Борис Конофальский
Инквизитор. Мощи святого Леопольда
Борис Вячеславович Конофальский
Инквизитор. Мощи святого Леопольда
Инквизитор – 2
Глава 1
Если подъезжать к Ланну с юга, то с холмов его видно издалека. А слышно ещё дальше. Колокола Ланна известны на весь мир, что чтит Истинного Бога и Мать Церковь. Издали город кажется огромным и прекрасным. Чистым и белым.
Четвёртый день не было дождя, и дорога была почти сухой, хотя и изрядно разбитой. Всё вокруг как-то вдруг расцвело на солнце. Стало ярким и сочным. Птицы не унимались, словно радовались солнцу. Щебетали без остановки, улетая ввысь над просыхающими полями. Было тепло и на удивление хорошо. Хотя лето уже закончилось.
Нога у солдата почти не болела, так что он мог ехать верхом, а не как старик в телеге. А если боль начинала донимать, он тут же звал Агнес, та с радостью шла и своими маленькими ручками снимала боль, шепча что-то себе под нос и поглаживая больное место.
Чтобы не вызывать кривотолков, всё это Волков делал вдали от посторонних глаз. Негоже доброму человеку прибегать к такому лечению, и Агнес это понимала. Агнес была умная. Чуть неказистая, чуть костлявая, но ловкая и смышлёная. Боль, словно живая, отползала от рук девочки, заползала куда‑то вглубь, недовольная и мечтающая вернуться. А Агнес косилась победно на Волкова, гордая и довольная, возвращалась в телегу, которую делила с Брунхильдой. Для них двоих пришлось купить ещё одну телегу. Солдат продал лишних лошадей, купил крепкого мерина, да ещё сукно, чтобы постелить поверх соломы, да подушки для молодых женщин. Чтобы они чувствовали себя хорошо после бесконечных ухабов на дороге. Управлял той телегой молодой монах брат Ипполит, которого настоятель отпустил в помощь солдату. Помощь оказалась не лишней в дороге. А монах был рад путешествовать, он был любознательным и хотел посмотреть, что там делается в мире за пределами его монастыря. Останется ли монах с ним дальше, солдат не знал. Это станет понятно после того, как Волков попадёт на приём к монсеньору Августу Вильгельму, герцогу фон Руперталю, графу фон Филленбургу, архиепископу и курфюрсту Ланна.
Монах был нужен солдату. Они много разговаривали. Монах был почти в два раза моложе солдата, но знал почти в два раза больше. Волков самонадеянно считал себя умным, но понимал, что на фоне монаха мало что знал, кроме войны да разных земель, где он бывал.
А брат Ипполит был настоящим книгочеем. Вечерами, когда монах садился говорить с Волковым, к ним приходили послушать и Сыч, и Ёган, и Агнес, даже насмешливая Брунхильда слушала, хотя и не переставала цепляться к монаху и надсмехаться над ним. А тот мог говорить без конца, и про древних императоров, и про новые земли, открытые за океаном, и про Святое писание, и про хвори, и про лекарства. А Волков всё слушал и слушал, и особенно про хвори, и особенно спрашивал про чуму. Слушал и запоминал.
Никому из своих спутников он так и не сказал, какое задание дал ему епископ Вильбурга. Боялся им говорить. Честно говоря, он боялся, что его люди, люди, которых он уже считал своими, просто откажутся идти с ним, если узнают, куда он их поведёт. А он уже привык к ним. Быстро привык к ним. К хорошему быстро привыкают. Нуждался в них, не понимая, как раньше мог обходиться без помощников. Поэтому солдат и не торопился. Всему своё время. Когда у него будет герб на щите, ему будет легче рассказать им о велении епископа.
Настроение у всех было приподнятое. Ёган, и Агнес, и Брунхильда видели большой город впервые, да и монах видал такое диво много-много лет назад, в детстве.
– Колокола какие певучие, – благоговейно говорила Агнес, не отрывая взора от приближающегося города, – как приеду, пойду приход себе найду с большим костёлом. И чтобы весь расписан был. И чтоб красивый был, и чтоб колокола слышно было далеко.
– А вы о чём мечтаете, госпожа Брунхильда? – спрашивал Сыч вкрадчиво.
Сам он был отмыт и выбрит, и на нём была добрая одежда, новые башмаки. Сидел он на коне, а на поясе висел у него кинжал. От прошлого Сыча‑бродяги и помина не осталось.
– Чего? – не расслышала красавица. Она тоже смотрела на приближающийся город.
