ГлавнаяДетям и родителямБратья ГриммСтрашные сказки братьев Гримм

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Братья Гримм
Страшные сказки братьев Гримм

Полная версия

Grimm

Originally published as a Storytel Original Series

Предисловие

Сказки изменчивы, и такими они были всегда – начиная с древнейших времен, когда первые люди расселись вокруг костра и повели рассказ. Неизвестно, кто придумал эти истории, откуда они взялись, но они существуют во множестве вариантов в разных странах. Нам кажется, что мы знаем сказку про Красную Шапочку вдоль и поперек, но так ли это на самом деле? Останется ли беспечная девочка в живых или погибнет в животе у волка? Сказки, собранные братьями Гримм в Германии в начале XIX века, одни из самых известных и любимых в мире, но именно братья первыми начали постепенно изменять тексты сказок.

Сказки подвижны, для них не существует жестких рамок. Хотя сказки могут начинаться словами «жили-были» и заканчиваться «и жили они долго и счастливо», а могут использовать повторы и магическое число три. Но могут обходиться и без этого. Все правила о том, какой должна быть настоящая сказка, мы придумали после того, как перестали рассказывать сказки. Для этой книги мы отобрали десять лучших сказок, написанных братьями Гримм. Эти сказки грубые, жестокие, злые, прекрасные, удивительные, волшебные – эпитеты можно перечислять бесконечно. Кто-то, возможно, возразит – они же адресованы исключительно детям. Ведь это сказки, и некоторые истории братьев Гримм, действительно, со временем стали слишком адаптированными для детей. Очеловеченные животные и истории в картинках про Красную Шапочку и Ханса и Грету. Куда же подевалось все жуткое и страшное? Именно это мы, среди прочего, хотим вернуть в сказку. Вернуть тот прежний мир, те первоначальные истории, которые совершенно очевидно предназначались не только детям, но и всем тем, кому хотелось послушать занимательное повествование.

Сказки подвижны, но мы все же постарались придерживаться первоисточника. Вместе с тем мы что-то добавляли, а что-то опускали в случаях, где сказки позволяли и предполагали подобные изменения. Подробнее об этом сказано в послесловии. Это по-прежнему сказки братьев Гримм, но мы пересказали их своими словами и дали волю своей фантазии. И путешествие в этот волшебный, опасный и поразительный мир, где волки могут разговаривать, а кости петь, стало для нас настоящим даром и наслаждением.

Бенни Бёдкер и Кеннет Бё Андерсен

Ханс и Грета

В вольном пересказе Кеннета Бё Андерсена

Некоторые истории такие омерзительные, что их и рассказывать-то не хочется. Одна из них начинается на опушке дремучего леса, в домишке бедного дровосека, живущего здесь со своей семьей.

Месяц уже взошел, и двое голодных детишек лежали в постели, пытаясь заснуть.

Грете так хотелось есть, что от голода сводило живот. Ей казалось, что внутри у нее сидит какой-то зверь, он грызет и грызет ее, пытаясь выбраться наружу. И время от времени рычит от отчаяния.

– Вот, – промолвил брат, протягивая ей что-то в темноте. Кусок черствого хлеба. – У меня осталось немного от завтрака.

Ей хотелось бы отказаться. Сказать, чтобы он сам съел хлеб, что он изголодался ничуть не меньше нее. Что у него тоже кожа обтягивает кости.

– Спасибо, – ответила она и взяла хлеб. Его было невозможно разжевать, такой он был твердый, и пришлось размягчить его слюной. – Ханс?

– Да?

– Как думаешь, мы скоро заживем лучше?

Каждую ночь один и тот же вопрос, на который он всегда отвечал «да». Словно и говорить тут не о чем. Конечно же, они заживут лучше, и чего она, дуреха, спрашивает.

