Брэм Стокер
Дракула

Полная версия

Дневник доктора Сьюарда

5 июня. – Мой интерес к Ренфилду возрастает день ото дня по мере того, как я знакомлюсь с ним ближе. В нем преувеличенно развиты определенные качества: эгоизм, скрытность и целеустремленность. Хотелось бы мне понять, на что направлено последнее. Похоже, он вынашивает в себе какой-то план, но какого рода, я пока не знаю. Из положительных черт можно назвать любовь к животным, но порой она принимает такие неожиданные формы, что иногда я начинаю думать, что это всего лишь умело замаскированная жестокость. Его любимцы – странные твари. В настоящее время он увлечен ловлей мух. У него их уже так много, что я просто затрудняюсь определить точное количество. Как это ни странно, он, вопреки ожиданиям, очень серьезно отнесся к моим словам и безо всяких там истерик:

– Вы дадите мне три дня, чтобы я от них избавился?

– Разумеется, – отвечал я. – Считайте, что у вас они есть.

Надо за ним проследить.

18 июня. – Теперь Ренфилд всецело переключился на пауков. В своей коробке он держит несколько весьма крупных экземпляров. Пациент кормит их мухами, количество которых неизменно уменьшается.

1 июля. – Число его пауков множится, как это было раньше с мухами. Сегодня я сказал ему, что их надо убрать. Он помрачнел; тогда я пошел на уступки, разрешив избавиться только от части членистоногих. Новое мое решение вызвало у него сильную радость. Как и в первом случае, процесс шел постепенно. Вчера Ренфилд вызвал у меня приступ тошноты: огромная мясная муха влетела в комнату; он поймал ее, задумчиво рассмотрел, а затем, прежде чем я успел понять, что же будет дальше, засунул ее к себе в рот и разжевал. Я принялся его бранить, но он очень спокойно отвечал, что муха была вкусной и сытной, что в ней была жизненная сила, которая теперь передалась ему. Это натолкнуло меня на смутные подозрения. Необходимо проследить за тем, как пациент станет избавляться от пауков. Несомненно, он серьезно болен. У Ренфилда есть небольшой блокнот, в котором он часто что-то царапает. Целые страницы занимают цифры, стоящие одна под другой, к сумме которых он снова прибавляет цифры из рядов, подобно аудитору при проверке отчета.

8 июля. – В его помешательстве скрыта определенная логика, и неясные мои догадки постепенно начинают приобретать четкие очертания. Скоро я все пойму, и тогда – ох уж это подсознание! Между ним и сознанием лежит пропасть. Я намеренно несколько дней не навещал пациента, чтобы заметить какой-нибудь прогресс. Однако все осталось по-старому, не считая того, что прежние любимцы исчезли и на их место пришли новые. Ренфилд исхитрился поймать воробья и даже в некоторой степени его приручить. Дрессура его проста и действенна – количество пауков заметно поубавилось. Немногих оставшихся он хорошо кормит, так как все еще ловит мух, привлекаемых его пищей.

19 июля. – Мы прогрессируем. У моего друга теперь целая стая воробьев, а мух и пауков уже почти не осталось. Как только я вошел, он подбежал ко мне и попросил об одолжении – большом, очень большом одолжении; разговаривая со мной, Ренфилд хмурился и рычал, как собака. В ответ на мой вопрос, о чем это он, тот в невыразимом экстазе произнес:

– Котенок, маленький славный котенок, чтобы я мог с ним играть, учить его и кормить – кормить – кормить!

Его просьба не стала для меня большой неожиданностью. Животные множились и жирели, а я ничего не имел против того, чтобы колония воробьев исчезла подобно мухам и паукам; поэтому я пообещал подумать о его просьбе, уточнив, нужна ли ему кошка или именно котенок. Горячность его ответа меня поразила:

– О, да, можно и кошку! Я просил вас о котенке, потому что боялся, что вы не позволите мне завести кошку. Ведь в просьбе о котенке мне бы никто не отказал, правда?

Я покачал головой и сказал, что в настоящий момент это невозможно, но будущее покажет. Лицо его при этом омрачилось, в глазах сверкнула угроза, в сочетании с озлобленностью не оставлявшая сомнений в том, что этот человек вполне способен на убийство. В нем явно развита маниакальная одержимость. Подвергнув его тестам, я узнаю больше.

