Кир Булычев
Инопланетяне
О том, что прилетели пришельцы, Донат Пронькин узнал первым. И не потому, что верил в них или ждал прилета, а наоборот – у Доника, как говорит химик Волин, трезвый научный ум, не допускающий мистической чепухи, потому что она лежит за пределом опыта. Доник с детства преклонялся перед вольными мыслителями восемнадцатого века, а бабушка говорит, что уже в три года он не хотел слушать сказки и требовал правды о том, как размножаются цветы и куда прячется на ночь солнце.
История про цветы, неосторожно рассказанная бабушкой при гостях, сильно повредила Донику, потому что Катька разболтала об этом всему дому. Даже в свободной стенной газете 7-го «Б» был нарисован букет с подписью: «Групповое изнасилование ромашки».
Катька, хоть ей и замуж пора, верит в любого шарлатана. У нее свой аргумент: «Но ведь его по телевизору показывали». Пришельцы размещаются у нее в области религиозного сознания, о них не надо рассуждать – в них надо верить. А они за это в самый критический момент прилетят на Землю, погрозят пальчиками и велят нам не взрывать атомные бомбы или не расстреливать в либерийской церкви беженцев.
Пришельцы высадились в среду около десяти вечера в сквере на той стороне 4-й Охотничьей улицы, и все произошло так буднично и тихо, что ни один поклонник инопланетян в это бы не поверил. Для них пришествие инопланетян – это эффектное зрелище с фейерверком, выступлениями на митинге в пользу космического братства, телевизионным репортажем и, конечно же, портретами пришельцев – чем страшнее, тем убедительнее.
Минут за пятнадцать до высадки Доник позвал Барбоса погулять. Барбоса, правда, и звать не надо было, он давно сидел у двери.
Барбос с детства воспитывался как собака, потому что Доник мечтал о щенке, а ему купили котенка. Доник внушил котенку собачьи правила поведения. В частности, вечерние и утренние прогулки. Собак Барбос не боялся, а на котов не обращал внимания, не считая их за людей.
Доник с Барбосом перешли в сквер на той стороне улицы, и в этот момент опустился инопланетный космический корабль.
Если спросить Доника или Барбоса, какой он был из себя, они бы не ответили, потому что он был темным и его очертания скрадывались ночью и кустами. Нечто огромное и непроницаемое для света беззвучно, но тяжело опустилось на поляну метрах в ста от Доника. Было так тихо, словно это тело намертво отрезало все звуки еще не уснувшего города.
Доник, охваченный тревогой, снял очки и стал протирать их большими пальцами, что служило у него признаком волнения, а Барбос совсем не по-собачьи прижался к ногам хозяина и опустил хвост, лишь подрагивая его концом.
Доник всматривался в темноту, думая, что вот-вот в центре тьмы образуется светящийся квадрат, оттуда и выйдут пришельцы.
Время шло, никакого люка не образовывалось. Донику хотелось уйти, но уходить тоже было страшно, потому что, пока ты неподвижен, тебя могут не заметить, а начнешь двигаться – станешь виден. Это был древний закон леса, и Доник подчинялся ему, хотя и не был лесным жителем.
И вдруг сверху, с той точки, откуда начинались звезды, возник тонкий, как лезвие кинжала, зеленый луч, опустившийся к земле. И тут же Доник услышал то, что услышать было невозможно, – как отворились люки корабля и оттуда стаей тараканов или других совершенно беззвучных насекомых хлынула волна пришельцев, и он понял, хоть не услышал и не увидел, что пришельцы очень малы размером и что они охвачены страхом, иным, нежели тот, что владел Доником и Барбосом, – но, без сомнения, страхом, заставлявшим их стремиться отбежать от темной массы корабля, прежде чем случится нечто ужасное.