Для маленького семейства уже давно наступили тяжелые времена. Многие деревья болели, и в поисках хороших дров приходилось забираться в самую чащу леса, и денег было в обрез. Когда-то они держали скотину. Несколько кур, козу и собаку – яйца, молоко, тепло ногам, когда лежишь в кровати. Но беда не приходит одна. Сначала лиса расправилась с курами. Потом коза упала с крутого склона и сломала шею. Осталась только собака, но кормить ее стало нечем, и однажды вечером удар отцовского топора пришелся не по дереву. Впервые за долгое время они сытно поели, пусть мясо было жестким и сухим, а Грета ела, роняя слезы.

– Как думаешь, мы скоро заживем лучше?

«Да», – всегда отвечал Ханс, но не нынешней ночью. Сегодня он взял сестру за руку и прошептал:

– Ш-ш-ш…

Где-то в лесу, озаренном светом острого молодого месяца, ухала сова. В домишке, за стеной каморки, где спали дети, раздались шаги. В дверях возник черный силуэт. Силуэт задержался на пороге, и Грета не могла понять, отчего ей вдруг стало так страшно, отчего она замерла в постели. Ведь это была мать.

– Дети, вы спите?

Ханс предостерегающе сжал руку Греты, а она взмолилась, чтобы в животе у нее не заурчало.

Да, это была мать, но что-то в ней изменилось за последнее время. Что-то странное появилось в ее взгляде, и она теперь иначе смотрела на Ханса и Грету. Грета помнила, что таким же взглядом мать смотрела на собаку, когда отец решил…

Силуэт исчез.

– Ханс? – прошептала Грета.

– Ш-ш-ш…

И вот – ее голос в темноте. Голос матери доносился из кухни:

– Мы так больше не протянем. У нас нет денег, и нам нечего есть.

– Знаю, – отозвался отец. – И что нам делать? Что же нам делать?

Он не ожидал ответа. Но ответ прозвучал:

– Мы больше не можем прокормить детей. – Слушая ее холодный голос, Грета думала о месяце, сияющем на небе. Холодном и остром, как отцовский топор. – Им придется самим о себе позаботиться.

– Самим позаботиться? Но…

– Утром мы поведем их в лес и скажем, чтобы они дожидались нас, пока мы за ними не вернемся.

– И… когда мы за ними вернемся?

Тишина. Только вой ветра за окном. И испуганный всхлип дровосека, когда он понял, о чем говорит жена.

– Н-нет. Мы не можем так поступить. Мы…

– Вырасти – значит научиться заботиться о себе, – возразила мать. – Так у них есть хоть какой-то шанс. Мы все окажемся на кладбище, если ничего не предпримем.

– Но они же еще дети. Наши дети, и мы…

– Так ты хочешь видеть, как они умирают с голоду? – слова сочились гневом. Словно это страшное решение исходило от него. А после – змеиное шипение: – И ты еще считаешь себя любящим отцом.

Снова молчание. Долгое.

– Ладно, – раздался его сдавленный голос. В нем звучали горечь и стыд. – Поступим, как ты сказала.

Грета на миг совсем позабыла про голод. Она так крепко стиснула руку брата, что костяшки пальцев побелели и засветились в темноте, слезы потекли у нее по щекам.

– Что же нам делать, Ханс? – всхлипывала она. – Они решили…

– Ш-ш-ш, – третий раз раздалось этой жуткой ночью, вонзающей в детей острые зубы голода и страха. – Я кое-что придумал.

Когда родители улеглись, Ханс выбрался из постели и выскользнул за дверь. Грета лежала в темноте, прислушиваясь: снаружи не доносилось ни звука, и ужасные мысли зашевелились у нее в голове. Неужели он сбежал? Бросил ее, воспользовавшись темнотой? Нет, Ханс не мог так поступить. Или мог? В ту минуту Грета уже даже представить себе не могла, на что способны люди.

Но вот брат вернулся. В карманах у него что-то гремело, и он показал сестре, что это: белые камешки. В свете месяца, льющемся сквозь окно, они сверкали, как чеканное серебро.

– Теперь-то мы найдем дорогу домой, – успокоил он сестру. – Не бойся, Грета.