– О чём мечтаете? – продолжал Фриц Ламме по кличке Сыч. Он всё время обращался к ней на «вы» с подчёркнутым уважением.
А она валялась на подушках в телеге простоволосая и прекрасная.
– А вот слыхала я, что в больших городах есть лекари, что умеют зуб человеку на место выпавшего вставить, – говорила девушка мечтательно.
– Зуб? – услыхал Ёган аж из другой телеги, что ехала впереди, он озорно усмехнулся, оглянувшись на красавицу. – Ишь, зуб ей. Придумает же. Деревня.
– Я тоже про таких лекарей слыхал, – сказал Фриц Ламме.
– Вот вставлю себе зуб и замуж выйду за богатого. И с холопами знаться боле не буду, – почти крикнула девушка, так чтоб Ёган слышал, – а коли такого встречу, велю его собаками драть.
– Ага, мечтай‑мечтай, дурень то думками богатеет, – ехидничал Ёган.
Вот он‑то ни о чём не мечтал, а просто был рад вот так ехать в большой телеге, да в большой город, да напевать себе дурацкую песенку под нос.
Так они и доехали до города.
В воротах города их встретила стража, сержант на солдата только глянул, да ничего не сказал, а вот к Ёгану прицепился, остановил телегу.
– А ну покажи, чего везёшь? На продажу есть что? Если есть, то надо пошлину считать.
– Чего тебе, вещи господина везу, – говорил Ёган, показывая скарб Волкова.
– А чего там? – лез в мешки начальник стражи.
– Известно чего – доспех да железо.
– А почём я знаю, что не на продажу?
Волков развернул коня, вернулся к сержанту и спросил у него:
– Купить что желаешь?
– Я просто спросил, работа у меня такая, пошлину на товары брать, – объяснил сержант, глядя на солдата.
– А я, по‑твоему, на купчишку похож? – солдат тоже смотрел на него.
– Нет, господин, – произнёс сержант. – Уж никак не на купчишку.
– Скажи, где у вас тут остановиться можно, – спросил Волков, уже смягчаясь.
– Да вот рядом, в «Дохлом псе», хорошее место, весёлое. Пиво там хорошее, – объяснял сержант, – вот по улице до переулка Мельников, свернёте туда, и сразу будет по правую руку.
– Весёлое? – Волков глянул на телегу, где сидели Агнес и Брунхильда.– С женщинами я.
– Ах, с женщинами, – понял сержант, – тогда вам нужно в «Три Висельника» ехать. Там добрый трактир для господ. Ни девок, ни ворья не бывает. Это вам по улице и до моста. А там конюшни увидите, конюшни тянутся по всей улице, место купеческое, склады там и кузни, вот там и трактир. Там есть где и телеги поставить, и коней разместить. И сторожа там по ночам бродят, ни о чём волноваться не придётся.
Туда солдат и направился. Доехали до моста через грязный ручей, забитый костями да ломаными бочками и телегами. Увидели ряды конюшен и складов, тут было суетно, на улице с трудом разъезжались тяжко гружёные телеги, возницы лаялись, грозили друг другу кнутами. Приказчики стояли у складов, отпускали или принимали товары, считались‑рядились. Солдат остановил коня прямо на мостике, глядел на эту картину, пропуская телегу с бочками. И вдруг кто‑то охамевший, бродяга какой-то, схватил его коня под уздцы. Лица мерзавца солдат не видел, он был в широкополой шляпе, да и не нужно было солдату его лицо, он потянул он руку за спину, чтобы как следует размахнуться плетью, ожечь подлеца.
А тот поднял голову с чёрной бородой с проседью и улыбался во весь рот.
– Полегче, брат‑солдат, полегче, уж больно скор ты на расправу, – говорил незнакомец.
Волков сначала не мог вспомнить человека, но он точно знал его. Так и замерла рука с плетью.
– Фолькоф, чёртов ты болван, ты, что, не узнаёшь меня? Опусти плеть, позоришь меня, – скалился бродяга.
Вот теперь солдат его узнал. Раньше Игнасио Роха брился не часто, но никогда до такой бороды не зарастал.
– Признал я тебя, Игнасио, – сказал солдат, опуская плеть, – местные ребята из нашей роты звали тебя Скарафаджо.
– Чёртовы болваны, сукины дети, я думал, ты не вспомнишь мою кличку, – скалился Роха. – А ты, как всегда, на коне, Фолькоф. Два воза добра и холопы, и баба красивая у тебя. Жена, наверное. И конь у тебя хорош необыкновенно, – Роха поглаживал по шее коня, которого Волков забрал у миньона Кранкля, – и у холопов твоих добрые кони. Ты всегда был молодец, Фолькоф, всегда.