Поддавшись этому страху, Доник и Барбос тоже начали отступать к улице, и через секунду или несколько секунд время перестало быть постоянным потоком, а рассыпалось на отдельные секунды, каждая из которых помчалась в свою сторону, – Барбос, которому невмочь стало терпеть этот страх, взлетел по брючине и куртке Доника, прыгнул ему на плечо, забыв, что Доник не старое кресло, которое можно рвать когтями сколько заблагорассудится. Но Доник даже не стал сбрасывать кота, хоть и было больно. Потому что в этот момент корабль перестал существовать.
Он не то чтобы взорвался – если бы Доника попросили объяснить с точки зрения физических законов, что же произошло у него на глазах, он бы предположил, что произошел имплозив – то есть взрыв, вся сила которого была направлена к эпицентру, и оттого Доник увидел не вспышку белого пламени как при взрыве, а ужасающую темноту, сверкающую ослепительную темноту, как занавесом отделившую мир от Доника и заставившую зажмуриться…
Звука не было, и в то же время чуть не лопнули перепонки, так сильно метнулся воздух. Тысячи микроскопических ножек, что щебетали вокруг, замерли в ужасе, и потом их бег возобновился.
Вот и все.
Доник и Барбос остались живы.
Как и многие из пришельцев, которые успели убежать с корабля до взрыва…
По улице, за спиной, разрушая колдовство события, проехала машина, и отблеск ее фар скользнул по близким кустам и стволам деревьев.
Барбос оттолкнулся всеми четырьмя лапами, вырвался из рук и помчался к дому. Бросил хозяина на произвол судьбы.
И тут Доник услышал щебет. Почти неслышный – будто маленькие птички разговаривали шепотом, чтобы не разбудить соседей.
Ничего страшного или зловещего в этом щебете не было – но каким страшным он показался Донику! Ведь он, Доник, был сейчас единственным человеком на Земле, который знал, что произошло вторжение инопланетян. Совсем не такое, как предполагали сторонники его и противники, но оно уже факт… Словно ты упал. И сломал ногу. И уже неважно, как это случилось и как можно было предотвратить драму. Вот ты лежишь со сломанной ногой, и надо вызывать «Скорую помощь»…
Донику следовало уйти – уйти, уехать, убежать, уговорить родителей сесть на первый же поезд и исчезнуть, но он все еще стоял посреди сквера, выполняя роль беззащитной первой жертвы вторжения – именно на нем пришельцы могли испытать свою силу.
Что-то скользнуло по его ботинку, по носку, по ноге под штаниной, словно забрался быстрый муравей. Доник наклонился, чтобы сбросить насекомое, но опоздал – пальцы ничего не отыскали, и тогда Доник понял без всякого сомнения, что это был не муравей, а один из них…
И вот тогда страх сорвал Доника с места и заставил кинуться прочь, через улицу, по асфальтовой дорожке, к открытому подъезду в старом двухэтажном бараке, построенном еще до войны. Его обещали снести, когда жизнь станет лучше и веселее. Но жизнь так и не стала лучше – бараки остались, и в них жили подолгу: семья Доника – мама, бабушка, Катька и он – уже тридцать лет. Мама, Катька и Доник родились в этом бараке, а бабушка провела в нем молодость. Сначала была одна комната, а в последние десять лет – две комнаты. И бабушка радовалась, потому что помнила, каково было жить с маленькой мамой в одной комнате.
Барбос сидел перед дверью, ждал. Он отвел взгляд, потому что ему было стыдно, что он так позорно бросил Доника. Но Доник его не осуждал. Лампочка на лестнице была слабая, пятнадцатисвечовая, Доник осмотрел себя, даже завернул брюки, но ни одного пришельца не отыскал.
– Если бы ты был собакой, – сказал он Барбосу, – наверняка бы унюхал, взяли меня в плен или еще нет.
Барбос смотрел на Доника круглыми, бессмысленными глазами, потом чуть шевельнул верхней губой и тихо сказал «мама». Он хотел домой.