Вскоре Ханс заснул.

Девочка же не сомкнула глаз.

Детей разбудили на рассвете. Солнце еще не встало, но небо над лесом стало розовым, как счастливое будущее.

– Пора вставать, лежебоки, – раздался голос матери, и на миг Грете показалось, что ночной разговор родителей ей просто приснился. Кошмар, вызванный постоянным чувством голода. Что же еще? Тут она встретилась взглядом с глазами брата, и надежда угасла, как свеча в темноте.

– Вставайте, мы идем в лес за дровами.

Молча натянули они свои лохмотья.

Молча взяли хлеб, протянутый матерью.

Молча вышли из дома и побрели за родителями в дремучий лес, плотно обступавший их со всех сторон.

Краем глаза Грета подмечала, что брат бросает на тропинку камешек всякий раз, когда родители сворачивают в сторону.

Они забирались в чащу леса. Все дальше и дальше, пока не остановились на небольшой полянке.

– Здесь вы можете передохнуть, – сказала мать. – А мы пока пойдем за дровами. Как управимся, вернемся за вами.

Отец молчал. Он разложил костерок, чтобы дети обогрелись.

Его глаза блестели, а взгляд казался отсутствующим. Будто в пламени костра он видел нечто, невидимое другим.

Родители ушли. Грета поближе придвинулась к костру, но его тепло не могло прогнать холод, поселившийся внутри нее.

– Прислушайся! – промолвил Ханс. – Слышишь?

Где-то поблизости раздавался стук отцовского топора. И Грета почувствовала, как ее тело размякло.

– Значит, они нас не бросили!

– Вроде нет, – пробубнил брат, вороша палочкой костер.

Но, похоже, сам он в это не верил.

Минуты складывались в часы, все это время дети поддерживали огонь в костре. До них по-прежнему доносился стук отцовского топора.

Тук. Тук. Тук.

Он рубил как бешеный.

Время шло, глаза Греты стали слипаться, удары отцовского топора перенеслись в ее сон, но теперь топор оказался у нее в руке. Она замахивалась им снова и снова. Только перед ней лежало не дерево – вовсе нет – тут она резко проснулась, почувствовав, как сердце колотится, колотится, колотится. Мгла потихоньку опускалась на землю, было серо и холодно.

Тук. Тук. Тук. Топор по-прежнему рубил – совсем рядом – но его стук больше не успокаивал Грету.

– Ханс, что-то не так.

– Да.

Он поднялся. Держась за руки, дети пошли на стук. Пока они шли, Ханс снова доставал из кармана камешки и бросал на землю. Вокруг сгущалась тьма, удары топора впереди становились громче.

Еще пара шагов, и в свете месяца они увидели, откуда раздавался стук – ветер раскачивал ветку, к которой была привязана палка, и палка билась о дерево. Их обманули.

Грете захотелось упасть и разрыдаться, но брат подхватил ее и показал пальцем на землю. На камешки, которыми он прошлой ночью набил свои карманы. Их было отчетливо видно в свете месяца. Ханс улыбнулся Грете, и они пошли сквозь лес, сквозь непроглядную темень, ступая по камешкам, светящейся лентой пронзающим мрак.

– Я же говорил тебе, что мы непременно отыщем дорогу домой, – снова произнес Ханс. – Не бойся, Грета.

Но Грете все равно было страшно.

Они шли всю ночь и выбрались из леса, когда солнце уже взошло. Они устали и выбились из сил, но, завидев свой домишко, пустились к нему бегом.

Мать встретила их на пороге – она стояла, скрестив руки, а в глазах – удивление. Удивление и гнев.

– Ну и куда вы подевались? – принялась распекать она детей. – Ведь я же велела вам никуда не уходить. Мы вернулись за вами, а вас и след простыл. Мы всю ночь вас искали. Никогда, слышите, никогда больше так не делайте, ясно? – Она развернулась и ушла в дом.