– А вот ты что‑то не в шелках, Роха, – заметил солдат, глядя на знакомца сверху.
Шляпа старого сослуживца была хоть и модной, но драной, а одежда его была изрядно засалена и грязна.
– В шелках? – Игнасио Роха по кличке Скарафаджо невесело засмеялся и показал солдату правую ногу, вернее то, что от ноги осталось, а осталась от неё только половина, до колена, дальше шла деревяха. – Да уж не в шелках. Видишь? Дела мои дрянь, Фолькоф.
«Наверное, будет просить денег, – подумал солдат, – дам талер по старой памяти, не больше».
Они никогда не были близки, хотя иногда ели из одного котла и спали рядом. Роха прибился к ним, попросился в корпорацию, при осаде Виченцы. Тогда его терция приплыла под стены осаждённого города, и они стали лагерем рядом с ротами, в которых служил солдат. Что случилось у Рохи с его земляками, почему он от них сбежал, никто его не спрашивал, просто однажды он пришёл и попросил взять его к себе. Старики, и сержанты, и корпорал, поговорили с ним и решили, что он будет полезен корпорации. И не прогадали. Роха был стойкий и сильный. Он был из тех, кто не побежит без причины и придёт на помощь, если нужно, но позже, узнав его поближе, люди стали поговаривать, что он вор. Да, пару раз ему это говорили в лицо, но ни разу никто ничего не доказал, с тех пор сослуживцы прозвали его Скарафаджо. Игнасио не обижался. А сейчас он стоял на мосту, гладил дорогого коня Волкова и говорил, успокаивал:
– Не волнуйся, Фолькоф, денег я просить не буду. А вот поговорить мне с тобой надо. У меня к тебе есть дело. Хорошее дело.
«Значит, хочет попросить много денег, раз так говорит», – думал солдат.
– Я еду в «Три висельника», – сказал он, хотя и не очень‑то хотел ещё раз встретить Игнасио Роху. – Приходи вечером, к ужину. Там и поговорим.
– «Три висельника», – сказал Роха, прищуриваясь, – конечно, таким, как ты, богатеям как раз туда. Я приду, брат‑солдат. И клянусь Святым Причастием, ты не пожалеешь, что встретил меня.
И тут раздался звонкий девичий крик, да такой, что все, кто был на конюшнях, глянули в сторону кричавшей, а это была Брунхильда:
– Господин мой, долго ли ты будешь болтать с этим бродягой, устали мы. И по нужде нужно нам.
Она стояла на телеге руки в боки, и все, кто её видел, любовались ей. А она пристально и с негодованием глядела на солдата.
– Ишь ты, какая у тебя птица – залюбуешься, – восхитился Роха. – Да‑а, ты всегда был ловкачом и пронырой, Фолькоф.
– К ужину, в трактире, – сухо сказал солдат и тронул коня.
Город Ланн – это вам не Рютте. Дородный трактирщик был одет в добрую одежду, причёсан и чист. А ещё он улыбался, называя цену постоя. А вот Волков вовсе не улыбался, услышав её. Две комнаты, да с кроватями, ему и женщинам, да с перинами, а не с тюфяками, да с простынями, да по свече в каждую, трактирщик это уточнил, да постой для лошадей из овса да сена, а их у солдата было пять, даже за место для телег трактирщик просил деньгу. Даже за воду для лошадей, и то плати! Итого улыбающийся и чистый трактирщик насчитал семнадцать крейцеров за день. Семнадцать крейцеров! И это без стола! Только кров!
Солдат стоял, думал: съехать в другое место или убить трактирщика? Да ещё Ёган подливал масла в огонь:
– Ишь ты, не милосердствует мошенник.
Но всё решила Брунхильда, огляделась, морща нос, принюхалась, поправила лиф платья и сказала:
– А что, не воняет тут, видно, что и пол метут, и бродяг нету. Тут останемся. Авось у господина денег хватит.
Солдат хотел было сказать, чтоб держала язык за зубами, дура, да рядиться при трактирщике постеснялся. Тот и так поглядывал на людей солдата сверху, как на деревенщину, только улыбался из вежливости.
Полез в кошель считать деньги, а трактирщик, истинный мошенник, так и косился на его кошель и удивлялся полноте его про себя. И ещё больше оттого улыбался да кланялся.