Доник полез за ключами, оказалось, что он их не взял. Он позвонил, и открыла Салима – соседка, которая прописалась в бараке недавно и была всем недовольна. И при виде Доника она рассердилась, зачем он так поздно по улицам ходит, людям спать не дает, зачем звонит в дверь как чужой, пугает ее, Салиму.
Салима была низенькой, плотной женщиной с крашенными в оранжевый цвет волосами, она работала где-то продавщицей и всегда приносила большую сумку продуктов. К ней потом приходили родственники и делили эти продукты. Но кое-что оставалось. У Салимы всегда и все можно было купить. Но дорого.
Барбос юркнул мимо ее ног, в темный угол, в коридорные Помпеи, где стояли шкафы, оставшиеся еще от прошлых жильцов, и в них барахло, настолько никому не нужное, что даже выбрасывать его не хотелось.
Шкафы сами по себе поскрипывали, покачивались, шептались и порой, как казалось Донику, менялись местами или даже покидали квартиру, а на их место поселялись другие. Но никто, кроме Доника и Барбоса, не знал их в лицо.
Мать с Катькой – простые души, побежали в кино на индийскую драму о несчастной любви, а бабушка сидела у телевизора и смотрела парламентские дебаты.
– Вы рано вернулись, – сказала она Барбосу, который прыгнул к ней на колени и свернулся, спрятав нос подальше от света и волнений.
– Он космического корабля испугался, – сказал Доник.
– Уже спустились? – У бабушки было чувство юмора. Даже странно, почему она никому не передала его по наследству – ни матери, ни Катьке.
– В сквере, – честно сказал Доник, – на той стороне улицы.
– Большие? Зелененькие? Вчера по телевизору картинки показывали. У людей очень слабая фантазия.
– Я пошел мыться, – сказал Доник.
Стараниями Льва Абрамыча, третьего соседа по квартире, у них уже второй год как за фанерной перегородкой была установлена сидячая ванна. Доник увидел, что Салима на кухне разбирает белье, и понял, что если он не успеет занять ванную, то Салима кинется туда стирать, а это до глубокой ночи.
Войдя в ванную, Доник начал, раздеваясь, осматривать себя и одежду. Его не оставляло чувство, что он носит на себе пришельца. Никто никогда не думал, что пришельцы окажутся насекомыми, может, даже ядовитыми. И это еще хуже, чем самые страшные фантазии, – даже не расскажешь поклоннику инопланетян – обидится: «Ах, у меня чешется! Опять пришелец кусается!»
Подумав так, Доник даже засмеялся, хоть и было страшно.
А Салима, которая на секунду опоздала к двери в ванную, начала кричать, чтобы он выходил, сколько можно воду переводить, а у нее белье, нести пора. Доник включил воду, чтобы вода шумела.
Доник разделся догола и стал себя осматривать, но ничего не нашел – ему нетрудно было себя обыскивать, потому что он был очень худой и небольшого размера. Когда он не нашел на себе следов от пришельцев, Доник стал просматривать одежду. Он не спешил, хоть Салима уже два раза стучала в дверь, требуя, чтобы он поскорее освобождал ванную. Он просматривал каждую складку, потому что допускал, что пришельцы могут быть размером с муравьев или еще меньше. Вода шла горячая, очки запотевали, Доник пустил холодную воду. Он не нашел пришельца в одежде, но это его не убедило. Еще два часа назад он смеялся над пришельцами и над людьми, которые в них верили. Теперь же он точно знал, что вечером в сквере на заводской окраине города Н. опустился космический корабль, затем взорвался, а часть пришельцев успела бежать. Можете сжечь Доника на костре или разрезать на части – он будет стоять на своем.
Не найдя пришельца, Доник покинул ванную, а Салима заметила, что он вышел с сухими волосами, и стала кричать, что некоторые люди ходят в ванную неизвестно зачем, лучше бы с девочками гулял, в ванной мыться надо… И Доник сбежал от Салимы – нырнул к себе в комнату.
