Брендон Сандерсон
Давший клятву. Том 2

Что это за звук?

Шаллан резко остановилась, повернулась, прислушалась. Вот буря! Этого не может быть, верно? И все-таки она направилась на звук, на голос.

– Дружище, вы так говорите, но ведь все думают, что знают луны. А как иначе? Мы живем под их взглядом каждую ночь. Мы знаем их дольше, чем наших друзей, наших жен, наших детей. И все же… и все же…

Шаллан протолкалась через растерянную толпу и увидела мужчину, сидящего на низкой стене вокруг буревой цистерны. Перед ним горела металлическая жаровня, испуская тонкие струйки дыма, которые завивались на ветру. И почему-то одет в военную форму – цветов Садеаса, с расстегнутой курткой и ярким шарфом на шее.

Странник. Тот, кого называли Королевским Шутом. Резкие черты, острый нос, черные как смоль волосы.

Он здесь!

– Еще остались истории, которые можно рассказать. – Шут вскочил на ноги. Мало кто обращал на него внимание. Для горожан он был просто еще одним бродячим актером. – Все знают, что Мишим – самая умная из трех лун. Хотя ее сестра и брат довольны тем, что правят небесами – благословляя земли своим светом, – Мишим вечно ищет возможности увильнуть от своего долга. – Шут бросил что-то в жаровню, породив облачко ярко-зеленого дыма – того же цвета, что и Мишим, третья и самая медленная из лун. – Эта история произошла в эпоху Тса – величайшей из королев Натанатана, до падения этого королевства. Натанцы славились на весь Рошар красотой и умением держать себя с достоинством. О, если бы вы жили в те времена, то восток был бы для вас средоточием великой культуры, а не огромной пустошью!

Королева Тса, о чем вы, несомненно, слышали, была архитектором. Она придумала для своего города высокие башни, построенные так, чтобы тянуться ввысь, цепляясь за небо. Однажды ночью Тса отдыхала в самой великой башне, наслаждаясь видом. И так уж вышло, что Мишим, умная луна, проходила по небу неподалеку. То была ночь, когда луны выглядели большими, и каждый знает, что в такие ночи они куда более внимательны к делам смертных. «Великая королева! – позвала Мишим. – Ты построила такие прекрасные башни в своем величественном городе. Я любуюсь ими каждую ночь, когда проплываю мимо». – Шут бросил на жаровню порошок, на этот раз две щепотки, от которых поднялись белая и зеленая струйки дыма. Шаллан шагнула вперед, наблюдая, как он завивается. Посетители рынка замедлили шаг и начали собираться.

– Итак, – продолжил Шут, сунув руки в дым и изогнув пальцы так, что тот закружился и сотворил посередине подобие вращающейся зеленой луны. – Королева Тса вряд ли была несведуща относительно хитростей Мишим. Натанцы никогда не любили эту луну, почитая великого Номона. Тем не менее нельзя игнорировать Луну. «Спасибо, великая небожительница, – ответила Тса. – Наши инженеры неустанно трудятся, чтобы воздвигнуть что-то великолепное». – «Они почти достигли моих владений, – отметила Мишим. – Интересно, уж не стремишься ли ты их захватить?» – «Ни в коем случае, великая небожительница. Мои владения – земля, а небеса принадлежат тебе». – Шут сунул руку в дым и нарисовал белую линию, которая напоминала прямую колонну. Рядом же он устроил зеленый «карман», похожий на водоворот. Башня и луна.

«Это ведь не может быть естественным, верно? – подумала Шаллан. – Он творит светоплетение?» Но она не видела буресвета. Было что-то более… органичное в том, что он делал. Девушка не могла быть полностью уверена, что это сверхъестественные силы.

– Как всегда, Мишим вынашивала хитрый план. Она ненавидела каждую ночь висеть в небе, вдали от наслаждений земного мира и услад, известных лишь смертным. На следующую ночь Мишим опять прошла мимо королевы Тса в ее башне. «Какая жалость, – проговорила Мишим, – что ты не можешь увидеть созвездия вблизи. Ибо они воистину прекрасны, как драгоценные камни, ограненные лучшими резчиками».