«Деньгу спрятать нужно было, – думал Волков раздосадованно, – теперь этот вор мне точно житья не даст, будет и за воздух монету просить».
Пока он шёл глядеть, как поставили коней в конюшню да сколько корма задали, к нему пришли его женщины. Главной была Брунхильда:
– Господин, денег нам дайте.
– Чего ещё? – недовольно буркнул он. – К чему вам, куда собрались?
– А что, поглядеть хотим, церкву найти себе, да и лавки с полотном видели, когда проезжали, там ткани добрые. И с лентами лавки.
– Идите без денег, тут и так с меня три шкуры трактирщик дерёт.
– Да как же без денег! – возмутилась Хильда. – Свечки в храме денег стоят, Агнес подьюбник нужен, а мыло? А на прачку?
– Ишь вы, на прачку им, барыни какие! – бубнил солдат. – Не жирно ли?
Он глядел на Агнес. Девочка мяла руки, стояла застенчивая, кроткая. Ничего не просила.
– Так вы ж сами велели грязной не ходить, – произнесла она, – мыло надобно.
– И прачка надобна, – не унималась Брунхильда, – день походишь – подол грязный, два походишь – стирать надобно, не самим же нам руки об корыто сбивать, авось и не большая деньга нужна на прачку, полкрейцера всего, да на мыло, да на свечи в храм. Что ж вам, жалко?
Волков вздохнул, полез в кошель, стал считать медь, да ловкая Хильда сгребла с его ладони всю мелочь, схватила Агнес за руку и, смеясь, пошла прочь.
– Авось не обнищает, – сообщала она Агнес, – у него кошель от денег лопнет скоро.
Солдат посмотрел им вслед и крикнул:
– Монах, иди с ними, негоже им одним по городу бродить. Ёган, коня моего не рассёдлывай, поеду сейчас. Сыч, вещи выгрузите, пойди по городу, у местных поспрашивай, нет ли у кого жилья подешевле. Дорого тут.
Богат и красив город Ланн, а дворец архиепископа славен на все земли вокруг. Ни иные князья, ни курфюрсты такого дома не имеют, только император может себе позволить такую роскошь. За все бесконечные годы войны лучшие из маршалов еретиков приходили сюда, трижды приходили, грабили окрестности, а один из них, самый удачливый и опытный, ван дер Пильс, даже брал город в осаду, но через четыре месяца снял её и ушёл на север не солоно хлебавши.
И теперь солдат стоял в огромном зале среди других посетителей, ждал, пока его позовут к огромному столу, за которым восседал монах с бритой макушкой. Канцлер Его Высокопреосвященства приор брат Родерик.
Два монаха и один мирянин всё время подсовывали ему какие‑то бумаги, что-то он проглядывал, что-то небрежно отбрасывал, а что-то бережно складывал в стопку рядом.
Ещё один монах стоял перед посетителями за пюпитром, он давал добро на проход в центр зала к приору и принимал у них бумаги.
Солдат уже представился ему и сказал, что у него письмо от епископа Вильбурга к архиепископу. Но это не произвело на монаха ожидаемого действия. Монах меланхолично забрал у солдата письмо и отнёс его на стол приора.
Когда у того дойдут руки до письма епископа, Волков мог только догадываться. И он пытал монаха, но тот высокомерно отвечал:
– Когда на то будет воля Божья.
И теперь солдат стоял среди других посетителей и, слушая прекрасный хор, что пел в соседнем зале, ждал своей очереди. Меньше всего ему хотелось ждать. Он боялся, что всё будет не так легко и быстро, как обещал ему епископ Вильбурга, что это ожидание может затянуться. Он представил, что ждать придётся несколько дней и в каждый из этих дней его будет обирать вор‑трактирщик. Он морщился, как от боли. Даже думать о таких тратах для него было пыткой.
А ведь ещё ему нужно было искать добрых людей для дела. Это опять займет какое-то время. А искать их до того, как он уладит все вопросы с архиепископом, он не собирался. Это уж точно. Больше его не проведут.
И тут вдруг его позвали:
– Ты гонец от епископа Вильбурга? – тихо спросил монах у пюпитра.
Тут вообще все говорили тихо.
– Я не гонец, – отвечал солдат. – Но письмо привёз я.
– Пройди к столу приора, – сказал монах и уткнулся в бумаги.
Волков подошёл к столу, остановился в пяти шагах, поклонился.
Глаза брата Родерика были серы, водянисты. Он смотрел сквозь солдата и говорил как будто не ему:
– Письмо, что ты привез, будет передано архиепископу, – говорил почти неслышно он, – коли нужен будет ответ, зайди через две недели.