22.00. – Зайдя к Ренфилду снова, я обнаружил его сидящим в углу и о чем-то думающим. Как только он меня заметил, то сразу же упал передо мной на колени и стал вымаливать разрешение завести кошку, словно от нее зависела вся его жизнь. Я твердо стоял на своем и уверял, что сейчас это невозможно. Тогда пациент совершенно молча встал и отправился на свое место, где принялся грызть ногти. Завтра с утра первым делом зайду к нему.

20 июля. – Ранним утром навестил Ренфилда. Застал его проснувшимся и напевающим какой-то мотивчик. На подоконнике он раскладывал сбереженный сахар, приманивая мух и демонстративно их отлавливая. Делал больной это весьма воодушевленно. Не заметив нигде птиц, я спросил его, где они. Стоя ко мне спиной, он ответил, что те улетели. По комнате валялись перья, а на подушке засохла капля крови. Я ничего не сказал, но, выйдя в коридор, попросил дежурного немедленно докладывать мне обо всем, что он сочтет странным.

11.00. – Ко мне только что прибежал дежурный и сообщил, что Ренфилд нездоров и что его вырвало целым комом перьев.

– Я полагаю, доктор, что он съел своих птиц. Вот так взял и съел прямо живыми!

23.00. – Я дал Ренфилду дозу опия, достаточную, чтобы тот крепко заснул, а потом захватил с собой его блокнот, дабы внимательно изучить записи. Догадки мои, что не давали мне покоя, теперь подтвердились, выстроившись в настоящую теорию. Мой пациент – интереснейший тип. Придется выделить его в особый класс: живоедящий маньяк. Поглощая живую пищу, он намеревается аккумулировать в себе силы всех съеденных организмов. Одному пауку он скормил множество мух, все пауки пошли на прокорм воробьям, а затем его пернатых съела бы кошка. Что стало бы следующим шагом? Хорошо, что эксперимент так вовремя завершился. Для его продолжения потребовались бы очень веские причины. Люди глумятся над вивисекцией, но уже теперь видят перед собой ее плоды! Отчего бы не двигать науку в ее самом сложном и жизненно важном аспекте – в изучении работы мозга? Сумей я раскрыть секрет одного только пациента, проникни в сознание единственного сумасшедшего – и тогда уже наука поднялась бы на заоблачные высоты. Если б только прецедент действительно был стоящим! Надо об этом позабыть – соблазн слишком велик.

Сколь сильно предопределение человеческого поведения! Душевнобольные всегда действуют только в собственных, весьма ограниченных рамках. Интересно узнать, во сколько жизней он оценивает одного человека? Расчеты ведутся самым аккуратным образом. Сегодня сделана новая запись. Как много людей начинают день с чистой страницы!

Кажется, еще только вчера я закрыл страницу с прошлой своей жизнью и рухнувшими надеждами и сделал новую запись. И так будет продолжаться вечно, покуда Великий Аудитор сам не подведет итог, сравнив доход и расход. Ох, Люси, Люси, я не могу на тебя сердиться, нет во мне и обиды на моего друга, чье счастье – это ты. Мне же осталась лишь пустота и работа, работа, работа!

Если б только я мог, подобно моему сумасшедшему пациенту, найти скрытую истину, чтобы полностью погрузиться в то, что жизненно важно, я был бы действительно безгранично счастлив.