«И впрямь жаль, – согласилась Тса. – Но всем известно, что от столь возвышенного зрелища у смертного сгорят глаза».

На следующую ночь Мишим попыталась опять. «Какая жалость, – заявила она, – что ты не в силах беседовать со спренами звезд, ибо они рассказывают изумительные истории».

«И впрямь жаль, – ответила Тса. – Но все знают, что от языка небес смертные сходят с ума».

На следующую ночь Мишим предприняла третью попытку. «Какая жалость, что ты не можешь увидеть свое королевство сверху. Ибо колонны и купола твоего города сияют».

«И впрямь жаль, – снова согласилась Тса. – Но это зрелище предназначено для великих жителей небес, и созерцать его самой было бы кощунством». – Шут бросил на жаровню еще одну щепотку порошка, и поднялся желтовато-золотистый дым. К этому моменту вокруг собрались десятки зрителей. Он взмахнул руками в стороны, и дым разошелся в виде плоскости. Потом от нее стали снова подниматься струйки, превращаясь в башни. Город?

Он продолжил рисовать круги одной рукой, притянув зеленый дым вверх в виде кольца, которое одним резким движением кисти послал вертеться над желто-золотым городом. Это было невероятно, и Шаллан смотрела, уронив челюсть. Это был образ, который жил.

Шут бросил взгляд в сторону – туда, где оставил свой мешок. Вздрогнул, словно от удивления. Шаллан дернула головой, но тут рассказчик пришел в себя и продолжил историю так проворно, что заминку нетрудно было упустить из вида. Однако теперь Шут внимательно рассматривал своих зрителей.

– Мишим не сдалась, – продолжил он. – Королева была наделена благочестием, а луна – хитростью. Предоставлю вам решать, что из этого мощнее. На четвертую ночь, проходя мимо королевы, Мишим пустила в ход другую уловку. «Да, – сказала Мишим, – твой город велик, что может увидеть лишь божество с небес. Вот почему так печально, что у одной из башен крыша с изъяном». – Шут взмахнул рукой в сторону, уничтожая дымные линии, из которых состоял город. Он позволил дыму рассеяться, и порошки, которые горели на жаровне, закончились – все, кроме зеленого. – «Что? – изумилась Тса. – Башня с изъяном? Которая?!» – «Это всего лишь незначительный дефект, – ответила Мишим. – Не тревожься из-за него. Я ценю усилия даже самых неумелых твоих мастеров». И луна продолжила путь, зная, что поймала королеву в ловушку.

В самом деле, на следующую ночь прекрасная королева стояла на своем балконе в ожидании. «О великая небожительница! – воззвала Тса. – Мы осмотрели крыши и не нашли изъян! Прошу, умоляю – укажи, что это за башня, чтобы я ее разрушила».

«Я не могу, – заявила Мишим. – Быть смертным – значит быть несовершенным; неправильно ожидать от вас совершенства».

Это заставило королеву еще сильней встревожиться. На следующую ночь она спросила: «Великая небожительница, есть ли способ, позволяющий мне посетить небеса? Я не стану слушать рассказы спренов звезд и отвращу взор от созвездий. Я буду смотреть только на несовершенный труд моего народа, а не на зрелище, предназначенное для тебя, и тогда своими глазами увижу, что должно быть исправлено».

«Ты просишь о запретном, – возмутилась Мишим, – ибо нам придется поменяться местами и понадеяться, что Номон ничего не заметит». Она сказала это с великой, пусть и тайной радостью, ибо желала именно такой просьбы.

«Я притворюсь тобой, – пообещала Тса. – И буду делать все, что делаешь ты. Мы снова поменяемся, как только я закончу, и Номон не узнает». – Шут широко улыбнулся. – Итак, луна и женщина обменялись местами.

Его необузданный энтузиазм по поводу этой истории был заразителен, и Шаллан невольно улыбнулась.

Шла война, город мог пасть, но ей хотелось лишь узнать, чем закончится сказка.

Шут использовал порошки, чтобы сотворить четыре дымных столба синего, желтого, зеленого и густо-оранжевого цвета. Он закружил их вместе в завораживающем вихре оттенков. Пока Шут трудился, его голубые глаза взглянули на Шаллан. Он прищурился, и его улыбка стала лукавой.