– Епископ Вильбурга говорил, что решение будет принято быстро, – Волков чуть не подпрыгнул после слов приора о двух неделях!
Брат Родерик продолжал смотреть сквозь него. Весь его вид – и символ веры из дерева на верёвке, и потёртое одеяние, и оловянное кольцо с молитвой – говорили о безмерном смирении. Да вот только причёска волосок к волоску, чистые ухоженные ногти и дорогие сафьяновые туфли, что виднелись из-под стола, выдавали его.
– Это и есть быстрое решение, сын мой, ступай, приходи через две недели, – продолжил приор.
Солдат был вне себя, он чувствовал, что опять всё уходит из рук. Или откладывается надолго. Он повернулся и пошёл к выходу. А монах, что стоял за пюпитром, остановил его.
– Сообщи имя своё, сын мой.
– Зачем тебе имя моё, отец мой? – вызывающе громко и непочтительно спросил Волков.
– Таков порядок, в книгу сию я записываю всех, кто был на приёме у канцлера.
– Моё имя Яро Фолькоф. Я привёз письмо от епископа Вильбурга, – всё ещё раздражённо и громко говорил солдат.
Монах заскрипел пером, уткнувшись в огромную книгу.
А канцлер брат Родерик, с неодобрением наблюдавший за устроившим шум солдафоном, жестом остановил монаха, читавшего ему что-то, и чуть повысив голос, произнёс:
– Пройди сюда, сын мой.
Поманил солдата к себе.
Все присутствующие с интересом ждали, что произойдёт.
Волков подошёл, не зная, что и ожидать, возможно, выговора за неподобающее поведение, но приор спросил его:
– Ты Яро Фолькоф, что служил коннетаблем где-то в Ребенрее?
– Да, господин, в Рютте, – ответил солдат.
– Монсеньор, – зашипел монах, стоявший за креслом у канцлера.
– Да, монсеньор, – повторил солдат.
Водянистые глаза канцлера теперь смотрели с интересом, с прищуром. Он пальцем сделал знак, мирянин, стоявший рядом, сразу достал из кипы нужное письмо, письмо от епископа Вильбурга. Сломал печать и передал его брату Родерику. Тот кинул один лишь взгляд. Один миг! И отложил письмо так, чтобы никто не мог прочесть его. Ломаным сургучом вверх. Любопытство висело в воздухе, все присутствующие хотели знать, что за человек стоит перед канцлером. А канцлер молчал, разглядывая солдата. А солдат думал: «Неужели он прочёл письмо за одно мгновение?»
Судя по всему, приор прочёл письмо, он наконец заговорил:
– Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, чтобы архиепископ тебя так наградил?
Волков молчал, думал, что ответить, а канцлер продолжал:
– Всё, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит со всей возможной поспешностью о большой милости для тебя?
– О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он меня просил об одолжении, – отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.
– Конечно, – кивнул понимающе брат Родерик, – как же по‑другому, зная нашего наиблаженнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви, разумеется?
– Во славу, во славу, – подтвердил солдат.
– Неужто подвиг так велик, что требует награды вперёд?
– Боюсь, что так, монсеньор, ибо после подвига награда мне может и не понадобиться вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.
– Вот как? – канцлер помолчал. – Что ж, не посмею я задержать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о тебе Его Высокопреосвященству. Будь здесь завтра. С утра.
Приор протянул солдату руку, через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился. Чтоб знал своё место. И солдат, гремя мечом, полез чуть ли не на стол, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.
На том приём был сразу закончен, монахи просили посетителей к выходу, и расстроенные посетители покинули залу. После и сами монахи с мирянином ушли, и пришёл другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял и ждал, пока приор размышлял, а приор надумал и заговорил:
– Человека сего доброго запомнил?
– Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.
– Да, он.
– Запомнил, монсеньор.
– Пусть за ним приглядят.
– Уже распорядился, монсеньор.
– И ещё к ужину пусть придёт Анхелика.
– Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у неё.
– Ну, тогда найди кого‑нибудь, только не из местных.
– Будет исполнено, монсеньор.
– И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная была.
– Жирных крестьянок ныне не много монсеньор.
До ужина было ещё много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шёл, трактирщик его бы выпер вон. Сидел на бочке рядом, выставив на улицу свою деревянную ногу. Грелся на солнце.
Они зашли в трактир, теперь трактирщик даже не морщился, принимая заказ. На Роху смотрел со лживой ласковостью.