Дневник Мины Мюррей

26 июля. – Я крайне взволнована, поэтому постараюсь выплеснуть все свои эмоции на этих страницах. Дневник очень похож на старого друга, которому шепотом доверяешь свои секреты и одновременно слушаешь слова утешения. Есть что-то и в стенографических символах, что делает написанное непохожим на простые душеизлияния. Сейчас я очень переживаю за Люси и Джонатана. От него давно уже не было никаких известий, но вчера славный мистер Хокинс, который всегда к нам так добр, переслал мне его письмо. Я тут же следом спросила его, знает ли он о Джонатане что-либо еще, но тот заверил, что, кроме полученного послания, ему больше ничего не известно. В письме, так меня взволновавшем, содержалась лишь одна строка, в которой сообщалось, что он выезжает из замка Дракулы домой. Все это очень не похоже на Джонатана; я не понимаю, в чем дело, и оттого волнуюсь еще сильнее. Кроме того, Люси, несмотря на то, что выглядит вполне здоровой, снова вернулась к своей старой привычке ходить во сне. По этому поводу я беседовала с ее матерью, и мы сошлись на том, что отныне на ночь я стану запирать дверь нашей комнаты. Миссис Вестенра твердо убеждена, что все лунатики во сне стремятся выйти на крышу дома или на край какого-нибудь высокого утеса, чтобы там неожиданно проснуться и с жутким криком отчаяния свалиться вниз, оглашая окрестности своим предсмертным воплем. Бедняжка, она так терзается из-за дочери! Как-то рассказывала, что отец Люси страдал той же болезнью: вставал посреди ночи, одевался и, если никто его не останавливал, уходил. Свадьба Люси намечена на осень, она уже выбирает себе платье и разрабатывает планы относительно убранства дома. Я понимаю ее нетерпение; я и сама занята сейчас тем же, вот только мы с Джонатаном решили вести скромную и умеренную жизнь, чтобы ни от кого не зависеть. Очень скоро приедет Артур Холмвуд, единственный сын лорда Годалминга; он будет здесь, как только его отец станет чувствовать себя лучше. Мне кажется, милая Люси считает минуты до его приезда. Она мечтает отвести его на нашу скамейку, что на церковном дворе, и показать ему красоты Уитби. Хочется верить, что именно ожидание выбило ее из колеи, и, как только Артур приедет, она поправится.

27 июля. – Никаких новостей о Джонатане. Неизвестно отчего, но с каждым часом беспокойство мое все больше и больше набирает силы. Господи, почему же он не напишет хотя бы строчку? Люси стала ходить во сне чаще обычного, и теперь каждую ночь я просыпаюсь, когда она встает. К счастью, погода нынче стоит очень теплая, так что она не простудится. И все же ночные хождения напрямую сказываются на моих нервах: я сама теперь начала просыпаться по поводу и без повода. Слава богу, у Люси достаточно крепкое здоровье. Когда мистера Холмвуда вызвали к внезапно заболевшему отцу в Ринг, Люси, разумеется, расстроила перспектива расставания с любимым, но это никоим образом не сказалось на ее внешнем виде. Она настоящая пышечка с прелестным розовым румянцем. Надеюсь, жизненные силы не покинут ее, несмотря на все неприятности и тревоги.

3 августа. – Прошла еще неделя, а от Джонатана ничего нет. Насколько я знаю, мистеру Хокинсу тоже ничего не известно. Ох, лишь бы он не заболел. Он должен был написать. Я снова и снова смотрю на его последнее письмо, но ничего, кроме тревоги, оно мне не внушает. Записка совершенно не в его стиле, и все же это, несомненно, его почерк. Всю неделю Люси почти не ходила во сне, но с ней происходит что-то странное: она как-то очень напряжена, и, даже когда спит, кажется, что она следит за мной. В ее болезни я наблюдаю непонятные качественные изменения: наткнувшись на закрытую дверь, Люси теперь ищет по комнате ключ.

6 августа. – Еще три дня неизвестности. Ожидание становится невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или ехать, мне было бы легче, однако с прихода последнего письма о Джонатане никто ничего не слышал. Мне остается лишь молить Бога о терпении. Люси возбуждена как никогда, но в остальном она вполне здорова. Прошлая ночь выдалась на редкость мрачной, и рыбаки утверждают, что приближается сильный шторм. Надо бы разузнать, по каким приметам они так решили. Сегодня все какое-то серое, солнце спряталось за тяжелыми тучами, клубящимися где-то над Кеттлнессом. Все будто выгорело или покрылось пылью, и только трава сохранила свою изумрудную зелень. Серые скалы вздымаются над серыми тучами, лишь кое-где по краям освещенными редкими лучами солнца; в серое море тянутся песчаные косы, подобные серым пальцам. Волны накатывают на берег, пеной и туманом покрывая его кромку. Горизонт теряется во мгле. Все очертания стерты, тучи похожи на скалы, а со стороны моря идет гул, неумолимый, точно оглашаемый смертный приговор. На берегу то здесь, то там что-то темнеет, и невозможно определить, люди это или деревья. Редкие рыбачьи лодки спешат в гавань. Вот идет старый мистер Свейлс. Направляется прямо в мою сторону, поднял шляпу, значит расположен поговорить.