«Он только что узнал меня, – поняла она. – На мне все еще личина Вуали. Но как… как он узнал?»

Когда Шут закончил с кружащимися цветами, луна стала белой, а единственная прямая башня, которую он сотворил, взметнув дым, – бледно-зеленой.

– Мишим сошла к смертным, – провозгласил он, – а Тса вознеслась на небо, чтобы занять место луны! Мишим провела остаток ночи за выпивкой и флиртом, танцами и песнями, а также другими вещами, за которыми ранее наблюдала издалека. Свои несколько часов на свободе она прожила неистово. Вообще-то, она так увлеклась, что забыла вернуться и с потрясением увидела, что наступил рассвет! Она поспешно взобралась на высокую башню королевы, но Тса уже зашла, и ночь закончилась. Мишим теперь познала не только прелести земной жизни, но и беспокойство. Она провела день в великой тревоге, зная, что Тса будет в ловушке с ее мудрой сестрой и мрачным братом, проводя день в том месте, где отдыхают луны. Когда снова наступила ночь, Мишим спряталась в башне, ожидая, что Салас призовет ее и отчитает за неумеренные аппетиты. Но Салас прошла мимо.

Ну конечно, когда взойдет Номон, он устроит ей взбучку из-за глупой выходки. Однако и Номон прошел мимо без единого слова. Наконец в небе появилась Тса, и Мишим позвала ее: «Королева Тса, смертная, что случилось? Брат и сестра не обратились ко мне. Неужели ты каким-то образом сумела остаться неузнанной?»

«Нет, – ответила Тса, – твои брат и сестра немедленно узнали во мне самозванку».

«Тогда давай быстрее поменяемся местами! – воскликнула Мишим. – Я им совру и успокою их».

«Они уже успокоились, – объяснила Тса. – Они считают меня восхитительной. Мы потратили дневные часы на пир».

«На пир?!» – Брат и сестра никогда раньше не пировали с Мишим.

«Мы вместе пели милые песни».

«Песни?» – Брат и сестра никогда раньше не пели с Мишим.

«Здесь, наверху, и впрямь восхитительно, – продолжила Тса. – Спрены звезд рассказывают удивительные истории, как ты и обещала, и самосветные созвездия грандиозны с близкого расстояния».

«Да. Я люблю эти истории и виды».

«Думаю, – продолжила Тса, – я могу остаться».

Шут позволил дыму осесть, пока не осталась лишь одна зеленая линия. Она тоже уменьшилась, почти исчезла. А когда снова заговорил, голос его звучал мягко.

– Мишим познала еще одну смертную эмоцию – потерю. Луна запаниковала! Она подумала о величественном виде с большой высоты, откуда ее взгляду были доступны все земли и где она могла наслаждаться – пусть даже издалека – их искусством, зданиями и песнями! Вспомнила доброту Номона и вдумчивость Салас! – Шут сотворил вихрь из белого дыма и медленно толкнул его влево – новая луна Тса почти села. – «Погоди! – крикнула Мишим. – Постой, Тса! Ты нарушила слово! Ты говорила со спренами звезд и смотрела на созвездия!» – Шут поймал дымовое кольцо, как-то заставив его остановиться, вертясь на одном месте. – «Номон разрешил мне, – объяснила Тса. – И я не пострадала». – «И все равно ты нарушила слово! – настаивала Мишим. – Ты должна вернуться на землю, смертная, ибо нашей сделке конец!» – Шут позволил кольцу просто висеть в воздухе. Потом оно исчезло. – К величайшему облегчению Мишим, Тса смягчилась. Королева спустилась обратно в свою башню, а Мишим вскарабкалась на небеса. С большим удовольствием она стала опускаться за горизонт. Но перед тем, как исчезнуть, Мишим услышала песню. Странно, – Шут добавил на жаровню тонкую линию синего дыма, – это была песня смеха, красоты. Песня, которой Мишим никогда не слышала! Ей потребовалось много времени, чтобы понять эту песню, – и вот, несколько месяцев спустя, проходя по небу ночью, она снова увидела королеву в башне. Та держала в руках ребенка с синеватой кожей. Они не заговорили друг с другом, но Мишим поняла. Королева ее обманула. Тса желала провести один день в небесах и познать Номона на одну ночь. Она родила сына с бледно-голубой кожей – то был цвет самого Номона. Сын, рожденный от богов, который приведет ее народ к славе. Сын, облаченный в небесную мантию. И потому по сей день у жителей Натанатана кожа слегка голубого оттенка. И потому Мишим, хотя и все еще лукавая, никогда больше не покидала своего места. Что важнее, это история о том, как луна познала единственную вещь, которая раньше была ведома только смертным, – потерю.

