Джон Браннер
Всем стоять на Занзибаре
В гуще событий (5)
Гражданин Бацилла
Si monumentum requiris, circumspice[24].
Подведем итоги, гражданин Бацилла,
Теперь вас ведь столько миллиардов,
Течете вы из в ванных вскрытых вен
В бескрайний океан,
Итоги тому, за что тебя вспомнят.
Надгробья, гражданин Бацилла?
«Здесь покоится с миром любимый муж
Мэри, отец Джима и Джейн»?
Но ведь кладбище на углу Пятой и Оук закрыли,
А на его месте теперь – многоквартирный дом.
Идеи, гражданин Бацилла?
Тебя взрастили грамотным и образованным,
Снаряженным проявлять инициативу.
Но технологическое общество сегодня
Настаивает, чтобы ты вел себя как статика.
Плоды трудов, гражданин Бацилла?
Что ж, не так уж невероятно,
Ведь ты даровит и талантами не обижен.
Только вот лента в станке химической молотьбы
Точна до одной молекулы в диаметре.
Сын, гражданин Бацилла?
Подай прошение в Департамент евгенической
обработки,
А с ним образец своего генотипа.
Будь готов получить отказ
И не жалуйся громко, не то соседи услышат.
Нет, нет, гражданин Бацилла!
Вот твой памятник и стоит он высоко!
Машины, которые ты портишь, одежда, которую рвешь,
Консервы, которые ты жрешь, мебель, которую ломаешь,
И прочее дерьмо, каким закупориваешь канализацию.
Si monumentum requiris, circumspice…
Прослеживая крупным планом (7)
Все жилы вытянут
До недавнего времени Эрик Эллерман думал, что самое худшее время суток – это промежуток от пробуждения до приезда на работу, когда собираешься с духом перед неизбежным испытанием встречи с коллегами. Но, похоже, больше «худшего времени» уже не было.
Вся жизнь превратилась в сущий ад.
Притулившись за кухонным столом со второй утренней чашкой синтетического кофе (из-за налога на третьего ребенка пришлось распрощаться с надеждой покупать настоящий), он глядел, как солнце сверкает на крышах теплиц, карабкающихся на дальний склон, выплескивающихся за холм и исчезающих в следующей долине. Над крышами громоздилась гигантская оранжевая вывеска «МНЕ ПОДАВАЙ ТОЛЬКО ПРОДУКТ «ХАЙТРИП КАЛИФОРНИИ», ГОВОРИТ «ЧУВАК, КОТОРЫЙ ЧУХАЛ ЧУЙКУ»!
И сколько еще я смогу жить, круглые сутки видя перед собой работу?
Из-за хлипкой стены, отделяющей кухню от детской, доносился капризный визг близнецов, представленных самим себе, пока Ариадна собирала Пенелопу в школу. Пенелопа тоже плакала. Ну и сколько еще, пока из соседней квартиры не начнут бить кулаком в стену? Бросив нервный взгляд на часы, он обнаружил, что у него еще есть время допить кофе.
– Арри! Разве ты не можешь их утихомирить? – крикнул он.
– Делаю что могу! – послышался злобный ответ. – Если бы ты помог мне с Пенни, было бы гораздо быстрее!
И – словно эти слова послужили сигналом – в стену застучали кулаком.
Появилась Ариадна: волосы растрепаны, халат на обвисшем животе распахнут. Перед собой она толкала Пенелопу, так как девочка терла заплаканные глаза и отказывалась смотреть, куда идет.
– Успокаивай, как сумеешь! – бросила Ариадна. – Желаю удачи!
Внезапно Пенни метнулась вперед, выбросив перед собой руки. Одна ручонка задела чашку, которую держал Эрик, и остатки содержимого пролились на подоконник и закапали с него на пол.
– Ах ты маленькая дрянь! – взорвался Эрик и дал дочери затрещину.
– Эрик, прекрати! – крикнула Ариадна.
– Только посмотри, что она наделала! Просто чудо, что на одежду мне ничего не попало! – Вскочив на ноги, Эрик увернулся от темно-коричневой жидкости, стекавшей с края встроенного складного стола. – А ты заткнись! – добавил он, обращаясь к старшей дочери.
– Ты не имеешь права на нее орать! – не унималась Ариадна.