В это время отец складывал дрова у сарая. Увидев детей, он выронил из рук охапку поленьев и будто окаменел. Его глаза покраснели, на щеках виднелись дорожки от слез.

– Слава Богу, – прошептал он, обнимая детей. Отец прижимал их к себе так сильно, что они ощущали стук его сердца. – Слава Богу.

И вот они снова были дома. Но страх так и не покинул Грету.

* * *

Прошло несколько дней. Никто в семье не заговаривал о случившемся. Будто ничего и не было. Но во мраке ночи снова раздался голос матери:

– Как они нашли дорогу домой, ума не приложу. Но тебе известно, что нам придется сделать. Придется завести их еще глубже, в самую чащу леса.

– Но они… они вернулись к нам, – голос отца. Слабый и прерывающийся. Потерянный. – Это знак. Господь милостив, он защитил их. И дал нам еще один шанс.

– Шанс? У нас не будет ни единого шанса, если мы не избавимся от детей. Тот, кого ты зовешь милостивым господом, просто медленно нас убивает, и мы оба это знаем. Ты болтаешь о каких-то знаках, но я вижу только один – пустую кладовую. Чаща завтра утром или топор сегодня ночью. Выбор за тобой.

– Пусть будет чаща, – прошептал отец. В голосе его не было слез. Однажды он уже простился со своими детьми, может, прощаться второй раз не так болезненно?

– Мы справимся, Грета, – утешал Ханс. – Нам нужно только набрать побольше камешков.

И тут раздались шаги. Потом скрип – дверь затворили. И щелчок.

– О боже, – прошептала Грета. – Она заперла дверь. Что же нам делать?

Некоторое время Ханс молчал. Наконец, он заговорил:

– Не плачь, Грета. Я снова кое-что придумал.

На следующее утро их путь снова лежал в лес. Но перед этим…

– Ты не дала нам хлеба, – сказал Ханс. – Если вы снова надолго уйдете, как в тот раз, мы проголодаемся.

Мать немного помедлила. Она не собиралась давать им хлеб – зачем еде пропадать понапрасну? Но чтобы дети ничего не заподозрили, она с улыбкой выдала им по ломтю черствого хлеба.

– Молодец, что вспомнил об этом, – промолвила мать, потрепав Ханса по щеке.

И вот семейство отправилось в лес, и краем глаза Грета подмечала, как ее брат отламывает кусочки от ломтя хлеба и бросает их на землю.

В этот раз они зашли далеко, намного дальше, чем тогда, в самую глушь. Деревья здесь стояли сплошной стеной, заслоняя небо, а земля никогда не просыхала.

Они шли все дальше, и Грета украдкой, чтобы не заметили родители, сунула брату свой хлеб, когда от его куска ничего не осталось.

Они все шли.

Наконец, мать остановилась. Взглянула на мужа и кивнула:

– Отличное местечко! – промолвила она, обернувшись к детям. – На этот раз вы будете сидеть здесь, пока мы вас не заберем, ясно?

Отец разложил костер. Огонь долго не хотел разгораться, и отцу пришлось повозиться. Его руки тряслись так сильно, что ему никак не удавалось высечь искры из кресала, а губы дрожали, будто сдерживая готовые вот-вот вырваться слова.^[1]

Но он не проронил ни звука. Закинув топор за спину, он ушел в лес вслед за женой.

Ханс и Грета снова остались одни. На этот раз не было палки, стучавшей по дереву. На этот раз незачем было обманывать детей и притворяться, будто те не знали, что у родителей на уме.

– Не волнуйся, мы отыщем дорогу домой, – промолвил Ханс, ободряюще похлопав сестру по руке. – Когда взойдет луна, хлебные крошки станут видны.

«К чему все это?» – вопрос готов был сорваться с губ Греты. Ну вернутся они домой и что? Они уже возвращались, да только опять оказались в лесу. Их бросили совсем одних. Но она промолчала, потому что стоит утратить надежду, и все пойдет прахом.

Долго сидели брат с сестрой, глядя на огонь костра, пока, наконец, не уснули, измученные голодом и долгой дорогой сквозь лес.