Последняя линия синего дыма истончилась и исчезла совсем.

Шут не стал кланяться под аплодисменты или просить чаевых. Он с очень усталым видом сел обратно на окружавший цистерну бордюр, который был его сценой. Люди ждали, ошеломленные, пока в толпе не начали кричать, требуя продолжения. Шут молчал. Он снес их просьбы, их мольбы, затем их проклятия.

Потихоньку зрители разошлись.

В конце концов перед ним осталась только Шаллан.

Шут улыбнулся ей.

– Почему эта история? – спросила она. – Почему сейчас?

– Дитя, я не истолковываю. Ты могла бы уже это понять. Я просто рассказываю истории.

– Это было прекрасно.

– Да, – согласился он. Затем прибавил: – Я скучаю по своей флейте.

– Какой еще флейте?

Он вскочил и начал собирать вещи. Шаллан проскользнула вперед и заглянула в его ранец, приметив запечатанную баночку. Она была в основном черной, но сторона, обращенная к Шаллан, оказалась белая.

Шут закрыл свой ранец:

– Идем. Думаю, ты не упустишь шанс купить мне что-нибудь поесть.

68. Целиться в солнце

Мои исследования в области когнитивных отражений спренов в башне были очень показательны. Некоторые думали, что Сородич умышленно удалился от людей, но я смог найти то, что опровергает эту теорию.

Из ящика 1–1, первый циркон

Шут привел девушку в трактир, который так зарос кремом, что казался вылепленным из глины. Внутри без движения висел потолочный вентилятор-фабриаль; запустив его, хозяин привлек бы внимание странных вопящих спренов.

Несмотря на большие вывески снаружи, обещающие распродажу чуты, в трактире было пусто. Цены заставили Шаллан вскинуть брови, но кухня источала заманчивые запахи. Хозяин – невысокий крупный алети с таким брюхом, что казался здоровенным яйцом чулла, – хмуро уставился на Шута.

– Ты Рассказчик! – завопил он, ткнув пальцем. – Ты должен был привлечь сюда клиентов! Ты говорил, что зал наполнится!

– О мой тираничный сеньор, полагаю, ты неправильно понял. – Шут отвесил ему замысловатый поклон. – Я говорил, что ты наполнишься. И ты полон. Я не уточнял, чем именно, ибо не хотел пачкать свой язык.

– Идиот! Где мои клиенты?!

Шут шагнул в сторону, протягивая руки к Шаллан:

– Узри, могучий и ужасный король, я завербовал тебе подданную.

Трактирщик прищурился:

– А она заплатит?

– Да. – Шут взял кошель Шаллан и заглянул внутрь. – Возможно, еще и чаевые оставит.

Вздрогнув, Шаллан ощупала карман. Вот буря, она же почти весь день придерживала кошель рукой!

– Ну тогда ступайте в отдельную комнату, – решил трактирщик. – Все равно там пусто. Бард, ты идиот. Чтоб сегодня вечером хорошо выступил!

Шут вздохнул и бросил Шаллан ее кошелек. Он схватил свой ранец и жаровню, повел девушку в комнату возле главного обеденного зала. Заводя ее внутрь, повернулся к трактирщику и поднял кулак:

– Тиран, мне надоело твое притеснение! Этим вечером охраняй свое вино как следует, ибо революция будет быстрой, мстительной и пьяной! – Закрыв за собой дверь, Шут покачал головой. – Этот человек уже должен был понять, что к чему. Ума не приложу, почему продолжает меня терпеть. – Он оставил жаровню и ранец у стены и устроился за обеденным столом, где откинулся на спинку стула и забросил ноги в ботинках на соседнее место.