Катька и мать вернулись из кино, мать уткнулась в телевизор, а Катька пила чай, и Доник сел рядом. Катька вымахала в девицу – можно на конкурс красоты загонять – ноги от пупа, взгляд с поволокой, ничего не выражающий. Они с мамой похожи: только мать плотная и покороче. Но у матери всегда романы, и, если бы мать не была такой доброй и покладистой, наверное, они отыскали бы себе нового папу. А так, получив все, что могли, поклонники уходили восвояси, мать два дня рыдала в подушку, а бабушка ее утешала. Катька говорила, что, наученная маминым опытом, никогда не будет целоваться до свадьбы, но Доник ей не верил, он сам видел, как она целовалась в подъезде с одним взрослым грузином. Впрочем, в тот вечер это не играло роли, если не считать, что у мамы как раз завязывался новый роман и завтра, в субботу, «дядя» Геннадий должен был прийти в гости, как полагается у порядочных людей, а потому мать шепотом обсуждала с бабушкой, какой испечь пирог.
– Что с Барбосом? – спросила Катька. – Я его хотела гулять выгнать, а он рвется обратно домой. Психованный какой-то.
– Его пришельцы испугали, – сказал Доник.
– Какие пришельцы?
– Инопланетные.
– Да брось!
– Кем мне быть.
– А ты погляди на меня! В глаза гляди, в глаза!
Доник поглядел.
– Ты нарочно так честно глядишь, – сказала Катька, – а в самом деле врешь.
– Как хочешь. Хочешь верь, а хочешь нет.
Он допил чай и пошел в маленькую комнату, где они спали с Катькой, лег на свой диван, включил боковой свет и стал читать популярную книгу о тайнах Атлантиды.
Катька тут же прискакала.
– Нет, ты скажи! Какие они?
Катька верила в пришельцев свято, как в ангелов. Как-то мать ей сказала: «Мне бы тебя за фирму отдать, уедешь в Фээргэ, будешь на „Мерседесе“. А Катька совершенно серьезно сказала: „Лучше за инопланетянина. Мне на Марс хочется“. Для Катьки чем дальше от дома, тем больше дают в магазинах.
– Как вши, – сказал Доник. – Кем мне быть. Как тараканы.
– Ну ты даешь, – обиделась Катька. – Ну даешь! А я думала, что в самом деле.
Катька стала разбирать свою постель, потому что ей надо было рано вставать – до техникума почти час ехать.
Прежде чем раздеться, Катька принесла коробку с синими туфлями, которые она достала позавчера и еще не насмотрелась. У нее есть привычка – сначала новой хорошей вещью надо любоваться, а потом, когда налюбуешься, можно пользоваться. Катька придвинула стул к кровати и поставила на него коробку с туфлями. Коробка, видно, нужна была, чтобы не сомневаться, что туфли новые. Донику было смешно, но вообще-то он к такому чудачеству привык.
– Мне интересно, – сказал он, – куда ты поставишь тачку, если ее купишь?
– Я в ней буду спать, – ответила Катька, у которой нет чувства юмора.
Катька разделась, не обращая внимания на Доника. Ему не всегда было приятно, что она не обращает на него внимания, что она его совсем не стесняется, – значит, он для нее дитя малое. В комнату заглянула мать, о чем-то стала шептаться с Катькой, но Доник, конечно, не прислушивался. Он достал из-под диванчика общую тетрадь, в которой вел дневник. Он старался не пропустить ни дня, потому что когда-нибудь потом это может представлять интерес для истории. Но ручка куда-то закатилась. Он спросил Катьку, может, она брала его ручку? Катька озлилась, сказала, что у нее своя, фирменная, она ее даст, но чтобы вернул, а то ему ничего доверить нельзя.
Ручка была хорошая. Катька пошла мыться, слышно было, как она собачится в коридоре с Салимой, которая не хочет уступать ванную, потом в спор включился низкий прерывистый астматический голос Абрамыча. Видно, его тоже тянуло в ванную.