Проснувшись, Грета увидела, что огонь в костре погас, и все погрузилось во тьму. Деревья казались причудливыми существами, перешептывающимися тихими голосами. Луна цвета кости, висящая в черном небе, словно невидящее божественное око, заливала лес молочно-белым светом.

Брата нигде не было.

– Ханс, – шепотом позвала она. – Где ты?

– Они пропали, – ответил он из темноты не своим голосом.

Грета пошла на звук, и Ханс возник перед нею тенью среди теней. Она видела белки его глаз. Отчаяние в глазах.

– Хлебные крошки пропали, наверно, их съело лесное зверье. Я… я…

Грета взяла брата за руку:

– Ты все равно молодец.

– Мы непременно найдем дорогу домой, – промолвил он, стараясь убедить скорее себя, чем сестру. – Мы непременно найдем дорогу домой.

Они решили вернуться к костру – постараться раздуть угли. Им было зябко и страшно, а огонь согревал и защищал от медведей и волков, прежде всего от волков. О них всякое поговаривали. Ходили даже слухи, что есть волки, разговаривающие человеческим языком.

Однако найти костер оказалось так же мудрено, как и найти дорогу домой. В темноте они не понимали, в какую сторону идти, и проблуждали всю ночь.

И весь следующий день.

Пока их ноги не подкосились от усталости. Все мышцы ныли, руки были изодраны в кровь шипами и колючками, а из еды они отыскали только горсточку кислых ягод, от которых посасывало в желудке.

Дети прилегли под большим буком и заснули, обнявшись. Грете опять приснилось, что в руках она держит отцовский топор. Она заносит его снова и снова, только у ее ног не дерево. А мать, изрубленная, в луже крови, но все еще живая. Она разражалась смехом всякий раз, как Грета замахивалась топором. Будто ничего смешнее в жизни не видывала.

Грета очнулась словно от толчка. В ушах еще звенел смех матери. Тут она догадалась, что это не смех, а щебетание птиц. Девочка подняла глаза и на ветке бука увидела белоснежную птичку. Птичка чирикала, глядя прямо на нее. Потом взлетела с ветки и села на другое дерево, ее блестящий черный глаз был по-прежнему устремлен на Грету. Словно она…

– Ханс, – прошептала девочка, толкнув брата в бок.

Тот резко сел, испуганно озираясь по сторонам:

– Что такое?

– Видишь вон ту птичку? – ответила Грета, показывая на дерево. – Она будто зовет нас за собой.

Ханс поднялся с земли, и птица качнула головкой.

– Ты это видел? – воскликнула Грета. – Она кивнула.

– Наверное, она съела крошки, – отозвался брат, и в его глазах зажглась надежда. – И теперь в благодарность хочет отвести нас домой.

Птица снова взлетела, и дети последовали за ней. Они все ускоряли и ускоряли шаг, потом пустились бегом, поспевая за птицей, мелькавшей среди деревьев.

Грете почудилось, или и впрямь запахло чем-то вкусным?

И правда, в воздухе разливался сладкий аромат, усиливающийся с каждым шагом.

Тут впереди между деревьев показался домик. На крыше сидела белая птичка, а сам домик…

Грете никогда не доводилось видеть ничего подобного.

Домик стоял на полянке, в полоске солнечного света, и оттого казался еще волшебнее. Ведь он был сложен не из камня и не из дерева, а из пряников, сахарного печенья и полосатых леденцов, крыша – из блинчиков, дверь – из засахаренных яблок, а окошки – из рафинада.

– Куда мы попали? – шепотом спросила Грета.

– Не знаю, – отозвался Ханс. – Но здесь не то, что дома. Здесь-то мы поедим. Спасибо тебе, птичка.

Дети бросились к домику. Хоть и жалко им было поедать такое чудо, но остановиться брат с сестрой не могли. Слишком уж они проголодались, а запахи так и дразнили. Ханс принялся за крышу, а Грета отломила кусочек ставня. Он был из темного шоколада и таял во рту.