Шаллан уселась за стол более деликатно, Узор соскользнул с ее плаща и растекся рядом на столешнице, чуть исказив ее. Шут никак не отреагировал на спрена.

Комната была симпатичная, с разрисованными деревянными панелями на стенах и камнепочками вдоль выступа под маленьким окном. Стол даже покрывала желтая шелковая скатерть. Комната явно предназначалась для светлоглазых, которые желали насладиться ужином в уединении, пока сомнительные темноглазые ели в главном зале.

– Милая иллюзия, – заметил Шут. – Затылок у тебя получился правильно. Люди вечно портят то, что сзади. Но ты ломаешь своего персонажа. Ходишь как чопорная светлоглазая, и в таком наряде это выглядит глупо. С успехом носить плащ и шляпу можно только в том случае, если они на самом деле твои.

– Знаю, – сказала она, скривившись. – Эта девушка… сбежала, едва ты меня узнал.

– Темные волосы – это позор. Твой естественный рыжий притягивал бы взгляды в сочетании с белым плащом.

– Этот облик задуман менее запоминающимся.

Шут перевел взгляд на шляпу, которую она положила на стол. Шаллан покраснела. Она чувствовала себя молоденькой ученицей, которая показывает наставнице первые рисунки.

Вошел трактирщик с напитками – слабым оранжевым вином, поскольку было еще довольно рано.

– Мой сеньор, большое спасибо, – обрадовался Шут. – Я клянусь сочинить о тебе еще одну песню. В ней не будет столько намеков на смутившие тебя вещи…

– Шквальный идиот, – проворчал трактирщик. Он поставил вино на стол и не заметил, как Узор выбрался из-под одного донышка. Трактирщик вышел, хлопнув дверью.

– Ты один из них? – выпалила Шаллан. – Шут, ты Вестник?

Узор тихонько загудел.

– Клянусь небом, нет. Я не настолько глуп, чтобы снова впутаться в религию. Последние семь раз, когда я это пробовал, окончились катастрофой. Уверен, есть по меньшей мере один бог, который все еще поклоняется мне в результате недоразумения.

Она уставилась на него. Всегда было трудно понять, какие из образов Шута что-то значили, а какие играли роль отвлекающего маневра.

– Тогда кто же ты?

– Некоторые с возрастом становятся добрее. Я не из их числа, ибо видел, как плохо космер обращается с невинными, – и это делает меня не склонным к доброте. Другие мудреют с годами. Я не из их числа, ибо у нас с мудростью всегда были противоположные цели и мне еще предстоит выучить язык, на котором она говорит. Кто-то с возрастом становится циничнее. Будь я таким, сам воздух искривился бы вокруг меня, высасывая все эмоции, оставляя лишь презрение. – Он побарабанил пальцами по столу. – Иные… иные же с возрастом просто делаются странными. Боюсь, я именно такой. Я кость чужеродного вида, сохнущая на равнине, которая давным-давно была морем. Диковинка и, возможно, напоминание о том, что жизнь не всегда была такой, как сейчас.

– Выходит, ты… старый, верно? Не Вестник, но такой же старый, как они?

Он плавным движением снял ноги в ботинках с соседнего стула и наклонился вперед, не сводя с нее взгляда и любезно улыбаясь.

– Дитя, когда они были младенцами, я уже прожил с десяток жизней. «Старый» – это слово, которым описывают поношенный ботинок. Я нечто совершенно иное.

Она задрожала, глядя в эти голубые глаза. Внутри их играли тени. Некие формы двигались, усыхая с течением времени. Валуны превращались в пыль. Горы становились холмами. Реки меняли курс. Моря делались пустынями.

– Вот буря, – прошептала она.

– Когда я был молод… – проговорил Шут.

– Да?

– Я дал обет.

Шаллан кивнула с распахнутыми глазами.

– Поклялся, что всегда буду там, где я нужен.

– И такое случалось?

– Да.

Она выдохнула.

– Как выяснилось, мне следовало быть точнее, потому что это самое «там» может оказаться – в строгом смысле слова – где угодно.

– Это… как?

– Честно говоря, «там» – по сей день – представляет собой случайное место, от которого никому нет никакой пользы.