Перемены в этом старике тронули мое сердце. Усевшись рядом со мной, он начал очень мягко:

– Мне надо вам что-то сказать, мисс.

Судя по его выражению, что-то его томило и не давало покоя. Я взяла в свои руки его морщинистую натруженную кисть и попросила выложить все начистоту. Не отнимая руки, он так и поступил.

– Мне кажется, я шокировал вас тем, что рассказывал о мертвых и всякое такое на прошлой неделе. Но я это делал не серьезно, так, шутки ради, и прошу вас помнить об этом, когда меня не станет. Мы, старики, странный народ: одной ногой стоим в могиле, но тут же потешаемся над смертью, потому как на самом деле ее боимся. А бояться тоже вроде как глупо, потому сам себя стараешься подбодрить, а получается, что глумишься. Благослови вас Господь, мисс. Я умру со спокойным сердцем, хоть все ж умирать пока не велика охота. Однако, час мой уже подошел, сто годков – это не шутка. Я так и чувствую, что Господь по мне уже соскучился. Видите, даже сейчас я не могу отделаться от своей привычки. Скоро ангел смерти протрубит надо мной. Но вы не печальтесь, хорошая моя (в эту минуту я уже плакала). Коли он прилетит этой ночью, я приму его с радостью. В конце концов, вся жизнь – это ожидание чего-то главного, потому как от смерти еще никто не убежал. Но я спокоен, ласточка моя, за мной уже послали, и ждать осталось недолго. Может статься, смертушка найдет меня здесь, когда я сижу на берегу и точу лясы. Может, она, лихоманка, летит с этим ветром, печалит сердце и душу. Послушайте, послушайте! – неожиданно воскликнул он, – этот ветер похож на смерть, он стонет, как смерть, он пахнет, как смерть. Это не ветер. Я чувствую, как она летит!

Он сбросил с себя шляпу и протянул руки к небу. Рот его двигался в какой-то беззвучной молитве. Так прошло несколько минут, после чего он встал, пожал мне руки, благословил на прощание и заспешил прочь. Я была очень взволнована и безмерно расстроена. Мимо прошел береговой охранник с подзорной трубой под мышкой, и вид его меня несколько успокоил. Он остановился рядом, как обычно, но в разговоре не сводил глаз со странного приближающегося корабля.

– Не могу разобрать, чей он. Выглядит вроде как русский, но что-то уж больно его качает. Не решили они там, что ли, куда им плыть? Наверное, заметили, что идет шторм, но не знают, идти им в открытое море на север или бросить якорь здесь. Вот взгляните! Его болтает, словно никого нет у штурвала: куда ветер дунет, туда он и плывет. Завтра мы все разузнаем.

Глава 7

Вырезка из «Дейлиграф» от 8 августа
(наклеена в дневнике Мины Мюррей)

Наш корреспондент передает из Уитби:

Один из страшнейших и величайших штормов за всю историю наблюдений разразился здесь, вызвав странные и необычные последствия. Нынешние дни выдались на редкость душными, хотя температура все время оставалась в норме для этого времени года. В субботу вечером, когда ничто не предвещало бури, огромное число отдыхающих устремилось в Малгрейв-Вудс, Робин-Гудс-Бей, Риг-Милл, Рансвик, Стейтс и прочие окрестности города. Пароходы «Эмма» и «Скарборо» совершали обычные экскурсионные рейсы вдоль побережья, перевозя неслыханные доселе количества туристов, путешествующих в сторону Уитби и обратно. Погода стояла восхитительная до полудня, когда кто-то из завсегдатаев церковного двора, любящих собираться в Ист-Клиф на досуге, не привлек внимание остальных к необычным атмосферным явлениям, наблюдавшимся на северо-западе. В это время с юго-запада дул приятный ветерок, который барометр определяет как «№ 2, легкий бриз». Дежурные береговой охраны немедленно составили рапорт о мираже, в то время как один из старых рыбаков, что уже полвека следит с этой высоты за морем, в крайне экзальтированной манере предсказал внезапное приближение невиданного по силе ненастья. К тому времени в округе уже собралась внушительная толпа людей, привлеченных завораживающе красивым зрелищем лучей, преломлявшихся в мириадах облаков и придававших им самые немыслимые оттенки. Перед тем как солнце зашло за Кеттлнесс, что величественно возвышается на западе, оно успело озарить предзакатное небо самыми изысканными цветами: огненно-алым, пурпурным, розовым, зеленоватым, фиолетовым и всеми оттенками золотого. То здесь то там вверху величественно плыли колоссального размера черные тучи с очень четко выраженной линией силуэта. Несомненно, когда-нибудь мы еще насладимся полотнами, изображающими «прелюдию» великой бури, которые по достоинству займут свое место на стенах в академиях искусств и науки. Многие судовладельцы решили не рисковать и переждать шторм в бухте. Вечером ветер вовсе затих, а к полуночи установилась мертвая тишина, сопровождаемая удушливой жарой; словом, настоящее затишье перед бурей, во время которого не позавидуешь метеочувствительным людям. Над морем пару раз сверкнули молнии, осветив немногочисленные рыбацкие баркасы и экскурсионные пароходы. Единственным крупным кораблем было иностранное судно, направлявшееся на запад. Беспечность или невежество его команды стало общей темой для разговоров у досужих наблюдателей, которые время от времени даже предпринимали попытки к тому, чтобы знаками с берега указать на приближающееся ненастье. До наступления полной темноты судно продолжало свой курс с поднятыми парусами, которые бесполезно висели в установившемся безветрии.

Ближе к десяти часам затишье начало угнетать даже самых стойких, а в мертвом безмолвии можно было даже услышать, как за многие мили от этих мест блеют овцы и лают собаки. Однако вскоре после полуночи со стороны моря к городу подкатил какой-то глухой и настойчивый гул. Именно тогда и разразилась настоящая буря. В считанные мгновения вся картина настолько радикально переменилась, что люди отказывались верить увиденному. Волны одна за другой с диким грохотом накатывались на берег, при этом с каждой минутой их высота значительно возрастала, и вскоре еще недавно столь безмятежная гладь превратилась в ревущего монстра. Сила шторма была такова, что те волны, что не разбились о прибрежные скалы и пирсы, легко, точно карточные домики, смели со своего пути все маяки, что окружали городскую гавань. Вихрь разносил окрест раскаты грома, а порывы его сокрушали железные крыши и валили с ног прохожих. Если бы не срочная эвакуация толпы, собравшейся на пирсах для наблюдения за величественным зрелищем, количество жертв ненастья перешло бы все мыслимые пределы. В довершение прочих бед ветер принес на берег плотный туман, который носился рваными клочьями; людям с бурной фантазией нетрудно было представить, что это души утопленников холодными и влажными пальцами, несущими смерть, хватают их за одежды. Тем не менее вскоре туман рассеялся, открыв вид на море, которое теперь освещали бесчисленные молнии. Гром гремел так сильно, что, казалось, само небо содрогается от поступи невиданной бури. Открывавшееся зрелище захватывало страшным величием и необычностью: белая пена волн подымалась высоко над утесами, кружась и исчезая где-то в черном небе. На воде ненастье швыряло те несчастные лодки, что не успели добраться до берега; их паруса рвались, а деревянная обшивка трещала и лопалась под неслыханным напором. Высоко наверху вперемешку носились тела птиц и обломки судов. На самой вершине Ист-Клифа в промежутках между порывами урагана береговая охрана установила аварийный маяк, ранее еще не испытанный. Пару раз он действительно сослужил добрую службу, поскольку, когда его луч нащупал в море рыбачью лодку, планшир которой уже ушел под воду, судно устремилось навстречу спасительному свету, в гавань, чудом избежав участи быть разбитым о каменные пирсы. Как только лодка укрылась в бухте, радостные крики наблюдателей на берегу мощью своей на несколько секунд перекрыли рев разъяренной стихии. Однако вскоре в лучах прожектора, на приличном расстоянии от побережья, была обнаружена неизвестная шхуна с поднятыми парусами, вероятно, та самая, которая вызвала столько толков накануне вечером. К этому времени ветер сменил направление на восточное, поэтому многие зеваки содрогнулись, осознав, в какой опасности сейчас находится это судно. Прямо по его курсу к порту лежал огромный плоский риф, явившийся в свое время причиной гибели многих кораблей, а при нынешнем шквале проход сквозь узкий перешеек в гавань становился совершенно невозможным. Близился час прилива, однако морские волны вздымались на такую высоту и с такой страшной силой, что у их основания отчетливо просматривалась песчаная отмель. Скорость, которую развило судно из-за парусов и небывалой стихии, оказалась столь молниеносной, что по словам одного из старых матросов, наблюдавших за развитием событий, «эта шхуна причалит ни где-нибудь, а только в аду». В довершение всего прочего на берег пришла новая порция тумана, гораздо более плотного, чем в прошлый раз; зрение сейчас становилось бесполезным, и только до ушей долетал неистовый рев моря и раскаты грома, мощные как никогда. Луч аварийного прожектора по-прежнему оставался зафиксированным на входе в бухту. Зрители, как один, затаили дыхание. Ветер неожиданно стал дуть с северо-востока, в считанные мгновения разгоняя непроглядный доселе туман. И тогда взору предстало настоящее чудо: иностранное судно, взбираясь на волны и снова падая в их пучину, на немыслимой скорости все так же с поднятыми парусами входило прямиком в укрытие здешней бухты. Его продвижение сопровождал свет прожектора, и теперь людей сковала ужасная картина: к румпелю было привязано мертвое тело, голова которого свесилась набок, а туловище раскачивалось из стороны в сторону в такт движению судна. Кроме мертвеца, на палубе не было ни души. Полный ужаса вздох пронесся над толпой, когда наблюдатели осознали, что шхуна в целости и безопасности достигла берега, управляемая лишь случайными взмахами мертвой руки. Тем не менее на дальнейшее развитие событий времени потребовалось гораздо меньше, чем нужно читателю, чтобы прочесть эти строки. Все на прежней скорости корабль пересек гавань и в ее юго-восточной части с грохотом врезался в песчаный берег неподалеку от места, называемого Тейт-Хилл.