– Кто это грызет мой дом? – послышалось изнутри. Голос был надтреснутым, но добрым и приветливым. И тут в дверях показалась миленькая старушка. Она опиралась на палку и подслеповато щурила глаза. Белая птичка перелетела на плечо старушки, и та ласково погладила птичьи перышки.

– Простите нас, – ответил Ханс, уплетая блин. – Мы заблудились, и птичка привела нас сюда.

– Мы блуждали по лесу весь день и всю ночь, – вторила ему Грета.

Старушка сильнее сощурилась:

– Кажется, это голоса мальчика и девочки. Да, прошу простить меня, но я ужасно плохо вижу. Входите же, бедняжки. Вовсе не нужно грызть мой домик, у меня полным-полно всякой снеди. И я обожаю деток, – с улыбкой прибавила она, когда брат с сестрой переступили порог.

Хозяйка подала на стол свежий хлеб, холодное масло, чай и мед.

– Угощайтесь, – с этими словами она потрепала Ханса по щеке. – Угощайтесь.

И дети, которым никогда прежде не удавалось наесться досыта, ели и ели, пока не почувствовали, что вот-вот лопнут. Вдруг Ханс рыгнул. Грета испуганно взглянула на старушку, но та лишь улыбнулась, и, пододвинув мальчику вазочку с печеньем, сказала, что, видно, у него в животе еще есть местечко.

Тут Грета отвела взгляд в сторону и застыла с набитым ртом. В углу стоял огромный сундук, доверху набитый золотом, жемчугами и драгоценными камнями, которых было так много, что крышка до конца не закрывалась. Куда же они попали?

– Вы разве не поедите с нами? – спросил Ханс.

В ответ старушка покачала головой:

– Я подожду, – и снова потрепала Ханса по щеке. Или Грете это просто показалось? Она точно не знала. Девочка моргнула и с трудом разлепила веки. Зевнув, она увидела, что Ханс тоже клюет носом.

– Что же это я, детки, вы же спите на ходу, – проворковала хозяйка. Она как раз принесла с кухни новую порцию печенья прямо из печки. Такую большую печь Грета никогда в жизни не видела. Но ведь старушке нужно было испечь целый дом. – У меня как раз приготовлены для вас постельки. Ступайте-ка за мной.

Она уложила зевающих детей на мягкие кровати.

«Будто знала, что мы появимся», – подумала Грета, но… У нее возникло странное чувство, что это не ее мысли. Они казались чужими и далекими. Веки девочки налились свинцом, она с трудом поднимала их, и тут Грета догадалась, что они ели не обычное угощенье. Она понимала, что надо бы испугаться. Онеметь от ужаса. Но ужаса не чувствовала. Только усталость. Страшную усталость. И, проваливаясь в забытье, почувствовала, как ее накрыли одеялом, и увидела лицо склонившейся над ней старушки.

– Я рада, что вы зашли, – произнесла она, словно облизнувшись. Изо рта у нее пахло падалью.

* * *

Грета проснулась от того, что ее трясли за плечо.

– Пора вставать, лентяйка ты этакая.

Девочка распахнула глаза и уперлась взглядом в лицо старушки, которое больше не было добрым и приветливым. Ее глаза, вчера голубые и ласковые, стали огненно-красными и злобно сверкали. А неестественно длинные зубы казались такими острыми, словно их кто-то заточил.

– Вставай и приготовь своему братцу поесть, – прошипела старуха, брызгая слюной.

– М-моему братцу? – Грета взглянула на кровать, где вчера лежал Ханс. Она была пуста.

– Да-да, твоему братцу. Он сидит в хлеву, в клетке, а когда разжиреет, я его съем. Будешь хорошо себя вести, дам тебе обглодать его косточки. А после тебе ничего другого уж и не захочется, – голодная улыбка искривила серые губы. – Нет ничего вкуснее человечины.