Шаллан охватили сомнения. В один миг любое подобие смысла, какой она ощутила в поведении Шута, исчезло без следа. Она снова шлепнулась на свое место:

– И с чего вдруг, скажи на милость, я вообще разговариваю с тобой?

– Шаллан! – ошеломленно воскликнул он. – Если бы ты разговаривала с кем-то еще, он не был бы мной.

– Так уж вышло, Шут, что я знаю многих людей, которые не ты. И кое-кто из них мне даже нравится.

– Будь осторожнее. Те люди, которые не я, склонны к внезапным приступам искренности.

– А это плохо?

– Разумеется! «Искренность» – это слово, которое люди используют для оправдания своей хронической тупости.

– Ну а мне нравятся искренние люди, – заявила Шаллан, поднимая кружку. – Просто восхитительно, как они удивляются, когда их спихивают с лестницы.

– О, а вот это жестоко. Не надо толкать людей с лестницы за то, что они искренние. Надо это делать с тупицами!

– А если человек одновременно искренний и тупой?

– Тогда беги от него.

– Вообще-то, мне нравится спорить с такими людьми. На их фоне я выгляжу умной, и Вев знает, это всегда оказывается кстати…

– Нет, нет. Шаллан, ни в коем случае не спорь с идиотом. Ты же не воспользуешься своим лучшим мечом, чтобы намазать масло на хлеб.

– О, но ведь я занимаюсь наукой. Мне нравятся вещи с любопытными свойствами, а глупость – самое интересное из них. Чем больше ее изучаешь, тем дальше она от тебя ускользает – но в то же самое время чем больше ее приобретаешь, тем меньше в ней смыслишь!

Шут глотнул вина.

– В какой-то степени правда. Но ее трудновато обнаружить, потому что собственную глупость – как запах собственного тела – мы редко ощущаем. Таким образом… если поместить двух умных людей в одну комнату, в конце концов они неизбежно отыщут свою общую глупость и вследствие этого станут идиотами.

– Глупость как дитя – чем больше кормишь, тем больше растет.

– Глупость как модное платье – в юности выглядит очаровательно, но в пожилом возрасте смотрится плохо. И хоть ее свойства уникальны, глупость до жути широко распространена. Общее количество глупцов на планете приблизительно совпадает с ее населением. Плюс один.

– Плюс один? – переспросила Шаллан.

– Садеас считается за двоих.

– Э-э, Шут… он мертв.

– Что? – Шут резко выпрямился.

– Кто-то убил его. Э-э… мы не знаем кто.

Следователи Аладара продолжили выслеживать виновного, но к тому моменту, когда Шаллан покинула Уритиру, расследование застряло.

– Кто-то прикончил старого Садеаса и я это пропустил?

– А что бы ты сделал? Помог ему?

– Клянусь бурей, нет. Я бы аплодировал.

Шаллан широко улыбнулась и глубоко вздохнула. Ее волосы снова стали рыжими – она позволила иллюзии отклониться от образца.

– Шут, – стала она серьезной, – почему ты здесь? В этом городе?

– Я и сам не знаю.

– Прошу тебя. Можешь просто ответить?

– Я ответил – и был честен. Шаллан, я могу знать, где должен быть, но не всегда знаю, что мне надо там делать. – Он побарабанил пальцами по столу. – А ты почему здесь?

– Чтобы открыть Клятвенные врата, – сказала Шаллан. – Спасти город.

Узор загудел.

– Какие возвышенные цели.

– А разве смысл целей не в том, чтобы подталкивать человека к чему-то возвышенному?

– Да, да. Целься в солнце. В этом случае, если промахнешься, твоя стрела, по крайней мере, упадет далеко и тот, кого она убьет, скорее всего окажется человеком, которого ты не знаешь.

Трактирщик избрал этот момент, чтобы принести еду. Шаллан не чувствовала себя особо голодной – при виде всех этих голодающих снаружи у нее пропал аппетит.

На маленьких тарелках лежали рассыпчатые лепешки из духозаклятого зерна, увенчанные сваренными на пару кремлецами – разновидностью под названием «скрип», с плоским хвостом, двумя большими клешнями и длинными антеннами. Кремлецов нередко употребляли в пищу, но это была не очень-то изысканная трапеза.