Жуткое впечатление от крушения усугубил еще один эпизод: как только корабль с треском коснулся отмели, в ту же секунду на палубу откуда-то из трюма выпрыгнула гигантских размеров собака, огромными прыжками проскакавшая по судну и затем спрыгнувшая на берег. Направившись к церковному двору с расположенным на нем кладбищем, она, точно демон, вскоре исчезла в темноте, которая казалась совершенно непроглядной из-за света прожектора, расположенного ближе к морю.

Так случилось, что в этот час на Тейт-Хилле никого не было: живущие по соседству люди либо уже спали, либо присоединились к основной толпе на Ист-Клифе. Таким образом, офицер береговой охраны оказался первым на борту потерпевшего аварию судна. Военные, обслуживавшие запасной маяк, направили луч на место катастрофы. Человек, взобравшийся на борт, подошел к штурвалу и с криком ужаса отшатнулся назад. Это стало последней каплей, переполнившей чашу всеобщего любопытства, и огромная толпа рванулась к иностранной шхуне. Следует отметить, что, прежде чем добраться до того места, вам потребуется обогнуть Вест-Клиф и Дробридж, однако ваш покорный слуга – отменный марафонец, поэтому к Тейт-Хиллу он поспел во главе толпы. И все же, приблизившись к судну, я обнаружил уже стоявший там кордон военных и полиции, перекрывших доступ на борт зевакам. Как официальному представителю прессы мне любезно позволили осмотреть палубу, поэтому я принадлежу к числу тех немногих, которым вблизи довелось наблюдать мертвеца у штурвала.