– Ладно, извини, пожалуйста. Это тебя устраивает? – Эрик схватил пакет с ланчем. – Но, бога ради, пойди и заткни близнецов. Пока никто не постучал в дверь с жалобой и не увидел тебя в таком виде! И сколько раз тебе говорить, не выходи за порог без нового корсета. Может, это положит конец слухам, какие о тебе ходят.
– Я не могу делать больше, чем уже делаю. Противозачаточные я покупаю в универмаге на углу, чтобы все знали, что я беру, а когда выхожу из дому, то всегда ношу под мышкой «Бюллетень Населимита»…
– Знаю, знаю! Но какой смысл говорить это мне. Попытайся это рассказать нашим клятым соседям. А теперь, ПОЖАЛУЙСТА, пойди заткни близнецов!
В дурном настроении Ариадна пошла попытаться, Эрик же схватил за руку старшую дочь.
– Пошли, – пробормотал он, направляясь к входной двери.
Они практически в лицо мне говорят, что пора развестись. И, возможно, они правы. Черт, я уверен, что мне полагалась прибавка за то, сколько я труда убил на разработку нового сорта от «Хайтрип», – Господь знает (нет, только бы не оговориться, не произнести этого слова вслух, иначе они убедятся, что я действительно таков, как обо мне судачат), как мне это нужно, и, может, я получил бы что хочу, если бы не их подозрения насчет Арри…
Потянув на себя дверь, он вытолкнул Пенелопу в коридор и только тогда увидел, что было под табличкой с номером квартиры. К обивке двери была приклеена скотчем крест-накрест топорная мексиканская пластмассовая фигурка, статуэтка Девы Марии, какую за доллар можно купить в местном магазине игрушек. В приоткрытый рот куклы была заткнута таблетка противозачаточного.
Ниже кто-то поспешно вывел: «Что подошло ей, должно подойти и вам!»
– Куколка! – воскликнула Пенелопа, забыв о своем решении плакать до изнеможения. – Можно я ее себе оставлю?
– Нельзя! – взревел Эрик.
Сорвав куклу, он топтал ее ногами, пока она не превратилась в кучку цветных осколков, потом тыльной стороной ладони растер нацарапанные мелом буквы, чтобы они стали неразборчивыми. Пенелопа заревела снова.
В дальнем конце коридора раздался громкий визгливый смешок – судя по голосу, мальчишка лет десяти-двенадцати. Эрик круто повернулся, но успел углядеть только исчезающую ногу в кроссовке.
Опять мальчишка Гэдсденов. Маленький паршивец!
Но какой смысл кого-то обвинять? Пыжащемуся от сознания того, что у него никогда не будет больше одного ребенка, набившему руку в мелких интригах так, что его трижды выбирали старостой квартала, Деннису Гэдсдену даже не понадобится отрицать вину своего сына.
Но что я мог поделать, если наш второй отпрыск оказался близнецами? Разве я запланировал, чтобы все трое кровососов родились девочками? Определение пола стоит кучу денег! И вообще, в этом нет ничего противозаконного: у нас обоих чистый генотип, никакого диабета, никакой гемофилии, ничего!
Ну да, законом не возбраняется. Но кому, черт побери, есть до этого дело? Не было бы – да и не могло бы быть – вообще никакого евгенического законодательства, если бы общественное мнение само не решило, что иметь три и более ребенка нечестно по отношению к другим людям. Для страны с населением в четыреста миллионов, где каждого воспитали на мечте об открытых просторах, где человек волен делать что вздумается, это было вполне логично.
Мы больше не можем тут жить.
Но… куда податься? Они на грани разорения – спасибо государственному налогу на семьи с более чем двумя детьми. Стоимость проезда до работы из любого другого города в Калифорнии была бы непомерно высока, и даже если они отдадут одну из близняшек на усыновление, им придется переехать очень далеко, чтобы сбежать от своей репутации. Впрочем, они могли бы улизнуть от налога, перебравшись через границу в Неваду, но именно потому, что этот диссидентский штат отказался устанавливать налог на детей и ввел минимум евгенического законодательства, цены на жилье там вдвое, а то и втрое выше, чем в Калифорнии.
Хотя… Так ли уж стоит цепляться за эту работу?
Просто чудо, что в лифте на первый этаж они с Пенелопой ехали одни. Во время короткого спуска он поиграл с мыслью бросить работу и пришел к тому же выводу, что и всегда: если он не переедет очень далеко, не разведется с Арри (чрезмерная плодовитость могла служить поводом для развода в суде Невады, хотя Калифорния и остальные штаты пока на такое не решались) и оборвет все связи с семьей, у него не будет ни малейшего шанса получить должность, сравнимую с нынешней.
