечь из нее маленькую личную пользу – бесплатный домик.
– Я полагаю, – проговорил задумчиво Грикуров, – что, если снять слой материала, там найдем самодельную опалубку. Он только недооценил возможностей ваших амеб.
Поджидая, пока бурильщики выпилят отверстие в стене замка, они уселись в жидкой тени яблонек. Косые лучи солнца прорезали розовую пыль.
– Он так спешил, – продолжал Кушак, – убраться из лаборатории, пока я не обнаружил пропажу пробирки, что не захватил ампулу с бактериями, убивающими фораминифер. Его счастье, что колония имеет тенденцию развиваться по вертикали – они оставили ему жизненное пространство.
– Его будут судить, – сказал убежденно молодой человек.
– Судить надо меня, – возразил Кушак. – Я его избаловал. Ни разу не хватило духа послать его ко всем чертям.
– Вы не один такой, – сказал Грикуров.
– А с другой стороны, – сказал Кушак, – объективно он принес нам пользу. Поставил опыт в промышленном масштабе.
– Нет, – не согласился с ним молодой человек. – Его надо судить. Или заставить возместить ущерб. – Молодой человек показал на дачников, стаскивающих матрасы и посуду обратно в домики.
– Здесь он! – закричал бригадир бурильщиков. – Живой!
– Пошли, – сказал Кушак, поднимаясь. Он не сомневался, что Гриша выберется. – Года через два мы будем жить в домах, построенных по «методу Вольского».
– Тогда я напишу в газету, – сказал Грикуров. – Это будет фельетон века.
Вольского извлекли из отверстия. Он обессилел, ноги его не держали. Он увидел Кушака, но взгляд его тут же ушел в сторону.
– Воды, – прошептал он.
Шепот показался Кушаку несколько театральным. Хотя, может, он несправедлив к Вольскому. Тому пришлось немало перенести: несколько часов в розовой душной камере…
Напившись, Вольский разрешил санитарам доставить себя к «Скорой помощи». Его пронесли совсем рядом с Кушаком.
– Как же ты мог, Коленька? – сказал Вольский тихо.
– Что? – удивился Кушак.
– Зачем же ты непроверенный материал пустил в производство? – продолжал Вольский. – Я же чуть не погиб на испытаниях.
– Ты все продумал, пока сидел там? – спросил Кушак.
– Да, Колюша, – сказал Вольский. – Я многое продумал.
Носилки скользнули внутрь машины. Оттуда глухо донеслось:
– И все-таки у нашего материала большое будущее.
«Скорая помощь», взревев, умчала Вольского. Розовая пыль медленно оседала. Трехэтажная бочка возвышалась над дачным поселком, обещая стать долговечной достопримечательностью этих мест. Химики сворачивали палатку. Пожарники напяливали брезентовые робы, разбирали каски и занимали места в красной машине.