Неудивительно, что береговой офицер так эмоционально воспринял увиденное. Покойник был привязан к штурвалу в той же манере, что когда-то распяли Спасителя. Веревками служили парусные канаты, на диком по силе ветру натянувшиеся до такой степени, что успели до костей прорвать человеческую плоть. Был проведен тщательный осмотр места происшествия, а доктор Каффин после всех необходимых исследований составил заключение о смерти, из которого явствует, что она наступила по крайней мере двое суток назад. В карманах покойного обнаружили маленькую бутылочку, аккуратно запечатанную, в коей содержался небольшой рулон бумаг, который вскоре определили как приложение к бортовому журналу. По свидетельству осматривавшего его офицера, покойный предположительно сам привязал себя к румпелю, затянув узлы зубами. В свете случившегося в явном выигрыше оказалось Королевское адмиралтейство, поскольку первым на борт потерпевшего крушение судна поднялся офицер береговой охраны, в то время как по законодательству любому гражданскому лицу, первым обнаружившему затонувшее или разбитое судно, причитается часть корабельного груза. Тем не менее, в настоящее время, уже разгораются споры относительно принадлежности имущества, и дело дошло до того, что некоторые языки утверждают, будто закон невольно попрали, поскольку корабль все же находился в руках его владельца, пусть даже и мертвого. Теперь тело капитана сопроводили в надлежащее учреждение до опознания и запроса родственников.

Сейчас страшное ненастье уже явно идет на убыль, толпы людей направляются по домам, а заря окрашивает красным цветом небо над Йоркширом. В следующем номере газеты читайте новые подробности относительно обнаруженного судна, столь чудесным и невероятным образом очутившегося в здешней гавани.

9 августа. – Наш корреспондент из Уитби передает:

История с иностранной шхуной, прошлой ночью оказавшейся в порту Уитби в разгар небывалого по силе ненастья, имеет свое продолжение, захватывающее ничуть не меньше, чем вчерашние происшествия. Как выясняется, корабль принадлежит России, приписан к порту в Варне и называется «Дмитрий». В качестве балласта на судне использовался песок. Что касается груза, то его оказалось не так уж и много: все имущество на борту состояло из огромных ящиков, наполненных почвой. Грузополучателем указывался мистер С. Ф. Биллингтон, Кресцент, 7, – адвокат из Уитби, который нынешним утром лично поднялся на борт и официально заявил свои права. Русский консул также проинформировал местные власти о праве его страны на судно и уплатил все таможенные сборы. Пожалуй, сегодня эти события стали единственной темой для разговоров и комментариев. Представители Торговой палаты уведомляют, что все формальности относительно инвентаризации груза были соблюдены с невиданной скрупулезностью. Из их сообщения следует, что девять дней, выделяемые законом для выявление возможных претендентов на имущество, станут, скорее всего, лишь пустым соблюдением принятой процедуры. Множество толков вызвала дальнейшая судьба собаки, которая спрыгнула на берег, как только корабль вылетел на отмель. Некоторые активисты местного отделения Армии Спасения всерьез озабочены состоянием несчастного животного. Тем не менее весьма интенсивные поиски пса до сих пор не принесли никаких результатов. Вероятнее всего, животное убежало куда-то за пределы города. Может статься, это существо было смертельно напугано и теперь все еще в ужасе скрывается где-то в окрестных болотах. Местные жители со страхом воспринимают подобное предположение, поскольку само животное вполне способно нести в себе определенную угрозу: сегодня ранним утром торговец углем, держащий лавку у Тейт-Хилла, обнаружил своего огромного мастифа мертвым на дороге. На теле собаки виднелись следы многочисленных укусов, глотка была разорвана, а внутренности валялись поодаль, выдранные мощными челюстями.

Позже. – Благодаря любезному разрешению инспектора Торговой палаты мне разрешили взглянуть на судовой журнал корабля «Дмитрий», неповрежденная часть которого охватывает промежуток примерно в три дня. Следует отметить, что ваш покорный слуга не обнаружил там ничего, достойного особого интереса, за исключением эпизода с пропавшим человеком. И тем не менее крайне любопытными оказались записи, найденные в бутылке на теле покойного капитана. Поскольку официальные лица сошлись на том, что огласка ни в коей мере не повредит этому делу, мне разрешили использовать этот своего рода дневник для репортажа, который я и привожу ниже, опуская лишь некоторые технические детали. Перед тем как вы прочтете эти строки, позволю себе небольшой личный комментарий: у меня сложилось стойкое впечатление, будто капитана преследовала своего рода мания, перед тем как он окончательно потерял рассудок, и что состояние его усугублялось день ото дня на протяжении всего путешествия. Тем не менее это всего лишь мое мнение, которое, вполне вероятно, может оказаться неверным, поскольку текст записей воспроизводится мною под диктовку переводчика Российского консульства, согласившегося помочь в этом деле.