И опять же, лучше всего он разбирается в генетической селекции и выведении новых штаммов марихуаны; это самое востребованное его умение. И «Хайтрип Калифорния» без труда может в судебном порядке, по Акту об экономической тайне, запретить ему работать, чтобы он не переметнулся к конкурентам.
Замкнутый круг.
Двери лифта открылись, и он повел, как всегда, протестующую Пенелопу по длинному коридору к школе квартала. Подавив угрызения совести (ну правда ведь, нехорошо бросать девочку на милость сверстников) обычным правдоподобным рассуждением, мол, ей нужно научиться плавать, иначе она утонет, он быстрым шагом направился к остановке скоропоезда.
Хотя бы центровой и четверо его шестерок, которые в последнее время его преследовали, вот уже два дня не показывались. Может, им наскучило. Может, их интересовал не он лично.
Вставив свой билет в автоматический турникет на входе, он прошел на платформу ждать гудящего монорельсового вагона.
Вот тут-то они и были – все четверо стояли, прислонясь к колонне.
В это утро платформа была переполнена еще больше обычного. А значит, поезда идут не по расписанию – наверное, снова саботаж на линии. Система скоропроезда была главной мишенью пропекинских «партизан»: даже самое бдительное патрулирование бессильно против такой тактики, как бросание на рельсы бутылок, содержащих невинный с виду слабоалкогольный коктейль, на самом деле приправленный колонией саботажных бактерий, способных превратить сталь и бетон в хрупкий коралловый риф. Обычно Эрика это приводило в ярость, как и всех остальных, но сегодня толпа раздраженных пассажиров позволяла надеяться, что удастся скрыться от глаз шоблы.
Он стал бочком пробираться к дальнему концу платформы, стараясь держаться так, чтобы между ним и четверкой парней в блестящих «крокодиловках» было как можно больше тел. Поначалу ему показалось, что трюк удался. А потом, когда наконец подъехал вагон, он почувствовал, как его толкнули в спину, и, оглянувшись, увидел, что обидчики до него добрались и теперь зажали по двое с обеих сторон.
С неискренней улыбкой вожак кивнул ему проходить первым, и он, содрогнувшись, подчинился.
Разумеется, вагон был переполнен. Пришлось стоять. Только те счастливцы, кто входил на первой станции линии, могли наслаждаться поездкой сидя. Но из-за шума можно было вести приватную беседу – если, конечно, говорящий придвигался к уху слушающего, и именно это затеяла шобла.
– Ты Эрик Эллерман, – сказал один из них, и со словами на щеку Эрика упали несколько брызг слюны.
– Ты работаешь в «Хайтрип».
– Ты живешь в квартире 2704, вон в том блоке.
– Ты женат на телке по имени Ариадна.
– И боевиков у тебя слишком много, верно?
Боевиков? Отупевший от ужаса ум Эрика отказывался переваривать это слово, но все же Эрик сообразил: это исковерканное шумом «бэбиков» – детей.
– Я Жер Лукас.
– Много кто может рассказать тебе о Жере. Люди, которые научились делать, как он просит, и горя не знали, – сказали с другой стороны.
– А это мой кореш Цинк. Он крутой чувак. Настоящий зверюга.
– Поэтому слушай внимательно, милый Эрик. Ты нам кое-что достанешь.
– А если нет, уж мы позаботимся, чтобы все твою подноготную узнали.
– Например, что у тебя есть и другие щенки. В твоем родном городе, в Пацифик-Палисейдс. От другой терки.
– И что на самом деле у тебя их не трое, а пятеро… или шестеро.
– Ох как тебя будут за это любить. Просто обожать!
– А еще, правда ведь, всем приятно будет узнать, что ты тайком ходишь на мессу к правокатоликам, ведь правда?
– И что у тебя особая индульгенция от папы Энглантина в Мадриде на покупку «Бюллетеня Населимита»…
– И вообще у тебя не такой чистый генотип, как ты всем раструбил, но один законспирированный правокатолик в Комитете по евгенике за взятку изменил твои показатели…
– И когда твои щенки вырастут, они скорее всего будут шизофрениками…
– Или их щенки ими станут…
– Чего вам надо? – выдавил Эрик. – Оставьте меня в покое… Оставьте меня в покое!