Единственной разницей между блюдами Шаллан и Шута были соусы – сладкий для нее, пряный для него, хотя соус подали в чашечках. Поскольку с продовольствием было туго, кухня не готовила отдельно мужские и женские блюда.

Трактирщик нахмурился, увидев ее волосы, покачал головой и ушел. Шаллан подумала, что он наверняка привык к странностям, которые творились вокруг Шута.

Шаллан посмотрела на свою еду. Может, отдать кому-нибудь? Тому, кто заслужил это больше, чем она?

– Ешь, – велел Шут, а сам встал и подошел к оконцу. – Не растрачивай впустую то, что тебе дают.

Она с неохотой подчинилась. Еда была не очень-то вкусная, но и не ужасная.

– Сам-то не собираешься есть?

– Спасибочки, я достаточно умен, чтобы не следовать собственным советам, – рассеянно бросил он.

За окном следовала процессия культа Мгновений.

– Хочу научиться быть такой, как ты, – заявила Шаллан и почувствовала себя глупо.

– Нет, не хочешь.

– Ты забавный, очаровательный и…

– Да, да. Я, шквал меня побери, такой умный, что в половине случаев сам себя не понимаю.

– …и ты меняешь ход событий, Шут. Когда ты пришел ко мне в Йа-Кеведе, ты все изменил. Я хочу уметь так делать. Хочу уметь изменять мир!

Он совершенно не заинтересовался едой. «А он вообще ест? – призадумалась Шаллан. – Или он… словно какой-то спрен?»

– Кто пришел с тобой в город? – спросил Шут.

– Каладин. Адолин. Элокар. Несколько слуг.

– Король Элокар? Здесь?!

– Он решительно настроен сохранить город.

– У Элокара проблемы с тем, чтобы сохранить лицо, что уж говорить про города.

– Он мне нравится, – призналась Шаллан. – Несмотря на его… элокаровость.

– Полагаю, с ним можно сблизиться. Как с грибком.

– Король на самом деле хочет поступать правильно. Ты бы слышал, как он в последнее время об этом говорит. Хочет, чтобы его запомнили хорошим королем.

– Тщеславие.

– А тебе наплевать на то, каким тебя запомнят?

– Я буду помнить сам себя, и этого достаточно. А вот Элокар переживает из-за неправильных вещей. Его отец носил простую корону – ему не надо было напоминать о собственной власти! А Элокар носит простую корону по другой причине – он боится, что нечто более роскошное заставит людей смотреть на эту вещь, а не на него. Он не хочет соревноваться. – Шут перестал разглядывать очаг и дымоход. – Шаллан, ты хочешь изменить мир. Это здорово. Но будь осторожна. Мир старше тебя. У него богатый опыт.

– Я Сияющая, – заявила Шаллан, набирая вилкой кусочки рассыпчатого сладкого хлеба и запихивая в рот. – Спасать мир – это суть моей работы.

– Тогда прояви мудрость в этом отношении. Есть два типа важных людей. Есть те, кто при виде валуна времени, который катится прямо на них, становятся перед ним, выставив руки. Им всю жизнь говорили, до чего они великие. Такие полагают, что сам мир уступит их желаниям, как когда-то уступала няня, принося кружку свежего молока. Эти люди в конечном счете оказываются раздавленными. Другие же отходят в сторонку и, когда валун времени прокатывается мимо, быстренько говорят: «Видите, что я устроил? Это я сделал так, что здесь прокатился валун. Не заставляйте меня делать это снова!» Из-за таких людей раздавленными оказываются все остальные.

– А третьего типа людей не существует?

– Существует, но они чрезвычайно редки. Эти знают, как остановить валун. И вот они идут рядом с ним, изучают его и никуда не торопятся. А затем толкают – потихоньку, – чтобы он изменил свой путь. Эти люди… ну, это и есть те, кто по-настоящему меняет мир. И они меня пугают. Ибо люди никогда не видят так далеко, как им кажется.

Шаллан нахмурилась и посмотрела на свою пустую тарелку. Она и не думала, что проголодалась, но как только взялась за еду…

Шут прошел мимо, ловко забрал ее тарелку и заменил на свою, полную.

– Шут… я не могу это есть.