– Ишь, подлец, брезгует, – скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.
– Ты бы постирал одежду, может, тебя и не гнали бы, – заметил Волков, настроение у него было хорошее после аудиенции у канцлера.
– Ладно-ладно, постираю, велю старухе своей, – обещал Роха и предупредил, – я закажу пиво, только денег у меня нет.
– Заказывай всё, что хочешь, – сказал солдат.
– Всё? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока, – не верил Скарафаджо.
– Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.
– Ту, в которой чеснока побольше, – уточнил Роха.
– И бобы с тушёной говядиной. И пива два кувшина, – заказал Волков.
– Неужто всё сожрём? – веселился, тряся бородой, Скарафаджо.
– Ты думаешь, мне некого кормить, кроме тебя? – спросил солдат.
– Помню‑помню, у тебя и семья, и холопы.
– Семьи у меня нет.
– А девка та красивая, значит, твоя…, – догадывался Скарафаджо.
– Значит…
– А малая? Худая в добром платье?
– Какая тебе разница, – Волков не хотел говорить на эту тему с ним.
– Да никакой. Завидую просто. Всё у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.
– Про жир я знал не больше твоего, – заметил солдат.
– Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами с ними сиживать.
Вроде как и простые слова, но солдата они задевали.
– Что ты несёшь? – сухо спросил он.
– Да я не в упрёк, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.
– Кто все? – мрачнел солдат.
– Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли считал тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.
– Их украл лейтенант Руфио, все это знают.
– Да‑да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.
– Так положено по контракту, знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины и корпоралы. А Руфио был батальонный маршал, он хранил все деньги, – Волков пристально смотрел на Роху.
– Да, я знаю, что такое контракт, я знаю, кто такой батальонный маршал, – Скарафаджо так же не отрывал глаз от солдата. – Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.
– Что? – солдат глядел на сослуживца, думал, что и за оружие можно взяться.
– Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.
Солдат больше не хотел с ним разговаривать. Он просто спросил:
– Ты готов подтвердить свои обвинения железом?
– Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что было – то быльём поросло. Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы ещё подумал бы драться с тобой, будь я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь, как новобранца.
Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.
– Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле, – сказал солдат, вставая и поднося кулак к носу Рохи, – ещё раз увижу тебя тут…
А Роха вдруг схватился за руку солдата своими руками, тоже вскочил и заговорил:
– Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешь – режь, только пообещай, что за моими спиногрызами присмотришь.
Солдат вырвал у него руку.
– И уйти мне некуда, – продолжал Скарафаджо, садясь на лавку снова, – жена у меня тощая, как бродячая собака, и злая, как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А к тебе я пришёл не жрать, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.
Солдат молчал, смотрел на Роху, всё ещё желая ему врезать.
– Ну чего ты, садись, скоро люди придут, расскажу тебе о деле.
Волков нехотя сел, сидел угрюмый, ему не хотелось знать, что за дело затеял Скарафаджо.
А тот стал есть, да так, как будто не ел уже пару дней.
– Не подавился бы так жрать, – холодно заметил солдат, которого Роха просто раздражал.
Тот усердно жевал и вместо того, чтобы ответить Волкову, стал размахивать рукой, привлекая к себе внимание. Солдат взглянул.
У двери стояли двое бродяг. Ну, почти бродяг. Один невысокий южанин в замызганной одежде, а один явно местный, высокий, рыжий, тоже небогатый на вид. Они завидели Роху, подошли к столу. Скарафаджо звал их сесть, даже подвинулся на лавке, но эти двое кланялись и стояли, ждали приглашения от Волкова. А тот не торопился их звать, разглядывал беззастенчиво.
– Вот, Фолькоф, – заговорил Роха, – это наши друзья. Пригласи их за стол, и мы разъясним тебе наше дело.
– Роха сказал, что собрались вы зарезать купчишку какого-то на мосту, что у южного леса, там место удобное, – заговорил солдат со зловещей усмешкой. – Я согласен, зарежем мерзавца, но полталера у него хоть будет?
Двое пришедших отчаянно мотали головами, не соглашаясь резать купца. Смотрели на него с ужасом.
– Да не пугай ты их, чёртов головорез, – серьёзно сказал Скарафаджо, – у честных людей от твоих шуток живот скрутить может, за стол их лучше позови, они не знаю даже, когда ели.
– Садитесь, господа бюргеры, – Волков жестом пригласил их. – Угощайтесь, иначе этот колченогий один всё сожрёт.