– Ну конечно, конечно, – умиротворяюще сказал Жер. – Сделаешь по-нашему, и мы оставим тебя в покое, честно-пречестно. Но… э… ты работаешь в «Хайтрип», а у «Хайтрип» есть кое-что, что нам нужно.
– Штамм нового сорта, – подсказал из-за другого плеча Цинк.
– Один крохотный пакетик с семенами, – сказал Жер. – Всего на корабль. Нам больше коробка и не надо.
– Но… но это же нелепо!
– Ну… И вовсе не нелепо.
– Но она не растет напрямую из семян! И на всех стадиях роста ей нужны особые химикаты… и, Господи помилуй, ее нельзя посадить в ящик за окном!
– А ведь Бог – твой дружок, правда? Ты то и дело снабжаешь его новыми рекрутами для небесного хора. Ты плодишься, как он вам и заповедовал, а, католик ты недорезанный?
– Придержи язык, Цинк. Из чего же ее выращивают? Из черенков?
– Д-да.
– Черенки подойдут. Платить три с половиной бакса за пачку из десяти косяков – это уж слишком. Но надо признать, славная трава. Так вот, милый, программа такова: один кисет плодоносящих черенков… И не забудь дать нам инструкции, как ее выращивать. А мы расщедримся и сохраним твою тайну. Насчет твоих щенков в Пацифик-Палисейдс.
Монорельсовый поезд замедлялся перед следующей остановкой.
– Но это невозможно! – в отчаянии сказал Эрик. – Служба безопасности… Охранники глаз с нее не спускают!
– Кого еще к ней подпустят, как не генетиков, которые ее вывели? – ответил Жер и в окружении шестерок двинулся к дверям; остальные пассажиры, боязливо рассматривавшие жутковатые «крокодиловки» шоблы, расступились.
– Подождите! Не могу же я…
Но двери открылись, и четверка растворилась в мельтешении тел на платформе.
Контекст (8)
Изоляция
«По сути дела, человечеству как биологическому виду идеализм подходит как корове седло. Наилучшее доказательство тому – неспособность ни одной из сторон, увязших в неразрешимом конфликте в Тихом океане, добиться поставленных целей, а ведь идеалы и той, и другой сформулированы так просто, понятно и привлекательно, что беспристрастный наблюдатель не может не удивляться, почему за декларациями намерений не последовало – с непреложностью рассвета по окончании ночи – перехода к последовательным действиям.
«Отдайте богатства тем, кто их создал!» Вот идеал, способный отправить в крестовый поход всех, кто понимает его как экспроприацию собственности у землевладельцев, раздачу земли, чтобы каждая семья могла получать разумное пропитание, и отказ от выплаты долгов кредиторам, дававшим под грабительские проценты. Отталкиваясь от этого, китайцы ринулись вперед – только вот они сами себя перехитрили, замахнувшись на слишком многое. Они утратили способность различать между злом, на которое ополчились, и влиятельными традициями, которые – буквально – лежали в основе образа жизни тех людей, которых они надеялись привлечь под свое знамя. Вскоре они попали в ту же яму, что и их соперники, которые десятилетиями игнорировали тот простой и очевидный факт, что для умирающего с голоду слово «свобода» подразумевает миску риса или, если воображение у него богатое, здорового быка, который тащил бы его плуг, и ровным счетом никакого отношения не имеет к голосованию за депутата от той или иной партии.
Аналогично солдаты царской армии во время Первой мировой войны дезертировали en masse[25] не под влиянием большевиков, а потому что им надоело воевать и они хотели работать на своих полях, к тому же до этих рьяных поборников красного знамени дошло, что пока они умирали за границей, дома разваливалось то, что они желали охранять. Поэтому они все бросили. Китай, как до него Россия, обнаружил, что окружен целым роем наследников мантии покойного маршала Тито, причем немало таких нашлось на территории самого Китая.
Однако к тому времени вследствие неумелости, расовых предрассудков против белых, ведения верных войн неверным оружием и скверной организацией, дела оппозиции (или, если хотите, «нашей стороны», хотя у меня язык не поворачивается назвать эту кучку неумех «нашей стороной») были настолько плохи, что одномоментный захват значительной территории не склонил чашу весов в ее пользу, только восстановил приблизительное равновесие в этом противостоянии, которое и по продолжительности, и по безрезультатности вполне способно переплюнуть Столетнюю войну.