Вцепившись в Грету острыми когтями, старуха выволокла ее из постели, и девочке ничего не оставалось, как повиноваться. Грета пошла на кухню, заливаясь слезами. И тогда старуха пригрозила вырвать ей глаза, если она сию минуту не утихнет.

В окно Грета видела открытую дверь хлева и клетку, в которой томился Ханс.

Он отпрянул от решетки, когда старуха приблизилась, громко топая.

– Высунь палец, я посмотрю, не отъелся ли ты.

Ханс замешкался, и тогда она ударила по клетке своей палкой:

– Высовывай палец, иначе отрежу все до единого на руках и стану ощупывать пальцы на ногах.

Дрожа, мальчик просунул палец, и старуха ухватилась за него. Но тут же раздосадовано хрюкнула:

– Ну и удивил ты меня вчера. Никогда прежде не видывала, чтобы в человека могло влезть столько еды. Да только ты по-прежнему кожа да кости. А мне нужно, чтобы ты оброс жирком, – и с этими словами старуха отпустила палец.

И тут Грету осенило.

Она приготовила брату вкуснейшее угощение и протянула через прутья клетки на глазах у старухи, которая наблюдала за ними из дома. Насколько позволяли ее глаза…

– Она подслеповата, – тихонько, чтобы не услышала старуха, прошептала брату Грета, пропихивая ему сочный куриный окорочок. – Не выбрасывай косточку, просунешь ее в другой раз, когда она придет тебя ощупывать.

Ханс удивленно взглянул на сестру, потом кивнул, сквозь прутья решетки сжав ее руку.

Дни потянулись, похожие один на другой: каждое утро ведьма приходила к клетке, приказывала Хансу просунуть палец, чтобы узнать, отъелся ли он, и каждый раз мальчик просовывал ей куриную косточку вместо пальца. Подслеповатая старуха не могла взять в толк, отчего он не прибавляет в весе.

– Клади больше масла и сала, – велела она Грете, которая теперь целыми днями суетилась на кухне, время от времени откусывая кусочек от угощения, предназначенного брату. По ночам ведьма привязывала ее к кровати, чтобы та не сбежала. Лежа в темноте, Грета обдумывала, что же предпринять. Благодаря куриной косточке они выиграли время, но сколько его?

Оказалось, четыре недели. А после у ведьмы закончилось терпение.

– Я хочу есть! – она в ярости захлопнула за собой дверь, вновь ощупав Ханса и вновь испытав страшное разочарование. – Мне дела нет, отъелся твой брат или нет. Она ткнула в Грету дрожащим от бешенства пальцем. Я хочу угоститься человечинкой, сочной, нежной человечинкой, и прямо сейчас. Есть еще жар в печи? Я тебя спрашиваю, есть жар?! – взревела она, не дождавшись ответа Греты.

– Я… я не знаю, – отозвалась девочка, чувствуя, как ее сердце сжимается, превращаясь в ледяной ком.

– Так полезай туда да проверь, негодница, – потребовала старуха. Ее глаза горели безумием, а подбородок лоснился от слюны, и Грета догадалась, что старуха так оголодала, что намерена сожрать их обоих. Так оголодала, что…

Что, видно, плохо соображала, поняла Грета, уж ей ли не знать, как пустой желудок лишает способности зорко видеть и здраво рассуждать.

– Лезть внутрь? – спросила девочка, открывая огромную печную заслонку. Ее обдало жаром. Да, печь была натоплена. Докрасна. – И как мне туда залезть?

– Как? Хочешь задом, хочешь передом, мне вообще все равно, только залезай уже.

– Отверстие слишком маленькое, мне сквозь него не пролезть.

У ведьмы было такое выражение лица, будто она вот-вот задушит Грету за ее глупость.

– Негодница! Гляди сама, какое оно большое, – ведьма наклонилась и всем телом подалась вперед. По пояс оказавшись в печке, она вдруг остановилась. Видно, жар печи привел в порядок ее скачущие мысли и она догадалась, что замышляет Грета. Как эта негодная девчонка пытается ее провести.

