Элизабет Боуэн
Очаг в квартире
Боб Робертсон утром поссорился с женой и теперь возвращался домой в растрепанных чувствах, не зная, что его ждет, с неохотой, ступенька за ступенькой, взбираясь по лестнице, покрытой фибровой дорожкой – лифта в доме не было, – и на каждой площадке останавливаясь, чтобы, так сказать, морально перевести дух.
Вот и его дверь на шестом этаже: сквозь матовое стекло пробиваются красные блики от огня камина, осветившего полоску передней.
Ключ лязгнул в замке, дверь открылась. В передней пахло жасмином, ее духами; Робертсон осторожно окликнул: «Бетти!» Но тут же ощутил ее отсутствие. Конечно же ушла, отправилась в кино. «К черту!» – решительно произнес Робертсон. А он-то собирался мириться. Вот к чему ведут благие намерения. В темноте он повесил свою шляпу.
Робертсон был демобилизованным офицером; это имело теперь все меньше и меньше значения – война отодвигалась в прошлое. Все же благодаря этому факту, а также некоторой престижности оконченной им закрытой частной школы он служил теперь коммивояжером в фирме, торгующей хорошими гравюрами и учебными эстампами. Бетти, его жена, покупала на распродажах броские блестящие чулки и жаловалась друзьям, что они с Бобом не могут позволить себе завести детей. От такой жизни у нее просто опускались руки, все чаще и чаще еда приносилась в дом готовая из кулинарии, в бумажных пакетах.
Тени прыгали и отскакивали от стен; часы ценой в пять Шиллингов давно уже отбили половину. Далеко внизу судорожными толчками, словно его выкачивали из Лондона, двигался к Грейт Уэст Роу транспорт. Дверь гостиной была доверчиво распахнута; на фоне слабеющего огня два кресла, повернутые к очагу, почему-то не создавали ощущения домашнего уюта. Этот открытый очаг с его тусклым из-за скверного топлива пламенем, но все же такой традиционный, как в родительские времена, поддерживал внутри какой-то огонь. Весь в горестных мыслях о прошлом, Робертсон повернул выключатель. Свет не зажегся. Пошарил в кармане – шиллинга не оказалось.
– Господи, это ты, что ли, Бобкин? – спросила Констанс, повернувшись к нему из кресла.
– О господи! – сказал Робертсон, вздрогнув. – Констанс? Ну разве так можно?
– Я уснула.
– У тебя нет шиллинга?
– Был, да потратила. Бетти дала мне свой ключ, она ушла с Дианой. А я жду здесь, хочу занять на автобус.
– Хороша, нечего сказать! – ответил Робертсон и, разглядев в темноте поднятое к нему лицо, поцеловал Констанс – такое у них было обыкновение.
– Спокойно! – Констанс поправила на лбу локон. Ей было лет семнадцать.
– Все еще не нашла места?
– А ты как полагаешь? – спросила она язвительно.
– Лучше выходи замуж.
– Это верно, – согласилась Констанс. – Хотя, с другой стороны, как я всегда говорю…
Что именно, осталось, однако, несказанным. Робертсон опустился в другое кресло, вытянул ноги и вздохнул.