Мы не можем даже со всей честностью утверждать, что этот захват стал плодом предвидения и планирования: подвернулась возможность что-то присвоить, и мы это присвоили. Не верьте тем, кто пытается утверждать, будто существование Изолы доказывает превосходство западной системы. Китайцы просто не смогли бы подмять ее под себя. Не было никаких проявлений недовольства, которые они могли бы использовать. Как разжечь ненависть к далеким, жирующим в столице землевладельцам и взяточникам, если амбиции простых людей не простираются дальше того, чтобы выбиться в первые или занять соответствующий пост, чтобы оказаться на положении вторых?
Жизнь на Филиппинах стала невыносимой задолго до гражданской войны 1980-х годов. Сложившаяся ситуация (которую некоторые ошибочно называют победой анархии, но которая, как скажет вам любой пристойный словарь, таковой не являлась, а представляла собой всего лишь распоясавшееся свободное предпринимательство) привела страну на грань окончательного развала. Среднегодовое число нераскрытых преступлений достигло тридцати тысяч при населении менее пятидесяти миллионов. С точки зрения жителей архипелага Сулу, где совершалась большая их часть, преступление, из-за которого они восстали и за которое в конечном итоге застрелили президента Сайха, заключалось в том, что он попытался ограничить их традиционное право резать и воровать. Это было непростительно с его стороны.
Среди столь превозносимого большинства в восемьдесят восемь процентов голосов на референдуме за вхождение в состав США, несомненно, были и те, кто уповал, что правительство и полиция Большого Брата в Вашингтоне гарантируют им более спокойную жизнь, избавив от необходимости закрывать окна пуленепробиваемыми ставнями и рыть в саду окопы. Однако много больше было таких, кто рассчитывал, что посулы Большого Брата (права полноправного штата и миллиард долларов экономической помощи) станут тем сладким пирогом, от которого они смогут отхватить жирный кусок.
Ну и чьи же мечты сбылись? Ты, верно, шутишь, дорогой читатель. Хваленый миллиардный бюджет на восстановление до карманов туземцев не дошел. Его потратили на строительство дорог и аэродромов, на оснащение портов и военных баз. И хотя до того безнаказанно орудовавшим контрабандистам и спекулянтам бесспорно перекрыли кислород, чтобы избавиться от них, новые хозяева ввели военное положение, которое с 1991 года так и не отменили!
Окрещенный «Изолой» на том основании, что Монтана была гористой местностью, а новое приобретение – изолированной островной территорией, Последний штат попал из огня да в полымя. Американцам, однако, на тот момент отчаянно требовалось построить военные базы как можно ближе к побережью Китая и Вьетнама, поэтому Большой Брат был более-менее доволен.
Когда же китайцы попытались нанести контрудар, обхаживая Ятаканг, их ждало разочарование. Ятакангцы – потомки народа, некогда доминировавшего в Юго-Восточной Азии, и твердо держатся традиционного милитаристского афоризма: задумывая альянс, первым делом надо готовиться к тому дню, когда твой союзник ударит тебя в спину. То, что они азиаты, еще не означает, что они готовы пустить к себе своих желтых братьев. Не следует предполагать (как это сделал ряд известных мне пустоголовых остолопов в Вашингтоне) и того, что стукнув головой в пол по-пекински, они решили стать второй Изолой. К чему? В Ятаканге все замечательно: это одна из великих мировых держав, к тому же, по азиатским меркам, страна эта сказочно богата и, судя по нынешнему положению дел, может до Судного дня забавляться, стравливая Пекин и Вашингтон.
До Судного дня? Ну, это, пожалуй, небольшое преувеличение. Есть одно светлое пятно в общей мрачной картине, известной как зона Тихоокеанского конфликта. По моим расчетам, к 2500 году или около того мы перебьем всех до последнего представителей нашего вида, настолько безмозглых, чтобы участвовать в таком бесполезном времяпрепровождении, как война «идеалов», и – если повезет – генов от них не останется, поскольку их, как правило, будут убивать в возрасте, по меркам нашего общества, слишком раннем для того, чтобы брать на себя ответственность за деторождение. А после ради разнообразия мы, возможно, поживем в мире и покое».
«Лучше? Чем что?» Чада С. Маллигана