Но было слишком поздно.

Грета изо всех сил толкнула старуху в печь, захлопнула заслонку и закрыла задвижку.

Ведьма завизжала. Сначала она визжала от ярости, изрыгая брань и проклятья. Но как она ни брыкалась, заслонка не поддавалась. И колдовство тоже оказалось бессильно. А потом… Потом она закричала от боли. Она все кричала, а запах горелого мяса разливался по домику из хлеба и блинов, приправленных человеческой кровью.

Наконец, крики смолкли. И Грета выбежала к брату. Тот изумленно уставился на нее, будто на на привидение:

– Грета? Что случилось? Я думал, это ты кричала…

– Она мертва, Ханс. Ведьма мертва, – девочка сняла ключ с крючка на стене у двери хлева и отперла клетку. Сначала она испугалась, что раздобревший Ханс не сможет из нее выбраться, но когда он все же оказался снаружи, брат и сестра бросились обнимать друг друга.

Зайдя в дом, дети рассовали по карманам содержимое большого сундука: золотые и серебряные монеты, сверкающие украшения, оставшиеся от тех несчастных, что попались ведьме в зубы, соблазнившись запахом блинов и пряников.

– Взгляни-ка! – воскликнула Грета, вместе с братом выбегая из дома, где теперь стоял не только запах горелого мяса, а еще и затхлых пряников и плесневелого хлеба. Словно весь дом стал разлагаться. Рядом с домом под деревом лежала белая птичка. Тоже мертвая.

– В какую сторону идти? – спросил Ханс.

Грета пожала плечами и махнула рукой туда, куда был обращен клюв мертвой птички. Ханс согласно кивнул, и вскоре ведьмин дом скрылся за деревьями позади них.

Они шли, солнце светило сначала справа, потом прямо в лицо, затем переместилось влево. Вот уже взошла луна, и дети собрались остановиться на ночлег. Тут в стороне среди деревьев что-то блеснуло.

Дети направились туда и увидели камешек. Потом еще один, множество. Эти камешки Ханс разбросал на тропинке в тот день, когда их первый раз бросили в лесу.

– Думаешь, стоит? – спросил мальчик.

– Не знаю, – отозвалась девочка, вспоминая, как она толкнула ведьму в печку. Как в тот миг представила, что закрыла заслонку за собственной матерью, гибнущей в языках пламени.

– Разузнаем?

– Давай.

Дети пошли дальше.

– Грета?

– Что?

– Тебе страшно?

– Нет, – отозвалась Грета, она и вправду не боялась. Словно вообще больше не могла испытывать страх. Словно он сгорел в печке вместе с ведьмой. Она не знала только, хорошо это или плохо.

Дети шли дальше сквозь темный лес. На пути им не встретился ни один лесной зверь.

* * *

С первыми лучами солнца лес расчертили полоски света и тени. И тут за деревьями показался их домишко. Отец стоял у колоды, при виде чумазых детей, медленно выходящих из леса, он покачнулся.

– Это вы? – прошептал он. – Это в самом деле вы? – отец бегом бросился им навстречу, готовясь сжать в объятиях, как сжимал во сне каждую ночь. Но дети разом отступили назад.

– Где мать? – спросила девочка. Услышав ее жесткий голос и увидев жесткий взгляд, отец понял, что его дочь вышла из леса не той девочкой, которую он туда завел.

– Она умерла, – отозвался отец. Он не сказал, как это случилось, а дети не стали расспрашивать, заметили только, что его пальцы крепче сжали топорище.

– Мы вернулись не с пустыми руками, – сказал Ханс, доставая из кармана золото с серебром, засверкавшими на его ладони. Но дровосек этого не видел. Слезы застилали ему глаза, и очертания предметов расплывались. Он и детей-то толком не видел. Зато почувствовал их тепло, падая на колени и прижимая к себе. Почувствовал, как их руки, в конце концов, тоже обхватили его.

Солнце почти взошло.