– Не будь привередой, – отрезал он. – Как ты собираешься спасти мир, если заморишь себя голодом?

– Но я же не голодаю! – И все-таки она съела кусочек, чтобы порадовать его. – Тебя послушать, так сила, способная изменить мир, – это что-то плохое.

– Плохое? Нет. Отвратительное, удручающее, жуткое. Сила – это ужасное бремя, худшее, что можно себе представить, за исключением любой другой альтернативы. – Он повернулся и изучил ее. – Что для тебя значит сила?

– Это… – Шаллан разрезала кремлеца, отделяя его от панциря. – Как я уже сказала, это способность все менять.

– Что именно?

– Жизни других людей. Сила – это возможность сделать жизнь тех, кто тебя окружает, лучше или хуже.

– И собственную тоже, разумеется.

– Моя жизнь не имеет значения.

– А должна бы.

– Самоотверженность – воринская добродетель.

– О, Шаллан, не начинай. Ты должна жить по-настоящему, наслаждаться жизнью. Испей то, что предлагаешь отдать всем остальным! Вот этим я и занимаюсь.

– Ты… и впрямь весьма доволен собой.

– Мне нравится жить так, словно каждый день – последний.

Шаллан кивнула.

– То есть лежать в луже собственной мочи и кричать медсестре, чтобы принесла еще пудинга.

Она чуть не подавилась кусочком кремлеца. Ее кружка была пустой, но Шут прошел мимо и вложил собственную ей в руку. Шаллан выпила.

– Сила – это нож, – заявил Шут, занимая свое место. – Ужасный, опасный нож, который нельзя использовать, не порезавшись. Мы шутили о глупости, но на самом деле большинство людей не глупы. Многие просто разочарованы тем, как мало у них контроля над собственной жизнью. Они выходят из себя. Иногда это весьма зрелищно…

– Культ Мгновений. По слухам, они заявляют, будто видят приближение преображенного мира.

– Шаллан, опасайся любого, кто утверждает, что знает будущее.

– Кроме тебя, разумеется. Разве ты не говорил, что знаешь, где тебе нужно быть?

– Опасайся любого, – с выражением повторил он, – кто утверждает, что знает будущее.

Узор превратился в рябь на столешнице: он не гудел, но менялся быстрее обычного, принимая новые формы одну за другой. Шаллан сглотнула. К ее удивлению, тарелка опять оказалась пустой.

– Культ контролирует платформу Клятвенных врат, – сказала она. – Ты знаешь, чем они там занимаются каждую ночь?

– Пируют, – мягко проговорил Шут, – и веселятся. Их две группы. Обычные поклонники культа бродят по улицам, издают нечленораздельные звуки и притворяются спренами. Но те, что на платформе, на самом деле знакомы со спренами – в частности, с существом по имени Сердце Бражничества.

– Один из Несотворенных.

Шут кивнул:

– Опасный противник, Шаллан. Культ напоминает мне одну группу, которую я знавал давным-давно. Столь же опасны и столь же глупы.

– Элокар хочет, чтобы я внедрилась в их ряды. Проникла на платформу и запустила Клятвенные врата. Такое возможно?

– Возможно. – Шут откинулся на спинку стула. – Возможно. Я не смогу сделать так, чтобы врата заработали: спрены фабриаля мне не подчинятся. У тебя есть ключ, и культ охотно принимает новичков. Поглощает их, как костер дрова.

– Как? Что мне делать?

– Еда, – объяснил Шут. – Близость к Сердцу заставляет их все время пировать и праздновать.

– Упиваться жизнью? – спросила она, вспомнив, что он говорил раньше.

– Нет. Суть гедонизма не в наслаждении, а в его противоположности. Они берут то чудесное, что есть в жизни, и удовлетворяют свои желания, пока не теряют вкус. Все равно что слушать красивую музыку, которую исполняют так громко, что она утрачивает всякую утонченность, – любую красоту можно превратить в нечто плотское. Тем не менее их пирушки дают тебе шанс. Я столкнулся с их вожаками, пусть и избегал этого всеми силами. Принеси им еды для пира, и я помогу тебе пробраться туда. Но должен предупредить: обычное духозаклятое зерно их не удовлетворит.

Итак, ей бросили вызов.